Текст книги "Сталин. Операция «Ринг»"

Николай Лузан
Сталин. Операция «Ринг»

© Лузан Н.Н., 2015

© ЗАО «Издательский дом «Аргументы недели», 2016

Глава 1

2 февраля 1942 года в эфире зазвучал голос, хорошо знакомый советским вождям. Новоиспеченный борец с большевизмом, бывший заслуженный артист РСФСР, бывший руководитель Художественного театра имени Мочалова Всеволод Блюменталь-Тамарин, выступая на немецком радио, с праведным гневом обличал своих недавних покровителей: Сталина, Молотова, Калинина и других членов политбюро ЦК ВКП(б). Он не жалел слов, чтобы извалять их в грязи, а вместе с ними и социалистический строй. На обомлевшего слушателя обрушился не просто ушат словесных помоев, а водопад самых гнусных измышлений. В своих выступлениях предатель призывал их не поддерживать «кровавый режим палача Сталина» и переходить на сторону «несущей свободу и европейские культурные ценности армии Великой Германии», а население оккупированных территорий убеждал в необходимости «всемерного содействия установлению нового порядка на землях, освобожденных оттирании большевиков».

Столь невероятный нравственный и политический кульбит Блюменталь-Тамарина не могли представить не только его поклонники, но и коллеги по сцене. Всего полгода назад этот баловень судьбы и Мельпомены купался в лучах славы и пел оды советской власти и ее вождям. Впереди ему светили Сталинская премия и звание народного артиста СССР. Если бы не война.

Вооруженная до зубов и отмобилизованная в трехлетних войнах в Западной Европе и Северной Африке армада вермахта 22 июня 1941 года вероломно напала на СССР и в считаные недели смяла «несокрушимую и легендарную» Красную армию. Подобно гигантскому цунами, она погребла под собой Белоруссию и Украину, удушающей петлей блокады сомкнулась вокруг Ленинграда и устремилась к Москве. Казалось, еще одно усилие, и танковые клинья генерала Гудериана порвут в клочья обескровленные, измотанные в боях части Калининского, Западного фронтов и гитлеровские войска ворвутся в столицу.

В те роковые ноябрьские дни 1941 года для русских людей наступил момент истины: покориться или стоять насмерть. Одни – таких было подавляющее большинство – не стали пенять советским вождям на их ошибки и просчеты, а встали на защиту своей земли, другие – ничтожное меньшинство – переметнулись на сторону фашистов. Среди последних оказался и Блюменталь-Тамарин – презренный раб своего тщеславия и гордыни. Подтверждением тому являлась вся его прошлая жизнь.

Выросший среди богемы, славословившей царя и трон, он не слишком убивался по канувшему в небытие самодержавию. Нацепив на лацкан фрака красный бант, он перешел в услужение к новой – советской власти. Она снисходительно отнеслась к его прошлым монархическим панегирикам и предоставила не только театральные подмостки, но и сохранила за ним хуторок в окрестностях Харькова. В то время как над расхристанной Россией веяли вихри враждебные, а на ее бескрайних просторах лились реки крови, Блюменталь-Тамарин играл на сцене царя Эдипа, а после спектаклей на широкую ногу гулял в ресторанах.

Его роман с большевиками продлился чуть больше года. В июне в Харьков вступили части Добровольческой армии генерала Деникина. Сменив на лацкане фрака красный бант на георгиевскую ленту, Блюменталь-Тамарин снова в буквальном и переносном смысле оказался на коне. В тот день, когда по центральной улице города – Сумской в парадном строю прошли деникинцы, он поспешил засвидетельствовать им свою лояльность. В верноподданническом порыве, а скорее из страха за свой короткий роман с большевиками, ловкий лицедей развил бурную деятельность. В честь прихода освободителей от «жидо-большевистского ига» Блюменталь-Тамарин организовал грандиозный концерт в цирке. Этого ему показалось мало, и тогда верхом на белом коне, с огромным трехцветным флагом на пике и большой церковной кружкой, притороченной к седлу, он принялся разъезжать по Харькову и собирать пожертвования для «истинных защитников Отечества».

Местная пресса взахлеб писала о «феерическом спектакле, устроенном великолепным и неподражаемым Блюменталь-Тамариным». Вскоре эта «феерия» ему аукнулась, да еще как. Под ударами Красной армии части генерала Деникина оставили Харьков и все дальше откатывались на юг России. В их обозе тащился Блюменталь-Тамарин. Волна исхода от советской власти прибила его к Одессе. Там ему стало не до спектаклей, дни белого движения были сочтены. Почувствовав, что запахло жареным, Блюменталь-Тамарин отринул Бога, царя, Отечество, белую гвардию и опять переметнулся к безбожникам-большевикам, но на этот раз попал не на сцену, а в подвал ЧК. Впереди его ждал суд скорый и, скорее всего, правый. За гораздо меньшие преступления, чем «феерический спектакль», организованный им в Харькове, чекисты ставили к стенке.

Но здесь свое слово сказала судьба в лице наркома просвещения Луначарского. Встав на защиту Блюменталь-Тамарина, он скорее руководствовался не гуманными, а сугубо практическими соображениями. Советская власть нуждалась в известных именах, которые бы придали светский блеск и смягчили бы суровый облик диктатуры пролетариата.

Блюменталь-Тамарин, а точнее, эта фамилия занимала далеко не последнее место в числе деятелей отечественной культуры и искусства. Его отец и мать были известными людьми в театральном мире. Сам он получил классическое образование – окончил Московское театральное училище, дальнейшую жизнь связал со сценой и с течением времени сделал себе имя. Оно было известно не только в России, но и за рубежом. Именно это обстоятельство и подвигло Луначарского снять палец чекиста с курка револьвера. На свободу Блюменталь-Тамарин вышел похудевшим, но не с волчьим билетом и, не мешкая, отправился под крыло своего покровителя – в Москву – завоевывать советские театральные подмостки.

В бурном послереволюционном времени Блюменталь-Тамарин чувствовал себя как рыба в мутной воде и быстро нашел не только теплое, но и сытное место в новой жизни. Благодаря связям среди вождей новой пролетарской культуры он быстро пробился в число приближенных к власти. Вскоре, обласканный ею, он получил причитающийся номенклатурный набор: служебную машину с водителем, персонального секретаря, шикарную госдачу в подмосковной Истре.

Славословие Блюменталь-Тамарина в адрес строителей социализма и вождя Сталина не осталось без внимания. В 1926 году он одним из первых деятелей культуры стал заслуженным артистом РСФСР. Постановление советского правительства о присвоении ему этого высокого звания зачитал со сцены сам нарком просвещения Луначарский. В тот день на торжественном вечере в честь Блюменталь-Тамарина пели великие Собинов, Нежданова и Обухова.

Обласканный властью, он купался в лучах всесоюзной славы. В то время когда большинство народа перебивалось с воды на квас, Блюменталь-Тамарин не стеснялся и жил на широкую ногу. Его современник Георгий Бахтаров вспоминал:

«…B 1931 году мне и двум моим товарищам по Реалистическому театру предложили принять участие в гастрольной поездке Всеволода Александровича Блюменталь-Тамарина в Тулу и Харьков. В Харькове за день до окончания гастролей он пригласил нас на ужин в шикарный ресторан на Сумской. В отдельном кабинете был накрыт стол на четыре персоны. До сих пор помню все эти невообразимые закуски: янтарную лососину с лимоном, анчоусы, белугу в белом вине, холодную индейку с каштанами, на горячее – котлеты «Марешаль» (что-то фантастически вкусное из грудок рябчика, начиненных белыми грибами) и, наконец, десерт – клубника со взбитыми сливками.

Всеволод Александрович был в ударе, увлеченно рассказывал о своей молодости, вспоминал театральные легенды, читал Блока и Лермонтова. В какой-то момент на пороге кабинета появился незнакомый человек средних лет в очках. Он внимательно слушал стихи. Блюменталь-Тамарин, уже захмелевший, пригласил его к нашему столу. Незнакомец приблизился и сказал: «Я вчера видел вас в «Нине». Вы удивительный артист! И стихи читаете вдохновенно. А ведь в 1919 году в Одессе по решению подпольного обкома партии я должен был вас застрелить! И только случай помешал мне сделать это. Вас обвиняли в том, что вы предали Лизу В. Она погибла в контрразведке».

Блюменталь мгновенно протрезвел. «Это клевета и ложь! – сказал он. – Когда в город вошли красные, я был арестован и приговорен к расстрелу. Но приговор был обжалован, и дело прекращено за недоказанностью обвинения».

Хорошо начавшийся вечер был совершенно испорчен…»

Вечер действительно был испорчен, но этот темный эпизод из прошлой жизни Блюменталь-Тамарина не испортил ему жизни. Тень наркома Луначарского и благосклонность других советских руководителей ограждали его от НКВД. Он продолжал оставаться кумиром публики. Перед ним замаячили лавры звезды первой величины советской сцены, но вмешалась война. Она стала истинным мерилом гражданственности и нравственности. В ней, как в горниле, с души слетала окалина повседневности и обнажались в одних – несгибаемый стержень, в других – трухлявая гниль. Война сорвала с лицедея Блюменталь-Тамарина маску. Он трусливо бросил театр, актеров и вместе с женой, личной секретаршей, исполнявшей по совместительству роль любовницы, затаился на казенной даче в поселке Новый Иерусалим. Блюменталь-Тамарин надеялся, что нордические корни – по линии отца в его жилах текла немецкая кровь – позволят стать своим в алчной своре фашистов.

26 ноября 1961 года после ожесточенного боя передовой авангард гитлеровских войск ворвался в Истру. Вслед за ними в прорыв ринулись 10-я танковая и 252-я пехотная дивизии. Измотанные, обескровленные в непрерывных контратаках части генерала Белобородова вынуждены были отступить и занять позиции у Волоколамского шоссе. Они стояли насмерть, а в это самое время в Истре кучка отщепенцев хлебом-солью встречала оккупантов. В их числе находился Блюменталь-Тамарин. По всем правилам театрального искусства предатель разыграл перед командованием мотодивизии СС «Рейх» сцену, не уступающую гениальному перу Гомера и кисти великого Рембрандта. На фоне дымящихся руин Ново-Иерусалимского монастыря Блюменталь-Тамарин со слезами умиления на глазах и дрожью в голосе поведал немецким офицерам, что молил о том дне и часе, когда он – заблудший сын Великой Германии наконец соединится с исторической родиной и сможет послужить на берлинской сцене.

Первый концерт для захватчиков Блюменталь-Тамарин и такие же, как он, перевертыши: актер и директор театра Вахтангова Глазунов с женой – балериной Девольской, солисты Большого театра Жадан и Волков дали в оккупированной фашистами Истре. Им рукоплескали те, на чьих руках еще не высохла кровь безвинных жертв – жителей города – женщин, детей и стариков. А за стенами зала убитые горем истринцы слали в их адрес проклятия.

В Берлине в министерстве пропаганды к заявке-концерту и предложению Блюменталь-Тамарина «осчастливить» истинных арийцев своим присутствием отнеслись с прохладцей. У рупора фашистской пропаганды Геббельса артистические таланты предателя и его потуги доказать свое арийское происхождение вызывали лишь усмешку. Прежде чем дать роль на сцене берлинского театра, иуду заставили отрабатывать тридцать сребреников. От него потребовали насолить как можно больше советским вождям, а вместе с ними извалять в грязи страну и ее народ. Блюменталь-Тамарин согласился. С его участием была состряпана режиссура антисталинского, антисоветского спектакля. После репетиций и приема «спектакля» чиновниками из министерства пропаганды Блюменталь-Тамарина выпустили на пропагандистские подмостки.

С февраля 1942 года его выступления в эфире стали регулярными: выходили каждый вторник и четверг в 18:00. Наряду с беспардонной ложью и клеветой в адрес Сталина и советской действительности он, подражая голосу вождя, от его имени зачитывал так называемые «указы» Совнаркома, внося смятение в умы людей и дезорганизуя работу ведомств и учреждений. Одновременно с этим в профашистских газетах, распространявшихся на оккупированных территориях, одна за другой появлялись статьи: «Блюменталь-Тамарин обличает палача Сталина», «То, что вы не знаете о Сталине», «25 лет советской каторги» и другие, а на позиции обороняющейся Красной армии кипами сыпались листовки с изображением довольного собой и жизнью русоволосого, вальяжного красавца-мужчины – Блюменталь-Тамарина. В них он, обращаясь к командирам и красноармейцам, живописал прелести «нового немецкого порядка», призывал сложить оружие и переходить на сторону «доблестного вермахта».

Все это переполнило чашу терпения советских вождей. 27 марта 1942 года Военная коллегия Верховного Суда СССР, рассмотрев дело по существу, заочно вынесла предателю вердикт: «За измену Родине приговорить к смертной казни (заочно) бывшего руководителя художественного театра им. Мочалова В. Блюменталь-Тамарина».

Решение суда не остановило изменника. В своих радиопередачах, публикациях и листовках он исходил ядом к советским вождям, коммунистам и социалистическому настоящему страны. В конце концов, у Сталина лопнуло терпение.

Звонок руководителя личной канцелярии Сталина и Особого сектора ЦК ВКП(б) Александра Поскребышева застал наркома НКВД СССР Лаврентия Берию, когда тот собирался отправиться домой. Тон, каким Поскребышев сообщил о срочном вызове в Кремль, заставил его забыть не только об ужине, но и о сне. Сложив в папку последние донесения закордонных разведывательных резидентур, план будущей операции «Монастырь» по проникновению в гитлеровскую спецслужбу, Берия покинул кабинет на Лубянке, спустился к машине и выехал на встречу со Сталиным.

Ночная столица, несмотря на успешное наступление советских войск под Москвой, все еще напоминала осажденный город-крепость. Ее улицы щетинились противотанковыми ежами. Перекрестки бугрились опорными пулеметными точками. В скверах и парках, на зенитных батареях в постоянной готовности к бою продолжали нести дежурство расчеты. В небе, выстуженном февральским морозом, напоминая стадо огромных бизонов, зависли аэростаты. В просветах между ними проглядывала луна. Она призрачным светом заливала окрестности и придавала им сюрреалистический вид. К ночи мороз усилился. Воздух стал недвижим. В наступившей вязкой тишине были слышны только цокот копыт и стук каблуков конных и пеших патрулей.

Они расступались перед машиной с правительственными номерами. Водитель на мгновение приостанавливался и, предъявив спецпропуск, продолжал движение. Берия на это никак не реагировал, отсутствующим взглядом смотрел перед собой и ломал голову над тем, что послужило причиной для срочного вызова в Кремль. Не найдя ответа, он с тяжелым сердцем поднялся в подъезд, на входе в приемную сдал пистолет дежурному офицеру и вошел.

Навстречу ему из-за стола встал Поскребышев. Его невзрачный вид не мог ввести в заблуждение Берию. Опытнейший бюрократ – руководитель личной канцелярии Сталина и Особого сектора ЦК ВКП(б), он налету хватал мысли вождя. Сталин не раз в узком кругу подшучивал над Поскребышевым – «наш самый главный» – и был недалек от истины. Тот действительно решал многое, но еще больше знал, что занимает Сталина и что тот намерен предпринять. Пожав руку Поскребышеву, Берия поинтересовался:

– Как настроение у Иосифа Виссарионовича, Александр Николаевич?

– Рабочее, Лаврентий Павлович, – уклончиво ответил Поскребышев и, быстро свернув разговор, сказал: – Проходите, он ждет вас.

Берия, бросив взгляд в зеркало, застегнул верхнюю пуговицу на кителе, открыл дверь и вошел в кабинет.

– Здравствуйте, Иосиф Виссарионович!

Сталин ничего не ответил, тяжело поднялся из-за стола и ошарашил вопросом:

– Так, значит, кровавый палач и дни сочтены? Это что такое, Лаврентий?!

Берия изменился в лице и растерянно захлопал глазами.

– Молчишь, Лаврентий Павлович?

– Извините, Иосиф Виссарионович, я не понимаю вас.

– Он не понимает! – Сталин ожег его испепеляющим взглядом и процедил: – Ты радио слушаешь?

– Радио? Какое? – глаза Берии забегали.

– А такое! Вот читай! – Сталин швырнул на стол сводку последнего радиообращения Блюменталь-Тамарина.

Берия прошлепал к столу и склонился над ней. Через мгновение кровь схлынула с лица, а на лбу выступила обильная испарина. Перед его глазами заплясали строчки: «Блюменталь-Тамарин обличает кровавого палача Сталина и его сатрапов». Он пытался сосредоточиться, но буквы наползали одна на другую. У Сталина иссякло терпение наблюдать за его потугами, и он сорвался на крик:

– Лаврентий, когда перестанет гавкать этот пес Геббельса?

– Товарищ Сталин, наркомат делает все возможное, чтобы найти и покарать негодяя, – оправдывался Берия.

– Плохо ищете! До сих пор не знаете, где он прячется!

– Уже установили, товарищ Сталин. По нашим данным, негодяй скрывается в Кенигсберге, вероятно, в имении рейхскомиссара Коха.

– Вероятно? А точнее?

– В ближайшее время выясним.

– Поторопись, Лаврентий, Голиков и его разведуправление уже вышли на след мерзавца!

– От нас он не уйдет, товарищ Сталин! Под землей найдем гадину и раздавим! – заверил Берия.

– Ищите, а я посмотрю, чего вы с Голиковым стоите, – многозначительно заметил Сталин и, остыв, вернулся к столу, взял последнюю докладную Берии, во многих местах она была подчеркнута красным карандашом, и спросил:

– Лаврентий, вот ты предлагаешь не расстреливать германских агентов, а что это даст?

– Наркомат сможет использовать их в контригре с абвером. Через двурушников мы получим возможность проникать в осиные гнезда германской разведки.

– Игра с двурушниками – это как обоюдоострый кинжал, ты не боишься порезаться?

– Нет.

– Ладно, попытка – не пытка, – согласился Сталин.

Берия приободрился и решился еще на одну инициативу:

– Иосиф Виссарионович, а как вы отнесетесь к другому предложению?

– Какому?

– Я полагаю, что в борьбе с фашистами настал момент, когда наркомат должен перейти от обороны к нападению.

Сталин стрельнул в Берию испытующим взглядом и с сарказмом заметил:

– Что, Лаврентий, лавры Жукова не дают покоя?

– Нет, товарищ Сталин, мы с ним воюем на разных полях. На нашем не звучат победные фанфары…

Лицо Сталина затвердело, губы сложились в тугую складку, и он отрезал:

– У всех нас одно поле!

– Безусловно, Иосиф Виссарионович, я имел в виду…

– Так что ты хотел сказать о нападении? – перебил Сталин.

– Сейчас, одну минуту, – Берия открыл папку, достал документ, положил на стол и пояснил: – Это план операции «Монастырь». Его цель завязать с абвером оперативную игру и сковать его разведдеятельность в Москве.

– Монастырь, – повторил Сталин и, хмыкнув, заметил: – И кто же в нем будет замаливать грехи?

– Легендируемая нами глубоко законспирированная антисоветская церковно-монархическая организация.

– Лаврентий, ты повторяешься. Нечто подобное в 20-х годах проводил Дзержинский в отношении Савинкова. Если память мне не изменяет, операция называлась «Трест».

– Совершенно верно, Иосиф Виссарионович. Но новое это, как говорится, хорошо забытое старое.

– Поживем – увидим. Что представляет собой эта организация?

– Называется она «Престол». В нее входят бывшие монархисты, в прошлом близкие ко двору последнего русского императора.

– И что, такие еще остались?

– Да, но мало. В их окружение будут введены наши надежные агенты из числа офицеров Генштаба. Их задействование в операции в предварительном порядке согласовано с маршалом Шапошниковым.

– То есть «Престол» выступит в роли сыра в мышеловке для немецкой разведки?

– Совершенно верно, Иосиф Виссарионович.

– А что, может получиться перспективная операция, только с исполнителями не ошибись.

– С ними все в порядке! – заверил Берия и пояснил: – Кандидатура основного исполнителя будет своей среди монархистов, а по разведывательным возможностям вызовет несомненный интерес у абвера.

– Кто он?

– Проверенный в оперативных разработках агент Гейне.

– Многообещающий псевдоним.

– И не только по кличке, но и по уму и происхождению. Гейне потомок первого атамана кубанского казачества Головатого, сын выпускницы Бестужевских курсов и признанной красавицы Санкт-Петербурга, извините, Ленинграда. Внешне привлекателен и пользуется успехом у женщин.

– Лаврентий, сейчас не то время, чтобы порхать по светским салонам в Женеве или Стокгольме.

– Иосиф Виссарионович, этого Гейне не придется делать. Он известен фашистской разведке. Накануне войны сотрудник абвера, работавший под прикрытием торгового представительства Германии в Москве, выходил на него и прощупывал на предмет вербовки.

Сталин оживился, суровые складки на лице разгладились, и уточнил:

– Хорошо, а каким образом будет организован выход Гейне на немецкую разведку?

– Во время выезда на фронт, на том участке, где нашим частям грозит окружение, он перейдет к фашистам.

– В какой роли он предстанет перед ними?

– Представителя «Престола». И предложит спецслужбе Германии сотрудничество с организацией.

– А что, игра стоит свеч! – проявлял все больший интерес к операции Сталин и, подумав, предложил: – Лаврентий, есть смысл вывести операцию на стратегический уровень.

– В перспективе я на это рассчитываю.

– В таком случае, Лаврентий Павлович, мне остается пожелать тебе успеха.

– Он будет, Иосиф Виссарионович! – заверил Берия. – Если вы даете санкцию, то в ближайшие дни наркомат начнет операцию «Монастырь».

– Приступайте! – распорядился Сталин и, давая понять, что разговор окончен, передал ему докладную записку с предложением об использовании двойных агентов в операциях с германской разведкой.

Берия положил ее в папку и, попрощавшись, покинул кабинет. На Лубянку он возвращался в хорошем настроении. Гнев Сталина обошел его стороной. Более того, предложение по операции «Монастырь» получило поддержку и продемонстрировало способность наркомата к наступательным действиям на стратегическом уровне. Поднявшись к себе в кабинет, Берия распорядился вызвать на совещание руководителей недавно созданного 4-го разведывательно-диверсионного управления НКВД СССР и наиболее опытных командиров резидентур Медведева, Прокопюка и Ваупшасова.

В 23:20 они собрались в приемной. Среди крепко сбитых, по-спортивному подтянутых, лучившихся силой и энергией военных особо привлекал внимание начальник 4-го управления, старший майор государственной безопасности Павел Судоплатов. Среднего роста, ладно скроенный, с породистым лицом, на котором выделялись твердый подбородок, говоривший о сильной воле, и глаза с веселой живинкой, прятавшиеся за длинными ресницами.

За свои 36 лет он пережил столько и прошел через то, на что не хватило бы и десятка обыкновенных человеческих жизней. В далеком 1919 году, прочитав от корки до корки «Азбуку революции», написанную Николаем Бухариным, двенадцатилетний Павел покинул дом, присоединился к бойцам 1-го Мелитопольского рабоче-крестьянского полка и вместе с ними прошел через все испытания гражданской войны. После ее окончания возвратился домой и стоварищами-комсомольцами занимался ликвидацией неграмотности среди населения, агитировал за новую власть, боролся с вылазками бандитско-националистического подполья. В феврале 1925 года по рекомендации комитета комсомола его направили на службу в контрразведку. Вместе с ней он становился на ноги и мужал.

1930 году уже зрелый оперативный работник Судоплатов вместо повышения по службе получил неожиданное назначение – стал заведующим культурно-воспитательной части, а через некоторое время – комиссаром трудовой коммуны (спецколонии) ГПУ Украины для малолетних преступников и беспризорников. Ребята, лишенные детства, потянулись к нему, и не потому, что большую часть своей зарплаты Павел отдавал на их нужды. Немало хлебнувший своего и чужого горя, он знал, как найти дорогу к сердцу человека, пусть даже и преступника.

В 1935 году в его судьбе и службе произошел очередной, полный смертельного риска поворот. Выполняя разведывательное задание, он внедрился в нелегальную структуру одной из самых зловещих антисоветских организаций – ОУН. Прирожденный разведчик, человек незаурядного ума, Судоплатов за два года работы в украинском националистическом подполье вырос до личного «проводника» главаря оуновцев – Евгена Коновальца. И, когда пришло время, по личному заданию Сталина ликвидировал его. 23 мая 1938 года на очередной явке с Коновальцем, проходившей в Роттердаме в ресторане «Атлант», Судоплатов привел в действие хитроумное взрывное устройство. Взрыв разорвал в клочья непримиримого врага советской власти.

По возвращении на родину Судоплатова ждали представления к назначению на вышестоящую должность и к награждению орденом Красного Знамени. Но он не получил ни того, ни другого, а попал под косу репрессий. Те, кто посылал его на задание, – Шпигельглас и Пассов – оказались жертвами очередной охоты на ведьм, затеянной советскими вождями. Вместо борьбы с действительными врагами система государственной безопасности пожирала сама себя. На служебных и партийных собраниях сотрудники занимались самобичеванием и каялись в том, что просмотрели рядом собой «врагов народа и перерожденцев».

23 ноября 1938 года расстрельная очередь дошла до Судоплатова. Завистники-коллеги припомнили ему, что он находился в дружеских отношениях с Пассовым, был у него на даче, что из-за границы приехал в дорогом костюме, а в стенной газете мало критиковал «врагов народа». Одного этого хватило, чтобы забыть о прошлых заслугах Судоплатова. Представления к назначению на вышестоящую должность и награждению орденом Красного Знамени были похерены. Партийное собрание, на котором бывшие подчиненные клеймили бывшего начальника – «врага народа Пассова», закончилось тем, что Судоплатова исключили из партии, после чего, как правило, следовал арест. Спас его от репрессий приход на Лубянку нового наркома – Берии. Сам профессионал, он оценил бесспорный талант Судоплатова как непревзойденного мастера специальных операций, вернул в боевой строй и стал поручать наиболее ответственные задания.

Самое важное из них исходило от Сталина и было связано с ликвидацией его давнего идейного и личного врага – Льва Троцкого. То, что в течение многих лет не смогли сделать предшественники Судоплатова – руководители советской разведки – Шпигельглас и Пассов, ему и его подчиненным, несмотря на, казалось бы, непреодолимые препятствия, удалось выполнить. Многоходовая операция по уничтожению Троцкого, получившая кодовое название «Утка», 20 мая 1940 года была доведена до конца. Ледоруб советского агента-боевика Рамона Меркадера раскроил череп Троцкого.

Спустя год, 5 июля 1941 года, Судоплатов получил новое и ответственное назначение – он возглавил Особую группу при наркоме НКВД СССР, в последующем 4-е управление. На них возлагались задачи по проведению разведки, диверсий и террористических актов на оккупированной фашистами территории, а также выполнение специальных заданий советского правительства. При вступлении в должность Судоплатов первым делом озаботился не кабинетом, а судьбой бывших своих соратников – тех, кто отбывал незаслуженное наказание в лагерях ГУЛАГа или имел отсроченные смертные приговоры.

Не побоявшись обвинений в связях с «врагами народа», он обратился с личным письмом к «всесоюзному старосте» – председателю Президиума Верховного Совета СССР Михаилу Калинину. В нем он доказывал абсурдность обвинений, выдвинутых против боевых соратников, и ходатайствовал об их освобождении. И они были возвращены в боевой строй – но не по милости советских вождей. Война, как шелуху, смела с будущих руководителей и разведчиков разведывательно-диверсионных резидентур 4-го управления сфабрикованные обвинения в «предательстве» и отменила «драконовские» приговоры. Она востребовала не холуйствующих политиканов, а профессионалов своего дела. И они подтвердили преданность суровой Родине делами в дни обороны Москвы.

Судоплатов и его подчиненные не допустили прорыва в столицу особой ударной разведывательно-диверсионной группы «Москва». Ее костяк составляли не просто профессионалы, а лучшие из лучших, каких на то время имели спецслужбы Германии. Возглавлял их не кто иной, как признанный ас спецопераций, начальник 7-го управления РСХА, штандартенфюрер Зикс. На подступах к столице, перед Шереметьево, у моста через Москву-реку сошлись не на жизнь, а на смерть две силы. Исход схватки решили мужество, самоотверженность и высочайший профессионализм подчиненных Судоплатова. После многочасового ожесточенного боя группа Зикса перестала существовать.

К декабрю 1941 года на счету подчиненных Судоплатова были десятки нейтрализованных разведывательно-диверсионных групп абвера, а за линией фронта проведены сотни оперативно-боевых операций. О ряде из них, в частности, об осуществленной разведывательно-диверсионным отрядом старшего лейтенанта Виктора Карасева нарком Берия лично доложил Сталину. Такого рода операцию НКВД провел впервые.

Глубокой осенью 1941 года 300 человек под командованием Карасева перешли линию фронта. 24 ноября они рассредоточились у позиций 12-го армейского корпуса фашистов, располагавшегося в населенном пункте Угодский Завод Калужской области. После тщательной разведки Карасев в деталях спланировал операцию. В результате последующей молниеносной атаки за 1 час и 10 минут было уничтожено свыше 600 фашистов, 4 танка, 80 грузовиков и захвачены важные секретные документы. Собственные потери отряда Карасева составили 18 человек убитыми и 8 ранеными.

Под стать Судоплатову и Карасеву были заместитель руководителя Особой группы управления старший майор государственной безопасности Наум Эйтингон и командиры разведывательно-диверсионных резидентур Дмитрий Медведев, Николай Прокопюк, Станислав Ваупшасов и другие.

За плечами Эйтингона, бессменного заместителя и близкого друга Судоплатова, были ликвидация бандитского подполья в Белоруссии, Башкирии и свыше 20 лет работы в разведке, из которых в общей сложности около 14 лет он провел на нелегальном положении за границей. В полной мере его талант как мастера специальных операций раскрылся во время гражданской войны в Испании, где он вместе с Медведевым, Прокопюком и Ваупшасовым провел десятки успешных разведывательно-диверсионных акций против войск диктатора Франко. Особое место в послужном списке Эйтингона занимала операция «Утка», связанная с ликвидацией Троцкого. В далекой Мексике, где тот прятался от летучих групп НКВД за, казалось бы, неприступной стеной многоуровневой системы безопасности, изобретательный ум Эйтингона нашел в ней лазейку и заставил навсегда замолчать личного врага Сталина.

Внезапный вызов наркома к вождю, после которого тот назначил совещание, наводил многоопытного Эйтингона на мысль, что перед управлением будет поставлена очередная сверхзадача. Подтверждение тому он искал в глазах Судоплатова. На его немой вопрос тот пожал плечами и кивнул на дверь кабинета Берии. Она открылась, в приемную вышел заместитель наркома комиссар госбезопасности 3-го ранга Сергей Круглов. На его лице были заметны следы озабоченности. Торопливо кивнув присутствующим, он, не задержавшись, стремительным шагом направился к себе. Это только подогрело интерес Судоплатова и его подчиненных к предстоящей встрече с наркомом. Он бросил нетерпеливый взгляд на помощника. Тот коротко обронил: