Текст книги "Матерый мент"

– Спасибо вам, Любовь Александровна, вы действительно мне очень помогли. Я прямо сейчас от вас созвонюсь с лабораторией, надо предупредить людей, что подойду, хорошо? – Гуров достал из внутреннего кармана пиджака записную книжку. – Номер продиктуйте мне, пожалуйста, и как лаборатория называется.

Она называлась лабораторией культуры растительных тканей, это словосочетание Гурову не говорило ровным счетом ничего. Лев подошел к письменному столу, набрал номер. Представившись и быстро договорившись о встрече, он положил трубку, но тут же вспомнил, что уже давно хочет связаться с управлением: Крячко должен уже быть на месте и включиться в работу. Кроме того, Гурову просто хотелось услышать знакомый голос Станислава. Лев психологически устал после разговора с вдовой Ветлугина и надеялся, что никогда не предающийся унынию Крячко даже по телефону поднимет ему настроение.

Станислав оказался на месте. Он как раз изучал тоненькую пока папочку с материалами дела и звонка ждал с нетерпением – у него были важные новости. Гуровские предположения начали сбываться: по сводке ГИБДД одна из бегающих по столице вишневых «девяток» с половины седьмого вчерашнего вечера числилась в угоне. Угнать ее могли и раньше, с обеденного времени, когда хозяин-растяпа, не удосужившийся поставить самую примитивную противоугонную систему, припарковался на Краснопресненской, около зоопарка, где работал администратором. Пропажу он обнаружил, собираясь возвращаться домой, в Измайлово, и тут же сообщил в милицию. Но не это было самым, по выражению Крячко, «погано-сенсационным»: уже около девяти вечера машина нашлась на улице Тимирязева, около одного из входов в Ботанический сад, с работающим на холостых оборотах мотором и свеженьким трупом на водительском месте. У трупа была начисто оторвана голова, и, как сказал Станислав, «то, что там долбануло и башку вместе с левой кистью у клиента отхреначило», долбануло довольно громко, чем и привлекло внимание мирных влюбленных, проходящих мимо. Лобовое стекло «девятки» вынесло; картина, увиденная парочкой в салоне, вызвала у юноши бурную, неукротимую рвоту, но его подруга оказалась покрепче и милицию вызвала тотчас. Вот и думай, какой из полов в самом деле слабый.

Сюрпризы на этом, однако, не кончились. Подъехавшие через несколько минут сотрудники ППС обнаружили в пиджачном кармане трупа пистолет Макарова. Из ствола «макарки» явственно несло свежесгоревшим порохом, а в обойме не хватало трех патронов. Станислав заверил Гурова, что, «если это не наш жмурик и не наш пистолетик», то он, Крячко, готов съесть первый том «Криминалистики» на глазах всего управления, включая генерала Орлова. Лев был убежден, что питаться учебником Станиславу не придется, в такие совпадения он не верил. Конечно, это был убийца Ветлугина. Способ, которым убийцу отправили на тот свет, оставался пока неясным; то, что от него осталось, и слегка искалеченная вишневая «девятка» находились в руках экспертов. Гуров попросил Станислава держать дело на контроле, не спускать с него глаз, а главное – постараться выяснить, кому оторвали голову на Тимирязева. На то, что удастся быстро ответить на вопросы, кто, как и почему это сделал, Гуров надеялся не слишком сильно, хотя первый из этих вопросов считал самым важным.

Станислав получил инструкции немедленно звонить Гурову на сотовый, если по делу возникнет что-то новое. Отменять визит в Институт растительной клетки (ИРК) Лев не хотел, надеясь на Станислава. Лев очень мало говорил, отделываясь междометиями, он не хотел в присутствии вдовы обсуждать что-либо по делу об убийстве ее мужа, это было бы слишком бестактно. Закончив разговор со Станиславом, Гуров повернулся к ней.

– Я очень благодарен вам, Любовь Александровна, за нашу встречу, – он помолчал и продолжил: – Я слышал, что обещал вам Петр Николаевич. Я, как и он, офицер и сделаю все, что смогу. Даю слово чести. Верю, как бы тяжело вам ни было, вы сможете держаться. И еще одна просьба. Не надо никому говорить пока о последних словах Александра Иосифовича. Про наркотик. Вашим детям, когда они приедут, можно, но больше – никому. Очень вас прошу. И про то, как настроение его переменилось в эти два дня, тоже. Почему – не спрашивайте, я и сам пока не знаю, но, поверьте моему опыту, это важно. Вот мои телефоны, рабочий и сотовый, – он положил на журнальный столик свою визитку. – Если случится хоть что-нибудь, пусть даже не относящееся к… – Гуров опять помолчал немного, – но необычное, странное, если вам даже просто покажется что-то, звоните немедленно, в любое время. По рабочему телефону трубку может снять полковник Станислав Васильевич Крячко, он мой заместитель и друг, мы работаем вместе. Я желаю вам мужества. И терпения. – Гуров коротко поклонился вставшей из-за столика женщине.

Свой «Пежо» Гуров оставил во дворе ветлугинского дома. Через пять минут он уже подходил к мощному, выдержанному в лучших традициях сталинского ампира четырехэтажному зданию – Институту растительной клетки Российской академии наук. Гуров поглядел на часы, они показывали десять минут третьего.

Глава 4

Ждать пришлось недолго. Гуров только и успел, что прочитать короткий некролог, висящий под большим фотопортретом с черной траурной ленточкой в углу и подписанный «скорбящие коллеги, сотрудники, ученики», и выслушать от пожилого седого вахтера дежурное: «…хороший человек был Сан Осич… что за жизнь пошла… чуть не дома убивают… куда милиция…», как увидел краем глаза быстрое движение чего-то белого на широкой парадной лестнице.

«Чем-то она на бабочку похожа и движется, как бабочка, не идет, а порхает». – Гуров повернулся к стройной, даже худощавой на вид, темноволосой молодой женщине в белом халате, который ей был необыкновенно к лицу.

– Полковник Лев Иванович Гуров, старший оперуполномоченный Главного управления уголовного розыска МВД. – Он чувствовал себя немного на «чужой территории», не совсем представлял пока, в каком тоне вести разговор со жрецами науки, и поэтому представился максимально официально, смягчив такую откровенную казенщину улыбкой. – Это я вам по внутреннему сейчас звонил, а недавно – по городскому.

Женщина внимательно, пристально и без улыбки смотрела на Льва большими темно-карими глазами. Она была невысокой, с очень тонкой, как говорится, «осиной» талией и прекрасной осанкой, но впечатления миниатюрности отнюдь не производила. В разрезе ее глаз, в форме и посадке головы чувствовалось что-то неуловимо «иное», не русское, тревожное, как далекий отблеск огня в ночной степи. Проще говоря, женщина была очень красива.

– Кайгулова, Мариам Салмановна. – Она протянула Гурову узкую ладонь. Пальцы были тонкие, с коротко остриженными ногтями. – Это я с вами говорила сейчас, а недавно – по городскому, – женщина не то специально, не то бессознательно скопировала его последнюю фразу и наконец-то слегка, бледно улыбнулась. – А вы не похожи на милиционера!

– Это я так удачно маскируюсь, – Лев улыбнулся еще шире и осторожно пожал протянутую руку. – А милиционер в вашем представлении в одной руке держит пистолет, в другой наручники, а в зубах резиновую дубинку, да? И из всех карманов этого монстра торчат бланки протоколов?

– Ой, что вы! – Мариам чуть смутилась. – Просто… Мне не приходилось с милицией близко общаться, разве только участкового помню, еще в школе когда училась, в Уфе. Он нашу компанию с берега Белой гонял, боялся, что перетонем, – она как-то недоуменно посмотрела на Гурова. – Господи, да о чем это я? Вы извините, Лев Иванович. Я, как о смерти Деда узнала утром, до сих пор в себя не приду. В лабораторию поднимемся? Это на втором. Вы с кем поговорить-то хотите?

– Вот с вами, в частности, хочу. Так что в лабораторию мы пока подниматься не будем, это не убежит, зачем людям мешать. Давайте лучше вы мне покажете какой-нибудь тихий, укромный уголок, и мы с вами там немного побеседуем. Я постараюсь долго вам вопросами не надоедать.

– Тогда, – она ненадолго задумалась, – в «светлый дворик». Это вот сюда, по коридору направо. А с ученым секретарем, с директором вы уже говорили?

– Нет, не сподобился пока, – Гуров шел по неярко освещенному коридору за стройной фигуркой в белом халате, – может быть, позже… Мне ведь, Мариам, – Гуров заметил, что она кивнула, как бы подтверждая, что к ней можно обращаться по имени, – важнее с теми поговорить, кто с Александром Иосифовичем каждый день рядом был.

«Светлый дворик» оказался довольно обширным помещением под стеклянной крышей, половинки которой, расчерченные тонкой сеткой арматуры, благодаря какой-то хитрой механике, поднимались почти под прямым углом. Солнечные лучи и свежий сентябрьский воздух свободно вливались в замкнутое четырьмя светло-голубыми кафельными стенами пространство. Пол дворика был уставлен многочисленными кадками, ящиками, корытцами и прочими емкостями с различными экзотическими, никогда раньше Гуровым не виденными растениями. Он с трудом узнал в одном из плодов ананас, а в другом – вошедшую недавно в моду фейхоа. Лев улыбнулся, вспомнив, как неугомонный Крячко, угостив как-то раз его с Марией экзотическими плодами, ехидно приставал к ним с вопросом – как будет называться варенье, из этих плодов сваренное, и как по-русски будет звучать – роща… чего? В самом центре стоял стол для настольного тенниса с туго натянутой сеткой. Два молодых парня, один даже не сняв халата, азартно лупили ракетками по белому шарику.

– Вы не смотрите, что обед кончился уже, – Мариам перехватила несколько изумленный взгляд Гурова. – Это еще со времен академика Курсанова такая традиция пошла: если устал и есть охота размяться – приходи в любое время сюда и играй. – Она улыбнулась с явной гордостью за такие замечательные традиции и, посмотрев вверх, продолжила: – И крыши такой раздвижной нигде, кроме как у нас, в ИРК не увидите. На зиму или дождь она закрывается; я когда первый раз увидела, так прямо испугалась – ведь такая махина! А мы с вами пошли-ка вон туда, под латанию.

Они подошли к громадной кадушке, из которой поднимался как будто обросший длинными шерстяными нитями ствол пальмы. В тени ее крупных темно-зеленых листьев с причудливо вырезанными краями разместились два легких пластиковых столика и с десяток пластиковых же стульев садово-дачного образца. Рядом с каждым столиком, совершенно не сочетаясь с их легкомысленным видом, стояли две монументальные хромированные плевательницы, при одном взгляде на которые Гуров явственно ощутил тошнотворный зубоврачебный запах эфира и жутковатое жужжание бормашины.

– Это тут вместо пепельниц. Впечатляет, да? Если соберетесь с нашим старлабом Вацлавом Васильевичем Твардовским беседовать, – Мариам опять заметила в глазах симпатичного полковника милиции легкую оторопь, – поинтересуйтесь происхождением этой стоматологической роскоши, несколько минут смеха я вам обещаю!

Они присели за один из столиков, Мариам закурила. Гуров в очередной раз мысленно проклял свою забывчивость и то, что безотказного Стаса нет рядом. Разговор завязался и потек как-то очень легко, без натуги. Мариам Кайгулова все больше нравилась Гурову, ее краткие характеристики сотрудников лаборатории были точными и в то же время образными, окрашенными мягким юмором. Гуров не стал доставать блокнот, он полагался на свою в самом деле редкостную память и не хотел нарушать живое течение разговора.

По словам его собеседницы, выходило, что Деда любили в лаборатории все без исключения, а сами сотрудники сплошь люди настолько замечательные, что непонятно было их пребывание в сей юдоли слез, а не в райских кущах. Гуров хорошо знал этот простенький закон прикладной психологии: чем совестливей и добрее, чем попросту лучше человек, тем с большим пониманием и уважением он будет отзываться о других людях, если те не прямые мерзавцы. И обратное, в чем он не раз убеждался, также справедливо. Только об Андрее Андреевиче Алаторцеве, после разговора со вдовой наиболее интересовавшем Гурова, она рассказывала скомканно, чего-то недоговаривая, и Лев для себя отметил этот момент. Минут через двадцать Мариам, поинтересовавшись, не желает ли господин полковник «чашечку хорошего кофе с очень вкусным домашним коржиком», отлучилась ненадолго и обещанное принесла. За разговором ничего с утра не евший Лев не заметил, как съел сначала свой, а затем и коржик своей vis-a-vis.

Получалось, что и в научном, и в организационном плане дела в лаборатории вообще и у Ветлугина, в частности, шли замечательно и никаких резких ухудшений, равно как и улучшений, настроения шефа она в последнее время не замечала, хотя… да, может быть, вчера он был необычно суховат, немногословен и выглядел не совсем как всегда. Но она думает, что это просто самочувствие виновато – Деду все же седьмой десяток. К этому моменту разговора Гуров явственно осознал, что без хотя бы элементарного понимания самого предмета деятельности покойного Ветлугина и возглавляемой им лаборатории он дальше не продвинется.

– Мариам Салмановна, я вас попрошу кратенько и, по возможности, популярно растолковать мне, чем вы все-таки занимаетесь. Ваши научные и, – он замялся, – производственные, что ли, интересы.

– Если вам это нужно… – она недоуменно развела руками, – но я плохой популяризатор, не знаю даже, как вам объяснить, чтобы понятно было, в нашей области много загадок, белые пятна сплошные!

– Знаете, есть старая шутка: милиционеры ходят по трое потому, что один умеет читать, второй – считать до десяти, а третьему приятна компания высокообразованных людей, – сыщик широко улыбнулся. – Но я все же не сержант ППС, – он заметил выражение непонимания на лице Кайгуловой, – это патрульно-постовая служба, а в нашей конторе полных дебилов не держат. Вы попробуйте, а я, если совсем тонуть буду, то закричу «караул!».

Кайгулова тряхнула головой и необыкновенно обаятельно улыбнулась в ответ.

– Ну, хорошо! Что вы знаете о биотехнологии, Лев Иванович?

– Да так, что на слуху: овечка Долли, трансгенные картошка с соей, которыми нас американцы то ли травят, то ли совсем наоборот, гербалайфы разные, – ответил Гуров после минутной паузы. – То, что по ящику показывают, желтая пресса опять же. Не то Гитлера кто-то воссоздать из нижней челюсти собирается, не то Сталина из бог весть чего. Спилберговский «Парк Юрского периода» смотрел. Сказать по правде – ничего не знаю. Не мой курятник.

– С овечкой дутая сенсация, это не наука, это фокусы, и очень дорогие к тому же. Клонирование человека – разве что внуки наши доживут, если не хватит ума понять, что никому это не нужно. Динозавров – сильно сомневаюсь, а вот мамонтов, при соответствующем финансировании, почему бы и нет? С трансгенными продуктами совсем просто – конкуренты же никому не нужны, вот и запугивают обывателя, хоть обычную-то картошку он лопает и не боится позеленеть или клубнями обрасти, а между тем в ее генетической программе это записано… А уж с гербалайфами точно по вашей части, потому как жулики они.

Гуров не выдержал и расхохотался. Мариам, глядя на него, тоже рассмеялась и затем продолжила импровизированную лекцию.

– Когда люди, далекие от биологии, слышат слово «клетка», что они представляют? То, что в школьном учебнике нарисовано, шарик такой с ядром посредине и прочими причиндалами вокруг. Если это растительная клетка, то, может быть, про хлорофилл и фотосинтез вспомнят, а совсем уж эрудиты уровня «Что? Где? Когда?» и про двойную спираль ДНК. Да еще сакраментальную фразочку: «Нервные клетки не восстанавливаются!»

– Все точно, – перебил Гуров. – Я еще знаю, что клетки делятся!

– Вот-вот! Но такой клетки из учебника в природе не существует, как не существует некоего «человека вообще». Люди бывают разных рас, возрастов, профессий, наконец. И клетки тоже! А профессии для них особенно важны: есть клетки кожи и, допустим, клетки печени или лимфоциты крови, это такая «внутренняя милиция», точнее – контрразведка. Профессии у них разные, и устроены они по-разному. Или, что мне ближе, клетки листа, – она подняла руку и погладила, как гладят кошку, глянцевитый лист латании, – они как раз с хлорофиллом и потому зеленые и клетки корня. Заметьте, Лев Иванович, генетически все клетки организма равноценны, в каждой записана одинаковая и очень обширная программа. Теоретически эту пальму можно вырастить из одной ее клеточки, из любой – это, кстати, и называется клонированием. Но что-то заставляет клетки листа выполнять только часть программы, нужную листу. Клетка печени выполняет свою часть программы, а нейрон – та самая нервная клетка – свою. Дилетантов среди клеток нет, только специалисты! Мы хотим понять, что же заставляет их включать только свою часть программы, это одно из направлений работы лаборатории.

В эти минуты Мариам забыла о печальной причине своей встречи с Гуровым. Она увлеклась, глаза ее особенно живо заблестели, было видно, что ей и самой интересно растолковывать симпатичному голубоглазому полковнику милиции азы клеточной теории.

– И ведь вот в чем дело, специализированные клетки в нашем, да в любом организме, они не делятся. Им не до размножения, им работать надо на благо целого: фотосинтезировать, воду из почвы всасывать или нервный импульс проводить, да мало ли чего организму нужно, понимаете? – Она на секунду задумалась, подбирая сравнение, и чуть смущенно продолжила: – Вот бывают среди людей такие трудоголики – вся жизнь в работе, так им не до любви. А клетки – они все такие!

– Ну а как же рост? – перебил Гуров. – Пальма ваша растет, у березки какой-нибудь каждый год листья новые появляются, ребенок, опять же, взрослым становится. Потом волосы, ногти… Я слышал от наших экспертов, и кровь полностью меняется, за два, что ли, года. И кожа, а старая – отмирает. Как же без деления?

– Правильно, никак! Поэтому есть особые клетки, молодые, неспециализированные, они как раз больше всего похожи на клетку из школьного учебника. Они еще не умеют ничего, только делиться, а профессию их потомство потом приобретает. У нашей пальмы, – Мариам посмотрела на латанию, – в кончиках корешков, стебля и листьев такие клетки есть. Вот, скажем, разделилась одна из них на две, – она развела в стороны кисти, – теперь из этих двух первая начнет специальность приобретать, и получится из нее и ее «ровесников» сосудистый пучок, а вторая останется молодой и снова делиться будет, как материнская. Или клетки нашего костного мозга, вы про кровь сказали. Они только тем и занимаются, что все время делятся, а из их потомства клетки крови и выходят. Самые разные – кто кислород переносит, кто вредные микробы пожирает, – это как раз милиция с контрразведкой. Но размножаться им ни-ни! Не заскучали еще, Лев Иванович?

– Какое там заскучал! – Гурову действительно было интересно. – Такие вы мне любопытные вещи открываете! И на людей как похоже – кто помоложе, те, значит, размножаются и в ус себе не дуют, а как профессионалом стал и остепенился – забудь про чувства нежные и занимайся делом. Например, преступников лови. А не бывает так, – Гуров хитро улыбнулся, – что заслуженная и поседевшая клетка в генеральских погонах вспоминает бурную молодость и пускается во все тяжкие? Бес в ребро, так сказать?

– Бывает, только зря улыбаетесь. Когда специализированная клетка «вспоминает молодость», к ней возвращается способность неограниченного деления. Она регрессирует до «клетки вообще», забывает свои функции и безудержно делится, делится, делится… И ее дочерние клетки тоже. Это, Лев Иванович, страшная беда для организма. Она называется раковой опухолью. Причины, которые пробуждают в добропорядочной клетке такие «воспоминания», мы в лаборатории изучаем тоже. Не у человека, конечно, а на наших объектах – растениях. Александр Иосифович очень этим направлением интересовался.

– Ужасы какие-то рассказываете, Мариам! А подробнее немного можно?

– Конечно. – Она вытянула из пачки сигарету и, улыбнувшись, вдруг протянула пачку Гурову. – Я же вижу, вам тоже курить хочется.

– Спасибо… – Лев Иванович несколько ошарашенно поблагодарил Кайгулову. – Ну вы и глазастая!

Они некоторое время молча курили, стряхивая пепел в хромированные чудища. Затем Мариам продолжила:

– Если взять, аккуратно вырезать небольшой кусочек растительной ткани из того участка, в котором сосредоточены молодые делящиеся клетки, то его можно поместить в пробирку или в колбочку со специальной питательной средой. И потом добавлять туда, в эту среду, специальные вещества – гормоны растительные и некоторые, – она помолчала, подбирая нужное слово, – регуляторы, вроде как витамины для человека. Или яды иногда, но по чуть-чуть. Для каждого вида растений – свои и в определенных пропорциях, это искусство целое – подобрать… Тогда можно заставить клетки этого кусочка делиться довольно долгое время. Вне растения, понимаете? В пробирке, в колбе. И «профориентацию» подавить. Получится как бы опухоль, ну не совсем, скорее – ее модель. Такой кусочек чистой образовательной ткани мы называем каллусом. Он там в пробирке разрастается потихоньку, а потом, если снять пресс воздействия, клетки начинают профессии приобретать, специализироваться. Могут из нашего кусочка корешки полезть, могут зачатки листьев. У нас это вторичной дифференциацией называется, – она озорно вскинула голову. – Вы посидите тут один минутку, а я вам принесу показать. Говорят, лучше один раз увидеть…

Гуров, поджидая упорхнувшую Мариам, призадумался. Да, ее рассказ был интересен, но пока ни на чуть-чуть не приближал Льва к решению его неотложных проблем и вопросов. Занимаются очень милые люди, если все такие же, как она, разгадками разных там тайн природы, любопытство за казенный счет удовлетворяют, и дай им бог, особенно учитывая крайнюю скупость этого самого счета. С прорвой Минобороны или, не к ночи будь помянутого, Минводхоза и сравнивать смешно. Но при чем тут, скажите на милость, наркотики, убийства, оторванные головы и прочая мрачная уголовщина? Может, они такое наоткрывали, что наши заклятые друзья из «цивилизованных» стран губы пораскатали? Промышленный, и не только, шпионаж? Тогда проще – сплавить дело к «соседям», и отцветай, моя черешня! Но, опять же, ни на чем пока эта версия не базируется. Значит, надо работать дальше, слушать, смотреть, анализировать. И срочно выяснять личность новоявленного всадника без головы из вишневой «девятки», других нитей пока не видно. Звонка на мобильник от Станислава не было, надо понимать, вкалывает Крячко, но ничего свеженького еще не нарыл.

– Вот, посмотрите. Это морковка!

Появившаяся перед задумчивым Гуровым, как бы из ниоткуда, слегка запыхавшаяся Мариам протягивала ему маленькую прозрачную коническую колбочку, заткнутую куском ваты. Лев стал внимательно разглядывать ее содержимое. На слое соломенно-желтого желе, наверное, той самой «питательной среды», слегка погруженный в него, лежал яркий желтовато-оранжевый комок неопределенной формы, сантиметров двух в диаметре. Больше всего он походил на оплывший, только что вынутый из стакана с горячим чаем кусок быстрорастворимого сахара-рафинада, излюбленного лакомства гуровского детства. Снизу от комочка отходили белесоватые недлинные нити – отростки, углублявшиеся в желе. Верх был покрыт бурыми, влажно блестевшими пятнами.

– Недельный морковный каллус. Правда, сверху уже некроз пошел, отмирают ткани, гниют. Долго не протянет. А внизу – зоны ВД, вторичной дифференциации. Вот, смотрите – корешки формируются. Это я сама высаживала, – с явной гордостью заявила Кайгулова.

– Здорово, – только и смог прокоментировать сыщик. – Значит, этим как раз и занимаетесь?

– Не только. Видите, здесь все клеточки еще вместе, кучкой. А можно, если знать как, их разделить, чтобы каждая по отдельности от других плавала. Только тогда среда жидкая нужна. Это вроде молочнокислых бактерий в молоке, когда кефир или йогурт делают. Вы вот самогонщиками тоже, наверное, занимались?

– Я?! – Лев аж крякнул от неожиданности. Однако он мог бы поклясться, что никаких ноток сарказма в голосе Кайгуловой слышно не было. Ну и наивность, однако! – Да где мне, Мариам! Я все больше по бандитам, грабителям да взяточникам в особо крупных размерах специализируюсь, серийным насильникам, маньякам и прочей мелкой шушере. – Он не выдержал и весело рассмеялся, ощутив, как, хоть на мгновение, с плеч сваливается тяжесть этого нелегкого дня.

– Ой, простите, Лев Иванович, глупость сморозила, – она заметно покраснела, и ей это необыкновенно шло, – но вы ведь поняли? Дрожжевые клетки в бражке размножаются и расходятся сразу, по всему объему. И наши растительные так могут, только этого добиться очень сложно, с каллусом не в пример проще. А называется такое – суспензионная культура.

– И зачем это нужно?

– Ну как же: все параметры среды контролировать легче, за различными изменениями клеток следить, формой, размером… И потом, представьте, есть у вас большая банка с мешалкой автоматической. – Она развела руки в стороны, показывая величину банки, а затем повращала кистью, изображая мешалку. – По одной трубке в нее подаем питательную жидкую среду, а по другой откачиваем излишек того, что выросло, ну и отходы жизненные наших клеток, вроде как канализация. Тогда такую культуру можно очень долго поддерживать в нужном режиме. Это я с банкой примитивно, конечно, но ферментеры наши – анкум, фермус – вообще-то так и работают.

Слушать ее было интересно и занятно, но Гуров решил потихоньку сворачивать свой биотехнологический ликбез и переходить к вопросам, прибереженным «на сладкое».

– Мариам, а все ваши, я лабораторию имею в виду, работы идут по открытым тематикам? Ничего эдакого нет? За рубежом свои материалы свободно печатаете? У меня форма допуска соответствующая, так что не стесняйтесь.

– Нет-нет! Что вы, какой допуск! – Она смотрела на Льва с крайним удивлением. – Все открыто, и всегда так было. И публикуемся свободно – в «Plant Physiology», в «Cell», у Деда с Андреем Андреевичем даже в «Nature» статья выходила. И ездили свободно всюду, вплоть до Австралии, – там конгресс был. Сейчас, правда, дома сидим. Денег мало. А к нам приезжают со всего мира, – с гордостью добавила Кайгулова.

– Хорошо, давайте немного с другой стороны. Ваши исследования могут дать выход на практику, крупный экономический эффект? Как, вообще, в смысле «урожая»: что-нибудь из ваших результатов можно руками пощупать, деньги заработать, или…

– Так и знала, что этот вопрос зададите, не вы первый. Деда и на дирекции, и в отделении заспрашивали – где, мол, реальная польза? – Она осуждающе покачала головой. – Дед как-то разнервничался и наорал на ответственного секретаря отделения. Дескать, наука – это интеллектуальный храм, воздвигаемый во славу божию, и торгашам в нем места нет, гнать их надо, как спаситель некогда. Скандал бы-ыл… А вскорости его на выборах в действительные провалили, дураки неумные. – Выражение ее лица неуловимо изменилось, потеплело. – Впрочем… У вас женщина любимая есть, Лев Иванович?

– Да-а, жена, Мария. – От такого неожиданного вопроса Гуров совершенно опешил.

Мариам вынула из кармана халата темную прямоугольную картонную коробочку, на которой была изображена полуобнаженная красавица в окружении пышной растительности.

– Вот и подарите жене Марии, тем более – почти моя тезка, – она протянула коробочку Гурову. – Крем для лица «Лесная нимфа» с экстрактом женьшеня. А экстракт этот получен из нашей суспензионной культуры, в которую мы женьшень ввели. Конечно, не то, что из тайги, но зато промышленно производить можно, и цена божеская. Вещества ведь те же. И, как эти клинические идиоты в своей дебильной рекламе выражаются, «никакой хи-и-имии!», физика сплошная с геометрией пополам. Это Алаторцев пробил года три назад, не знаю уж, с кем он там из этих ООО договорился, но спектрофотометр новый мы купили, да и детишкам на молочишко малость перепало. Может, еще и с золотым корнем, это родиола розовая, сделаем шампунь или еще чего. Лекарства бы, но это – мечты. Фармкомитет нам не пройти, там мафия почище сицилийской. Вот такой выход в практику, – она грустно улыбнулась, – чем богаты… Можно еще картошку или морковь безвирусную получать, если через культуру провести. Много чего можно, хотя бы соматическую гибридизацию: прямо в пробирках гибридные линии овощей получать, да и злаков, если постараться. Но кому это нужно? Мы же не гербалайф какой, чудес типа трехсот центнеров пшеницы с гектара не обещаем! И потом – это передний край. Всегда есть риск, что вот не пойдет, и все! Частник деньги вкладывать побоится, а любимому государству плевать на все это зигзагом с Марса. Так что, Лев Иванович, долларами печку не топим, это вы не по адресу!

– За подарок спасибо, – улыбнулся Гуров. – В жизни не знаешь, где найдешь, где потеряешь! Мне все относительно ясно. Вот такой еще вопрос, – тон его стал нарочито небрежным, – так, для проформы. В лаборатории ведь приходится работать с самыми различными веществами, верно? Нет ли среди них наркотических или из которых можно наркотик получить… Ну, вы понимаете… Скандал вот был не так давно, я и спрашиваю к слову, – он откровенно блефовал, и блеф удался.

– А-а! Как же! – мгновенно откликнулась Кайгулова. – Это когда какой-то придурок из опаринского института на барахолке в Беляево литр уксусного ангидрида продать пытался? По отделению громовой приказ был, у опаринцев зама по АХЧ сняли и директору выговор влепили, а за что? Никто от бессовестных кретинов не застрахован. Но у нас просто нет ничего такого, я вас уверяю! Да чего проще – когда будете с Твардовским говорить, возьмите у него копию заявки на реактивы за любой год, хоть за этот, и список того, что сами по фирмам покупали. Экспертам своим отдайте, пусть проверят, но сразу говорю – ничего не найдете, не наш профиль. Да ведь и проверяла нас в апреле комиссия, не помню откуда.

Гуров решил, что так и поступит, а заодно уточнит историю с «бессовестным кретином», о которой до сегодняшнего дня слыхом не слыхал. Однако он склонен был поверить собеседнице, не было ей смысла лгать, слишком легко проверялись ее слова. Да она, кстати, сама же и подсказала, как это сделать. Здесь этот кончик пока не тянулся. Лев поблагодарил Мариам за увлекательную лекцию, причем сделал это от всей души. Потом она проводила его в лабораторию.

Время уже поджимало, надо было появиться в управлении и ковать железо с безголовым киллером – самой на текущий момент прямой тропкой в сердцевину дела. Абсолютно доверяя Крячко, Лев Иванович все же неуютно чувствовал себя, когда на стержневом направлении розыска стоял не он сам, а кто-то другой, хотя бы и Станислав. Поэтому разговора с высоким, представительным и чуть рыхловатым темноволосым мужчиной – Андреем Андреевичем Алаторцевым – не получилось. Но, и это было примечательным фактом – насколько естественно и открыто держалась Мариам Кайгулова, настолько Алаторцев ушел в «глухую оборону», даже не пытаясь скрыть свою неприязнь. Гуров был классным профессионалом, он взломал бы лед и разговорил бы этого угрюмого типа, но у него не оставалось на это ни времени, ни желания. Да и необходимости форсажа он не ощущал, понимая, что в институт еще не раз придется наведаться, если не ему самому, так Станиславу.