Текст книги "Подвал с секретом"

– Я вас услышал, – мягко проговорил Гуров, как только в монологе образовалась пауза.

– Нет, не услышали, – покачал головой Доронин и заговорил еще торопливее: – Я не права качать сюда пришел. Просто в нашей стране так принято: приказ сверху всегда быстрее выполняется. А я хочу, чтобы смерть Олега была отмщена. Нет, не отмщена, это слишком громко. Мне важно, чтобы к поиску его убийцы отнеслись серьезно, понимаете? Чтобы не отмахнулись от «висяка», чтобы довели расследование до конца. У Олега ведь никого. Ни семьи, ни родителей. Выходит, у него один я и остался. Значит, и ответственность на мне. А ответственность – это вам не воздушный шарик, иголкой не проколешь.

– Я вас услышал, – повторил Гуров. – И могу обещать, что к поиску убийцы вашего друга отнесутся с максимальной долей ответственности.

– Спасибо! – В голосе Доронина прозвучало облегчение. Реальное, физическое облегчение. – Спасибо, товарищ полковник!

Не прощаясь, он быстрым шагом сбежал по лестнице и скрылся за углом. Гуров с минуту стоял в пролете лестничного марша, размышляя над превратностями судьбы. Как порой жизнь закручивает сюжет: чужой человек оказывается ближе кровного родственника, а смерть обостряет чувство долга и сострадания. Стряхнув оцепенение, он спустился на пролет вниз и зашагал к своему кабинету.

Глава 3

Темный душный, с ярко выраженным земляным запахом, подвал освещался лишь тусклым светом карманного фонаря. Он висел на стене в метре от пола. Крючком служил старый ржавый гвоздь-сотка. Шляпка чуть изогнута вверх, рельефные полоски почти стерлись от времени. В таком положении фонарь мог осветить лишь часть комнаты, но кого это волнует? Кого вообще могут волновать такие пошлые мелочи, как освещение? Подобные проблемы – просто пыль.

Вот «косяк» с последним клиентом – это серьезно. Очень серьезно. Сколько прошло времени? Много или мало? Знать бы, сколько для них мало, а сколько много. Но ответа нет. И решения проблемы нет. С освещением проще. Захотел – пустил провод поверх стены, ввернул лампу на сто пятьдесят ватт, и ты весь в свету. Хотя нет, этот вариант уже не прокатит. Лампы в сто ватт под запретом у государства, их попросту запретили выпускать, что уж говорить о 150-ваттной?

– О чем ты думаешь? Хрень с лампочками обмозговываешь? – Звук голоса, хриплого от долгого молчания, отразился от земляной стены и бумерангом влетел в уши, которые тоже успели отвыкнуть от внешних раздражителей. Голос напугал до мурашек.

«Что это? Сходишь с ума? Возможно». Дальше диалог с самим собой пошел в беззвучном режиме. «Хорошо бы сойти с ума. Безмозглому все фиолетово. Проблемы его не волнуют, заботы не тяготят. И клиентов искать не нужно, и разгребать последствия не придется». Рука потянулась к странного вида предмету. Лезвие, широкое, почти десять сантиметров у основания, к концу сужалось до пяти миллиметров. Квадратная ручка-короб, совершенно неудобная, кургузая и облезлая. Орудие? Оружие?

Пальцы едва сошлись, такой широкий охват. Лезвие медленно поползло по земляному полу, оставляя за собой тонкий след. Глаза неотрывно следили за полосой. Первая чуть кривовата, вторая ровнее, третья… идеальная. Остальные можно не смотреть. Сила в руке наливается пропорционально количеству проведенных полос. «Ты должен сделать выбор. Ты должен сделать выбор. Ты должен сделать. Черт, да заткнешься ты наконец?» Вопрос, адресованный самому себе, остался без ответа. Взрыв эмоций отозвался дикой болью в области висков и где-то в животе.

Надо успокоиться, иначе – конец. Одно дело – лишиться ума, и совсем другое – жизни. Жить хотят все – это он точно знает. Он тоже хочет жить. Как? Другой вопрос. Но хочет однозначно. А для этого нужно успокоиться. Забыть о выборе, сосредоточиться на полосах. Они реальные, они физические, их можно потрогать, можно стереть, нанести еще раз. Рука снова пошла вперед. На этот раз по земляному полу поползла странной формы рукоятка. Следы от нее напоминали траншеи. Где он видел такие траншеи? Голова болит, не дает вспомнить. А вспомнить так хочется. Эти воспоминания из разряда приятных. Откуда-то из детства.

Детство… Когда оно было? Вчера? Полвека назад? Может, прошла вечность? Скорее всего. Детство – это кайф, вечный кайф. Веки сами собой опустились, и перед мысленным взором поползли картины. Сперва отрывочные, точно кадры с допотопной кинопленки. Постепенно кадры начали сливаться воедино, выстраиваясь в красочный, будоражащий тело и душу фильм. По коже поползли мурашки, на лбу и над верхней губой проступила испарина, конечности обмякли, выпуская странного вида предмет.

Первый эпизод, как всегда, завораживал. Босоногий мальчик лет трех мчится по пыльной дороге, утопая в теплой, ласковой пыли по щиколотку. Ощущение от прикосновения мягкой субстанции так приятно! Где-то на середине пути «дыхалка» сбивается, он замирает на месте. Но ненадолго, крепкие ножки не желают бездействовать. Ступни начинают зачерпывать теплую пыль и подбрасывать ее вверх. Она поднимается облаком вокруг полуголого тела, создавая ощущение чего-то волшебного. Скоро пыль осядет на голеньком животе, на пухлых плечах, белых трусиках и задорно вздернутом носике. Кайф? Кайф!

Второй эпизод плавно сменяет первый. На небо наползают тучи, живот, покрытый пылью, принимает на себя первую каплю. Затем, почти сразу (или это только так кажется?), капли разрастаются в объеме и льют теперь сплошным потоком. По плечам к животу идут кривые полосы. Как траншеи… Рот расплывается в широкой улыбке, ноги сами собой пускаются в пляс. Затем и этого становится мало. Он припускает что есть мочи по мокрой дороге. А лужи уже собираются под ногами, не лужи, а целые озера. Как по мановению волшебной палочки. Только что была сушь, а через минуту дорожные колеи и выбоины до краев наполнились водой. Бежать по ним так волшебно! Брызги разлетаются во все стороны. Если суметь топнуть посильнее, фонтаны взлетают выше головы, оседают на нестриженую голову. Кайф? Кайф!

Дальше вереница эпизодов бежит без остановки. Большая корзина под раскидистой яблоней. В ней гора яблок. Спелых, бело-желтых, с шикарным красным бочком и непременными отверстиями, окаймленными буро-коричневым. Ходы червяков, успевших полакомиться дарами лета до тебя. Старая раскладушка в тени абрикосового дерева. Перекладина для подголовника слегка изогнута (результат очередной ссоры взрослых, не умеющих наслаждаться жизнью), отчего при лежании голова запрокидывается назад. Ну и пусть! Лежать на брезентовой ткани слишком хорошо, чтобы обращать внимание на такие мелочи.

Трехколесный велик, весь проржавевший от неправильного хранения, но все еще выполняющий свою основную функцию. Левая педаль постоянно слетает, заставляя седока соскакивать на землю и неумелыми руками прилаживать «непослушницу» на место. А ноги крутят, а колеса бегут, и клаксон гудит так громко! И снова широкая улыбка растягивает губы над теперь уже беззубым ртом. Мышка в этом году поживилась, что есть, то есть. Сразу восемь зубов ей отнес. Расставаться с зубами оказалось слегка грустно. Привык к ним, что ли? Наверное, привык. Без зубов неудобно, но весело. Особенно плеваться.

Дальше идет резкий скачок. На кадрах, существующих лишь в голове, карапуз превращается в худого, изможденного подростка. Не подростка, а как называют этот возраст? Отрочество? Может, и нет, но слово ему нравится. И думать о себе как об отроке прикольно. Детство немного потускнело, теперь кайф приходит вроде как урывками. Но все еще приходит.

Тарзанка над обрывом. Качаться на ней восхитительно и страшно одновременно. Это доставляет особое удовольствие. До колик в животе, до боли в паху. Прыжок в темную глубину – отдельная песня. Адреналин зашкаливает, как только руки отрываются от круглой, отполированной сотней таких же потных ладоней перекладины. Пока летишь вниз, в голове ни одной мысли. И это тоже замечательно. Как будто в космосе.

Арбузы на бахче. Круглые полосатые бока солнце нагрело так, что пальцы жжет. Катишь его к придорожной канаве, а сам ждешь: вот сейчас выскочит сторож, и мягкое место взорвется жуткой, но сладкой болью. Тут главное – не останавливаться. Уж если получил заряд соли в зад, так хоть арбузом заешь. Маскировочный головной убор, сделанный из арбузной корки, съезжает на глаза, сок от оставшейся мякоти рисует борозды на щеках. Черные от пыли, как траншеи…

Рыбалка на самодельную удочку. Первый карп, выловленный собственноручно. Руки изранены колючими плавниками, а на губах – улыбка. Ладони окрашены красным. Это кровь. Таков уж карп, без боя не сдается. Капли собираются в продолговатые полосы, рука сама тянется ко рту. Язык слизывает первую каплю. Она соленая и какая-то терпкая на вкус. И снова по телу мурашки, и снова спазм в животе. И это кайф! Неизмеримый кайф, до судорог в ногах, до рези в паху.

Острая боль вырывает из облака воспоминаний. Реальная, не воображаемая. Веки открываются. Черт! Снова это. Почему, ну почему все хорошее всегда заканчивается так плохо?! Теперь уже наяву он подносит ладонь к лицу. В тусклом свете карманного фонаря на ладонях видны тонкие кровавые полосы. Капли начинают капать на земляной пол, он машинально слизывает их, морщится, сплевывает. Волшебство закончилось, пришла реальность.

Он поднимается во весь рост, шагает к ступеням. Фонарь остается на гвозде. Зачем он ему? Это здесь тьма и сырость, а он идет туда, где солнце и позитив. Спустя три минуты он стоит возле белоснежной раковины. Красные капли с глухим звуком падают на эмалированную поверхность и превращаются в бесформенные кляксы. Он меланхолично открывает кран, смывает кровь сперва с ладоней, затем и с эмали. Сверху щедро поливает перекисью. С некоторых пор пол-литровая бутыль всегда стоит на полке возле мыла. Вместо мыла. Бесцветная жидкость пенится на ранах, затягивая травмированные участки. Двумя пальцами завинтить крышку, промокнуть ладони одноразовым полотенцем, и на этом все. До следующего сеанса.

Лотошинский участковый инспектор сидел на поваленном дереве и лениво жевал травинку. А что еще оставалось делать? Место происшествия он сигнальной лентой огородил еще в первый день, как только прибыл туда. Никанорыч, гордо именуемый местными властями «бригадой экспертов-криминалистов», управился за час и, загрузив вместе с санитаром морга тело в будку «труповозки», уехал. Да и сам он надолго не задержался. И вдруг, спустя три дня, высокое начальство обязало его охранять закрытый объект от несанкционированного вторжения. Так и сказали: ваша задача – воспрепятствовать несанкционированному вторжению. Как будто инопланетян ждут!

А что тут охранять? Три былинки, две тростинки и один булыжник? Все, что было можно, ретивые школьники, как только обнаружили труп, затоптали и на камеры наснимали. А потом еще всей деревне раззвонили, что у Хамова пруда мертвяк лежит. Толпа любопытных ломанула к пруду, и только потом весть дошла до полицейского отдела. Никанорыч так и сказал: похерили все улики, безмозглые ротозеи. Ну, или что-то близкое к этому, если исключить из пространной речи бранные слова.

Ругаться Никанорыч умеет. Можно сказать, виртуоз ненормативной лексики. Из соседних деревень молодые парни как на научно-практическую конференцию в Лотошино ездят. Перенимают опыт, так сказать. Да только для такого дела особый талант требуется. Не у каждого получится. У Никанорыча получается. Он, старший лейтенант полиции Сергей Щипачев, тоже учился, но потом бросил, не потянул.

Сегодня, услышав про новый приказ, Никанорыч эмоции не сдерживал. Проматерившись, выразил сочувствие и пошел по своим делам. Сочувствие Никанорыча оказалось к месту. Похоже, ему здесь куковать и куковать. Когда еще гонцы из Москвы прибудут? Может, и не сегодня даже. И ладно бы еще в первый день, когда труп нашли, а то два дня ни о какой охране не думали, а как узнали, что москвичи едут, так опомнились. Рисовщики хреновы!

Но сидеть придется, иначе начальник отдела его с потрохами сожрет. Хорошо, хоть пацаны прискакали, хотели видео с места преступления отснять, чтобы было что в Ютюб выкладывать. Видео снимать он запретил, но воды и харч из деревни ему все равно приволокли, сам как-то не озаботился. Для деревни такая забота дело привычное. Все знают: Земля круглая, когда-нибудь и он пригодится.

Мужика жалко, не старик еще, жить бы да жить. Интересно, что его погнало в их края? Работы в Лотошине своим не хватает, баб симпатичных по пальцам пересчитать, картины писать и ближе к Москве места красивые найти можно. Непонятно. Хотя, возможно, он и не к ним вовсе ехал. Это хорошо, что родственники чухнулись вовремя, а то бы в неопознанных мужик остался. Невостребованным трупом быть плохо. Валяешься, как кусок мяса некондиционного, и выкинуть жалко, и продать некому.

Сам он от такой участи застрахован. С его многочисленной родней в невостребованных надолго не задержишься. Пятый ребенок в семье, у отца три брата, у матери четверо. Да у каждого детей от трех до пяти, а у этих детей мужья-жены и свои дети. Кровной родни под сотню набегает, а ведь есть еще друзья, приятели, знакомые и сослуживцы. Хотя на сослуживцев, как оказалось, надежда слабая. Вот мужика этого напарник и не думал искать. Так дядька представительный, что в морг на опознание приезжал, сказал. Нет, говорит, человека на работе, а они и в ус не дуют. Хреново!

Хотя его-то коллеги в теме, может, и забили бы тревогу, а по своим каналам проще пробить. Вот, к примеру, года два назад у них в Лотошине комбайнер пропал, так его на следующий день в розыск объявили. Правда, там самая страда для комбайнеров была, может, этот фактор решающую роль сыграл. Но думать приятнее, что люди в Лотошине заботливые и до чужой беды отзывчивые. А комбайнер нашелся. За сто километров от Лотошина, но нашелся. Спьяну на попутке вместо Лотошина в Клушино укатил. Видать, выговорить название толком не смог, вот его и увезли.

Тогда все смехом обошлось, а ведь могло случиться, как с этим мужиком. Деньгами бы соблазнились, или просто на отморозков нарвался бы. Прибили бы по дороге и в канаву выкинули. Такое сплошь и рядом случается. Этот мужик вон тоже из простых, сразу видно. Одежонка дешевенькая, стрижка «бобрик», только ногти на руках чистые и ботинки добротные, кожаные, на высоком протекторе и не из дешевых. В прошлом году он себе хотел такие купить, чтобы на охоту с деверем гонять, но по зарплате не потянул. Накосячил, премии лишился, а матери постыдился признаться. Пришлось часть зарплаты как премию ей отдать. У них с матерью три года как уговор действует. С получки он ей на хозяйство половину отстегивает, и каждая премия – ее. На автомобиль копит. Мечтает, чтобы он по деревне не ногами ходил, а на колесах разъезжал. Ему по барабану, хоть пешком, хоть ползком, а ей приятно.

Ход мысли прервал шум приближающегося автомобиля. Щипачев вскочил с бревна, одернул форменные брюки и начал вглядываться в даль. Проскочит, значит, на Ивановское пошла, а ему снова жди. Но машина не проскочила, притормозила точно напротив заградительной ленты. Водитель вышел и сразу к ленте направился. «Вот, блин, кричать, что ли, придется, – озабоченно подумал Щипачев. – Сейчас под ленту полезет». Приезжий под ленту не полез. Увидел бегущего лейтенанта, остановился.

– Здравия желаю! – на ходу выкрикнул Щипачев, а, подбежав ближе, уточнил: – Вас из Москвы прислали?

– Заждался? – протянул руку приезжий. – Полковник Гуров, Московский уголовный.

– Старший лейтенант полиции Щипачев, – в свою очередь, представился лейтенант. Полковник ему сразу понравился. Деловитый, сосредоточенный, столичная «шишка», а гляди, с лейтенантиком ручкается, заботу проявляет. – Да не особо. Погода хорошая, отчего не подождать.

– Твоя хорошая погода завтра о себе напомнит, – улыбнулся полковник. – Рекомендую мазь против ожогов в аптеке прикупить.

– Лоб обгорел? – догадался Щипачев. – Вот ведь, засада, всегда про него забываю!

– Часто обгорает?

– До пяти раз за сезон. Кожа чувствительная.

– Тогда не привыкать. Показывай хозяйство. – Гуров приподнял край ленты, поднырнул под нее и остановился: – Где тело нашли?

– Вон под тем кустом, – ткнул пальцем в отдельно стоящий куст Щипачев. – Видать, он его и задержал. Катился с насыпи, пока на куст не наткнулся.

– С чего решил, что тело с насыпи катилось? – спросил Гуров, приступая к осмотру куста и дороги.

– Чего там думать, все же видно, – удивленно поднял брови Щипачев. – Вон по насыпи полоса широкая идет, и в одежде щебенка застряла. Пуговицу от пиджака оторвало, ее Никанорыч метра за три от тела нашел. Не добровольно же он по насыпи катался?

– Наблюдательный, значит? – довольно улыбнулся Лев.

– Есть такое дело, – без ложной скромности ответил Щипачев. – Мамка в детстве натаскала. Игра есть такая – «Что изменилось?», может, знаете? Это когда разные мелкие предметы сперва на столе раскладывают, дают время запомнить, как лежат, а потом переставляют.

– Играл когда-то. Выходит, не забыли еще старых игр.

– Когда пятерых оболтусов усмирить нужно, и не такое вспомнишь. Мать нас посадит, вывалит кучу из шкатулки, а сама в огород или у скотины убраться. Это пока мы мелкими были. Потом сами управлялись, а она только покрикивала да команды раздавала.

– Из многодетных?

– Ага. Вернее, так точно, – спохватился Щипачев. – Виноват, товарищ полковник!

– Да ладно, расшаркиваться перед своим начальством будешь. Давай, докладывай обстановку, – отмахнулся от извинений Гуров. – Хоть что-то на месте происшествия удалось обнаружить?

– Так, по мелочи, – вздохнул Щипачев. – Тут до нас «Золотая Орда» прошла.

– Это как?

– Да пацанва местная на всю деревню про труп растрезвонила, те и набежали. Никанорычу, нашему эксперту, только обрат и остался, как от молока сепарированного.

– Как от молока, говоришь? – Сравнение Льва позабавило. – И все же что-нибудь есть, за что зацепиться можно?

– Выкинули его наверняка из легковушки, так Никанорыч сказал. Если бы с большей высоты летел, синяки бы остались. Гематомы то есть. А бока у трупа чистые. Следов насильственных действий вообще никаких. Нет, вру, кисть левой руки травмирована. Три пальца сломаны, и кожа с них слезла. Никанорыч сказал, дверцей прищемить могло, причем еще до смерти. Я вот думаю, может, за порог цеплялся, когда из машины летел?

– Возможно. Еще что?

– Карманы куртки пустые. В брюках рекламные проспекты рыболовных принадлежностей и крючок рыболовный. Шикарный крючок, такие только на заказ привозят. Дорогущий, я в прошлом году приценялся. Сперва я подумал, надо же, какой заядлый рыбак, на снасти денег не жалеет, а потом узнал, что в рыболовном магазине торгует, и все встало на свои места.

– С Никанорычем вы в друзьях? – поинтересовался Лев.

– Вроде того. Никанорычу под шестьдесят, мне двадцать шесть, про дружбу речи не идет, но друг другу симпатизируем.

– Значит, результатами вскрытия он с тобой должен был поделиться.

– Так это ж не секрет, – пожал плечами Щипачев. – В одной команде работаем.

– Ну, докладывай, чего время тянуть, – потребовал Гуров.

– Смерть наступила в результате асфиксии, произошедшей ввиду врожденного или приобретенного аллергического синдрома. Отек гортани произошел при принятии аллергена. Какого именно, Никанорыч еще выясняет. Аллерген введен в организм не насильственным путем, а путем обмана, так сказал Никанорыч. Если говорить проще, то мужику дали что-то съесть или, скорее, выпить, не сообщив состав угощения. Тот поел-выпил, а спустя некоторое время начал задыхаться. Тогда-то его из автомобиля и выкинули. Может, сами не ожидали такой реакции.

– Возможно, и так, – согласился Гуров, – хотя могли бы противоаллергенное средство дать или в больницу отвезти. Почему этого не сделали?

– Под рукой не оказалось? Вообще-то Никанорыч что-то такое про гистамины говорил. Только что, не помню. А до больницы побоялись не довезти.

– У аллергиков, как правило, лекарство всегда с собой. Насчет больницы возможно, но могли же и у порога высадить. Там бы хоть кто-то помог.

– Значит, не были заинтересованы в том, чтобы человек выжил, – сделал единственно возможный вывод Сергей. – Хотели, чтобы умер.

– Как одна из версий пойдет, – кивнул Лев. – Будем разбираться.

– Я же еще про один нюанс не сказал, – спохватился Щипачев. – В крови пострадавшего также обнаружены остатки снотворного средства, медицинское название не воспроизведу, но точно не растительного происхождения. Концентрация в крови убойная. Об этом лучше сам Никанорыч доложит, я в деталях не силен.

– Шансы на версию о насильственной смерти повышаются, – задумчиво проговорил Лев. – Что ж, почитаем отчет и после этого выводы делать будем. Ты в машине пока посиди, я тут похожу, местность осмотрю. Потом вместе в Лотошино поедем.

Щипачев направился к машине весьма довольный, так как сидеть на солнцепеке ему порядком надоело. На осмотр места происшествия времени Гуров потратил немного, быстро понял, что ловить здесь нечего, и они уехали.

До Лотошина домчали за десять минут. В отделе Гурова встретил начальник Щипачева, предложил проводить в кабинет, отведенный специально для столичного гостя, но Лев отказался. Сославшись на «особые распоряжения» относительно оперативности расследования, он выяснил, где располагается морг, и получил «зеленый свет» на любые действия. В последний момент решив, что помощник ему не помешает, вытребовал себе в напарники лейтенанта. Начальник выбору Гурова удивился, но возражать не посмел. Раз нужен Щипачев, так тому и быть.

В морг к Никанорычу пришли вместе. Эксперт-криминалист и патологоанатом в одном лице сидел в малюсенькой каморке при здании морга. Седовласый мужчина, на вид почти старик, но с крепкими мышцами и острым взглядом, встретил Гурова как родного, только что не облобызал троекратно. Кресло почетное освободил, бумаги для ознакомления выложил, чай из термоса в чистый стакан налил.

– Я ведь про вас, товарищ полковник, весьма наслышан. Серега Юрков, мой сокурсник по институту, вроде как с вами дружен, верно? Он на Кантемировке в Москве промышляет. Ну, мы с ним, стало быть, тоже корешаемся. Видимся, само собой разумеется, редко, но созваниваемся систематически. Так он про вас такие истории рассказывает, никаких фильмов не надо. Стало быть, я ваш давний и преданный поклонник, что ли?

Сергея Юркова, патологоанатома из Царицынского морга, Гуров знал хорошо. Как и в случае с Никанорычем, виделись они всего пару-тройку раз за год, да и то все больше по рабочим вопросам, и все же отношения между ними сложились ближе, чем просто приятельские. Года четыре назад Юрков даже дело Гурову подкинул, заковыристое, выходящее за привычные для угрозыска рамки.

Благодаря наблюдательности Юркова Гуров разоблачил некоего профессора, преподавателя медицинского университета, который, проявив неуместное рвение, взялся испытывать экспериментальный сердечный препарат на своих студентках. Громкое тогда дело вышло. И все же не стоило Сереге расписывать его, Гурова, заслуги так, будто он – Наполеон. Признание Никанорыча создало определенную неловкость, а ведь им предстояло работать вместе не один день.

– Думаю, Юрков несколько приукрасил свои рассказы, – произнес Лев и быстро перешел к текущему делу. Он начал просматривать отчет Никанорыча, задавая по ходу необходимые вопросы: – Причина смерти – отек гортани. Удалось установить вид аллергена?

– Мед. – Поняв, что переборщил с откровениями, Никанорыч притих. – Обычный мед. Скорее всего, входил в состав снотворного. В самом снотворном препарате ничего экстраординарного. Посильнее травяного настоя, и рассчитан, само собой разумеется, скорее на молодой здоровый организм, чем на людей в возрасте, но купить его можно в любой аптеке. Шипучие таблетки с разными фруктовыми добавками. Как в противогриппозных. Этот, стало быть, с медовым экстрактом был.

– Отек вызвал медовый экстракт от шипучих таблеток? Там ведь дозировка минимальная, – удивился Лев. – Такая серьезная реакция, даже странно.

– Не все так просто. – Никанорыч «сел на любимого конька», глаза его загорелись, о недавнем конфузе он будто напрочь забыл. – Моментик тут уж очень интересный. Хотите подробности?

– Разумеется.

– Препарат, полученный потерпевшим, содержит единственное активное вещество. А именно, доксиламина сукцинат. Выпускается под торговым названием донормил, или сонмил. Суть действия препарата – угнетение или блокировка Н1 гистаминовых рецепторов, и, по существу, он является антигистаминным препаратом. Улавливаете иронию судьбы? Нет? Ничего, скоро поймете. Так вот, хоть препарат и работает на угнетение гистаминовых рецепторов, но как антигистаминное средство не применяется, только как снотворное. Очень хорошее снотворное, почти лучшее для экземпляров, чья нервная система лишь слегка пошатнулась. Действует почти мгновенно, уменьшает время засыпания, увеличивает время сна. Если на следующий день не за руль, стало быть, лучшего средства не найти.

– И в чем подвох?

– В побочных эффектах. – Лицо Никанорыча светилось торжеством. – Как у любого антигистаминного препарата, у этого привычный набор побочных действий: сухость во рту, тяжелое пробуждение, сонливость в первой половине дня. Помимо прочего, препарат не рекомендуют употреблять пациентам с нарушением почечной функции оттока мочи и… нарушением дыхания во время сна! Как у Даля говорится: что русскому – хорошо, то еврею – смерть, верно?

– Хотите сказать, помимо аллергии на мед жертва страдала нарушением дыхания во время сна? Это вы тоже в результате вскрытия узнали?

– Да нет же! Неужели непонятно, тут сработал обратный эффект. Стечение, стало быть, обстоятельств. Пострадавший принял снотворное, его стало клонить в сон, когда начал действовать аллерген. Произошел отек гортани, стало быть, нарушилось дыхание во время сна. И как в этом случае действует донормил? Он увеличивает отрицательное воздействие аллергена, заставляя гортань сжиматься в разы быстрее. Теперь понятно? Вместо того чтобы снять симптомы аллергической реакции, препарат усугубил ситуацию.

– Похоже на правду. – Гуров задумался, анализируя информацию. – Одна беда наложилась на другую.

– Тот, кто поил жертву медовым снотворным, видимо, понятия не имел ни об аллергии, ни о побочном эффекте снотворного, вот что я думаю. Его и из машины выкинули скорее в панике, нежели по злому умыслу. Знаете, сколько в нашей местности дремучих мест, куда нога человека ступает разве что по пьяни да сдуру? Было бы желание, спрятать труп на годы труда не составит. Верно, Серега?

– Правильно говоришь, Никанорыч. Я об этом все утро думал. Зачем понадобилось выбрасывать труп у Хамова пруда? Там ведь народ толпами ошивается. И рыбаки, и грибники, и просто шалберники, которым дома не сидится. Километров шесть вперед проехал, сбросил тело в кювет, и через месяц его ни одна экспертиза не опознает.

– Это ты про Собачий хутор? – закивал головой Никанорыч. – Там да, там бездомные собаки от нашего трупешника и костей бы не оставили. В этом году они особенно лютуют. Люди туда ходить боятся, стая до сотни псов разрослась, да и делать там особо нечего. Делянка в полгектара вся сплошь терновником да диким шиповником поросла. Захочешь, не продерешься. Уж сколько местные жители властям на это место гиблое указывали, сколько жалоб писали, а воз и ныне там.

– Относительно травмы кисти что можете сказать? – попытался Лев не дать Никанорычу уйти с заданного курса.

– Тут тоже любопытный материал, – снова оживился патологоанатом. – Травма кисти получена в результате резкого удара, скорее всего, нижней части автомобильной дверцы. Удар был неоднократный, лупили по кисти раза четыре, не меньше. Видно, не хотел мужик пальцы расцеплять. Жестоко, больно, но, возможно, именно это обстоятельство поможет найти злоумышленника.

– И снова вынужден просить пояснений, – произнес Гуров. – Чем эта травма может помочь следствию?

– А тем, что удары производились с такой силой, что микроскопические частицы краски остались на покалеченной конечности. Впечатались в оголенную кость, так сказать. Не мне вам напоминать, какая важная улика – краска с подозреваемого авто. Частицы я сохранил, курьером в Москву отправил. У нас необходимого оборудования нет, а в столице мигом определят и марку, и год выпуска.

– Это хорошая новость. Отлично сработано, – похвалил Лев. – Осталось тело осмотреть, и можно выдвигаться обратно в Москву.

– У нас, значит, не останетесь? Жаль, жаль. Думал, посидим по-семейному, чайку попьем, Сереге Юркову косточки перемоем, – мечтательно протянул Никанорыч.

– В другой раз обязательно посидим, – заверил Гуров. – А пока не до посиделок. Приеду в Москву, потороплю экспертов. Скорее всего преступник или группа преступников от машины успели избавиться, и все же найти владельца стоит попробовать.

– Ваша правда, товарищ полковник, – согласился Никанорыч. – Это только попадая ко мне, люди перестают спешить и опаздывать. Вам же приходится торопиться. Пойдемте, познакомлю вас с «Хамовым трупом».

– Вы всем, кого в морг привозят, прозвища даете? – нахмурился Лев.

– Нет, конечно, – аж руками замахал патологоанатом. – Только тем, кого еще не опознали. Как-то ведь нужно их различать. Теперь-то мы знаем и имя, и фамилию, а прозвище по привычке вырвалось.

Он провел Гурова в комнату, где стояли холодильные камеры. Нужная оказалась третьей в первом ряду. Формальную фразу о готовности произносить не стал. Сколько раз сам полковник читал предупредительный монолог? Поди, раз пятьсот. Наизусть уж выучил, так что можно не напрягаться. Каталка поехала по рельсам, встала в пазы. Никанорыч снял одноразовую простыню, обнажая загорелый торс мужчины.

Лейтенант Щипачев остановился у порога. К посещению морга он всегда относился предвзято. Разглядывать голое тело, да еще после вскрытия – удовольствие сомнительное. Одно дело труп в канаве, он хоть на человека похож. В одежде привычной, в обстановке располагающей, короче, все как у людей. А под люминесцентными лампами и в обрамлении холодного кафеля это уже не человек, а фигура восковая, так он считал. Благо ему, как участковому, не так часто приходилось иметь дело с трупами, все больше с алкашами да хулиганами.

Гуров же в морге бывал чаще, чем другие люди в хозяйственном магазине. Холодный «могильный» свет он почти не замечал, трупы, изрезанные скальпелями и заштопанные нитками, его не напрягали, а запах… запах присутствует всегда. Хоть в розарий труп положи, а от запаха не избавишься. В любом случае работу делать надо.

Осмотр и на этот раз много времени не занял. Работу свою Никанорыч выполнил на пять с плюсом: отчет составил строго по правилам, результаты расписал подробно, «воды не лил», все только по существу. Гурову оставалось лишь снять копию, и ровно в девять вечера он отбыл в Москву.