Текст книги "Становление спецслужб советского государства. 1917–1941 гг."

Сотрудничество Разведывательного отделения германского Генштаба с властью большевиков продолжалось и после образования ВЧК. Свидетельством тому служит следующий документ, направленный начальником Петроградского Разведывательного отделения ее председателю – Дзержинскому.

«(Весьма секретно.) 17 декабря 1917 года.

В комиссию по борьбе с контрреволюцией.

Разведочное отделение на запрос Комиссии по борьбе с контрреволюцией от 17 декабря имеет честь сообщить список наблюдателей за миссиями союзных России государств.

За Великобританским посольством – германские разведчики: Люце, Тельман, Поссель, Франц и Гизель; русские агенты: Овсяников, Глушенко и Балясин.

За Французским посольством – германские разведчики: Сильвестр, Бутц, Фольгаген; русские агенты: Балашов, Турин, Гаврилов, Садовников и Шило.

За посольством С. А.С. Штатов (Северо-Американские соединенные штаты) – германские разведчики: Штром, Бухгольц, Фаснахт, Турпер; русские агенты: Шпитцберген, Сокольницкий, Тарасов и Вавилов.

За Румынской миссией – германские разведчики: Суттпер, Байдер и Вольф; русские агенты: Куль, Никитин, Золотов и Архипов.

За Итальянским посольством – австрийские разведчики: Кульдер, фон Гезе, Гойн и Бурмейстер; русские агенты: Салов, Алексеевский, Кузмин.

Означенные агенты должны исполнять все поручения миссии по борьбе с контрреволюцией, саботажем, погромами и пр.

Начальник отделения: Агасфер».

В оппозиционной большевикам прессе не без оснований утверждалось о их тесных связях с врагом – немцами. Молва о том, что лидеры большевиков – «немецкие шпионы, привезенные в Россию в пломбированном вагоне», безусловно, попортила немало крови Ленину и его окружению. Но молва есть молва, на смену старым слухам приходят новые, а документы остаются. Поэтому, придя к власти, вожди большевиков и их германские «спонсоры» предприняли энергичные меры по уничтожению свидетельств своей тайной связи. Мастера из немецкой разведки и опытные конспираторы-большевики, наученные царской охранкой, знали, как прятать «концы в воду». Но, как известно, все тайное рано или поздно становится явным. Сохранились документальные подтверждения того, что связь с германской разведкой носила не только организационно-функциональный, а и финансовый характер.

Подтверждением тому является следующий документ:

«Протокол В(оенного) к(омиссариата). Д. № 323», подписанный со стороны Разведочного отделения германского Генштаба адъютантом «Генрихом» (лейтенант Гартвиг), а со стороны СНК – уполномоченными: Г. Залкиндом, вторая подпись неразборчива, Е. Поливановым, А. Иоффе.

Сей протокол составлен нами 2 ноября 1917 года в двух экземплярах в том, что нами с согласия Совета народных комиссаров из дел Контрразведочного отделения Петроградского округа и бывш(его) Департамента полиции по поручению представителей германского Генерального штаба в Петрограде изъяты:

1. Циркуляр германского Генерального штаба за № 421 от 9 июня 1914 года о немедленной мобилизации всех промышленных предприятий в Германии.

2. Циркуляр Генерального штаба Флота открытого моря за № 93 от 28 ноября 1914 года о засылке во враждебные страны специальных агентов для истребления боевых запасов и материалов.

Означенные циркуляры переданы под расписку в Разведочное отделение германского Штаба в Петрограде».

Германским агентом Генрихом также был получен и другой, не менее важный документ, касающийся финансирования РСДРП(б), который ранее, весной 1917 года удалось перехватить российской контрразведке Временного правительства Керенского.

16 ноября 1917 года Генрих, прибыв в Народный комиссариат по иностранным делам, имел на руках такой документ, что перед ним открылись двери самых высоких кабинетов. В нем предписывалось:

«Народный комиссариат по иностранным делам.

(Весьма секретно.)

Петроград, 16 ноября 1917 года.

Председателю Совета народных комиссаров:

Согласно постановлению, вынесенному совещанием народных комиссаров т. Ленина, Троцкого, Подвойского, Дыбенко и Володарского, нами исполнено следующее:

1. В архиве комис(сии) юстиции из дела об «измене» т. Ленина, Троцкого, Козловского, Коллонтай и других изъят приказ Германского императорского банка за № 7433 от 2 марта 1917 года об отпуске денег т. Ленину, Зиновьеву, Каменеву, Троцкому, Суменсон, Козловскому и другим за пропаганду мира в России.

2. Проверены все книги Хиа-Банка в Стокгольме, заключающие счета т. Ленина, Троцкого, Зиновьева и других, открытые по ордеру Германского императорского банка за № 2754. Книги эти переданы т. Мюллеру, командированному из Берлина.

Уполномоченные народного комиссара по иностранным делам Е. Поливанов, Г. Залкинд».

Еще одним подтверждением тесных связей вождей большевиков с германским Генштабом является судьба сотрудника ВЧК Я. Блюмкина. Короткая жизнь этого яркого, обладавшего многими талантами человека была похожа на захватывающий авантюрный роман. В ноябре 1917 года в Одессе в составе отряда революционных матросов Блюмкин участвовал в боях с частями украинской Центральной рады. В январе 1918 года там же, вместе с М. Винницким – известным бандитом Мишкой Япончиком, сформировал Добровольческий отряд, а в июне того же года, но уже в Москве возглавил отделение ВЧК, занимавшееся наблюдением за иностранными посольствами.

6 июля 1918 года в Москве средь бела дня Блюмкин и другой сотрудник ВЧК, левый эсер Н. Андреев совершили теракт в отношении германского посла графа В. Мирбаха. История этого преступления и скрытые механизмы, двигавшие убийцами, до настоящего времени остаются тайной за семью печатями. Последующий ход событий наводит на мысль: за ним могли стоять вожди большевиков, посчитавшие, что пришло время порвать с теми, кто финансировал их приход к власти.

Сразу же после убийства Мирбаха СНК выступил с правительственным сообщением:

«Сегодня, 6 июля, около 3 часов дня, двое (негодяев) агентов русско-англо-французского империализма проникли к германскому послу Мирбаху, подделав подпись т. Дзержинского под фальшивым удостоверением, и под прикрытием этого документа убили бомбой графа Мирбаха. Один из негодяев (Блюмкин. – Примеч. авт.), выполнивший это провокационное дело, давно уже и многократно связывавшееся в советской печати с заговором русских монархистов и контрреволюционеров, по имеющимся сведениям, левый эсер, член комиссии, изменнически перешедший от службы Советской власти к службе людям, желающим втянуть Россию в войну и этим самым обеспечить восстановление власти помещиков и капиталистов, либо подобно Скоропадскому, либо самарским и сибирским белогвардейцам.

Россия теперь, по вине негодяев левоэсерства, давших себя увлечь на путь Савинковых и компании, на волосок от войны…»

Казалось бы, судьба «негодяя»-эсера Блюмкина, спровоцировавшего Германию на разрыв отношений с большевистской Россией и продолжение войны, была предрешена. Однако он беспрепятственно скрылся на Украине, проник в оккупированный немцами Киев и занялся подготовкой теракта против гетмана П. Скоропадского и командующего германскими оккупационными войсками на Украине генерал-фельдмаршала Г. фон Эйхгорна.

В ноябре 1918 года в Германии вспыхнула революция. Она смела с исторических подмостков еще одну одиозную монархию и освободила большевиков от прежних обязательств. И не только их, а и тех, кто помогал им укрепиться у власти. «Негодяй» Блюмкин вновь «всплыл» и не где-нибудь, а в ВЧК и быстро поднялся по служебной лестнице. На следующий год он по заданию Дзержинского отправился в Иран, участвовал в свержении Кучук-хана и провозглашении Гилянской республики. Затем принимал деятельное участие в организации компартии Персии и вошел в состав ее ЦК.

Осенью 1923 года по личному поручению Дзержинского Блюмкин с особым заданием – добыть секреты знаменитой Шамбалы отправился в Тибет. Там на его след вышла британская спецслужба, но и в той ситуации он, проявив чудеса изобретательности, вышел сухим из воды. Так оказалось, что в составе отряда британцев Блюмкин преследовал самого себя и еще умудрился стащить у них секретные материалы и карты. На то время ему исполнилось всего 25 лет.

К концу 1921 года Красная армия наголову разбила войска Антанты, белогвардейцев, белоказаков и, как пелось в революционной песне тех лет: «…На Тихом океане свой закончила поход». Бывшие прапорщики, мичманы и есаулы: М. Тухачевский, В. Блюхер, С. Буденный, П. Дыбенко, В. Антонов-Овсеенко и другие, одержали верх в войне с царскими генералами, адмиралами и атаманами: Л. Корниловым, А. Колчаком, А. Калединым, А. Деникиным, П. Врангелем.

Советская власть, которой в октябре 1917 года многие пророки предрекали всего несколько дней, от силы месяц, не только устояла, а «всерьез и надолго» утвердилась на громадном пространстве от Одессы до Владивостока.

Линия фронта борьбы с контрреволюцией переместилась за границы Советского государства: в Польшу, Турцию, Югославию, Францию, Великобританию, Китай – туда, где осела русская эмиграция. Острая необходимость в проведении ВЧК «быстрой и беспощадной к эксплуататорским классам» репрессии отпала.

По предложению Ленина 28 декабря 1921 года девятый Всероссийский съезд Советов принял резолюцию. В ней делегаты отмечали:

«…героическую работу, выполненную органами Всероссийской чрезвычайной комиссии в самые острые моменты Гражданской войны, и громадные заслуги, оказанные ими делу укрепления и охраны завоеваний Октябрьской революции от внутренних и внешних покушений».

Делегаты признали необходимым, что «…ныне укрепление Советской власти вовне и внутри позволяет сузить деятельность Всероссийской чрезвычайной комиссии и ее органов, возложив борьбу с нарушением законов советских республик на судебные органы». Съезд поручил «Президиуму Всероссийского центрального исполнительного комитета в кратчайший срок пересмотреть положение о Всероссийской чрезвычайной комиссии и ее органах в направлении их реорганизации, сужения их компетенции и усиления начал революционной законности».

В развитие этого решения Политбюро ЦК РКП(б) 23 января 1922 года постановило:

«…1. Всероссийскую чрезвычайную комиссию по борьбе с контрреволюцией, спекуляцией и преступлениями по должности упразднить.

2. Все дела о преступлениях, направленных против советского строя или представляющих нарушения советских законов, разрешаются в судебном порядке революционным трибуналом или народными судами по принадлежности.

3. В составе НКВД создать Государственное политическое управление при НКВД, действующее на основании особого положения, под председательством народного комиссара внутдел и назначаемого СНК его заместителя» (ЧК были преобразованы в ГПУ на Украине и в Белоруссии; в республиках Закавказья чрезвычайные комиссии сохранялись до 1926 года. – Примеч. авт.).

В соответствии с этим решением ЦК РКП(б) характер деятельности ГПУ по своим новым задачам все более приближал его к классической спецслужбе. Теперь в его компетенцию входило:

«…а) специальная борьба со шпионажем, бандитизмом и подавление открытых контрреволюционных выступлений;

б) охрана железнодорожных и водных путей и следующих по ним грузов;

в) политическая охрана границ Республики, борьба с контрабандой…»

Имелись и другие причины, приведшие к упразднению ВЧК, которые не были связаны с ослаблением внешней и внутренней угрозы существованию советской власти. Одна из них была вызвана объективными обстоятельствами: убийство председателя Петроградской ЧК Урицкого, покушение на Ленина, мятеж левых эсеров, интервенция стран Антанты и начавшаяся Гражданская война вынудили вождей большевиков ответить на «белый» террор «красным» террором. В качестве меры «социальной защиты» они снова восстановили смертную казнь, ввели систему заложничества, а Комиссию по борьбе с контрреволюцией наделили правом внесудебной расправы. После изгнания интервентов и окончания активной фазы Гражданской войны эта, зачастую неоправданная жестокость в деятельности ВЧК, приводила в ужас обывателя и била по самой власти.

Кроме объективной существовала и субъективная причина того, что на смену ВЧК пришло ГПУ. Она была связана с низким профессионализмом сотрудников и присутствием в ее рядах авантюристов, карьеристов и просто врагов новой власти, особенно в низовом звене – уездных комиссиях. С первых дней существования ВЧК на Дзержинского, Ленина и других руководителей обрушился поток жалоб на ее сотрудников.

Так, 19 июля 1918 года управляющий делами СНК В. Бонч-Бруевич писал Ленину:

«Вы сказали мне напомнить Вам переговорить со Стучкой по поводу доклада о неурядицах, воровстве и прочем в Комиссии по борьбе с контрреволюцией, спекуляцией и саботажем».

17 августа 1918 года уже сам Ленин вынужден был реагировать на произвол начальника одной из уездных ЧК Вятской губернии (ныне Кировской области) и направил телеграмму в местный исполком:

«Котельнич(скому) исполкому.

Копия: Вятка, исполкому.

Получил жалобу Лубниной на то, что ее мужа, Лубнина, избил Никитин, председатель чрезвкомиссии, и что Лубнина напрасно держат в тюрьме. Предписываю затребовать тотчас объяснений от Никитина и телеграфировать мне, а также мнение Вятского губисполкома, нельзя ли освободить Лубнина, если он не контрреволюционер».

22 сентября 1918 года председатель Котельничского уездного исполкома направил на имя Ленина телеграмму, в которой доложил, что Лубнин освобожден.

Ранее, 17 августа Ленин вынужден был запрашивать руководителя Брянской ЧК И. Визнера о причинах ареста председателя Бежецкого исполкома Д. Тернавского. Тот был арестован как контрреволюционер, потому что так посчитал Визнер. 18 августа в ответной телеграмме он сообщил:

«Председатель исполкома Тернавский арестован мною как ответственное лицо за издание «Бежецких известий», которые считаю контрреволюционным органом. Сегодня закончится предварительное следствие, и Тернавский будет освобожден на поруки партийным товарищам».

Таких фактов в деятельности ВЧК было предостаточно. После окончания Гражданской войны эта репрессивная машина, набравшая полные обороты, требовала себе новых врагов и своими действиями начинала дискредитировать саму власть, и потому она вынуждена была принимать меры. Упразднив ВЧК и тем самым «стреножив» родившуюся в «революционной колыбели» и быстро вставшую на ноги спецслужбу, большевистские вожди, сузив сферу репрессии, расширили ее возможности в другой и весьма специфической области – негласного политического сыска. Они, познавшие на себе мощь сети осведомительского аппарата царской охранки и первоначально отказавшиеся от его использования в силу «аморальности», после четырех лет борьбы с внутренней контрреволюцией и иностранными разведками пришли к выводу, что более эффективного и надежного средства контроля за политическими противниками, чем агентура, еще не придумано. И потому, отбросив в сторону «моральные нормы», Политбюро ЦК РКП(б) нацелило ГПУ на широкое использование агентуры не только в оперативной деятельности, но и пошло гораздо дальше печально знаменитого охранного отделения, рассчитывая с ее помощью обеспечить тотальный контроль за обществом.

В частности, в затерявшемся среди других положений того январского постановления Политбюро ЦК РКП(б) подпункте «а», пункта 8 содержится ключ к будущему всесилию советской спецслужбы. В нем записано:

«…Центр деятельности ГПУ должен быть сосредоточен в постановке дела осведомления, внутренней информации и изучения всех контрреволюционных и антисоветских деяний во всех областях».

Этим партийным решением был положен конец дискуссии в среде чекистов о месте агентуры в оперативной работе. С тех пор она стала играть все более важную роль при проведении оперативных разработок как против внешних, так и внутренних противников власти. С течением времени мощнейшая агентурно-осведомительская сеть советской спецслужбы опутала не только основные государственные органы: армию, флот, наркоматы, а и самые глухие деревни, станицы и аулы. Даже малейший «антисоветский чих» на забытом Богом Медвежьем острове в Северном Ледовитом океане мог быть услышан на Лубянке. Все это было еще впереди, а пока преобразованная советская спецслужба направила острие своего меча против зарубежных белоэмигрантских центров и иностранных разведок.

После упразднения ВЧК председатель ГПУ Дзержинский предпринял энергичные организационные и кадровые меры по реформированию спецслужбы. Ряд уездных ЧК, где наиболее часто имели место произвол и злоупотребления властью со стороны сотрудников, был ликвидирован. Параллельно прошла партийная и профессиональная чистка, в результате которой из кадрового состава было уволено большинство бывших меньшевиков, правых и левых эсеров.

В связи с сокращением репрессивных функций центр тяжести в работе ГПУ все больше перемещался в сферу оперативно-розыскной деятельности. И здесь важным шагом в развитии советской спецслужбы стало создание в мае 1922 года Контрразведывательного отдела. Это было объективно обусловленное решение. Контрреволюция и правительства стран Антанты, потерпев военное поражение в борьбе с большевиками, не смирились с наличием государства рабочих и крестьян. Уже само его существование провоцировало революции в их собственных странах. Поэтому они вынуждены были изменить тактику своих действий, рассчитывая подорвать молодую советскую власть изнутри путем экономической блокады и инспирирования восстаний на почве разрухи и голода. Главная роль в реализации этих планов отводилась иностранным спецслужбам и зарубежным антисоветским организациям, находившимся под их полным контролем.

В руководстве ГПУ своевременно уловили изменения в стратегии и тактике действий противника. 8 мая 1922 года состоялось заседание Коллегии. По его результатам было принято решение: для борьбы со шпионажем, с белогвардейской контрреволюцией и заговорами, контрабандой и незаконным переходом границ сосредоточить эту работу в самостоятельном отделе и наименовать его Контрразведывательным отделом Секроперупра (Секретно-оперативного управления. – Примеч. авт.) ГПУ.

Руководителем КРО назначили опытного чекиста, имевшего большой опыт революционной борьбы и контрразведывательной работы, А. Артузова (Фраучи. – Примеч. авт.). Родился он в 1891 году в деревне Устиново Кашинского уезда Тверской губернии, в семье итальянца, эмигрировавшего в Россию из Швейцарии. Отец его, кустарь-сыровар, сумел дать сыну хорошее образование. Получив общие знания в классической гимназии, Артур в 1909 году поступил и в 1917 году с отличием окончил Санкт-Петербургский политехнический институт. К тому периоду относится и начало его участия в деятельности партии большевиков. Революционные взгляды Артузова формировались под влиянием таких опытных наставников, ставших впоследствии видными деятелями РСДРП, как М. Кедров и И. Подвойский (оба были женаты на сестрах его матери).

Недолго поработав в качестве инженера-проектировщика в Металлическом бюро Грум-Гржимайло, с началом революции он активно включился в работу партии большевиков. С декабря 1917 года и по март 1918 года исполнял обязанности секретаря ревизионной комиссии Наркомата по военным делам. С началом интервенции стран Антанты добровольно ушел воевать на Северный фронт. Будучи начальником партизанского отряда, он с минимальными потерями провел ряд успешных разведывательных и диверсионных операций в тылу британского экспедиционного корпуса. Этим, а также обстоятельностью, творческим и неординарным подходом к постановке «разведывательного дела» молодой контрразведчик привлек к себе внимание старших начальников, и очередное назначение не заставило себя долго ждать. В сентябре 1918 года его выдвинули на новый участок работы – поручили руководить военно-осведомительским бюро. Спустя два месяца он уже возглавлял «активную часть» отдела военного контроля (ВК) всего Северного фронта, в задачу которого входило проведение в тылу противника разведки и осуществление диверсий.

С образованием в декабре 1918 года в частях Красной армии Особых отделов (ОО) ВЧК, взявших на себя функции ВК, оперативно-боевой опыт Артузова был востребован. В январе 1919 года он в качестве особоуполномоченного Особого отдела ВЧК получил назначение на Западный фронт. Там наиболее ярко раскрылись его незаурядные способности разведчика-контрразведчика и мастера нестандартных оперативных комбинаций.

Честное слово чекиста

В 1920 году обстановка на Западном фронте складывалась не в пользу Красной армии. Она вела тяжелейшие бои с белополяками на территории Белоруссии и Украины. В ее тылу действовала широко разветвленная нелегальная разведывательная сеть польских спецслужб «Польская организация войсковая» (ПОВ-подпольная военная организация, созданная в годы Первой мировой войны в целях борьбы за освобождение польских территорий из-под владычества Российской империи. – Примеч. авт.), направляемая 2‐м отделом Генштаба (военная разведка). Ее щупальца дотянулись до Москвы и Петрограда.

Оперативная информация о деятельности польской разведки поступила в Особый отдел ВЧК весной 1920 года после задержания и допросов нескольких агентов. Из их показаний следовало, что в Москве и Петрограде в течение последних месяцев успешно действовали две резидентуры. В столице ее возглавлял некий поручик Игнатий Добржинский, более известный среди агентов под псевдонимом Сверщ (Сверчок). Судя по той отрывочной информации, которой располагали контрразведчики, ему удалось создать серьезные разведывательные позиции среди сотрудников ряда советских государственных учреждений и наладить получение важной военно-политической информации.

В условиях войны с Польшей для Особого отдела ВЧК на тот период более ответственной задачи, чем найти и обезвредить вражеского резидента и его агентов, не существовало. На поимку неуловимого Сверчка были брошены значительные силы. Первыми на его след вышли особисты Западного фронта. В Орше в их поле зрения попала курьер московской резидентуры Мария Пиотух. Но Артузов не стал спешить с арестом, и за ней установили наружное наблюдение. Вскоре она вывела контрразведчиков на конспиративные квартиры польской разведки в Москве и ряд ее агентов. Теперь особистам оставалось только запастись терпением и ждать, когда в квартире-ловушке «затрещит Сверчок».

Наконец неуловимый резидент засветился в одном из адресов. Несколько суток засада терпеливо дожидалась его появления, а он будто почувствовал грозившую опасность и затаился. Всю ночь особисты провели в ожидании, а неуловимый Сверчок так и не «затрещал». Наступило утро. Под лучами яркого летнего солнца быстро рассеялся туман, а вместе с ним растаяла и надежда на то, что резидент появится в адресе.

За окнами конспиративной квартиры неспешно текла жизнь московского дворика. Изредка ее нарушал задорный крик: «Точу ножи, топоры и ножницы!» Уже который день как точильщик облюбовал проходную арку и, прячась в ее тени от жгучего солнца, лениво лузгал семечки. В очередной раз его зычный голос заставил хозяек вспомнить про ножи и ножницы. На этот раз он то ли забыл, то ли разомлев от жары, не упомянул про топоры.

Это был сигнал. Контрразведчики проверили оружие и подтолкнули в прихожую бледного словно мел хозяина конспиративной квартиры. Тот на негнущихся ногах доплелся до двери и в изнеможении прислонился к стене. Прошла минута, другая, и звенящую от напряжения тишину в прихожей нарушил условный стук. Хозяин квартиры непослушными руками повернул ключ и открыл дверь.

На пороге стоял он – резидент Сверчок. Настороженным взглядом Добржинский пробежался по коридору. Холод рукояти нагана придал ему уверенности. Он шагнул в прихожую. За спиной предательски лязгнул замок. Лампочка в конце коридора печально подмигнула и затем погасла.

В следующее мгновение полумрак рассекла бледная полоска света и упала на лицо хозяина. Оно напоминало маску. Мелкая дрожь губ хозяина сказала Добржинскому все. Отшвырнув предателя на дверь гостиной, он выхватил из кармана наган и ринулся вперед. Звон разбитого оконного стекла и треск досок – это было последнее, что услышали контрразведчики. След польского резидента, казалось бы, навсегда затерялся в огромной Москве.

Но далеко уйти ему не удалось. Сработали ловушки, поставленные на других явочных квартирах.

Ксендз Гриневский, оказавшись перед выбором: служить Господу на небесах либо чекистам на грешной земле, выбрал последних.

25 июня 1920 года на его квартире угодил в засаду другой агент польской резидентуры – служащий броневых частей Московского военного округа некий Гржимайло. Ему тоже, как и Добржинскому, удалось вырваться из засады. Во время погони и завязавшейся перестрелки он был убит неподалеку от Никитских ворот Кремля. При нем обнаружили любопытный документ, из которого следовало, что он являлся членом «Московского охотничьего общества». Чекистов заинтересовало больше другое: в записях Гржимайло в числе «охотников» числился и Добржинский. Новая ниточка в поиске, в конце концов, привела их к польскому резиденту. На этот раз ему не удалось убежать. Его взяли без единого выстрела.

Но праздновать успех Артузову с подчиненными так и не пришлось. Идейный противник советской власти и «военная косточка», свято чтивший кодекс офицерской чести, он категорически отказывался давать показания. Интенсивные допросы и угрозы смертью не дали результатов. Но в контрразведке, так же, как в разведке, главное, поединок умов. И в нем Артузов оказался более искусным, чем Добржинский. Он изменил тактику допросов. Теперь они походили скорее на спор двух идейных противников. Артузов настойчиво искал путь не только к уму, но и к сердцу польского резидента.

Добржинский пока молчал, а большинство его агентов все еще оставалось на свободе и продолжало действовать. Спустя много лет, 22 марта 1937 года Артузов так вспоминал о том поединке с Добржинским:

«…Дело Сосновского (эту фамилию Добржинский взял себе после перехода на службу в ОО ВЧК. – Примеч. авт.) было не маленькое дело ВЧК. За него я получил орден. Я знаю, что Дзержинский советовался с Лениным по этому делу…

В 1920 году во время войны я поймал Сосновского, который был главным резидентом польского штаба на советской территории. Во что бы то ни стало я должен был добиться его показаний и выдачи его большой сети польских офицеров и прочих шпионов.

При арестах эти молодые польские патриоты отстреливались и не сдавались живыми (так был убит один помощник Сосновского. Его мы выследили еще до поимки Сосновского).

Сосновский был первый, кого т. Карин при аресте неожиданно схватил за руку и не дал ему возможности стрелять. От показаний Сосновского зависела судьба военной польской разведки во время войны 1920 года.

И я добился показаний. Причем помогли не угрозы (они не действовали), а сила аргументов Ленинской партии.

Дзержинский разрешил обещать Сосновскому:

«…Не стрелять идейных пилсудчиков из его людей, а выпустить в Польшу под честное слово – не заниматься больше шпионажем против нас».

На этом условии Сосновский дал свои показания. Мы сыграли на его революционном романтизме и сняли польскую сеть. Обещание было приказано выполнить. Несколько польских офицеров было выпущено после политической обработки…»

Для них, революционных романтиков, к каковым, вне всякого сомнения, относились и Артузов с Дзержинским, «честное слово» имело свою и весьма высокую цену. Дав его Добржинскому, Артур Христианович рассчитывал этим не только нейтрализовать польскую разведывательную сеть, он смотрел гораздо дальше. В лице польского резидента Артузов увидел не только профессионала с незаурядными способностями, а и глубоко порядочного человека. Такой, став союзником советской власти, мог принести значительную пользу в решении не только тактических, а и стратегических задач. При достижении этой цели Артузов выбрал, пожалуй, единственно правильный путь. Противника, которого нельзя ни купить, ни запугать, можно сделать своим союзником лишь силой убеждения и личного обаяния.

Ради этого Артузов не жалел ни времени, ни сил. Дело сдвинулось с мертвой точки, когда он подключил к допросам-беседам с Добржинским видного деятеля ЦК компартии Польши Ю. Мархалевского. Авторитет бывшего узника царских тюрем и блестящие полемические способности Юлиана произвели сильное впечатление на Игнатия. Под воздействием бесед с Мархалевским он стал менять свои взгляды на то, что происходило в России и в Польше.

Позже Добржинский так вспоминал об этом:

«…Больше допросов не было, меня начали воспитывать, повезли в Кремль к Мархалевскому. В Кремль меня повез на машине один Артузов… Мархалевский произвел на меня сильное впечатление. Говорили о Польше, о Пилсудском. Я в тот момент считал его коммунистом без пяти минут. Мархалевский разъяснил мне, что это не так».

Беседы Артузова и Мархалевского с Добржинским продолжались и вскоре дали результат. Постепенно во взглядах польского резидента стали происходить изменения в оценке того, что раньше совершал он сам и его агенты. Настал момент истины: Артур Христианович посчитал, что пришло время для главной беседы. Опираясь на порядочность Игнатия и неприятие им тактики и методов действий польских диверсионных отрядов, жертвой которых в большинстве случаев становилось мирное население, он предложил:

«Под честное слово не подвергать репрессиям тех агентов, кто выполнял задания из идейных соображений, и отдать под суд только тех, кто сотрудничал за деньги, в ответ на его признательные показания».

Добржинский, считавший свою участь предрешенной, вряд ли ожидал такого поворота в деле. Сам далеко не новичок в разведке, имевший на личном счету десятки вербовок агентов, он находился в сомнениях, а когда «честное слово» Артузова подтвердил Дзержинский, что:

«После проведения следствия и установления полной картины деятельности резидентуры все агенты, являющиеся польскими гражданами, будут высланы за пределы РСФСР», – и тогда Добржинский заговорил.

Свое слово Дзержинский с Артузовым сдержали. Именно это предопределило отношение Игнатия к советской спецслужбе и его будущую судьбу. Из ее противника он стал союзником. Первое задание, которое ему предстояло выполнить, было связано с ликвидацией второй польской резидентуры, действовавшей в Петрограде. Ее резидент Виктор Стацкевич, работавший на центральной военной радиостанции и использовавший ее для связи со 2‐м отделом польского Генштаба, насколько знал Добржинский, тяготился сотрудничеством с «двуйкой» и сочувствовал большевикам. Перед чекистами открылась еще одна уникальная возможность взять под свой оперативный контроль и эту агентурную сеть.