Текст книги "Сталин. Операция «Ринг»"

– Ясно. По такой схеме уже действуют разведывательно-диверсионные резидентуры «Ходоки», «Охотники», «Олимп» и «Митя». Она доказала свою жизнеспособность и эффективность.

– Хорошо, продолжайте и дальше работать по ней, – согласился Берия и предупредил: – Я думаю, вам не надо напоминать, что о конечной цели операции – ликвидации Гитлера – ни Миклашевский, ни Лаубэ, никто другой пока не должны знать. Всему свое время. Ясно?

– Так точно! – подтвердили Судоплатов и Маклярский.

– В таком случае приступайте к разработке замысла операции и плана оперативно-боевых мероприятий. Кстати, как ее назовем?

– «Возмездие», – предложил Маклярский.

– Не пойдет, слишком заезженное название, – не принял Берия.

– А если «Художник»? Гитлер в молодости занимался живописью, – вспомнил Судоплатов.

– Много чести будет, – отклонил и это предложение Берия.

– Товарищ нарком, а если «Ринг»? Все же вокруг бокса крутится, – искал емкое название Маклярский.

– Звучит! – поддержал Судоплатов и пошел дальше: – А исполнителю – Миклашевскому присвоить псевдоним Ударов?

– Принимается! – одобрил Берия и, заканчивая совещание, строго указал: – Товарищи, обращаю ваше внимание на неукоснительное соблюдение требований конспирации. В ваших документах не должно быть и близко имен Чеховой, Геринга и Гитлера. По ним доклады и распоряжения только в устной форме.

– Есть! – приняли к исполнению Судоплатов и Маклярский.

Так началась одна из самых секретных операций советских спецслужб. Спустя 53 года в своей книге «Спецоперации. Лубянка и Кремль. 1930–1950 годы» Павел Анатольевич приоткрыл одну из страниц дела оперативной разработки «Ринг». В частности, он писал:

«…Известная актриса Ольга Чехова, бывшая жена племянника знаменитого писателя, была близка к Радзивиллу и Герингу, через родню в Закавказье связана с Берией. Позднее, в 1946–1950 годах, она была на личной связи у сменившего Берию министра госбезопасности Абакумова. Первоначально предполагалось использовать именно ее для связи с Радзивиллом. У нас существовал план убийства Гитлера, в соответствии с которым Радзивилл и Ольга Чехова должны были при помощи своих друзей среди немецкой аристократии обеспечить нашим людям доступ к Гитлеру. Группа агентов, заброшенных в Германию и находившихся в Берлине в подполье, полностью подчинялась боевику Игорю Миклашевскому, прибывшему в Германию в начале 1942 года…»

В одном только ошибся Павел Анатольевич, в дате начала операции. Память подвела признанного мастера специальных операций. Согласно архивному делу операции «Ринг» и делу на агента-боевика Ударова – Игоря Миклашевского, проведение специального мероприятия в отношении Блюменталь-Тамарина было санкционировано Берией 13 августа 1942 года. 15 августа Судоплатов утвердил у 1-го заместителя наркома НКВД комиссара госбезопасности 3-го ранга Сергея Круглова оперативно-боевые мероприятия по делу разработки операции «Ринг» и план индивидуальной подготовки агента-боевика Ударова.

После того как состоялись эти решения, Миклашевского специальным рейсом доставили из осажденного Ленинграда в Москву. С того дня началась практическая подготовка его и других участников операции к выполнению задания. На специальной даче 4-го управления НКВД, в районе станции Быково, мастера в области террора и диверсии занялись оперативно-боевым обучением Миклашевского. Параллельно с ним на базе Отдельной мотострелковой бригады особого назначения НКВД СССР в обстановке строжайшей секретности под руководством старшего оперуполномоченного 2-го отдела управления майора госбезопасности Виктора Зеленского оттачивали боевое искусство бойцы разведывательно-диверсионной резидентуры «Сокол». В ее состав вошли немцы, поляки и русские – испытанные воины, прошедшие войну в Испании и антифашистское подполье. Командиром РДР был назначен опытный разведчик старший лейтенант Арнольд Лаубэ.

В конце ноября 1942 года после доклада Судоплатова наркому о готовности Миклашевского и РДР «Сокол» к выполнению задания Сталина операция «Ринг» перешла в практическую плоскость. На первом этапе предусматривались воздушная заброска ее участников в тыл противника в район Витебска и оборудование в лесах операционной базы. Район был выбран неспроста, он находился неподалеку от смоленского лагеря военнопленных, где гитлеровская контрразведка осуществляла фильтрацию дезертиров и изменников. Согласно плану операции «Ринг», переход Миклашевского на сторону немцев предусматривался на участке Западного фронта, в районе Смоленска. После прохождения фильтрации ему предстояло выйти на связь с РДР «Сокол».

В данной части плана у Маклярского возникло немало вопросов к Зеленскому. Главный из них состоял в том, насколько надежным будет установление контакта на оккупированной территории Ударова со связником РДР «Сокол». Поэтому, чтобы исключить провал Миклашевского, он предложил: прежде чем внедрять Ударова к гитлеровцам, провести его обкатку на местности с установлением прямого контакта с содержателем явочной квартиры в Смоленске. Судоплатов поддержал предложение, и в план операции «Ринг» внес дополнение. С ним согласился Берия.

Морозной декабрьской ночью 1942 года с секретного аэродрома НКВД в сторону фронта вылетел военно-транспортный самолет. На его борту находились 17 разведчиков-боевиков РДР «Сокол», в их числе и Игорь Миклашевский. Скованные морозом и укутанные снегами земля и леса не подавали признаков жизни. Выглянувшая из-за облаков луна осветила блеклым светом окрестности. Сквозь морозную дымку проступили черный пунктир железной дороги, идущей на Витебск, и извилистая белая лента реки. Опытный штурман по только одному ему известным приметам определил место высадки десанта и дал команду. Один за другим бойцы РДР «Сокол» шагнули навстречу неизвестности.

Миклашевский, оттолкнувшись от пола, сжался в комок и камнем полетел вниз. «Один, два», – он мысленно отсчитывал секунды. На счете семь рука нащупала кольцо и дернула. Над головой раздался резкий хлопок, и парашют распустился огромным тюльпаном. Мощный поток воздуха начал скручивать стропы в тугой жгут. Миклашевский не растерялся (часы тренировок не пропали даром), извернулся, выправил положение и стал искать, куда бы приземлиться. Густой лес щетинился островерхими макушками елей, справа почерневшими от времени и непогоды срубами проглядывала деревня. От нее могла исходить угроза, Миклашевский передернул затвор автомата и налег на стропы, чтобы приземлиться в глубине леса.

Земля быстро приближалась. Он высмотрел поляну и направил парашют в ту сторону, но промахнулся. Мохнатые ветки стеганули по лицу, лямки врезались в подмышки, и он повис на стропах. Выпутаться из этого капкана ему помог нож. Увлекая за собой груды снега, Миклашевский рухнул в сугроб. Лес откликнулся утробным вздохом. Сбросив с плеч рюкзак, он отвязал притороченные к нему снегоступы, стал на них и двинулся в сторону, где, по расчетам, приземлилась основная группа. Первым на пути встретился заместитель командира группы лейтенант Леонард Дырман, вместе они направились к месту общего сбора. Перед рассветом группа собралась в полном составе и занялась поиском сброшенного с самолета груза: тюков с боеприпасами и взрывчаткой, продовольствием и комплектующими для оборудования зимнего лагеря. Из восьми мест груза удалось найти семь. Командир РДР старший лейтенант Арнольд Лаубэ не стал тратить время на поиски оставшегося тюка, распорядился загрузить все на походные сани и дал команду на марш.

Погода благоприятствовала разведчикам-боевикам. Ветер крепчал, поземка шипящими языками змеилась между деревьями. Вскоре поднялась метель. Она заметала их следы и надежно укрывала от воздушной разведки гитлеровцев. С короткими остановками на привал они шли весь день и к вечеру вышли к деревне Зачерня. В ее окрестностях в глубине леса предполагалось разбить базовый лагерь и в дальнейшем с него проникнуть в Смоленск, выйти на подпольщиков и подготовить основную и резервную явочные квартиры для Ударова. О последней части задания в резидентуре знали только три человека: Лаубэ, Дырман и сам Миклашевский.

Прежде чем выйти на место будущего лагеря, Лаубэ решил провести разведку местности. В Зачерню отправился Дырман, а с ним два разведчика. Короткими перебежками, избегая открытых пространств, они подобрались к околице деревни, залегли и стали наблюдать. Нахохлившиеся под снежными шапками избы потерянно смотрели безжизненными бойницами-оконцами на залитые призрачным лунным светом развалины мельницы, колхозной конторы и утопавшие в сугробах улицы. Ни один звук, ни одно движение не нарушали мрачного покоя. Молчали даже собаки. Жизнь, казалось, ушла из деревни.

Прячась за плетнем, Дырман и разведчики подобрались к крайней избе, притаились за колодцем и прислушались. За стенкой сарая тяжело ворочался скот, в избе тоже подавали признаки жизни, за заиндевевшими от мороза окнами мигнул и исчез тусклый огонек. Дырман передернул затвор немецкого автомата и, проскользнув к крыльцу, постучал в дверь. После томительной паузы в сенцах громыхнуло пустое ведро, и испуганный старческий голос спросил:

– Хто цэ?

– Из городской управы! Машина у нас в кювет слетела! Давай лопаты! – на ходу импровизировал Дырман.

– Щас! Щас, господин начальник! Трохи погодьте! Погодьте! – умолял старик.

Его дрожащие руки никак не могли нащупать щеколды.

– Че так долго возишься? Партизан прячешь?! – рыкнул Дырман.

– Та боже упаси! Яки партизаны?

– В доме есть посторонние?

– Не, никого нема. Я, старуха, невестка та диты, – лепетал старик.

Наконец он нашел щеколду. Громыхнул засов, и дверь приоткрылась. Дырман, оттеснив в сторону трясущегося от страха хозяина, шагнул в горницу. Вслед за ним в избу вошли бойцы. В тусклом свете лучины на них испуганно смотрели старуха, средних лет женщина и двое закутанных в мужские рубашки ребятишек. Сердце Дырмана защемило, но ему и разведчикам пришлось и дальше играть роли фашистских прихвостней, чтобы не вызвать подозрений. Отогревшись, съев скудный ужин и расспросив хозяев об обстановке в деревне, они, прихватив с собой лопату, покинули избу и вернулись в группу.

Доклад Дырмана поднял настроение Лаубэ и его подчиненным – высадка десанта для гитлеровцев осталась незамеченной. В ближайшей округе крупных воинских подразделений не находилось. Отдельные вооруженные команды, если и появлялись в Зачерне, то редко, а полицаи вовсе не совали в нее нос. Единственный представитель оккупационной власти – староста, так тот боялся собственной тени. Все, вместе взятое, убедило Лаубэ в том, что операционную базу РДР, как и планировалось, следует разбить в окрестностях Зачерни.

От нее до лесного урочища было не больше 14 километров. Для физически крепких бойцов это было не расстояние. Снегоступы легко скользили по прихваченному морозом снежному насту, и через четыре часа они вышли на место. Первую ночь им пришлось коротать под открытым небом. Два последующих дня ушли на изготовление срубов, один стал штабом, в нем разместились Лаубэ, Дырман и Миклашевский, два других заняли бойцы. Впервые за последнее время они забыли о войне и после ужина уснули мертвецким сном.

Казалось, сама природа оберегала их покой. За стенами землянки-сруба бушевала вьюга и разбойничьим посвистом отзывалась в трубе печи-буржуйки. Ей вторило пламя, весело потрескивавшее поленьями и яркими искорками просыпавшееся на подстилку из лапника. В воздухе стоял пьянящий голову запах хвои, напомнивший Миклашевскому о теплом и беззаботном довоенном лете. Подложив в печь поленья, он вернулся на пост.

Глава 4

К Новому году РДР «Сокол», освоившись на местности, с помощью местных партизан установила связь с патриотами – добровольными помощниками в окрестных деревнях и приступила к активной разведывательно-диверсионной деятельности. После того как через смоленских подпольщиков в окружной полиции были добыты бланки документов и пропуска, Лаубэ отправил Дырмана и с ним опытного разведчика Бориса Немковича в Смоленск с заданием проверить надежность конспиративных квартир «Осадчий» и «Перлов», чтобы восстановить связь с их содержателями.

Не успели Дырман и Немкович покинуть базу, как в штабную землянку ворвался возмущенный Миклашевский. В очередной раз Лаубэ отвел его от операции. Положение «цацы-недотроги» для Миклашевского становилось все более невыносимо. Тайна операции «Ринг» давила на него непосильным бременем. Служба в караулах и участие в хозяйственных работах не могли снять немых, недоуменных вопросов в глазах товарищей. После гибели двух разведчиков во время последней вылазки на «железку» Миклашевский все чаще ловил на себе укоряющие взгляды. Разумом он понимал: проверка надежности явочных квартир в Смоленске без его участия, с точки зрения решения главной задачи операции «Ринг», являлась необходимой мерой предосторожности, а сердце отказывалось это принимать.

Миклашевский бросил умоляющий взгляд на Лаубэ. Тот отвел глаза в сторону и в который раз повторил:

– Игорь, пойми меня правильно, я не могу, я не имею право рисковать тобою.

– Арнольд, и ты меня пойми. Как мне смотреть в глаза ребятам? Как? Скоро месяц, а я фрица живого не видел.

– Увидишь еще, тошнить станет.

– Ага, увижу, когда война закончится.

– Не переживай, на наш век еще хватит.

– Арнольд, это не ответ! Ну отпусти, отпусти хоть на одну операцию! – взмолился Миклашевский.

– А если с тобой что-то случится? Потом же Андрей с меня голову снимет.

– Но с другими же не случилось.

– А Соловьев? А Рябоконь? Забыл? – отбивался Лаубэ.

– То была случайность.

– А если с тобой она произойдет, то что мне докладывать в Москву?

– Арнольд, я все понимаю, но отпусти, а?

– Игорь, мы все здесь находимся ради одного, чтобы ты добрался до Берлина. Я не знаю, что задумали в Москве, но я обязан, я должен довезти тебя до Берлина!

– Берлин далеко, а у меня нет сил смотреть в глаза ребятам. Чувствую себя последней шкурой. Арнольд, ну отпусти.

– Ладно, так и быть, пойдешь на подрыв железки, – сдался Лаубэ.

– Спасибо! Когда?

– С ближайшей группой, готовься.

– Так я уже давно готов! С кем идти?

– Со Стрелковым.

– С Женей! Да с ним хоть к черту на рога!

– А вот этого как раз и не надо.

– Все будет нормально, Арнольд!

– Надеюсь, и не забывай, я за тебя в ответе. Будь осторожен, твоя жизнь не принадлежит тебе.

– Спасибо, Арнольд, век не забуду! – радостно воскликнул Миклашевский и пулей вылетел из штабной землянки.

– Он не забудет. Лишь бы потом не припомнил Андрей, – буркнул вслед Лаубэ.

Об этом решении он не доложил в Центр, так как хорошо понимал Миклашевского. В окружении противника, где каждый день и каждый час жизнь подвергалась смертельной опасности, не меньший вес, чем приказ, имели доверие товарищей и чувство локтя, а их можно было завоевать только в бою. Эту простую истину Лаубэ познал на себе во время гражданской войны в Испании и потому не смог отказать Миклашевскому. Страхуясь от случайностей, Лаубэ выбрал самый безопасный в плане подходов участок железной дороги, а в группу Стрелкова включил наиболее опытных бойцов.

12 января 1943 года еще затемно Миклашевский впервые за все время покинул базу РДР. Крепкий мороз для четырех тренированных бойцов не был помехой. Твердый снежный наст хорошо держал, лыжи не проваливались и легко скользили. В прошлом лыжник Петр Охотников шел первым и задавал темп. На хорошей скорости они прошли около двенадцати километров, а дальше пришлось сбавить ход. Впереди начинался участок, где могли рыскать дозоры моторизованного эскадрона OD (Ordnungsdienst) и батальона общественной безопасности, подчинявшиеся самому злобному из псов в гончей стае фашистов – начальнику окружной смоленской полиции Космовичу.

За полкилометра до железной дороги Стрелков распорядился перейти на шаг, а последние метры по вырубке разведчикам-подрывникам пришлось ползти. Изрядно вспотев, они подобрались к насыпи и залегли в подлеске. В своих расчетах Стрелков ни на метр не ошибся. Прямо перед ним, как на ладони, лежали железная дорога и тот ее участок, что проходил над небольшой речушкой. Девственная чистота снега и особенная пронзительная тишина леса не могли ввести его в заблуждение. Участившиеся вылазки партизан и диверсии на железных дорогах вынуждали гитлеровцев принимать все более изощренные способы их защиты. На наиболее опасных направлениях устанавливались скрытые посты наблюдения, сигнальные ракеты, подходы к мостам и разъездам минировались, а по самой дороге курсировали на дрезинах вооруженные подвижные патрули.

Стрелков знал об этом и потому не ринулся очертя голову к мосту, а распорядился замаскироваться и установить наблюдение за дорогой. Его предосторожность, показавшаяся Миклашевскому излишней, вскоре оправдалась. Охотников первым уловил приближающуюся опасность и доложил:

– Командир, едут, со стороны Лиозно!

Стрелков прислушался и заключил:

– Дрезина.

– Она, – согласился Охотников.

– Внимание, засекаю время! – предупредил Стрелков и, сделав пометку в блокнот, приказал: – Смотреть в оба, как и где будут проводить осмотр!

Миклашевский наблюдал за действиями товарищей, запоминал и с нетерпением ждал появления патруля. Гул нарастал, через несколько минут из-за поворота показалась дрезина. На ней двое патрульных раскачивали маятник. Приблизившись к мосту, они затормозили, один взял автомат наизготовку, а второй спрыгнул землю, но к опоре не стал спускаться, а бегло осмотрел подходы.

– Ледачие попались, – оценил действия патруля Василий Кравченко.

– Значит, порожняк пойдет, – предположил Охотников.

– При литерном они бы каждую шпалу обнюхали, – согласился Стрелков и снова сделал пометку в блокнот.

– Та и хай нюхают, я сховаю так, шо николы не найдут, – заверил Кравченко.

– Ну если только сало, то не сомневаюсь, – поддел его Охотников.

– Та биз его, Пэтро, ни якы дило нэ зробышь, – с полоборота завелся Кравченко.

– А как же горилка, Вась?

– А шо, горилка цэ такэ…

– Хорош, хлопцы, а то мне уже захотелось выпить и закусить! – остановил пикировку старых друзей Стрелков и потребовал: – Все внимание на железку!

К этому времени патруль закончил осмотр, выставил вешку на мосту и продолжил движение. Не успела дрезина скрыться за поворотом, как со стороны Лиозно донесся бодрый перестук колес. Предположение Охотникова и Стрелкова, что едет порожняк, подтвердилось. За паровозом тащилась дюжина пустых пассажирских вагонов. Проводив эшелон взглядом, Миклашевский спросил Стрелкова.

– Не пора ли, Женя?

– Нет, Игорь, это же фрицы, у них шо обед, шо смерть, все по расписанию, подождем.

– И сколько еще валяться?

– Часа два, шоб вычислить график движения патрулей.

– Так шо, Игорек, залягай, як медведь в берлогу, – предложил Кравченко.

– Да что-то погодка не располагает, – посетовал Миклашевский.

Кравченко хмыкнул, многозначительно посмотрел на Охотникова, зябко повел плечами и пожаловался:

– Командир, шось стало холодать.

– Действительно, Жень, не пора ли нам поддать? – живо подхватил Охотников.

Стрелков нахмурился и строго заметил:

– Кончай разговорчики! – а затем, улыбнувшись, распорядился: – Ладно, Вася, тащи «взрывчатку», а ты, Петя, доставай «запал»!

– Есть! – дружно ответили они, расстелили на снегу плащ-накидку, из вещмешков извлекли аккуратно порезанный шмат сала с прожилками мяса, буханку ржаного хлеба и баклажку самогона-первача. Охотников, поигрывая в руках деревянными стаканами, обратился к Стрелкову:

– С чего начнем, командир, с пяти капель чи мерзавчика?

– Та яки капли, Петро?! Та який мерзавчик?! По такому морозяке поллитры будэ мало! – шумно протестовал Кравченко.

– По сто с прицепом! – поставил последнюю точку Стрелков.

Охотников разлил самогон по стаканам, и они выпили.

Миклашевский даже не почувствовал градуса, давал о себе знать мороз, и навалился на закуску. Появление дрезины с патрулем заставило их отложить завтрак и снова сосредоточить внимание на железной дороге. На этот раз осмотр моста занял у гитлеровцев около пять минут, после чего в блокноте Стрелкова появилась еще одна пометка. Через сорок минут картина повторилась и окончательно прояснила график движения патрулей, по ним можно было сверять часы. Пропустив очередную смену и дождавшись наступления сумерек, Стрелков дал команду на минирование. Взвалив на спину рюкзаки с взрывчаткой и прихватив еловые ветки, чтобы заметать следы, они спустились к мосту.

Поручив Миклашевскому нести охрану и следить за временем, Стрелков занялся зарядом. Кравченко с Охотниковым, вооружившись тесаками, взялись долбить промерзшую землю. Она с трудом поддавалась, но не устояла перед их напором. Стрелка часов, как казалось Миклашевскому, стремительно ползла по циферблату. До появления патруля оставалось чуть больше десяти минут, когда наконец лунки под заряды были готовы. Стрелков заложил взрывчатку и потянул провод к укрытию. Охотников и Кравченко, замаскировав места закладок, принялись еловыми ветками заметать следы. К появлению патруля они успели закончить работу и присоединились к Миклашевскому и Стрелкову. Проверка прошла гладко, теперь им оставалось запастись терпением и ждать эшелона.

Мороз крепчал и все сильнее покусывал за щеки и нос. Единственным спасением от него служили самогон и сало. Время шло, закончился самогон в первой баклажке, а эшелона все не было. Стрелки часов приближались к полночи, когда на дороге снова произошло движение. Со стороны Витебска показалась дрезина. На этот раз патруль был в усиленном составе – из трех человек и осмотр моста и подходов к нему проводил со всей тщательностью. Один из патрульных не поленился, спустился к опорным быкам и, подсвечивая фонарем, заглядывал во все щели.

– Крупная рыбина, похоже, плывет, – сделал вывод Охотников.

– Як бы нашу сетку не побачили, – занервничал Кравченко.

– Сплюнь, Вася, а то сглазишь.

– Плюй, не плюй, Петро, а если…

– Да помолчите, вы, а то накаркаете! – цыкнул на них Стрелков и распорядился: – Если найдут, то открываем огонь!

– А че потом, командир? – спросил Охотников.

– Суп с котом! – отрезал Стрелков и сосредоточился на патруле.

Гитлеровцы закончили осмотр, не обнаружили следов минирования и забрались в дрезину. Лязг металла и мерный перестук колес прозвучали для разведчиков-подрывников самой желанной музыкой. Через несколько минут дрезина скрылась за поворотом, и над дорогой снова установилась гулкая тишина, но ненадолго. Со стороны Витебска послышался шум приближающегося эшелона. Яркий сноп света прорезал темноту и заискрился на усыпанных снегом елях. Черная, грохочущая гусеница выползла из леса.

– О це щука?! – воскликнул Кравченко.

– Если долго мучиться, то шо-нибудь получится! Вот это везуха! – торжествовал Охотников.

– Танки?! Орудия?! – не мог поверить в такую удачу Миклашевский.

– Тихо, хлопцы! Тихо! Не вспугните! – призывал их Стрелков, а у самого голос звенел от радости.

На открытых платформах под брезентовыми тентами угадывались грозные силуэты танков и самоходных орудий. Эшелон приближался к мосту. В эти последние секунды перед взрывом Миклашевский и его товарищи не видели ничего, кроме эшелона, везущего тысячи будущих смертей красноармейцев. Еще одно мгновение, еще десяток метров, и он перестанет существовать. Передние колеса второго вагона наехали на место закладки первого заряда. Здесь уже сдали нервы у Кравченко.

– Командир, та шо ты тянешь?!

– Жека, давай! Давай! Гаси гадов! – сорвался на крик Охотников.

Охваченный общим страстным желанием уничтожить врага, Миклашевский не замечал, как его руки рвали в клочья плащ-накидку. Стрелков сохранял терпение, дождался, когда платформа с танком оказалась на месте закладки второго заряда, и замкнул клеммы. Яркая вспышка разорвала ночную тьму. Ферма моста и железнодорожное полотно вздыбились, грохот взрыва слился со скрежетом металла. Гитлеровский эшелон пошел под откос. Вагоны рассыпались как костяшки домино. Раскатистое эхо взрыва еще долго сопровождало разведчиков-подрывников. Успех окрылил их, они не чувствовали усталости и шли без остановок. Перед рассветом Стрелков распорядился стать на привал и замаскироваться. Дальнейшее продвижение было опасно, гитлеровцы подняли в воздух авиацию. Над лесом, сменяя друг друга, кружили самолеты-разведчики, а со стороны Лиозно донеслись глухие разрывы тяжелых авиабомб. Фашисты вымещали свое зло на деревнях и ни в чем не повинных людях.

С наступлением сумерек, когда с неба исчезли самолеты, подрывники продолжили марш и поздним вечером добрались до базы РДР «Сокол», где их ждали жарко натопленная баня и торжественный ужин. Боевые товарищи поднимали тосты: за успех операции, за победу, за будущую мирную жизнь, за первый удачный выход Миклашевского на «железку». Он захмелел, голова закружилась, и кружилась она не столько от выпитого, сколько от переполнявшего его чувства, что он снова стал своим среди своих. Утром на стволе сосны около штабной землянки появилась еще одна зарубка, означавшая число пущенных под откос вражеских эшелонов. Право вырубить ее Стрелков, Кравченко и Охотников, не сговариваясь, предоставили Миклашевскому. В тот день он чувствовал себя именинником и рвался в новый бой – в Смоленск. Но это уже зависело от результатов разведки Дырмана и Немковича. Им же пришлось почти на неделю задержаться в Новых Батюках.

16 января они, получив на руки пропуска вместе со связником РДР Михеевым и его дочерью Галиной, загрузив сани картошкой и капустой, выехали в Смоленск. Дорога заняла немного времени и обошлась без нервотрепки. Проверка на постах заканчивалась одним и тем же – Михеев откупался от полицейских самогонкой и салом. В город они въехали перед обедом и сразу направились к городскому рынку.

Плотно укатанный снег задорно посвистывал под полозьями, и сани легко катились под горку. По сторонам мелькали развалины домов, почерневшие остовы сгоревших машин и бронетехники – следы прошедших ожесточенных боев. Ближе к рынку они были не столь заметны. Несмотря на поздний час, на стоянке было не протолкнуться. Наступила оттепель, и народ потянулся к рынку – единственному месту в городе, где еще теплилась жизнь и можно было узнать последние городские и фронтовые новости.

Храп лошадей и крики извозчиков, пытавшихся пробиться ближе к торговым рядам, заглушали галдеж воронья, слетевшегося на легкую поживу. Михеев не стал толкаться и остановил сани у ограды. Пока Галина искала свободный прилавок, они вместе с Дырманом и Немковичем перегрузили картошку с капустой на волокуши и перетащили к торговым рядам. Дальше их пути разошлись. Разведчики, прихватив с собой для конспирации по полмешка картошки и капусты, покрутились среди торговых рядов, для вида приценились к валенкам и направились к первой явочной квартире – Перлова. Там их ожидал тяжелый удар – на ее месте они нашли пожарище.

Последняя надежда оставалась на явочную квартиру Осадчего. Савелий Харлампиевич до войны работал мастером-закройщиком в швейной артели «Игла» и был хорошо известен городским модникам и модницам. Но мало кто знал, что в далеких 20-х годах он служил в особом отделе ВЧК Западного фронта и проявил себя как способный оперативник. Но, к сожалению, военная карьера у него не сложилась. В 1922 году по состоянию здоровья Осадчий уволился, возвратился в родной Смоленск и нашел себя в гражданской жизни. Война вновь вернула его в боевой строй. Он без колебаний принял предложение сотрудников НКВД использовать свою квартиру как явочную. Профессия портного служила хорошим прикрытием, даже во время оккупации Смоленска у него не переводились клиенты. В их числе были не только полицейские, но даже чины из гестапо, и никому из них не приходило в голову, что под самым носом действует конспиративная квартира советской разведки.

На подходе к ней Дырман и Немкович разделились. Дырман направился ко двору Осадчего, а Немкович остался на подстраховке. Впереди показались хорошо знакомые по описанию забор и калитка. Над калиткой, на столбах, покачивались на ветру выполненные из жести ножницы. Еще одним напоминанием, что в доме живет портной, являлся простенький портрет мастера, нарисованный на воротах. В нем угадывались черты самого Савелия Харлампиевича.

Дырман сбавил шаг, пробежался взглядом по аккуратной дорожке, прокопанной в сугробах, от калитки она веером расходилась к крыльцу дома, колодцу, сараю, и задержался на печной трубе. Над ней вился сиреневый дым, и в воздухе носился запах березы. Все это говорило Дырману – хозяева находятся дома и пусть трудная, но жизнь продолжается. Побывавший не один раз в самых сложных переделках, он не обманывался на этот счет, за кажущимся спокойствием могла таиться смертельная опасность, грозившая в любую секунду взорваться отрывистыми командами и лязгом затворов. Его опасения развеял условный сигнал о ее отсутствии – коромысло висело на своем месте – на южной стене сарая.

Страхуясь, Дырман подал знак Немковичу – приготовиться и шагнул к калитке, она была не заперта, поднялся на крыльцо и постучал в дверь. На окне дернулась занавеска, в нем мелькнуло женское лицо, прошла секунда, другая, и в сенцах раздались шаги. Дырман напрягся, правая рука сжала рукоять пистолета. Лязг засова ударил по напряженным нервам, и его тело сжалось, как пружина, готовая нанести удар по затаившемуся врагу. Дверь открылась, и перед ним предстал пожилой, но еще крепкий мужчина, прихрамывающий на правую ногу. От его вида: старомодных очков, местами потертой телогрейки, с левой стороны, словно еж, топорщившейся иголками, и брюк, обсыпанных мелом, на Дырмана повеяло уже позабытым домашним уютом. Поправив очки, Осадчий цепким взглядом, словно снимал с клиента мерку, прошелся по нему и остановился на правой руке. Дырман отпустил рукоять пистолета и поздоровался.

Осадчий в ответ кивнул и поинтересовался:

– Молодой человек, у вас ко мне заказ?

– Да, – подтвердил Дырман и, отчетливо проговаривая каждое слово, произнес первую часть пароля: – Я бы хотел заказать у вас брюки из коричневого драпа.

Осадчий изменился в лице и, прокашлявшись, назвал отзыв:

– Э-э, а из какого материала будем шить: моего или вашего?

– Вашего, – назвал последнюю часть пароля Дырман и, не в силах сдержать радость, воскликнул: – Слава богу, хоть вы на месте, Савелий Харлампиевич!

– Фу, – с облегчением выдохнул Осадчий и, отступив в сторону, пригласил: – Чего ж мы тут стоим, заходьте в дом, там и поговорим.

Оставив мешки с картошкой и капустой в сенцах, Дырман и присоединившийся к нему Немкович прошли вслед за Осадчим в горницу. Печь, мирно потрескивавшая березовыми поленьями, самовар на столе, тускло поблескивавший надраенными боками, выкройки из ткани, развешанные на спинках стульев, и сама хозяйка – Клавдия Ивановна, лучившаяся добротой и покоем, заставили Дырмана и Немковича на время забыть о войне и тех ужасах, что она несла. Они безоглядно погрузились в атмосферу тепла и уюта, которой их окружила семья Осадчих. Хозяева тоже оттаяли душой. Дырман и Немкович стали для них первыми за время оккупации посланцами из бесконечно далекого мирного прошлого. Они с жадным интересом слушали их рассказы о победе над фашистами под Москвой, успешном наступлении под Сталинградом, и в их глазах оживала надежда, что победа не за горами.