Текст книги "Очень большие деньги"

Глава 5

Странным образом Глумов только тогда по-настоящему почувствовал, что он дома, когда соотечественники основательно порастрясли его карманы. Он съехал из гостиницы, но скромная квартирка неподалеку от Садового кольца, которую он снял по совету Маши Перепечко, уже обошлась ему в шесть тысяч «зеленых» – такую предоплату затребовала хозяйка. Не подвел и Степанков – телефончик, которым он снабдил Глумова, сработал, и через каких-то пару недель Глумов обзавелся прекрасным российским паспортом – сделанным на самом настоящем бланке, отпечатанном в типографии самого настоящего Гознака. Но молчаливый и недоверчивый умелец, создавший такую чудесную книжечку, содрал за нее столько, что даже ко многому привычный Глумов ахнул. Но тот человек не допускал даже и мысли о какой-либо торговле. «Я даю вам не липу, – веско сказал он Глумову. – Я вам, можно сказать, новую жизнь даю». И еще он объяснил Глумову о своей нелюбви к риску. В том смысле, что ни за какие деньги не стал бы связываться с таким подозрительным типом, как Глумов, если бы не безупречное имя Степанкова. Только благодаря Степанкову он решился на такой опрометчивый поступок, и только он знает истинную цену этого поступка, так что сумма, с которой расстался Глумов, – просто чепуха, некий символ платы и не более. Он так заморочил Глумову голову, что тот был рад отвязаться, тем более что паспорт все равно был ему нужен, и глупо было начинать все сначала.

Взял свою долю и Степанков – молча и с достоинством. Правда, ограничился он тремя тысячами. Глумову казалось, что этот должен был содрать гораздо больше. В ресторан он Глумова больше не приглашал, но пообещал, что скоро они обязательно встретятся и все подробно обсудят. Глумов понял, что у Степанкова имеются насчет него какие-то планы и пока он только присматривается и прикидывает.

Это Глумова не пугало. Он все больше приходил в себя и вживался в новую среду. С одной стороны, среда не было такой уж новой – он вырос здесь, и здесь оставался его фундамент, но кое-что новое появилось. Жестче стали отношения между людьми, резко сменились приоритеты, и разрушились старые связи. Глумов не был слабаком, и на черный день у него кое-что было отложено, но чувствовал он себя не слишком уверенно. Нужно было обрастать новыми знакомствами, приноравливаться к новой жизни, искать свою нишу.

Глумов решил не торопиться. Захотелось успокоить взвинченные нервы, расслабиться, насладиться заслуженным отдыхом. Маша Перепечко оказалась тут очень кстати. Глумов недолго колебался, прежде чем позвонить ей. Его не очень привлекали деловые женщины – он возненавидел их еще в Америке, – но здесь было немного по-другому. Все-таки когда-то эта женщина по нему сохла и даже до сих пор его помнит. Факт сам по себе слишком примечательный, чтобы им можно было пренебречь. Глумов порядком соскучился по женской ласке. Кроме того, раскованная и продвинутая Маша могла помочь ему пристроиться на какое-нибудь тепленькое местечко. Воодушевленный этими планами, Глумов почти забыл про свои проблемы. Пресные пригороды далекой Америки и сизое марево тропического леса все реже всплывали в его памяти. Ему начинало казаться, что все это не имеет к нему никакого отношения. Континент за Атлантикой понемногу превращался в призрак, тонул в пучинах памяти. Самое главное, что Глумову теперь было чем заняться в Москве, и это занятие поглотило его без остатка.

Маша Перепечко оказалась не только деловой, но довольно страстной особой. Глумов не знал, сохранилось ли в ее душе что-то похожее на любовь, но любовью она занималась охотно и с удовольствием. Глумов смог убедиться в этом, когда после его звонка они встретились в номере гостиницы, где он жил. Маша пришла свежая, бодрая, благоухающая духами, от которых кружилась голова. Глумов считал, что для первого раза особенно рассчитывать не на что, но у Маши были свои соображения на этот счет. По сути дела, она умело и жадно овладела им на равнодушной гостиничной кровати. Глумов оказался в такой ситуации не на высоте – видимо, сказалось постоянное нервное напряжение и то, что у него долгое время не было женщины. Но Машу это не слишком смутило. Когда все закончилось, Маша, еще не одетая, но при этом ничуть не потерявшая своей обычной раскованности и самоуверенности, закурила сигарету и деловито констатировала, будто никого рядом с ней не было:

– Ну вот, еще одна иллюзия юности разрушена до основания. Как и следовало ожидать, чуда не произошло. Но в тебе, Глумов, что-то есть, просто ты слишком зажат. Тебе нужно раскрепоститься. Я, пожалуй, тобой займусь – у меня как раз в этом плане сейчас тайм-аут. Старый друг отвалил, а новый еще не появился. Вот ты и займешь его место. Только не вздумай считать, что вкупе с этим ты получаешь какие-то права. По складу характера ты явный мачо, и такой глупости от тебя вполне можно ожидать. Но у нас здесь другие приоритеты. Полная сексуальная свобода и политкорректность. Чтобы получить такую женщину, как я, ты должен измениться.

Это наставление вызвало у Глумова досаду, но он молча проглотил ее. Насчет Маши у него были свои соображения. Они стали встречаться – и не только в укромных уголках. Маша быстро отыскала ему квартиру, но этим дело не ограничилось. Она стала выводить его в свет, знакомить со своими друзьями, среди которых оказалось немало людей известных, и в довершение ко всему познакомила его с мужем, чем ввергла Глумова в полное смущение. Впрочем, муж оказался спокойным интеллигентным человеком, смотрящим на все с мягким философским юмором. Он и к появлению в своей жизни Глумова отнесся точно так же. Кроме своего главного дела, живописи, его мало что интересовало по-настоящему.

Глумову светская жизнь не очень нравилась. Особенно не нравилось ему ходить в дорогие рестораны, потому что расплачиваться почти всегда приходилось ему. Маша как-то очень быстро смекнула, что деньги у него есть, и пользовалась этим безо всякого стеснения. При этом она очень ловко ускользала от притязаний Глумова влиться в ее бизнес. А именно это было его главной целью. Нет, вообще-то, ему нравилось спать с Машей, тем более что в этом плане дела у него наладились как нельзя лучше, а она была на редкость удобной и умелой любовницей. Но он не собирался вечно оставаться ее бойфрендом, ему нужно было прислониться к чему-то надежному и денежному. А этого как раз и не получалось.

И еще его смущало, что Маша всюду представляла его как Глумова, друга юности и профессионального авантюриста. Это была шутка в ее фирменном стиле, но в этой шутке слишком велика была доля правды. Остановить Машу Глумов не решался. Хотя по новому паспорту он был теперь Андреем Петровичем Смоляниновым, признаваться в этом он не спешил. Неизвестно, как повела бы себя тогда Маша, и уж наверняка новую фамилию знала бы половина ее знакомых, а это было бы совсем неосторожно. Опасность еще не миновала. Глумов вдруг опять начал ощущать ее с особенной силой.

Как-то в один прекрасный день его неожиданно разыскал Степанков. Это, кстати, серьезно насторожило Глумова. О новой квартире Степанкову он ничего не говорил. Значит, о нем по Москве уже ходят слухи, и если кому-то сильно захочется с ним повидаться…

Степанков не стал ходить вокруг до около – праздные разговоры его не занимали. Безо всяких вступлений он огорошил Глумова неожиданным предложением работы.

– С паспортом ты уже определился, – сказал он с ходу, будто продолжая только что прерванный разговор. – Значит, можно считать, никаких проблем больше нет?

– Проблемы всегда есть, – уклончиво ответил Глумов. – Но сейчас полегче.

– Ты еще не передумал делом заняться? – небрежно поинтересовался Степанков. – А то я слышал, у тебя веселая жизнь тут устроилась?

– Ты про что? – хмуро отозвался Глумов. – Какая веселая жизнь? Живу нормально.

– Ну да, нормально, – согласился Степанков. – В смысле регулярно. Только имей в виду, что Маша Перепечко, с которой ты крутишь, человек непростой. Ты думаешь, как она раскрутилась? Вот-вот, этим самым местом. Она под такими людьми лежала, что тебе и не снились. Поговаривают, что она была замазана в одном крупном деле с камушками, и ей срок светил приличный, но она вовремя сделала финт и даже на суде не появилась. Правда, под суд почти никто и не попал, потому что всю братву перестрелял ОМОН. А навела их, говорят, Маша. Это потом она в гору пошла. Выбрела, как говорится, на верную дорогу… Между прочим, тогда и брат ее погиб – Славка Перепечко, ты его знал, наверное. Так говорят – сам я не видал, конечно.

– Говорят, в Москве кур доят, – грубо сказал на это Глумов. – А я смотрю – все, как и было: доят тех, у кого бабки водятся… А насчет Машки – не знаю. Может, так оно и есть на самом деле, а может, и по-другому. Мне это все по барабану. Я сам по себе. Трахаю потихоньку, пока дают.

– И не надоело еще? Ну ладно, это твое дело, ты моложе, в тебе еще кровь играет. Но я к тебе по другой причине пришел. Работа для тебя есть.

– А не ты ли говорил, что твой бизнес слишком хорош для меня? – саркастически заметил Глумов.

– А речь не о моем бизнесе, – хладнокровно возразил Степанков. – Тут один человек ищет тертого парня. Так я ему тебя посоветовал.

– Что за человек? – напрягся Глумов. – Я его знаю?

– Может, и знаешь, – пожал плечами Степанков. – Лично мне про него ничего не известно. Через посредника разговор состоялся. Есть у меня один хороший знакомый… Но тебе про него знать ни к чему, поэтому давай не будем выяснять его биографию, а сразу перейдем к делу. Ты как относишься к командировкам?

– Смотря что ты имеешь в виду. Вообще-то, я наездился уже. Хотелось на месте посидеть.

– На месте сидеть толку мало, – возразил Степанков. – А здесь прямой навар. Пять процентов от сделки. Это много, и все по-честному.

Глумов внимательно посмотрел на бесстрастное лицо старого дружка. Взгляд у того был непроницаемый и тяжелый. Глумов поднялся со своего места и прошелся по комнате.

– Я не вчера родился, – сказал он. – Знаю я этот навар. Навар строгого режима. Я с этим давно завязал, Володя.

Степанков медленно поднял голову и насмешливо прищурился.

– Все мы завязали, Глумов, – сказал он веско. – А я прежде всего. Однако я старому товарищу навстречу пошел, когда он об услуге попросил, хотя за такие услуги тоже не ордена дают. А ты нос воротишь. Между прочим, я ради тебя же старался. Ты жить весело любишь, а какое же веселье без денег? И потом, я тоже не вчера родился. Зря ты мне гонишь, что завязал. Я так думаю, это твоя основная профессия была – курьер. Что, не угадал разве?

Их взгляды встретились – спокойный, основательный Степанкова и подозрительный, злой Глумова. Он начинал догадываться, что старые связи, на которые он так надеялся, оказались паутиной, и теперь он потихоньку, но неуклонно запутывается в ней все больше и больше.

Глумов ничего так и не сказал Степанкову, и тот заговорил сам:

– Ты ведь работал на наркомафию – там, где-то у черта на куличках, верно? Что же брезгуешь поработать на родине? Деньги здесь такие же, зато люди свои…

– С чего ты взял про наркомафию? – хрипло спросил Глумов.

Степанков негромко рассмеялся:

– Я же не дебил, Глумов! Кое-что кумекаю… От тебя за версту несет заграницей – это раз. Потом, ты про Анды говорил? Говорил. Я не поленился, в карту посмотрел, знаю теперь, где твои Анды. Там кокаин-сырец – основной сельхозпродукт. Ну еще бананы… Только такой человек, как ты, бананами заниматься не станет. Вот и выходит, что остается кокаин.

– Вон, значит, как ты рассудил! – криво улыбаясь, сказал Глумов. – Голова у тебя работает. Только маленько ты ошибся. Бананами я занимался, бананами! С детства обожаю этот фрукт. Так что предлагай что-нибудь по этой части – не откажусь. А все прочее меня пока не интересует.

Степанков не стал настаивать. Он тут же поднялся, подошел к Глумову и отечески похлопал его по плечу.

– Хорошее слово – пока! Внушает надежду. Так что я пока пойду, а ты все-таки подумай! Мне кажется, тебе здесь никто не предложит работы лучше этой. У нас тут, видишь ли, специалистов по бананам хватает.

– Где у вас – в таксопарке? – ядовито поинтересовался Глумов.

Степанков покачал головой.

– Злой ты стал, Глумов, – сказал он неодобрительно. – Может, это и неплохо, но я-то помочь тебе хочу. Для другого бы и стараться не стал. А так – людей нужных искал, рисовался перед ними. Теперь что же, все зря? Нехорошо получается, Глумов!

– Ладно, разберемся! – буркнул на прощание Глумов, а когда Степанков ушел, прямо в башмаках упал на кровать и стал размышлять.

Предложение Степанкова ему категорически не понравилось. Он не для того рисковал жизнью, бежал за океан и наживал себе врагов, чтобы на родине вступить в то же самое дерьмо, которым и без того была полна его жизнь. Он мечтал о тихом, но надежном деле, которое позволит с уверенностью смотреть в будущее и иметь свой кусок хлеба с икрой. Ему казалось, что с его деньгами будет нетрудно осуществить эту нехитрую мечту. Ему удалось обзавестись новым именем, которое должно было сделать его невидимкой, и пока это было единственной удачей. Деньги убывали, а все остальное как-то не клеилось.

Но это была одна сторона проблемы. Самым важным было то, что Степанков сделал ему очень странное предложение. Конечно, в молодости он тоже был не без греха, но сейчас он так гордится легальным бизнесом, крепким общественным положением! Для чего ему связываться с этими курьерскими делами, от которых за версту разит наркотой? И даже если он имеет к этому отношение, то зачем ему сразу же раскрываться перед Глумовым? Видно же, что до конца он Глумову не доверяет. И правильно, кстати, делает.

«Но тогда получается, что он меня как будто проверяет! – решил Глумов, мрачнея. – Дернул меня черт за язык сказать про эти Анды! У него башка работает – сразу навел мосты! Но когда знает один, знают все. Пусть даже не знают, пусть только догадываются. Если его будут искать, наводить справки, кто-то обязательно вспомнит: «А, вы спрашиваете про того, который загорал в Андах!» Умному человеку больше ничего и не надо. Еще вопрос, кого направит по его следам Хозяин. Ему есть из кого выбрать».

Он порывисто встал, подошел к окну. Из разорванных туч брызнул запоздалый солнечный луч, осветил золотые верхушки деревьев на бульваре. Ветер гнал листву по тротуарам. За последние трое суток погода резко испортилась. Как-то сразу навалилась осень, и в городе с каждым днем становилось все холоднее и неуютнее.

Глумов подумал о том, что в запасе у него есть чистый американский паспорт на имя Дональда Брауна и в принципе с этим паспортом ему везде открыта дорога. Вся беда в том, что имя это уже известно Хозяину, а за кордоном он у себя дома. Глумов там чужой. Однажды он уже попробовал стать там своим, и вот что из этого вышло.

Перед его глазами опять всплыли очертания маленького городка в Нью-Джерси, аккуратный белый домик с лужайкой под окнами, подержанный автомобиль цвета морской волны… Однажды он, как обычно, отправился в супермаркет за покупками – добропорядочный, улыбчивый новый американец, говорящий с заметным акцентом и немного странный, но всей душой болеющий за идеалы демократии и частного предпринимательства. А напротив супермаркета, на углу двух чистеньких улиц, пыхтел серый «Бьюик», дожидаясь зеленого света, а трое его пассажиров, загорелые плечистые типы, лениво оглядывались по сторонам, перекатывая во рту жвачку. Глумов в последний момент успел нырнуть в раскрытую дверь магазина, за секунду до того, как тот, что сидел за рулем – с тонкой щеголеватой ниточкой усов под горбатым носом, – успел повернуть голову в его сторону.

В тот же день Глумов уехал. В этой стране каждый имел право на свободу передвижения, и он начал колесить по таким же городкам, даже ни на секунду не задумываясь над тем, чтобы попросить защиты у ФБР. Он рассудил, что без их участия его не смогли бы так быстро отыскать. Нет, конечно, он не грешил на всю организацию, но две-три паршивые овцы там могли быть запросто – за хорошие премиальные от Хозяина они вполне могли сдать никому не нужного русского, пусть даже правительство вручило ему в качестве поощрения настоящий американский паспорт. Толку от него больше не будет, так почему бы не продать хотя бы его шкуру?

«Хвоста» за собой он больше ни разу не видел, но чувствовал незримое присутствие опасности за спиной постоянно. И тогда в один прекрасный день он решил, что пришла пора возвращаться домой. Деньги он по русской привычке не хранил в банке, и ничто его не связывало. Он довольно легко перебрался в Европу, а оттуда – уже с большими затруднениями – в Москву и после всех этих пертурбаций вдруг понял, что здесь ему тоже не найти покоя.

«Куда дальше? За Урал? В захолустье, где ни одна душа меня не знает? – тоскливо подумал он. – И что я там буду делать? Разбираться с местной братвой? Эх, Глумов, что-то ты не так просчитал в этой жизни, где-то ты капитально лопухнулся».

Он обвел взглядом квартиру, уставленную чужой мебелью, наполненную чужими запахами и следами чужой жизни. Глумову даже показалось, что он слышит звуки чужих голосов в соседней комнате. Но чужим-то здесь был он! Если разобраться, он и в Москве стал чужим. Разве можно было когда-то представить себе, что он будет чувствовать себя здесь чужаком? А ведь так и вышло.

Только ему не впервые переламывать судьбу – переломит и на этот раз. Главное, не расслабляться, не покупаться на дешевку. И прежде всего нужно сменить хату, чтобы никто о ней не знал – ни Маша, ни тем более Степанков. Пропадет задаток, но это самая меньшая плата за глупость. А дальше нужно думать, куда перебираться. Это все равно придется делать, хотя бы на время. Может быть, к морю, в тепло. В Москве скоро будет холодно и неуютно. Особенно если Степанков станет продолжать доставать его. А такие предложения имеют тенденцию превращаться в навязчивый кошмар, Глумов знал это по собственному опыту, и отказываться от них очень сложно.

Приняв решение, он не удержался и позвонил Маше Перепечко в офис. Глумов не доверял ей и, уж конечно, не любил ее, но было в ней что-то такое, что неудержимо притягивало его. Он подумал, что ему будет не хватать ее ненасытного жаркого тела.

Впрочем, про жар ему пришлось сразу же забыть. Тон, которым заговорила с ним Маша, был почти ледяным.

– О боже, ну я же просила тебя не звонить мне на работу! – с досадой сказала она. – Я не могу отвлекаться на пустяки. У меня контракты на тысячи долларов! Чтобы выполнить их, приходится пахать! Ты знаешь, что это такое?

– Ну откуда? – с сожалением сказал Глумов.

– Ну так чего ты звонишь? – немного смягчилась Маша.

– Просто хотел услышать твой голос, – забавляясь, трогательным голосом, сказал Глумов.

– О господи! Только сантиментов мне сейчас и не хватало! – с едва сдерживаемым превосходством произнесла Маша. – Оставь эти нежности на более подходящее время, например, на вечер, ладно?

– Ладно. Где встретимся?

– М-м-м… Нет, знаешь, сегодня, наверное, не получится, – замялась Маша. – Сегодня ко мне тут приехали немцы, и мне придется развлекать их. Требуется личное участие. Позвони завтра… А знаешь, лучше я сама тебе завтра позвоню, договорились?

– Звони, – согласился Глумов, а в трубке уже слышались короткие гудки отбоя.

Этот разговор окончательно укрепил Глумова в мысли, что пора сматывать удочки. Уходить следовало с достоинством и без суеты. Поэтому сначала он залез под душ и долго расслаблялся под тугими струями горячей воды. Потом так же долго рассматривал в большом зеркале свое обнаженное мускулистое тело, покрытое ровным загаром. Зря он сболтнул Степанкову про Анды – так сильно он загорел в Калифорнии, куда его сначала вывезли из Перу. Он околачивался там два месяца и от нечего делать круглыми сутками валялся на пляже.

Но загар сойдет, а вот наколка на левой руке останется с ним до гроба. Черный орел-стервятник с развернутыми крыльями – знак Организации. Его накалывали каким-то особым способом, и свести его можно было, только ободрав руку до кости. Если присмотреться, то можно было заметить, что вместо перьев в орлиных крыльях торчат змеи. Змеи и стервятники – так оно примерно и было. Каждый хотел урвать свой кусок, но не всем это удалось. Ему, во всяком случае, это не очень удалось.

Этот чертов орел и здесь ему подгадил. Глумов настолько с ним свыкся, что совершенно забыл про него, когда ложился в постель с Машей. Разумеется, она тут же захотела знать, что это за птица. Он отшутился, придумал что-то безобидно-романтическое, но понял, что оставил после себя еще один маленький след.

Загадочно улыбаясь, он собрался, сложил все имущество в чемоданчик с секретным замком, надел все чистое, в том числе новый плащ, только вчера купленный, и покинул квартиру.

На улице он окончательно успокоился. До вечера было еще далеко, и он успеет подыскать себе что-нибудь. Скорее всего, он осядет где-нибудь в спальном районе – там его будет непросто найти.

Глумов побрел по Садовому кольцу, помахивая чемоданчиком и поглядывая на золотящиеся верхушки деревьев. Если подумать, все не так уж безнадежно – он вернулся домой и чувствует себя неплохо. Он сумел раздобыть документ, он нашел себе женщину, и у него есть деньги. Не так много, как он рассчитывал, но все-таки. Здесь с его деньгами можно было чувствовать себя уверенно.

Глумов безотчетно свернул в какой-то переулок, и вдруг его внимание привлек щит с портретами, выставленный около отделения милиции. Сначала он не поверил своим глазам, но, присмотревшись, пришел к выводу, что зрение его не обманывает. На одном из фотороботов был изображен не кто иной, как Джек Бабалу! Ошибиться было невозможно – это была его хищная морда, с резко очерченными скулами и темной кожей. В жилах Джека текла кровь индейца и мексиканки, а дед у него, говорят, был ирландец – настоящая адская смесь. Он всегда выполнял для Хозяина самые грязные поручения. Выходит, он уже здесь?

Глумов вчитался в текст под портретом – подозревается в совершении тяжкого преступления… если кто может сообщить какую-то информацию, просьба обращаться… Все как обычно. И для Бабалу тяжкое преступление было самым обычным делом. Необычно было только место, где он его совершил. Далековато он забрался, чтобы его совершить!

Глумов обернулся и подозрительно посмотрел по сторонам, словно немедленно ожидал увидеть Джека у себя за спиной. Значит, дело более чем серьезно, если Хозяин послал этого шакала. Необходимо как можно скорее убираться отсюда, а вопросы отложить на потом. Глумов больше не раздумывал – он прямиком отправился на вокзал.