Текст книги "Запредельное удовольствие (сборник)"

Глава 5

Погода была пасмурной, под стать ситуации. Солнце, несколько дней назад уверенно возвестившее скорый приход весны, сегодня скрылось за тяжелыми мрачными тучами, затянувшими все пространство густой туманной пеленой. Непрозрачный воздух казался ватным. С неба накрапывала какая-то морось.

Гуров сидел в машине, и выходить из нее ему совсем не хотелось. Однако спустя пару минут к воротам морга подъехал автомобиль Плисецкого. Из него вышел незнакомый Гурову мужчина лет сорока пяти, с густой кудрявой шевелюрой на непокрытой голове. Он был высок и широк в плечах.

Плисецкий боязливо высунул нос через наполовину опущенное стекло и тут же произнес в напоминание:

– Только я в машине посижу. Меня уже что-то подташнивает.

В других обстоятельствах Гуров охотно съязвил бы на этот счет, поскольку Плисецкий начал его раздражать своей повышенной чувствительностью, но в данной ситуации он лишь молча кивнул и повернулся к высокому мужчине.

– Молодцов, – проговорил тот, протягивая Гурову крупную ладонь для приветствия.

– Полковник Гуров, – представился Лев. – Пойдемте!

– Господи, только бы это был не Роман! – вскинув руки и глаза к небу, взмолился Плисецкий.

Гуров с Молодцовым прошли внутрь через серую стальную дверь и оказались в узком коридоре. Первым делом Гуров, хорошо знакомый практически со всеми моргами Москвы, даже относящимися к другим округам, заглянул в комнату, где обычно собирался персонал морга в перерывах между своей незавидной работой. Там находился и судмедэксперт Волков.

– А, приехали, – кивнул он. – Быстро вы. – И вопросительно посмотрел на Молодцова, пытаясь определить, кем он может приходиться покойному.

– Это, Виктор Палыч, ваш, можно сказать, коллега, – представил его Гуров.

– Я – лечащий врач Романа Любимова, – пояснил Молодцов.

– Лечащий? – заинтересовался Волков. – А по какому заболеванию он у вас наблюдался?

– Давайте пока говорить о Романе Витальевиче в настоящем времени, – чуть скривившись, твердо попросил Молодцов. – С вашего позволения, я взгляну на тело? Возможно, тогда все ваши вопросы окажутся излишними.

– Да на здоровье, – пожал плечами Волков. – Пойдемте.

Все трое прошли по коридору в комнату, где в специальных выдвижных блоках хранились тела. Судмедэксперт уверенно подошел к одному из них, одним движением выдвинул блок и отдернул простыню. Молодцов побледнел.

«Даже человек его профессии остается беззащитным перед видом смерти, – подумал Лев. – Но узнал ли он его?»

– Вы узнаете этого человека? – вслух спросил он.

Молодцов овладел собой, сделал шаг вперед, склонился и стал пристально всматриваться в покойного. Причем взгляд его больше скользил по телу, а не по лицу.

– Это он, – выпрямившись, проговорил он и отвернулся в сторону. – Роман Витальевич… Только почему он в таком виде? Я не ожидал ничего подобного, Леонид Максимович меня не предупредил…

– Следствие пока не может сказать ничего конкретного, Антон Семенович, – произнес Гуров, – но есть основания полагать, что Романа Витальевича удерживали где-то силой без воды и пищи, кроме того, к нему были применены пытки.

– Кошмар какой! – ошарашенно проговорил врач. – Но как? Кто удерживал? Почему пытки?

– Следствие ведется, – кратко бросил Лев, протягивая Молодцову документы на подпись.

Тот машинально расписался там, где было указано, и снова спросил:

– А где же его… нашли?

– В Битцевском лесопарке. Пойдемте. Спасибо большое, Антон Семенович, за помощь, мы вас больше не задерживаем.

– Постойте минутку! – вмешался Волков. – У меня к вам, как к коллеге, есть пара вопросов.

– Конечно, слушаю! – с готовностью кивнул Молодцов. – Наверное, вы хотите спросить насчет состояния здоровья Романа Витальевича? Здоровье у него было отличным, за исключением слабого сердца.

– Ага, значит, диагноз все-таки был поставлен?

– Конечно, а как же! Он же наблюдался у меня. В карте есть все показатели, все анализы. Кардиограмму мы делали регулярно.

– То есть Роман Любимов знал, что у него больное сердце? – вмешался в разговор Гуров.

– Да, конечно. Я не мог от него это скрывать!

– Дело в том, Антон Семенович, что Роман Любимов умер от остановки сердца, не выдержавшего нагрузок. Все эти пытки в совокупности с отсутствием еды и пищи его убили.

– Так это неудивительно! – воскликнул Молодцов. – Ему противопоказаны были не то что пытки – господи, какую чушь я сказал! – схватился он за голову. – Это все от… от растерянности. Я в страшном сне не мог себе такого представить. Я имел в виду, что ему противопоказаны были любые стрессы! А уж плен, пытки, голод – уму непостижимо! Тут здоровый-то человек не выдержит! А когда вообще все это с ним приключилось? – спросил он судмедэксперта.

Волков посмотрел на Гурова, и тот ответил за него:

– Смерть наступила около недели назад, если вы об этом.

– Как? Не может быть! Неделю назад он был в Доминикане!

– Я не знаю, где он был неделю назад, – снисходительно произнес эксперт, – но то, что именно тогда он умер, сомнению не подлежит. Или вы желаете сами убедиться? – усмехнулся он.

– Да нет, что вы, я вам доверяю, – смутился Молодцов. – Просто как же это объяснить?

– А это уже по части Льва Ивановича, – кивнул на Гурова Волков и обратился к нему: – Ну что? Можно закрывать?

– Да, спасибо, – ответил Лев, и они с Молодцовым вышли на улицу и направились к машине, в которой их ждал Плисецкий. При приближении Гурова и Молодцова он приоткрыл дверцу и высунулся наружу. Наверное, по лицам обоих все было ясно, потому что Плисецкий натурально побледнел и схватился рукой за сердце.

Гуров невольно поморщился и подумал: «Ну что же он так переигрывает? К чему эта театральщина?»

– Что? – шепотом спросил Плисецкий.

Лев промолчал, а Молодцов подошел к своему шефу и, положив руку ему на плечо, мягко сказал:

– Поедемте, Леонид Максимович. Крепитесь.

Глаза Плисецкого вдруг стали закатываться кверху, а сам он медленно начал заваливаться назад.

– Ох, е! – невольно воскликнул Молодцов, профессиональным движением успевая подхватить Леонида Максимовича и осторожно прислонить к спинке сиденья.

Затем быстро взял в машине аптечку, достал из нее пару каких-то пузырьков, один из которых поднес к носу Плисецкого, а из второго извлек большую круглую таблетку и ловко сунул ему под язык.

Гуров не спешил помогать, потому что, во‑первых, думал, что Молодцов и сам прекрасно справится, а во‑вторых, потому что не верил в натуральность обморока Плисецкого. Подозрения, высказанные Крячко, стали передаваться и ему, чем больше он наблюдал за поведением Плисецкого.

– Ну вот, так-то лучше, – удовлетворенно проговорил Молодцов, легонько хлопая того по начавшей розоветь щеке. – Посидите немного, Леонид Максимович, придите в чувство. Сейчас лекарство быстро поможет.

Он оставил Плисецкого на сиденье, а сам подошел к Гурову.

– Ну, и что это за спектакль? – хмуро спросил Лев. – Зачем вы делаете вид, что верите ему? Из профессиональной этики?

– Профессиональная медицинская этика, Лев Иванович, не предполагает потакания симулянтам, – ответил тот.

– Вы хотите сказать, у него настоящий обморок? – удивленно поднял брови Гуров.

– Самый что ни на есть, – заверил его Молодцов.

– Странно. Потеряв друга и компаньона, человек, конечно, может сильно расстроиться, но не терять при этом сознание, как кисейная барышня!

– Ну, у Леонида Максимовича вообще очень чувствительная нервная система, – пояснил доктор. – Он нервен, легкораним, впечатлителен. Это называется…

– Так, а вопрос задать нашему легкоранимому можно? – решительно спросил Гуров, не желавший тратить время на возню с хрупкой телесной и душевной организацией Плисецкого.

– Да, только желательно не сильно травмирующий, – ответил Молодцов и, усмехнувшись, добавил: – Вы же не хотите, чтобы он грохнулся прямо на асфальт!

Гуров совсем этого не хотел, поэтому, подойдя к Плисецкому, спросил нейтральным тоном:

– Дайте мне телефон и адрес родителей Романа Любимова.

– Вы хотите… – испуганно посмотрел тот на него.

– А вы хотите сами? Пожалуйста! – пожал плечами Лев и, услышав в ответ «что вы, ни за что, я не смогу», записал данные, продиктованные Плисецким.

Понимая, что сейчас вести дальнейшие расспросы бесполезно, и решив дать время Плисецкому, чтобы собраться с мыслями, он простился с ним, наказав быть на связи. Плисецкий вяло кивнул. Гурова порадовало, что место за рулем занял Молодцов, и он с чистой совестью отправился в Управление.

– Ну что, Петр, нашелся наш потерянный Любимов, – проговорил Гуров, войдя в кабинет генерал-лейтенанта Орлова. – Так что просьба Плисецкого, можно сказать, выполнена. Только я почему-то не чувствую удовлетворения от выполнения задания. Не знаешь, почему?

– Лева, не юродствуй, пожалуйста, – болезненно скривившись, попросил Орлов. – И так тошно! Теперь у нас не пропажа человека, а убийство! Причем дело официальное.

– Да, к тому же слишком уже многое тут завязалось на нас, – отозвался Лев. – Да и… – Не закончив фразу, он замолчал.

– Буров? – внимательно посмотрев на него, спросил Орлов.

Гуров кивнул.

– Я только недавно ознакомился с материалами по нему.

– Да, помню, ты, кажется, хотел чем-то поделиться?

– Теперь это уже не имеет значения! – махнул рукой Лев. – Обстоятельства изменились, и у нас новый вектор в работе. Буров Буровым, но теперь в первую очередь нужно устанавливать, куда направился Любимов, если не в Доминикану, и почему он всех ввел в заблуждение. Или он действительно собирался в Доминикану, но не успел, и его кто-то перехватил? Меня во всем этом очень смущает то, что предшествовало его смерти! Кто мог его насильно удерживать, где? И главное, почему? Что у него хотели узнать, зачем пытали? И раз убили, значит, выпытали? Или не успели? Целая куча вопросов!

– Нужно просмотреть все сводки, – сказал Орлов, – не было ли где похожих случаев. В смысле, похожих трупов. Это хорошо, Волков такой сознательный попался, нам сообщил, а другой мог бы и рукой махнуть. Причина смерти-то не криминальная! Подумаешь, сердце! И внешне на бомжа смахивает.

– Не думаю, что будут похожие трупы! Интересно, какой такой информацией обладает круг людей, что ее нужно в буквальном смысле выдирать клещами?

– А если это не информация? – предположил Орлов.

– А что? Имущество? Надо быть совсем больным на голову, чтобы вот так похитить уважаемого человека, сына влиятельного лица, пытками заставить отписать имущество, а потом явиться и захапать его якобы на законных основаниях! – в сердцах произнес Гуров. – Да еще и труп Любимова подкинуть!

– Да, мотив неясен, – задумчиво проговорил Орлов. – Кстати, насчет влиятельного отца. Родителям сообщил?

– Как раз собираюсь. Не сейчас, конечно, когда он в шоке. Но поговорить нужно обязательно! Вдруг Роман делился с родителями своими планами? Может быть, он чего-то боялся и хотел удрать, поэтому и говорил всем про Доминикану, а на самом деле собирался совсем в другое место, но его перехватили… Надо бы и в центре об этом расспросить – вдруг кто-то что-нибудь слышал хотя бы краем уха… Вот где талант Крячко по сплетням пригодится! Кстати, где он?

– Талант? – съехидничал Орлов.

– Кончай, Петр! Крячко где?

– А хрен его знает, где его черти носят! – вдруг рявкнул Орлов. – Так и не появился с утра!

– Ничего себе! А телефон? Или ты из гордости ему не звонил?

– Какая гордость? – начал закипать Орлов. – Я вообще-то начальник его, чтобы перед ним обиженного разыгрывать. Отключен у него телефон! Поди, свидание затяжное получилось! Отсыпается в новом гнездышке! Я вот Наталье позвоню – она ему устроит!

– Это точно, – засмеялся Гуров, представив реакцию жены Крячко на такое «служебное задание». – Ладно, я пойду. Если дозвонюсь до него, пошлю к тебе.

– Пошли его знаешь куда? – снова завелся Орлов.

– Ну, туда он всегда успеет, – усмехнулся Лев и вышел из кабинета.

Вернувшись к себе, он совершил одну из самых малоприятных миссий своей работы: сообщил родителям убитого Романа Любимова о смерти сына. Миссия прошла со всеми сопутствующими ситуации тягостными моментами, но все же Гурову удалось договориться с отцом Романа, Виталием Евгеньевичем, о встрече на сегодняшний вечер у него дома.

Крячко появился к середине дня и был крайне удивлен тем, что его заждались. Он сообщил, что вчерашняя встреча с Кругловой не состоялась, и он напрасно прождал «эту дуру» битый час, пока она, наконец, не перезвонила и не сообщила, что застряла в лифте, а дозвониться раньше не могла, потому что телефон в лифте «не ловил». Но потом неожиданно сработало, она уже вызвала лифтера, и он обещал прийти «ну в самое ближайшее время». Как только ее освободят из заточения, она тут же приедет.

Крячко подобная перспектива никак не улыбалась, и он тут же перенес встречу на сегодняшнее утро.

– Ну и как? – спросил Лев. – Встреча-то хоть полезной оказалась?

– А-а-а! – махнул рукой Крячко. – Пустышка! Она вообще была на симпозиуме три недели, только позавчера вернулась. А в «Гармонии» не появлялась с начала зимы – сразу после того скандала. Я уж так и так крутил-вертел, пытался на тот скандал ее вывести, но она о нем, кажется, и думать забыла. Как и о Любимове. Так что к его исчезновению точно не причастна.

– Исчезновению… – вздохнул Гуров. – Да нет, теперь речь идет уже не об исчезновении…

И он рассказал Крячко об обнаруженном трупе.

– Значит, все-таки убили голубчика, – заметил тот.

– Официально он умер от остановки сердца.

– Угу. А измордовали его всего – это как?

– Версии есть? – вместо ответа спросил Гуров.

– Новых нет.

– Значит, по-прежнему Плисецкого подозреваешь? А он вот пропал, между прочим! И мне что-то неспокойно по этому поводу…

Гуров еще несколько раз набирал номер Плисецкого, но тот по-прежнему не отвечал. Наконец полковник не выдержал и позвонил в спортивно-развлекательный центр «Гармония», где услышал от секретарши, что Леонид Максимович приезжал, сообщил о смерти Романа Витальевича, был в очень плохом душевном состоянии, после чего закрылся в своем кабинете. Где-то минут через сорок он вышел и сказал, что уезжает на важную встречу, при этом очень волновался. Обещал приехать через час, однако до сих пор не вернулся.

Гуров посмотрел на часы. Времени было уже половина шестого. Все это ему совершенно не нравилось. Куда мог деться Плисецкий?

– Да ладно тебе, – сказал Крячко. – Ну, расстроился мужик и поехал домой! Выпил, может, с горя…

– Домой, говоришь? – задумчиво переспросил Лев. – Слушай, Стас, давай-ка, дуй к нему домой. Но не звони! Езжай прямо туда. Если даже Плисецкого нет, поговоришь с его женой. Думаю, тебе не надо объяснять, что у нас есть к ней вопросы?

– Не надо, я сам знаю, как с ней разговаривать. – Крячко поднялся и пошел к двери.

– Смотри только, до завтра там не пропади! – вдогонку бросил ему Гуров.

В ответ Крячко хлопнул дверью. Гуров же набрал номер Виталия Евгеньевича Любимова и услышал, что тот ждет его. Убрав документы, он вышел из Управления и поехал в Кунцево, где жил Любимов-старший.

Виталий Евгеньевич Любимов оказался высоким поджарым мужчиной с хорошо сохранившимися темными волосами, кое-где убеленными сединой. Наверное, для своих лет – а ему должно быть за шестьдесят – он выглядел очень хорошо, но сегодняшнее трагическое известие о гибели сына не могло не наложить свой отпечаток: под глазами набрякли мешки (видимо, подскочило давление), щеки как-то безвольно обвисли, а в глазах застыла тоска, которая свойственна порой очень пожилым людям, чувствующим приближение смерти и совсем не готовым ее принять. Кроме того, от него исходил сильный запах лекарств.

Он сам протянул руку Гурову для пожатия, после чего пригласил пройти на второй этаж. Когда они поднимались по лестнице, снизу их окликнул женский голос:

– Виталий, кто это?

– Лена, это… это господин полковник из МВД, я тебе говорил, – обернувшись, проговорил Любимов-старший. – Зачем ты встала?

Гуров увидел женщину – по всей видимости, жену Любимова. Она была явно моложе его, хотя и не на целое поколение, и удачно сохранила в своем возрасте следы былой привлекательности. Хотя так же, как и супруг, пострадала от полученной сегодня вести. Красивые серые глаза ее были подернуты каким-то туманом, голос звучал словно издалека, да и на ногах женщина держалась нетвердо, из чего Гуров сделал вывод, что ее накачали транквилизаторами, чтобы хоть как-то успокоить.

– Я подумала, может быть, я понадоблюсь, – проговорила женщина. – Со мной же, наверное, тоже захотят побеседовать?

Виталий Евгеньевич нахмурился и приготовился уже возразить, но вместо него ответил Гуров:

– Отдыхайте, я не стану вас беспокоить.

– Мне не беспокойно. Если я смогу помочь найти того, кто убил моего сына! А я знаю! Знаю! Это все она, она! Наталья! Злобная, завистливая, она всегда его ненавидела!

С каждой фразой голос женщины поднимался все выше. Любимов-старший пробормотал про себя ругательство и кинулся к жене. Обхватив ее за плечи, он мягко, но настойчиво стал теснить ее в сторону комнаты, приговаривая на ходу:

– Тома, Тома, успокойся! Полковник Гуров во всем разберется, я созванивался, это лучший следователь Москвы! Пойдем, пойдем, дорогая, тебе пора принимать лекарство. Не терзай себя, скоро все выяснится!

Гуров видел, как Любимов, проходя мимо туалетного столика в холле, взял с него шприц и вместе с женой скрылся в одной из комнат. Идя за мужем, Тамара продолжала выкрикивать какие-то фразы, но постепенно успокаивалась, а после того как закрылась с ним в комнате, и вовсе затихла. Следом появился и он сам. Швырнув шприц в мусорную корзину, подошел к Гурову и отрывисто произнес:

– Прошу прощения. Моя жена в шоке. Пойдемте.

Лев последовал за ним в комнату, которая, видимо, была предназначена именно для деловых бесед и больше напоминала кабинет.

Любимов опустился в одно из кожаных кресел, предложив Гурову занять точно такое же, взял со стола пачку дорогих сигарет, щелкнув зажигалкой, затянулся и тут же закашлялся.

– Шесть лет не курил, – качая головой, проговорил он. – А тут… Не знаешь, чем горе забить…

Лев обратил внимание, что на столе стояла бутылка коньяка, опустошенная примерно наполовину. При этом Виталий Евгеньевич совершенно не был пьян: алкоголь, что называется, не брал его, как бывает при сильном стрессе. Он вообще старался держаться спокойно и твердо, но огромная, тщательно скрываемая боль в глазах говорила о том, насколько тяжело дается ему беседа с посторонним человеком.

– Я знаю, Роман был вашим единственным сыном, – заговорил Гуров. – Понимаю ваше горе, но наша беседа необходима как раз для того, чтобы найти его убийцу.

Любимов открыл было рот, но ничего не стал говорить, только кивнул. Затем наполнил рюмку коньяком и вопросительно посмотрел на Гурова. Из солидарности полковник согласился пригубить, хотя практически никогда не пил даже немного, находясь за рулем.

– Скажите, когда вы в последний раз общались со своим сыном? – начал он расспрашивать хозяина дома.

Виталий Евгеньевич ответил, что это было три недели назад, буквально перед отъездом. По его словам, сын находился в хорошем расположении духа, при этом словно в ожидании чего-то.

– Он был в радостно-тревожном ожидании, – так и выразился Любимов.

– Что вы имеете в виду? – не понял Гуров.

– Было ощущение, что ему и радостно, и страшно одновременно, – пояснил тот. – Знаете, как перед прыжком в прорубь, например. Или с парашютом. Когда сердце замирает в предчувствии и хочется одновременно и поскорее испытать восторг, и замедлить прыжок, потому что организму инстинктивно страшно. Вы прыгали с парашютом?

– Доводилось, – кивнул Лев.

– Тогда вы поймете, что я хочу сказать.

– Да, думаю, что понимаю. А ваш сын прыгал с парашютом?

– Семь раз, – не без гордости ответил Виталий Евгеньевич. – Знаете, он рос довольно болезненным ребенком и всю последующую жизнь пытался изжить этот комплекс. Очень работал над собой, очень! Старался воспитать железную волю.

– Но он всего лишь собирался ехать отдыхать в Доминикану, – напомнил Гуров. – Место вполне спокойное, не о чем волноваться, да и парашютный спорт там не развит.

– Да, и это мне показалось удивительным. Удивительным и непонятным. Я даже подумал, что он, может быть, решил, наконец, жениться? Тогда все было бы объяснимо: мы все немного боимся у дверей загса. – Любимов слегка улыбнулся, и Гуров поддержал его. – Но Рома ничего не рассказывал ни о каких девушках. Он вообще никогда не распространялся о своей личной жизни – в этом плане был очень закрытым. Только пошутил перед отъездом: «Еду лечиться от скуки». Так и сказал. Я тогда не обратил внимания на эти слова, но сейчас они мне кажутся немного странными. Рома ведь весь мир объездил, но никогда не употреблял подобных выражений!

– Хм, я слышал, что у него было депрессивное настроение, но потом он вроде бы воспрянул, – кивнул Лев. – Я подумал, не могло ли это быть связано с проблемами в бизнесе?

– Проблемы в бизнесе? – нахмурился Виталий Евгеньевич. – Впервые слышу. Насколько мне известно, в бизнесе у них все шло хорошо.

– А вы знакомы с Леонидом Плисецким?

– С Лешей? Конечно. Они с Ромой с юности неразлейвода.

– Странно, а Леонид Максимович утверждал, что их связывают исключительно деловые отношения.

На это Любимов ответил, что Плисецкий, скорее всего, таким образом не хотел вдаваться в подробности личной жизни Романа. Что же касается самой личной жизни, если она и была, то, как уже говорилось, Роман о ней не распространялся. Не создав семью в свое время, он никого из девушек не приводил в родительский дом в качестве невесты. Мать еще хранила надежду, что сын женится и подарит им внуков, а сам Виталий Евгеньевич склонялся к мысли, что этого, увы, не будет.

– Он слишком любил свою работу, проводил там много времени.

– И самого себя, – заметил Гуров. – Тщательная забота о своем теле, различные виды спорта, в том числе экстремальные, – такому человеку должно быть скучно в узах семейного быта. Правда, как оказалось, ему и без него было скучно… Но вернемся к бизнесу. Вы считаете, что Плисецкому как деловому партнеру Романа можно доверять?

– У меня не было и нет оснований считать иначе, – осторожно ответил Любимов. – А почему вы спрашиваете?

– Вам знакома такая фамилия – Буров? – в упор спросил Лев, не отвечая на вопрос Любимова.

– Если это тот Буров, о котором я думаю… – нахмурив брови, начал Любимов, но Лев не дал ему договорить:

– Это тот Буров. Значит, знаком?

– Мне лишь однажды довелось иметь с ним дело. Это было давно, лет пятнадцать назад. Я собирался приобретать крупную партию сотовых у немецких производителей, и он, как выяснилось, тоже. Я договорился с поставщиком раньше, но Буров настаивал, чтобы купить ее самому. Предлагал мне перекупить телефоны уже у него – разумеется, совершенно по другой цене. Мне это было невыгодно, я стоял на своем. Буров предупредил, чтобы я согласился по-хорошему. Я отказался. Через два дня у меня взорвали склад с товаром. Погибли двое охранников. Я тут же перевел все в «безнал», забрал жену с сыном и уехал на три месяца за границу.

– И с тех пор вы с ним не пересекались?

– Нет, бог миловал. А что такое?

– Он ссудил денег вашему сыну и Плисецкому на развитие бизнеса.

– Нашел у кого кредитоваться! – с досадой произнес Любимов и поднялся с кресла. – Не мог у меня попросить! Нет, он же всегда хотел доказать, какой он самостоятельный!

– Что, действительно так?

– Поначалу он, конечно, не отказался от моей помощи – в самом начале, когда они с Лешей только основали свой бизнес. А потом сам всего добивался. У меня складывалось впечатление, что он усиленно изживает из себя комплекс мамочкиного сынка, хотя никто из нас специально не прививал ему такого комплекса. Так что же с Буровым?

Гуров вкратце пересказал ему ситуацию – так, как услышал ее от Плисецкого. Любимов-старший помрачнел.

– Буров на убийство вполне способен, – сказал он после паузы. – Не задумываясь наказал бы того, кто вздумает его кинуть. Но здесь не тот случай. Мой сын не мог просто сбежать с деньгами. Да и смысла не было.

– А деньги? – спросил Гуров.

– Роман с детства был привычен к деньгам, – усмехнулся Виталий Евгеньевич, – даже крупная сумма не могла явиться для него соблазном.

Гуров не стал спорить и спросил:

– А Плисецкий? Не мог он избавиться от своего компаньона и просто присвоить деньги?

– Леня? Я вас умоляю!

– Вы так верите в чистую и светлую дружбу?

– Леша по натуре слабее Романа, – неожиданно посуровел Любимов. – Убить человека у него кишка тонка, это во‑первых. Во-вторых, оставшись один на один, он завалит весь бизнес, и сам отлично это понимает. Ну и, в‑третьих, играть в игры с Буровым – это нужно быть совсем безбашенным, а Леша не такой. – Он замолчал, а потом, выждав несколько секунд, добавил: – Ну а если отвечать на ваш вопрос… Такая дружба встречается редко, но я в нее верю. И почему-то мне кажется, что вы тоже верите.

– Виталий Евгеньевич, – не стал распространяться на эту тему Лев, – но ведь вашего сына кто-то убил. И я прошу вас помочь разобраться, кто мог это сделать.

– Неужели вы думаете, что если бы я знал, то не поделился бы с вами своими соображениями? – с горечью произнес Любимов. – Но я не знаю. И даже предположений у меня нет. Конкуренты? Зачем? Запугать, отобрать бизнес? Но ведь за ним, как я теперь понял, стоит Буров, а они не могли этого не знать. И потом, Леонид вроде не получал никаких предупреждений? – Он вопросительно взглянул на Гурова.

– Во всяком случае, мне он об этом не рассказывал, – ответил тот. – И все же меня не покидает ощущение, что Леонид Максимович что-то скрывает. И еще – он напуган. Очень. Говорит, что боится Бурова, но мне кажется, что не только его.

– Я поговорю с ним, – решительно заявил Любимов. – Мне он все расскажет!

– Это было бы очень кстати, но вот только есть закавыка: Леонид Максимович пропал.

– Пропал? – Виталий Евгеньевич неожиданно побледнел. – Когда?

– Сегодня. Как сквозь землю провалился.

– Ну, сегодня – это еще не повод для беспокойства, – с облегчением проговорил Любимов, и у Гурова возникло ощущение, что он относится к Плисецкому по-отечески. – Знаете, меня не покидает вопрос, зачем надо было убивать Романа с такой жестокостью. Я ведь был в морге, хотя мне настоятельно не рекомендовали заходить в покойницкую.

– Может быть, и правда не стоило?

– Мне нужно было видеть, что сделали с моим сыном! – резко возразил Виталий Евгеньевич. – Сказать, что я был в шоке – ничего не сказать! Но я не жалею, что увидел это. И теперь у меня есть цель – найти тех, кто довел моего Рому до смерти, кто издевался над ним, и наказать. И я это сделаю, чего бы мне ни стоило!

– Виталий Евгеньевич, – серьезно перебил его Гуров. – Оставьте это! Кто бы ни стоял за смертью вашего сына – это страшные люди. Те, кто способен хладнокровно так изувечить человека, встречаются не часто.

– Лев Иванович! Неужели вы не понимаете, что мне самому уже бояться нечего? Все, чем я жил – а это мой сын, – у меня отнято.

– Речь не только о вас! У вас есть еще и жена, в конце концов! Мы пока не знаем, что это за люди. Я не хочу вас запугивать, но остерегаться их, по меньшей мере, разумно. Я вас прошу, не лезьте не в свое дело, вам оно все равно не по силам. К тому же им уже занимаются профессионалы. А по моему убеждению, именно профессионалы должны заниматься всем и вся. Представьте, что я бы вдруг влез в ваш бизнес. Надеюсь, не надо объяснять, что бы из этого вышло – он бы развалился через месяц, если не раньше. Вы лучше просто мне помогите.

– Но как, как, черт подери! – вскричал Любимов.

– Вот видите, вы пока даже этого не знаете. Для начала просто дайте мне ключи от квартиры Романа. Осмотр все равно будет произведен, но чтобы не ломать дверь, давайте упростим процесс.

– Я бы с удовольствием помог уберечь от полицейского вандализма дверь, – невольно усмехнулся Любимов, – но, увы, у меня нет ключей от квартиры.

– Как так? – удивился Гуров.

– Очень просто, – пожал плечами Виталий Евгеньевич. – Зачем? Я никогда не был дома у сына в его отсутствие.

В этот момент внизу раздался звонок в дверь. Он был очень настойчивым: человек не переставая нажимал на кнопку.

– Что там такое! – с досадой проговорил Любимов и прошел к двери, извинившись на ходу: – Я открою с вашего позволения, отпустил прислугу, не хотел в этот день видеть посторонних в доме! Это, наверное, из каких-нибудь услуг.

Он спустился вниз, откуда вскоре донесся резкий, пронзительный голос, явно принадлежащий женщине. Она что-то верещала – настолько быстро и эмоционально, что полковник не мог разобрать, хотя невольно прислушался.

Сквозь женский монолог иногда слышалась фраза Любимова, одна и та же: «Наташа, успокойся!»

Потом раздался хлопок двери, и голос Тамары Юрьевны произнес:

– Ты зачем сюда явилась? Лично полюбоваться нашим горем?

– Тамара, зачем ты встала! – с упреком произнес ее супруг.

– Как же можно спать под этот визг! Это она нарочно!

Гуров прошел к лестнице и, перевесившись через перила, увидел, что в холле, опираясь на металлический костыль, стоит та самая женщина, которая была в машине с Плисецким. Худые кривенькие ножки ее норовили разъехаться, за костыль она держалась лишь одной рукой, а второй отчаянно размахивала и верещала. Наконец Гуров смог разобрать хотя бы некоторые слова: дикция женщины была нарушенной, речь невнятной, половину слов она проглатывала. Но смысл ее высказываний сводился к тому, что «свершилась кара Господня, Господь наказал нечестивых, пришла расплата за грехи». При этом костлявая рука женщины с вытянутым вперед указательным пальцем тыкала в сторону Виталия Евгеньевича и Тамары Юрьевны.

– Прекрати сейчас же! – воскликнула Тамара Юрьевна. – Ты сумасшедшая! Виталий, я прошу тебя – убери ее отсюда, иначе я… я не знаю, что с ней сделаю!

Виталий Евгеньевич сделал шаг в сторону женщины, а та вдруг выбросила руку вперед и растопыренными пальцами решила провести по его лицу, но не удержалась, качнулась и полетела вперед. Она наверняка упала бы на пол, но Виталий Евгеньевич сумел ее подхватить и, обняв за худые плечи, стал успокаивать. Женщина трепыхалась в его руках и пыталась вырваться. Это ей, правда, не удалось, зато удалось другое: задрав костыль, она взмахнула им в воздухе, и железка опустилась на плечо Тамаре Юрьевне. Та ахнула и схватилась за плечо. Виталий Евгеньевич заметался, не зная, что делать: то ли держать разбушевавшуюся женщину, то ли спешить на помощь жене.

Гуров решил, что пора вмешаться, и спустился вниз.

– Я сдам ее в полицию! – плача, проговорила Тамара Юрьевна. – Господи! До каких пор ты будешь нас травить? За что ты нас так ненавидишь?

– Сами знаете, – гортанно произнесла женщина.