Текст книги "Путешествия на Новую Гвинею (Дневники путешествий 1874—1887). Том 2"

Окончив осмотр большой хижины, я пошел взглянуть на деревню. Шесть или семь хижин стояли между кокосовыми пальмами и несколькими банановыми деревьями. Хижины были невелики, четырехугольны, не стояли на сваях, и крыша их по сторонам доходила почти до земли. Передний и задний фасады были сделаны из стеблей листьев саговой пальмы, а листья этой пальмы, перемешанные с листьями кокосовой, служили для крыши. Спереди крыша немного выступала, и под ее навесом находились у дверей высокие нары. Внутри царствовал полумрак. Несмотря на яркий солнечный свет утра, я с трудом мог разглядеть, что нары (две или три) внутри хижины были отделены перегородками из саговых листьев, так что хижина представлялась разделенною на несколько каморок. Общего пола не было, и очаг помещался между нарами на земле. Хижины, как и их жители, которых тело было обезображено, кроме elephantiasis, также разными нарывами и ранами, были грязны и непривлекательны. Хотя почти все женщины были или казались беременными, детей, за исключением двух или трех грудных, не было.

Между утварью, состоявшей из нескольких деревянных блюд и чаш, выскобленных из скорлуп кокосовых орехов, калебас для хранения извести, необходимой при жевании пинанга, я заметил воткнутые в отверстие последних узкие ложки с весьма красивыми резными плоскими и широкими ручками. Резьба была a jour и представляла интересные образцы папуасского искусства и вкуса. Интересуясь этими первыми ступенями развития искусства и собирая при случае образчики его, я поспешил приобрести несколько экземпляров этих ложек. Сравнивая их орнаменты между собою, я нашел их весьма сходными по характеру, хотя каждый экземпляр был не копией, а самостоятельным вариантом основного рисунка. Я заметил также, что рисунок был одинаков с орнаментом татуировки рук и ляжек женщин, хотя и сложнее. Резьба была, по-видимому, сделана с помощью железного орудия, и Бокчо подтвердил, что она сделана ножом.

Был уже полдень, и становилось очень жарко, почему мне не удалось взглянуть на плантацию, которая находилась на соседнем низком острове. Кроме таро, саговая пальма которая, кажется, растет здесь в изобилии, главным образом, доставляет туземцам пищу.

Вернувшись на шхуну, я узнал, что тредор, который оставался здесь, избрал место для своей хижины на развалинах прошлогодней хижины шкипера; постройка шла успешно, и шхуна была готова сняться уже завтра к вечеру. Я, со своей стороны, решил не задерживать отплытия и, не теряя времени, отправиться на поиски другой деревни, которая должна была находиться где-то на главном острове архипелага – Луб. Проезжая вдоль его западного берега, я заметил здесь на склоне холма, на значительной высоте, группу кокосовых пальм. Нет сомнения, что они могли попасть туда единственно при помощи человека и остались как памятник прежнего селения.

После приблизительно часового плавания, направляясь к северу, я заметил на низком месте между двумя холмами, среди кокосовых пальм и низкого кустарника, несколько крыш и направился к берегу. Была низкая вода, и в этом месте большой коралловый риф мешал причалить у деревни. Чтобы попасть на берег, надо было перескакивать с одного камня на другой и во многих местах, где каналы между коралловыми рифами были слишком широки, входить по колено в воду. Имея несколько ранок на ногах, не заживавших со времени стоянки в Пелау, я не хотел раздражать их ванной морской воды; перебраться же на берег на спинах туземцев, при значительном расстоянии от берега, было во многих отношениях неудобно, в особенности имея одного гребца (моего слугу, туземца Пелау) и множество мелких вещей в шлюпке, которые мне могли понадобиться на берегу. Поручить переноску этих вещей туземцам было также рискованно, так как я уже был предупрежден прежде здесь жившим европейским тредором, что туземцы здесь весьма склонны к воровству.

Видя, что я не выхожу из шлюпки, вся толпа мужчин, собравшаяся на берегу, направилась к шлюпке, и скоро объекты наблюдения обступили меня в значительном числе. Я сперва попробовал поочередно мерить их головы и рассматривать их зубы, показывая на куски табаку, до которого они очень падки. Однако же процедура измерения, казалось, их очень озадачивала, и они, приняв серьезный вид, сжимая и закусывая губы, далеко не все решались подчиниться ей. Я, как бы не замечая этого настроения духа, продолжал мерить и записывать или, раздвигая одной рукой более послушным губы, чертить эскизы зубов. Мне удалось сделать при этом важное приобретение; видя, что я измеряю и рисую у некоторых большие зубы, один из туземцев вынул из мешка, висевшего у него на левом плече и содержавшего разные мелочи[92]92
  Не лишено значения и характеристично, что даже в мелочах туземцы Тауи и Агомес показывают сходство с папуасами Новой Гвинеи, так, напр., этот мешок, который на берегу Маклая называется «гун», или «тельгун», имеет одинаковое назначение и носится всеми одинаковым образом; другой, весьма небольшой – «ямби» (на берегу Маклая), висит на шее. Подобных согласований я заметил много в их украшениях, костюме и образе жизни.


[Закрыть], тщательно завернутые два кусочка большого зуба и показал их, но не давал мне в руки. Я сейчас же вылил из своей фляги холодный чай – питье, которое я обыкновенно беру с собою при экскурсиях, и в свою очередь показал ее туземцу, который сейчас же передал мне куски зуба, вероятно, своего родственника, так как собственные его зубы не были гипертрофированы. Я был очень обрадован этим приобретением, которое даст мне возможность гистологически познакомиться с аномалией зубов[93]93
  Но так как это исследование для меня лично может остаться еще долго одним желанием, то я решил послать эти обломки зуба при моем письме об этом предмете проф. Вирхову.


[Закрыть]. Мое удовольствие отразилось даже на туземцах; вообще дикие часто бывают хорошими наблюдателями и очень удачно приноравливаются к расположению духа белых, с которыми имеют дело; они стали болтать и смеяться. И здесь, как на о-вах Тауи, мне случилось заметить довольно курьезное обыкновение, которого настоящее значение осталось, однако, неясным. Когда я говорил или приказывал, обращаясь к своему слуге, один из туземцев подхватывал одно из моих слов (чаще последнее) и, как только я кончал свою фразу, повторял его, подражая даже интонации моего голоса, обыкновенно очень хорошо выговаривая. При этом он поглядывал на меня, как бы желая сказать: «вишь какой я хитрый, умею говорить по-твоему». Не было и тени того, чтобы туземцы имели намерение передразнивать меня.

Между обступившими шлюпку туземцами был один юноша, который внешностью резко отличался от прочих. У него были вьющиеся, но не курчавые волосы, как у папуасов, и цвет его кожи был немного светлее кожи туземцев Агомес. Его невозможно было смешать с меланезийским населением архипелага.

Зная, что европейские шкиперы и тредоры уже много лет привозят сюда туземцев Микронезии для ловли и приготовления трепанга, я спросил, указывая на этого человека: «Вуап?» «Яп?» «Пелау?» Меня сейчас же поняли и отвечали: «Ниниго! Ниниго!» Затем последовала пантомима метания копий, которую дополнил житель Агомеса, стоявший рядом с туземцем Ниниго, схватив последнего за обе руки. Было ясно, что это был военнопленный, взятый во время одной из экспедиций туземцев Ниниго, о которых я уже слышал утром от Бокчо. Осматривая в бинокль деревню, которой имя я не мог узнать, потому что туземцы не поняли моих вопросов, я заметил, что почти все хижины были вновь выстроены, и стволы многих деревьев и кокосовых пальм были опалены. Несомненно, это были следы пожара. Я припомнил при этом слышанный на о-вах Яп и Пелау рассказ о подвигах, совершенных белыми на о-вах Агомес и, вернувшись вечером на шхуну, убедился из рассказов Бокчо и одного из тредоров, знавшего дело, что именно эта деревня была сценой происшествия[94]94
  Вот содержание этого эпизода, который передаю, компилируя его из рассказов многих европейцев, которые были даже отчасти причастны к делу или слышали о нем от действовавших лиц. Несколько лет тому назад (1872 или 1873 г.) пришла сюда для ловли трепанга с туземцами о. Яп шхуна «Орел» под американским флагом. Чтобы иметь свежую провизию, шкипер Бурдет, или Бёрд (рассказчики различно называли его), посылал несколько раз своих людей на берег за кокосовыми орехами, а главное – за таро на плантации туземцев, у которых он и не думал спрашивать на то позволения. Когда же последние явились к нему с претензиями и, требуя небольшое вознаграждение за уже взятое, предлагали сами привозить ему таро и кокосы, шкипер рассердился и отвечал им, что он и не думает платить за забранное и впредь, когда ему понадобится, будет посылать своих людей; при этом прибавил, что завтра же он отправится на берег и посмотрит, кто запретит ему брать, что ему вздумается.
  На другое утро шкипер действительно приказал двадцати туземцам Япа вооружиться копьями и отправился с ними на берег. Не прошло и часа, как никого из всей партии не осталось в живых; видя это, штурман, родом голландец, счел за более безопасное перепилить якорную цепь и, поставив паруса, выйти в море. Штурман не обладал сведениями, необходимыми для мореплавания, однако же счастливо довел шхуну до о. Яп, но здесь нечаянно или, как говорят другие, умышленно, разбил ее о коралловый риф в одном из проходов к острову. Этот человек и теперь живет на о. Вуап, где известен как горький пьяница и ловкий тредор.
  Случай со шкипером «Орла» окольными путями дошел до сведения прессы в европейских колониях, причем, как водится, без прикрас и выдумок дело не обошлось. К истории убийства шкипера приплели обстоятельство, что не все были убиты туземцами и что некоторые из участников экспедиции, между которыми находилась белая женщина или белый ребенок, остаются в плену у черных и т. п. Австралийское правительство сочло долгом послать в архипелаг Агомес канонерскую лодку с приказом разузнать дело и освободить несчастных пленников. Когда канонерская лодка пришла в Агомес, на группе жил европейский тредор Том Шоу (о котором будет речь ниже); он разъяснил командиру канонерской лодки вышеприведенный случай и убедил его, что никакой женщины или ребенка в плену у туземцев нет. Сообразно со своею инструкцией командир потребовал тогда от туземцев выдачи убийцы шкипера Бёрда и назначил срок исполнения своего требования, грозя в противном случае сжечь деревню.
  Туземцы, перепуганные приходом военного судна, не имея почти никакого правительства, не привыкшие к такой процедуре, не явились в назначенный день с требуемым соплеменником, а попрятались по островам в лесу. Обождав немного и видя, что никто не является, командир лодки счел своею обязанностью внушить туземцам страх к приказаниям представителей ее королевского британского величества и исполнил свою угрозу.
  Он послал десант на берег, к которому присоединилась часть экипажа находившейся в то время в архипелаге германской шхуны или брига. Соединенные австралийско$германские силы, войдя в покинутую деревню, зажгли хижины и не нашли другого дела, как забрать с собою всех свиней, которых могли поймать в деревне. Через несколько дней командиру удалось захватить убийцу шкипера, местопребывание которого в лесу было выдано одним из его соплеменников. Об участи этого последнего, который был увезен канонерской лодкой, один из рассказчиков уверял, что, чтобы не возиться далее с этим делом, ему была дана нарочно возможность сбежать у о-ва Амакака (герцога Йоркского – на картах), мимо которого проходила на возвратном пути канонерская лодка.
  Прибавлять размышления о поведении шкипера Бёрда считаю лишним, но замечу, что подобное непризнание права туземцев на их собственность и работу – случаи ежедневные на о-вах Тихого океана и что даже в этом провиняются не единственно полуграмотные или малообразованные шкиперы разных мелких судов, а даже командиры военных судов. Мне был передан достоверный факт (к сожалению, без передачи имен), что испанское военное судно на пути в Манилу зашло на группу Улеай и, желая запастись дровами для топки машины, вырубили значительное число хлебных деревьев, несмотря на то, что на острове другой растительности было немало. Командир не принял в соображение, что лишает тем туземцев большей части их пропитания, которое на о-вах Тихого океана не слишком обильно.
  На другой случай я наткнулся в архипелаге Пелау, где в Короре Айбадул жалобным тоном рассказал мне, что недавно (кажется, даже в 1876 г.) немецкое военное судно послало партию матросов на берег, которые перестреляли для доставления свежей провизии экипажу всех коров (за исключением одной), которые были много лет тому назад привезены в подарок туземцам Корора (как мне говорил Айбадул) за помощь, оказанную капитану Вильсону. Айбадул жалостливо добавил: «Mаn of war take no pay» (Я предполагаю, что в последнем случае вышло какое$нибудь недоразумение, не считая возможным, чтобы военное судно в деле нескольких долларов нарушило бы так явно права собственности).


[Закрыть].

Собиралась гроза и становилось поздно, почему, посмотрев еще на физиономию юноши с Ниниго и сравнив ее с лицами окружающих его, я отправился в обратный путь. Но дождя не избежал и, промокнув, прибыл на шхуну.

Замечу, что при обеих встречах с туземцами Агомес я не мог убедиться, что есть между ними начальник, который бы пользовался общим послушанием и почетом; хотя тредор, который прежде здесь жил, называл мне одного человека, прибавляя, что это «king», но я думаю, как уже заметил, говоря об о. Тауи, что этот человек de jure не имеет права на этот титул ни по выбору, ни по наследству, а пользуется de facto большим влиянием и властью над своими соплеменниками благодаря своим качествам и энергии.

12 июня. Заметив уже накануне, что на шхуне и около строящейся хижины толпится почти все население архипелага, по крайней мере, почти все мужчины, я предпочел остаться на весь день на шхуне, тем более что из ответов туземцев я не мог убедиться в существовании третьей деревни. Кажется, она теперь покинута, потому что большая часть ее населения вымерла.

Наблюдая туземцев, я имел случай констатировать и здесь, как на о. Тауи, одну характеристичную особенность, о которой буду говорить ниже; также смерил несколько голов и сделал несколько эскизов. Туземцы здесь, как я уже заметил, почти не носят украшений и весьма мало заботятся о своей внешности, что особенно заметно, если посмотреть на состояние волос головы и бороды; волосы принимают такой вид, что поверхностный наблюдатель не задумался бы объяснить его местною особенностью. Известно, что волосы папуасов, достигнув известной длины, собираются в мелкие компактные локоны, которые при дальнейшем росте и при малом уходе за ними – при редком расчесывании – принимают вид длинных свертиков, окружающих голову, вроде толстой бахромы. Можно было бы написать целый том текста, трактующий о росте волос у папуасов, и издать целый атлас рисунков, наглядно представляющий все видоизменения, которым волосы подвергаются; будучи предоставлены сами себе или подвергнуты разным искусственным манипуляциям. Эти последние, оставаясь часто неизвестными путешественнику, составляют отчасти причину разноголосицы у авторов, писавших о волосах папуасов, меланезийцев, негритосов и готтентотов. Туземцы Агомес мало ухаживают за волосами, не расчесывают их достаточно часто, хотя классический папуасский гребень обыкновенно и торчит спереди или сбоку в их волосах; не разбирают также и отдельные локоны, так что вышеупомянутая бахрома скатывается в очень неравные свертки, между которыми некоторые, достигая значительной длины, висят неравномерно вокруг головы и у подбородка. На спиральных локонах нанизаны щеткообразно или болтаются только на концах их скатанные комки черной массы, состоящей из черной земли[95]95
  Черная земля «куму», употребляемая на берегу Маклая как для этой же цели, так и для окрашивания кожи, состоит из пиролюзита с примесью незначительного количества окиси железа. Эвервейн в Батавии был настолько любезен, что сделал для меня химический анализ привезенного образчика «куму».


[Закрыть] с примесью кокосового масла; таким тестом папуасы часто смазывают свои волосы. Нередко три четверти всей куафюры состоят из веществ, посторонних волосам, так как туземцы не жалеют черной земли для украшения их; иногда вся бахрома превращена в массивные привески, часто в палец толщины, состоящие из черной земли, выпавших волос и разных предметов, случайно запутавшихся или прицепившихся к волосам. Так как черная масса ссыхается, то эти привески часто бывают поломаны, и собственно волосы в них играют ту же роль, как тонкий фитиль, сдерживающий куски свечи, сломанной во многих местах. Я сожалею, что не могу приложить к этому описанию эскиз одного такого субъекта, который дополнил бы значительно эти строки. Одному из туземцев я обрезал два экземпляра такой бахромы: один, который болтался у него за ухом, другой, который образовался из волос бороды[96]96
  Первый экземпляр имел длину 47 см и весил 12 г, второй имел длину 22 см и весил 5 г.


[Закрыть]. Этот человек, казалось, остался доволен, что я освободил его от двух лишних прибавок к его особе и, несмотря на общее здесь попрошайничество при каждом удобном случае, не спросил у меня ничего за эти две пробы, взятые для моей антропологической коллекции. Я думаю, что во многих случаях неимение удобных средств для бритья или обрезывания волос[97]97
  Сакаи Малайского п-ова, как я сам видел, обжигают длинные концы своих волос горящею головешкой, рискуя спалить при этом всю свою куафюру. Островитяне Пелау, в деревнях, где ножницы еще не вошли в употребление, еще и теперь, как в прежнее время, избавляются от слишком богатой растительности около Symphylis pubis, также обжигая волосы.


[Закрыть] влияет значительно на форму и обычай ношения их; так, напр., часто встречающиеся здесь длинные бороды и неношение их на о. Тауи можно всего проще объяснить отсутствием здесь такого подходящего материала для туземных бритв, каков обсидиан на последнем острове.

Толпа различным образом окрашенных, носящих множество разных украшений папуасов или красиво и обильно татуированных полинезийцев производит впечатление, подобное тому, как пестрая толпа разодетых европейцев[98]98
  Одно из различий то, что между папуасами разукрашены более мужчины, у европейцев же, наоборот, – женщины.


[Закрыть], впечатление довольства и обилия, между тем как растрепанные, грязные, не имеющие никаких украшений туземцы группы Агомес представляют вид нищеты, точно так же как нищенская одежда и лохмотья в Европе[99]99
  На Новой Гвинее (на берегу Маклая) молодежь, особенно в многолюдных деревнях, конкурирует между собою и каждый день, после непродолжительной своей работы, наряжается; надевает множество украшений, окрашивает волосы и тело красною землей. Я не раз наблюдал, как быстро деревня принимает праздничный вид.


[Закрыть].

Доказательством того, что туземцам здесь не особенно хорошо живется, служит то, что они не прочь при случае покинуть архипелаг даже на европейских судах, с которыми туземцы Агомес уже давно привыкли иметь дело. Так как по случаю дурного обращения шкипера шхуны с людьми мы постепенно лишились четырех матросов (из пяти), из которых последний, очень деятельный и толковый малаец, сбежал на о. Тауи, то шкиперу было весьма важно пополнить комплект рабочих рук даже такими малосведущими моряками, каковы туземцы Агомес, попадающие в первый раз на европейское судно и не знающие английского языка. При помощи обещаний шкипер нашел двух охотников, которым Бокчо, вероятно, не сообщил того, что ему самому пришлось вытерпеть на шхуне, и которые через несколько дней заметят, что если им худо было жить у себя, то, попав на шхуну, попали из огня в полымя.

Мы снялись с якоря к вечеру и направились к группе Ниниго.

Группа Ниниго

(13–17 июня)

13 июня. К рассвету открылся небольшой низкий остров [одно слово неразборчиво] милях в 30 от группы Агомес. Ветер был весьма слаб, так что мы еле подвигались вдоль северо-восточной стороны группы. Проходя медленно мимо множества маленьких низких островов, которых в продолжение дня я насчитал 58 (это число только приблизительное, так как при низкости и однообразности островов я весьма легко мог ошибиться), на одном только заметил кокосовую пальму, на других (на северной стороне группы) их не было. И также, несмотря на внимательный осмотр при помощи хорошего бинокля, я не мог рассмотреть ни одного селения, ни одной хижины, хотя вдали между островами мы заметили несколько парусов, которые все направлялись на противоположную сторону лагуны. Очевидно, что туземцы, при виде приближения шхуны, искали безопасности в бегстве. (Несколько лет тому назад шкипер одной американской шхуны увез насильно трех туземцев, забрав их вместе с их пирогою. Четырех женщин, также вывезенных немецким шкипером несколько лет тому назад и оставленных в архипелаге Пелау, я видел в Короре. Одним словом, похищение жителей группы европейскими судами – дело часто повторявшееся и повторяющееся.)

Зная, что Бугенвилю не удалось достать дна, которое, по его словам, между коралловыми рифами опускается в чрезмерную глубину, я думал, что нам придется искать якорную стоянку, и удивился, когда к 3 часам, подойдя к северной оконечности группы, без дальнейших поисков мы стали на якорь на 10 саж. глубины. При нашем приближении две пироги отплыли от обращенной к лагуне стороны ближайшего островка. В одном месте у оконечности острова виднеется [одно слово неразборчиво] около нескольких низких хижин. Я отправился к тому месту, не надеясь застать жителей, но чтобы видеть их жилища.

Шкипер рассказывал мне, что туземцы этой группы живут в пещерах и при приближении европейского судна скрываются под землею. Этот рассказ, напоминавший мне, что я слышал на о. Таити об островитянах, по-моему, не оказался – по крайней мере для островов, которые я посетил, – верным.

Второе пребывание на берегу Маклая

(27/VI 1876 г. – 10/XI 1877 г.)

1876 г. Июнь. Прибыл 27 июня на маленькой шхуне под английским флагом по имени «Sea-Bird» (Морская птица). Заметил значительное изменение вида высоких вершин гор. Туземцы были очень обрадованы, но нисколько не изумлены моим приездом: они были уверены, что я сдержу свое слово. Когда я съехал на берег в Горенду, в непродолжительном времени туземцы соседних деревень, не исключая женщин и детей, сбежались приветствовать меня. Многие плакали, и все население казалось очень возбужденным моим возвращением. Я недосчитался нескольких стариков – они умерли в мое отсутствие, но зато многие мальчики были уже почти взрослыми людьми, а между молодыми женщинами, которые должны были скоро стать матерями, я узнал нескольких, которых оставил маленькими девочками.

Жители ближайших деревень упрашивали меня поселиться среди них, но я, как и в 1871 г., предпочел не жить в самой деревне, а поселиться в некотором расстоянии от нее. Осмотрев местность около Горенду, а затем около Бонгу, я остановился на мыске у самой деревни Бонгу, и на другой же день туземцы, под руководством моих слуг и плотника со шхуны, стали расчищать место для моего дома и широкую дорогу от «улеу» (песчаный берег) к площадке, выбранной мною.

На этот раз небольшой деревянный дом в разобранном виде был привезен мною из Сингапура, но сваи, на которых он должен был стоять, весь остов его, а также и крыша были сделаны уже здесь, на месте. К сожалению, желание не задержать слишком долго шхуну и вместе с тем воспользоваться услугами плотника принудило меня не обращать достаточно внимания на качество дерева, почему оно очень скоро пришло в негодность, главным образом от белых муравьев, больших врагов деревянных построек в тропических странах. В числе деревьев берега Маклая имеется, правда, немало видов, которые противостоят этому насекомому, но достаточного количества их нельзя было бы добыть в короткое время.

Июль. На шестой день дом мой был готов. В постройке его, кроме меня, принимали участие двое европейцев, двое моих слуг, несколько десятков папуасов, переносивших срубленные стволы и крывших крышу, а также несколько десятков женщин, очень усердно расчищавших мелкий кустарник вокруг дома. Вследствие того, что сваи, на которых стоял дом, были около 2 м высоты, я обратил нижний этаж в большую кладовую, в которую были перенесены мои вещи (около 70 ящиков, корзин и тюков разной величины), и я мог отпустить шхуну 4 июля.

При помощи своих трех слуг, из которых один был малаец и служил поваром, а при случае и портным, а двое – микронезийцы, туземцы о-вов Пелау, и нескольких жителей Бонгу я скоро привел свою усадьбу в надлежащий вид и устроился довольно комфортабельно.

Очень интересные сведения я получил от туземцев о бывших в мое отсутствие землетрясениях. Как я уже сказал, изменение вида вершин Мана-Боро-Боро (горы Финистер) поразило меня при моем возвращении на этот берег. До моего отъезда (в декабре 1872 г.) растительность покрывала самые высокие вершины; теперь же во многих местах вершины и крутые склоны оказывались голыми. Туземцы рассказывали мне, что во время моего отсутствия несколько раз повторялись землетрясения на берегу и в горах, причем немало жителей в деревнях было убито упавшими кокосовыми деревьями, которые, падая, разрушали хижины.

Береговые деревни пострадали главным образом от необыкновенно больших волн, которые следовали за землетрясением, вырывали деревья и уносили с собою хижины, более близкие к берегу. При этом я узнал далее от туземцев, что давно, еще до моего приезда в 1871 г., целая деревня Аралу, находившаяся недалеко от морского берега, между реками Габенеу и Коли, была совершенно смыта громадной волной вместе со всеми жителями. Так как это случилось ночью, то все жители погибли, только несколько мужчин, бывших случайно в гостях в другой деревне, остались в живых, но не захотели вернуться жить на старое место и переселились в деревню Гумбу, которая избежала разрушения, как построенная далее от берега.

Разрушение этой деревни хорошо помнят даже не очень старые люди, и полагаю, что это случилось около 1855–1856 гг.[100]100
  Мне указали на молодого туземца, который только что родился, когда случилась катастрофа в Аралу; ему не могло быть больше 20 лет.


[Закрыть] После этой катастрофы в соседних местностях случилось много заболеваний, окончившихся смертью. Это последнее обстоятельство произошло, может быть, от разложения органических остатков, выброшенных на берег волнами и гнивших па солнце[101]101
  Подобный же прилив случился на о. Луб в 1875 г. и был сообщен мною в моем письме Русс. геогр. о-ву, напечатанном в Изв. Г. О., т. XV.


[Закрыть].

Я приехал как раз в то время, когда туземцы берега Maклая жгли унан. Вместе со множеством экземпляров Perameles мне принесли один экземпляр тиболя (Macropus Tibol Mсl.), для которого я устроил род клетки, желая сохранить его живым. Туземцы различают здесь два вида тиболя, называя одного «итиболь», а другого – «вальтиболь» (речного и приморского тиболя). Первый из них, т. е. речной, больше ростом и редко достается туземцам. Последние уверяют, что тиболь ест иногда рыбу.

Август. 2 августа собрался идти в Марагум-Мана, а затем 5 – в деревню Рай.

Экскурсия в Марагум-Мана 2 и З августа 1876 г. (часов 5 от берега). В шлюпке до устья речки Морель, затем через лес на холмах, покрытых унаном. Общее направление – юго-юго-восток. С холма обширный вид: Самбуль-Мана на запад, Энглам-Мана – юго-запад, Марагум-Мана – юго-юго-восток. Следы землетрясения попадаются по дороге часто в виде длинных трещин и обвалов. Часа через три вышли на дорогу, которая тянется высоким и обрывистым берегом реки Камран; берега этой реки представляют хорошие геологические разрезы. В широком ложе течет несколько рукавов реки, и в некоторых местах видны обработанные поляны. Горные породы, которые здесь везде встречаются, – глинистый сланец и белый известняк.

Деревня сама разделена на несколько деревушек, отделенных одна от другой глубокими оврагами, и не представляет ничего особенного. Хижины вообще низки, покрыты унаном и однообразной постройки. Кокосов мало. Высота над уровнем моря около 750 футов.

Экскурсия в деревню Рай. По случаю противного ветра оставался весь день в бухточке при устье реки Боу, затем остановился в другой бухточке – Леле. Ночью, обогнув скалистый берег мыса Риньи, прибыли к улеу Рай, первой после Гумбу береговой деревне на юго-восток. За деревней – ряд невысоких холмов, состоящих из поднятых коралловых рифов (на несколько сот футов). За ними – более высокий конический холм, высоту которого не удалось определить.

Везде в горах заметны были следы землетрясений в виде длинных, довольно глубоких трещин, расселин и обвалов.

8-го предпринял экскурсию вверх по р. Габенеу. После четырех часов ходьбы русло поднимается приблизительно на 300 футов над ур. м.

Экскурсия н а пик Константина 12 августа. Когда к 9 часам в своей дынге я отправился в Богати, вся гора Тайо с пиком Константина была ясно видна. Нигде ни облачка. Благодаря свежему ветру через полтора часа прибыл в Богати. Встретившие меня туземцы перенесли вещи в хижину Коды-Боро. Они мне сказали, что уже слишком поздно, чтобы идти на гору, и следует подождать до завтра.

13 августа. Поднял людей в 3 часа утра. Напившись кофе и распределив вещи между несколькими носильщиками, отправился при свете неполной луны сперва по лесной тропинке, а затем по высохшему ложу р. Иор. Когда рассвело, я записал имена своих спутников, которых оказалось 34 человека.

Так как я не взял провизии, мне пришлось зайти в дер. Ярю (810 футов над ур. м.). Моим спутникам очень не хотелось идти далее в горы, но я не обратил на это ни малейшего внимания, тем более что людей у меня было раз в пять более, чем нужно. К каравану присоединилось несколько человек из дер. Ярю. Мы продолжали следовать по ложу реки; в некоторых местах (у порогов) пришлось карабкаться вверх по гладким мокрым камням.

Вообще дорога была не особенно удобна. В третьем часу пошел дождь, и все горы покрылись облаками, идти поэтому вперед было не к спеху. Я сказал туземцам, чтобы они строили шалаш, а сам расположился на ночлег. Сварил себе кофе и смерил высоту местности при помощи аппарата Реньо, показание которого было почти одинаково с показанием моего анероида. Высота оказалась равной 860 футам. Было очень прохладно, вероятно вследствие дождя. Всю ночь дождь лил, как из ведра. Крыша из непромокаемого одеяла, растянутого над моей койкой, оказалась расположенной удачно: несмотря на ливень, я оказался совершенно сухим, но воздух был весьма сыр, и я не был уверен, что день пройдет без лихорадки. Я поднялся в 6 часов и, видя, что не все мои люди готовы, не стал их ждать, а объявил, что тамо билен могут следовать за мной, а тамо борле могут оставаться. Это подействовало: почти все последовали за мной. Вследствие дождя, шедшего ночью, в реке было гораздо больше воды, чем вчера; камни были очень скользки, и надо было быть весьма осторожным в некоторых местах. Пройдя немного, пришлось лезть по склону направо, без малейшего следа тропинки.

Мои спутники стали уверять, что здесь дороги нет, почему мне пришлось идти, или, вернее, лезть вперед. К великой моей досаде я почувствовал, что вчерашний дождь, от которого я промок, и ночная сырость оказали свое действие и что пароксизма лихорадки мне не миновать. Голова сильно кружилась, и я подвигался как бы в полусне. К счастью, склон был покрыт лесом, так что можно было, как помнится, придерживаясь и цепляясь за сучья и корни, подвигаться вперед. В одном крутом месте я протянул руку к лиане, а что произошло после этого, положительно не знаю… Проснулся я как будто от человеческих голосов. Я открыл глаза – вижу кругом лес; не мог ясно представить себе, где я. От общего утомления я снова закрыл глаза и при этом почувствовал значительную боль в разных частях тела, и отдал себе отчет, что нахожусь в очень странном положении: голова лежит низко, между тем как ноги – гораздо выше. Я все-таки не мог уяснить себе, где нахожусь. Когда я опять открыл глаза, то недалеко от меня послышался голос: «А я тебе говорил, что Маклай не умер, а только спит». Несколько туземцев выглянуло из-за деревьев. Вид этих людей возвратил мне память. Я вспомнил, что с ними я лез на гору, вспомнил, как схватился за лиану, чтобы удержаться. Мой вес оказался несоответствующим ее крепости, и вот каким образом я очутился на десяток шагов ниже и в таком неудобном положении. Я недоверчиво ощупал ноги, бок и спину и затем приподнялся. Ничего не было сломано, хотя бок и спина болели, и, кажется, я чувствовал себя бодрее, чем когда упал. Хотел посмотреть на часы, но оказалось, что, вероятно, от толчка при падении они остановились.

Солнце было уже высоко, так что я имел основание думать, что я пролежал в не особенно комфортабельном положении более двух часов, а может быть, и дольше. Времени нельзя было терять, а то к 3 часам, пожалуй, опять пойдет дождь, и с вершины ничего не будет видно. К счастью, один из моих анероидов оказался в полной исправности. В этом месте высота горы была 1500 футов. Немного пошатываясь, спустился я в неглубокую долину, а затем взобрался снова на холм, который туземцы называют Гумуша и высота которого была 1880 футов. За ним следовала опять неширокая долина, а затем возвышенность в 2400 футов. Идя далее, мы пришли к куполообразной вершине горы Тайо, которая с моря придает этому пику такой своеобразный вид. На небольшой площадке росли высокие деревья; высота здесь была 2680 футов.

Мои спутники, чтобы показать жителям окрестных деревень, что мы добрались до вершины, зажгли костер. Двум из них, более ловким, я передал белый флаг из толстой холстины, могущий противостоять некоторое время разрушению и прикрепленный к палке, с приказанием привязать его у вершины самого высокого дерева, обрубив сперва сучья. Когда это было сделано, мы отправились вниз. Я был разочарован этой экскурсией, потому что густая растительность закрывала вид с вершины пика, а я не подумал взять с собою несколько топоров, чтобы вырубить кругом деревья. Мы сошли вниз до места нашего ночлега благополучно и, пообедав здесь, направились в Богати. Из ближайших деревень сходились люди, так что к вечеру моя свита состояла более чем из 200 человек. Хотя я чувствовал значительную усталость, я не захотел нигде останавливаться, и при свете многих десятков факелов мы вошли в Богати часу в десятом вечера.

23 августа. Отправился на о. Били-Били, где туземцы построили мне хижину, темную, но прохладную, на месте, называемом Айру, и куда я думал приезжать от времени до времени. Вернувшись в Бонгу, я посетил деревни Энглам-Мана, Сегуана-Мана и Самбуль-Мана.

Все эти деревни не отличаются значительно одна от другой ни характером построек, ни типом и внешним видом жителей. Собрал при этой экскурсии значительное число черепов, а также разузнал довольно много интересных данных по этнологии горных жителей.

Сeнmябрь. Экскурсия в Бан-Мана, Сандингби-Мана, Бурам-Мана, Манигба-Мана и Колику-Мана. Результатом этих экскурсий было прибавление материалов по этнологии, черепов папуасских для коллекции и несколько дней лихорадки.

20 сентября. Был в Гарагаси, где все очень заросло. Из посаженных мною кокосовых пальм принялись только шесть. На большом кенгаре еще крепко держится оставленная клипером «Изумруд» медная доска, хотя красное дерево изъедено муравьями. Я укрепил ее, вбив несколько гвоздей. Все сваи моей хижины были до того изъедены муравьями, что легкого толчка ногой было достаточно, чтобы повалить их. В Гарагаси гораздо больше птиц, чем около моего нового дома близ Бонгу, и знакомые крики их живо напомнили мне мою жизнь в этой местности (в 1871–1872 гг.).

Распорядился, чтобы Мебли, мой слуга с Пелау, и несколько жителей Горенду расчистили площадку на месте моей бывшей хижины и около растущих там кокосовых пальм.

Октябрь. Благодаря моему теперешнему помещению, гораздо более удобному, чем в Гарагаси, я могу заниматься сравнительно-анатомическими работами. Вообще комфорт (лучшее помещение и трое слуг) благоприятно действует на здоровье. В конце сентября и в начале октября я собрал кукурузу, которую посеял в июле. Затем я снова посеял ее и множество семян других полезных растений, привезенных в этот раз. Вокруг моей хижины я посадил 22 кокосовых пальмы, которые все принялись.

Небольшие ранки на ногах вследствие ушибов о камни, трения обуви и т. п. превращаются здесь, мало-помалу, при небрежном обращении с ними, а главное от действия на них морской воды, от которой нельзя уберечься, в значительные, хотя и поверхностные раны, которые долго не заживают и часто очень болят. Они не раз удерживали меня от экскурсий и заставляли частенько сидеть дома.

Кроме письменной работы, я нахожу возможным заниматься антропологическими измерениями. В Гарагаси это было немыслимо, теперь же туземцы достаточно привыкли ко мне и не видят ничего опасного для себя в этих манипуляциях над ними. Не нахожу, однако, удобным измерять женщин: мужчины здесь ревнивы, а я не желаю давать повод к недоразумениям.

Одним словом, в этом случае «le jeu ne vaut pas la chandelle». К тому же измерения женщин сопряжены с слишком большой возней: уговариваниями, глупыми возражениями и т. д.

В Бонгу был большой «ай», в котором принимали участие и женщины (что я в первый раз увидал). Возвращение «ай» в деревню представляло очень характерное зрелище, которое стоило бы зарисовать.

Узнал подробности операции «у-равар» или «мулум» (обрезание). Все «улеу тамо» следуют этому обычаю (за исключением обитаталей некоторых островов архипелага Довольных людей), но почти все горные жители не признают его.