Текст книги "Путешествия на Новую Гвинею (Дневники путешествий 1874—1887). Том 2"

Первое посещение южного берега Новой Гвинеи

(20/I—6/III 1880 г.)

Целью моего посещения южного берега Новой Гвинеи было желание ознакомиться с туземцами этого берега для сравнения их с теми, которых я уже знал и имел возможность наблюдать на берегу Маклая и на берегу Папуа-Ковиай, а также с прочими курчавоволосыми и темнокожими жителями разных групп и архипелагов Меланезии. Мне хотелось лично убедиться в верности разных сообщений о какой-то особенной «желтой малайской» расе, которая обитает на юго-восточной оконечности Новой Гвинеи, – название, вошедшее в употребление в последние годы. Прийти к окончательному решению этого вопроса мне казалось стоящим нескольких месяцев путешествия.

Имея в виду более продолжительное пребывание на этом берегу, я должен был оставить шхуну «Sadie F. Caller» на о. Базилаки (или о. Моресби), но, зная, что там мне навряд ли можно будет дождаться судна, я решил перебраться на о. Варе (о. Тесте (Teste) – на картах), чтобы выждать там небольшой пароход «Элленгован», принадлежащий London Missionary Society (Лондонскому миссионерскому обществу). Оставив почти все свои вещи на шхуне для доставления в Сидней, забрав только несколько необходимых вещей, я отправился на о. Варе, где в ожидании оказии поселился в доме миссионеров или «тичеров» (teachers)[259]259
  Тичерами называются миссионеры$туземцы, помогающие белым миссионерам распространять христианство среди местного населения. Принадлежа часто к одной и той же расе, они чаще достигают доверия туземцев, лучше переносят климат и неудобства первого поселения. Тичеры были, можно сказать, главным орудием успешного распространения христианства среди туземцев о-вов Тихого океана


[Закрыть], туземцев о-вов Лойэлти, у которых я нашел два письма на свое имя и известие, что военная шхуна «Бигль», заходившая сюда недель шесть тому назад, старалась разузнать место моего пребывания, так как имела несколько писем на мое имя, которые командир не захотел оставить здесь. Я устроился довольно удобно в небольшой хижине, принадлежащей миссионеру. Как только устроился, я отослал шлюпку и людей обратно на шхуну.

20 января. Узнал от миссионера, которого зовут Вауная, туземца о. Лифу, что здесь, на о. Варе, нет начальников в настоящем смысле этого слова, что покойников зарывают, и на могиле ближайший родственник спит ночей десять. Наш разговор был прерван множеством голосов. Мы вышли и направились к группе туземцев, собравшихся под одной из хижин[260]260
  Большинство хижин на о. Варе построено на сваях так, что под ними можно ходить.


[Закрыть]. При этом я убедился в верности того, что уже предполагал, а именно, что большие топоры, называемые туземцами «куне», собственно не употребляются как орудие или оружие, а главным образом служат средством обмена, родом денег, как, напр., на о-вах Микронезии сверток циновок, на котором никто никогда не будет спать, служит денежной единицей. Под хижиной, на циновке, вокруг которой собрались туземцы, были положены 12 новых, или кажущихся новыми, куне. Это была уплата за пирогу умершего туземца, хозяина той хижины, под которой мы стояли. Вдова его, находившаяся в самой хижине, должна была ex officio выть в память покойника, пирогу которого она продавала. Мне сказали, что 12 куне не составляют всей платы за пирогу, так как вдове был уже дан прежде значительный задаток.

Я пошел осматривать деревню.

Видел замечательную ловушку для рыб. Внутренность хижин оказалась сходной с рисунком в книге Мак-Гилливрея[261]261
  John Mac G i l l i v r a y. Narrative of the voyage of H. M. Ship «Rattlesnake» during the years 1846–1850, London, 1852.


[Закрыть]; в ней помещались три пары, т. е. трое мужчин, трое женщин и двое детей. В деревне я насчитал более ста хижин.

21 января. Около полудня показались два судна: одно из них был небольшой пароход, оказавшийся «Элленгован», другое – шхуна «Анни». Оба отправлялись на другое утро: шхуна – прямо в Куктаун, «Элленгован», заходя в разные местности вдоль южного берега Новой Гвинеи, возвращался обратно в деревню Ануапата. Мне предстоял выбор, но желание видеть туземцев южного берега, о которых я уже читал не раз, что они принадлежат к «малайской расе», превозмогло неудобство продлить еще на несколько месяцев уже и без того затянувшееся путешествие. Я решил, недолго думая, отправиться с «Элленгован» и посетить Новую Гвинею в четвертый раз.

На пароходе я познакомился с г. Чальмерсом, известным миссионером, прожившим много лет на о-вах Тихого океана и прибывшим на южный берег Новой Гвинеи, где он неутомимо продолжал свою деятельность миссионера. Чальмерс любезно согласился взять меня до Ануапаты (порт Моресби), и я с удовольствием узнал, что он имеет намерение посетить многие деревни по берегу, чтобы навестить живущих в них миссионеров (тичеров), по большей части туземцев о-вов Тихого океана.

Пришлось вернуться в хижину и снова уложить вещи, которые разложил, полагая, что придется прожить несколько недель на этом острове. Собрал все и был к 7 часам вечера на пароходе. Спал на палубе. Общество миссионеров (Чальмерса и Безвика) представляло большой контраст с тем обществом, с которым мне приходилось мириться на шхуне.

22 января. Снявшись с якоря в 6 часов, пришли в третьем к островку Самарай. Познакомился здесь с капитаном Редлихом, который, потеряв свое судно, занимается собиранием коллекций птиц. С ним был другой коллектор, также немец, Хундштейн. Они оба попросили Чальмерса взять их с собою, на что и получили согласие. Между вещами, принадлежащими Хундштейну, находился небольшой темнокоричневый кенгуру, который был пойман туземцами на материке Новой Гвинеи против островка Самарай.

Встретился здесь с замечательным туземцем Джимми с Новой Каледонии, который был некогда в Австралии счастливым золотоискателем. Спустив все, он прибыл вместе с другими на Новую Гвинею искать золото, но, как и другие, ничего не нашел. Он между прочим сказал мне, что при промывке большой тарелки песку обыкновенно находилось несколько блесток так называемых «следов золота» (color оf gold).

23 января. На якоре у деревни Бара-Бара. Измерял головы. Бритые головы женщин и детей представляют особенно подходящий материал для этих измерений. У некоторых женщин я нашел интересную деформацию головы вследствие ношения больших тяжестей в мешках на спине таким образом, что веревка мешка покоится на средней части головы. Так как женщины уже маленькими девочками начинают помогать матерям по хозяйству и очень рано подражают взрослым во всем, так же и в ношении мешков, то от этого у них образуется поперек головы поперечное вдавление, которое легко нащупать у взрослых женщин; оно заметно на многих женских черепах этой местности[262]262
  Об этой непроизвольно являющейся деформации головы я написал короткую заметку.


[Закрыть].

На многих деревьях я заметил фигуры. Хижины были похожи на виденные на о. Базилаки, с такими же вогнутыми крышами. Проходя мимо группы туземцев, занятых приготовлением обеда, я увидел, как они резали на куски змею значительной длины. Я попробовал эту змею, когда она сварилась: мясо было очень бело, но жестковато.

У туземцев здесь нет барумов. Женщины не татуированы, но разрисовывают себя разными фигурами[263]263
  Из которых каждая имеет специальное название: на лбу над глазами она называется «као-каб», вокруг губ – «ререре».


[Закрыть], употребляя для этого черную смолу «думу». Этой же смолой туземцы смазывают некоторые части своих пирог, полагая, что это будет иметь благоприятное действие при ловле черепах.

24, 25, 26 января. На якоре у островка Самарай. Лихорадка. Чувствовал себя очень неладно. Ничего не делал.

27 января. Снявшись рано утром, бросили якорь к 11 часам в проливе между материком Новой Гвинеи и о. Суоу, недалеко от дома миссионера. Съехав на берег, я получил здесь три письма, оставленные командиром канонерской лодки «Бигль». Все три были из Европы; одно из них было от сестры из Петербурга. Это было последнее, которое я получил от нее. (Вернувшись в Европу, я не застал ее в живых.)

28 января. Снял несколько фотографий. Татуировка женщин здесь отлична от виденных мною на о-вах Луизиады. Между туземцами видел женщину с прямыми волосами.

У одной из хижин увидел ловушку для рыб, называемую «мотабо», ту самую, которая заинтересовала меня на о. Варе. Имея время, я нарисовал ее, а затем, взяв ее с собою на пароход, убедился, что она действует хорошо.

Был с Чальмерсом в школе. Мальчики хорошо знали азбуку, и некоторые порядочно писали.

30 января. Пройдя под парами миль 25, зашли в совершенно замкнутый между холмами порт, названный Дудфильд, по имени бывшего капитана парохода «Элленгован». В этом месте туземцы напали несколько месяцев тому назад на шлюпку капитана, причем один человек был убит и несколько, вероятно, ранены. Миссионерам, однако же, удалось восстановить мир, и сегодня много мужчин и женщин съехались вокруг парохода и толпились на палубе.

31 января. На якоре. После ночи и утра под парами пришли в эту большую удобную гавань. Матросы отправились рубить дрова. Несколько туземцев выехало к пароходу; ни на них, ни на их пирогах, ни на веслах я не заметил никаких украшений. Деревни расположены по холмам довольно высоко; они не видны с парохода, а на посещение их не было времени.

1 февраля. На якоре. Пришлось остановиться, чтобы нарубить дров. Якорная стоянка была совершенно открытой, так что сильно качало. Вдали виднелись невысокие горы. Жителей здесь нет.

2 февраля. Там же. Продолжали рубить дрова, которые привезли сегодня 8 шлюпок на пароход. Выгружать длинные тяжелые поленья при сильной качке – была тяжелая работа, но матросы, преимущественно туземцы с о. Лифу, работали хорошо.

4 февраля. На якоре у деревни Маупа. Бросили якорь у деревни Парамата около полудня. К нам выехал миссионер с рослым широкоплечим туземцем, который мне был представлен как начальник, по имени Квапена, или Куапена.

Съехав на берег, я направился в деревню Маупа, но предпочел идти по лесной тропинке, а не более прямым путем, вдоль песчаного берега. Лес состоял почти весь из кокосовых пальм; множество спелых орехов, из которых уже большинство пустило ростки, было собрано и положено по обеим сторонам тропинки. После почти часовой ходьбы я пришел, наконец, к дому миссионера, стоящему у края большой деревни. Не только площадка около дома, но и самый дом, состоящий из двух больших комнат, был переполнен туземцами. Около почетного места – стола и единственного стула – на чистых циновках на полу сидели разные члены семьи Квапена. Так как Чальмерс думает идти далее завтра, то я воспользовался безотлагательно случаем и принялся мерить головы, рисовать портреты и татуировку. Мужчины мало татуированы, так как у них татуировка связана с убийством врага; женщины же все покрыты разнообразными и оригинальными фигурами, которые вытатуировываются на разных частях тела, сообразно их летам Фигуры или орнаменты татуировки здесь опять отличны oт виденных мною на о-вах Луизиады и в деревне Суоу.

Татуировка представляет значительный интерес для этнолога: во-первых, потому, что известные орнаменты переходят как бы по наследству, от одного поколения к другому, и характеристичны для известной местности; при переселении туземцы вместе с языком и физическими особенностями переносят также и татуировку в место своего нового жительства, почему на орнаменты татуировки и всю операцию, сопряженную с нею, путешественник должен обращать полное свое внимание; во-вторых, именно против татуировки миссионеры ведут ожесточенную войну, и, по мере распространения христианства, обычай этот постепенно исчезает, а с ним вместе и важный этнологический материал. Я счел поэтому положительно своей обязанностью делать точные замечания о ней, причем, разумеется, рисование орнаментов было необходимо. К величайшему моему неудовольствию, я еще ранее убедился, что татуировка, произведенная способом накалывания (причем узоры выходят синевато-серого цвета, как на о-вах Полинезии, и здесь, на южном берегу Новой Гвинеи), положительно не выходит на фотографии, так что для передачи ее остается утомительный и менее точный, но единственный способ – рисование. Поэтому я уже в марте принялся за рисование татуировки и очень аккуратно продолжал это делать при каждом удобном случае.

Я отправился в деревню с тичером. Она состояла, по словам последнего, из более чем трехсот хижин, расположенных по сторонам улиц, перекрещивающихся под прямыми углами; все хижины были на сваях, довольно похожи на те, которые строятся туземцами на южном берегу о. Адмиралтейства. Деревьев между хижинами не было; хижины стояли близко друг от друга; везде – на улицах и под хижинами – виднелся один песок. Нас сопровождала целая толпа девушек, от которых мы не могли иначе отделаться, как зайдя в хижину Квапена, начальника, к которому они не осмеливались войти за нами. Я вернулся в дом миссионера, где переночевал.

5 февраля. Деревня Маупа. Всю ночь дул сильный ветер; один шквал сменялся другим, более сильным. В 4 часа Чальмерс, который спал в том же доме, сказал мне, что по случаю ветра нам, вероятно, нельзя будет отправиться сегодня далее, чему я был рад, желая докончить несколько начатых рисунков. Когда рассвело, «Элленгован» оказался не на том месте, где был вчера, и неподвижен: его, вероятно, ночью подрейфовало, и пароход очутился на рифе. Чальмерс поспешил на пароход, и я отправился с ним. Необходимо было выждать высокую воду, чтобы сойти с рифа; это значило, что мы не снимемся ранее завтрашнего дня. Я вернулся на берег с Безвиком и Редлихом, и мы отправились назад в деревню и только благодаря Безвику мне удалось нарисовать татуировку одной из молодых девушек, что оказалось не особенно легким предприятием. Присутствие миссионера помешало ей снять свой… [пропуск], и таким образом мой рисунок остался недоконченным до следующего посещения этой деревни. При посредстве Безвика и тичера мне удалось узнать несколько подробностей о жизни туземцев.

6 февраля. Смерил, по возможности аккуратно, около двадцати голов женщин, что, разумеется, не обошлось без крика, давки и суматохи. Я избрал женщин, а не мужчин, так как головы замужних женщин тщательно выбриты и, таким образом, для антропологических измерений более подходят, чем головы мужчин и девушек с их громадной шапкой волос, при которой трудно избежать погрешностей при измерении. Собрание состояло приблизительно из 300 или 350 женщин; все лезли, все хотели быть измерены или, вернее, хотели получить кусок табаку. Здесь я видел несколько положительно прямоволосых (которых, я предполагаю, не наберется более 2 %); у большинства волосы вьющиеся, но курчавых, настоящих папуасских, будет не менее 25 %. Таким образом, о так называемой «малайской расе» не может быть и речи. Можно говорить только о «полинезийской примеси». Некоторые субъекты были очень светлы; у девушек, только что достигших половой зрелости, я заметил замечательную форму груди: вся часть, ограниченная ареолой, представляла одну полукруглую выпуклость, причем papilla mammae не была заметна; эту форму груди я много раз уже видел на о-вах Полинезии и на Новой Гвинее.

7 февраля. Деревня Карепуна, в доме миссионера. В 3 часа утра пришла с берега шлюпка. Чальмерс, тичер и я отправились в шлюпке под парусами в Карепуну, куда «Элленгован» должен был последовать после восхода солнца. Вначале ветер был ровный и благоприятный, но к рассвету он засвежел, а нам оставалось пересечь еще значительную бухту. Пришлось лавировать, и мы лавировали до 9 часов утра. Видя, что подвигаемся медленно и ветер сделался совсем противным, мы подошли близко к берегу, убрали паруса и, взяв весла наукол, стали толкаться вдоль мелкого берега и к 11 часам, гораздо позже, чем предполагали, прибыли к дому тичера в деревне Карепуна. Деревня эта оказалась большой и интересной, со многими хижинами замечательной постройки, а также с очень оригинальными высокими заборами, называемыми «пири», построенными, чтобы заградить хижину и улицу вдоль берега от норд-веста, который дует у этого берега весьма сильно в продолжение нескольких месяцев. Заборы состоят из крепких свай, футов в 15 вышины; между ними укреплены перекладины, поддерживающие двойной или тройной слой «атапов» – особенным образом сплетенных циновок из листьев разных видов пальм.

Туземцы здесь видели уже не раз европейцев, почему они менее застенчивы, и все женщины и мужчины, от мала до велика, при встрече с нами с разными интонациями голоса просили у нас «куку», т. е. табаку.

Одежда мужчин состоит здесь положительно из «одной веревочки», которой они придумали придавать себе такой вид, что при первом взгляде не знаешь, к какому полу принадлежит встреченный, или является мысль, что над ним была произведена какая-то операция. Женщины покрыты богатой татуировкой, которая здесь отлична от виденной мною в деревне Mayпа.

8 февраля. Ночью был сильный ветер, так что «Элленгован» не пришел. После завтрака я отправился к обедне, которая, так как церковь еще не построена, должна была происходить на веранде одной из больших хижин. Присутствовали большей частью дети, несколько женщин и весьма немного мужчин. Многие собрались посмотреть на белых и послушать пение тичера, который сказал длинную проповедь, видимо, надоевшую туземцам: они стали зевать, перемигиваться, хихикать; многие принялись за работу, но вообще не шумели. По окончании службы я зашел в несколько больших хижин. Помещения просторные, но темные; постройки вообще солидные, на толстых сваях. Я нарисовал одну из больших хижин, которые называются «oгe», между тем как обыкновенные – «нума». Я также принялся рисовать татуировку женщин, но было заметно, что присутствие миссионеров, которые были со мною, стесняло девушек, почему я и отложил рисование до другого дня.

Имел довольно длинный разговор с г. Чальмерсом, который полагал, что туземцы здесь не папуасы, а принадлежат к какой-то особенной расе.

– Вопрос, к какой именно, решится, когда язык и мифология туземцев будут известны, – прибавил г. Чальмерс.

– Я допускаю, – отвечал я, – что полинезийская примесь здесь несомненна; почти что прямые волосы некоторых туземцев, более светлый цвет кожи, обычай татуировки и грамматические формы языка свидетельствуют несомненно, что сюда забралось каким-то образом несколько полинезийцев. Но я не допускаю, чтобы мифология могла считаться имеющей такой же вес, как наблюдения анатомического типа какой-нибудь расы. Предположите, что спустя несколько сот лет после вашей деятельности здесь какой-нибудь миссионер какого-либо другого вероисповедания, буддист, напр., прибыв в Карепуну, найдет следы христианской мифологии. Насколько будет справедливо его предположение, что туземцы здесь принадлежат к кавказской или семитической расе… Туземцы любят сказки, скоро их усваивают и хорошо помнят, хотя и примешивают много своего. Мифология поэтому никогда не может иметь одинакового значения с антропологическими наблюдениями, почему я повторяю, что основная раса здесь чисто папуасская с весьма небольшой примесью полинезийской крови.

Не знаю, насколько я убедил г. Чальмерса.

9 февраля. Продолжал осматривать деревню и рисовать то, что находил более интересным. Женщины, которым г. Чальмерс или, вероятнее, тичер делал какие-нибудь замечания относительно безнравственности татуировки и неприличия гордиться ею и выставлять ее напоказ, гораздо более церемонятся, когда я начинаю рисовать татуировку их тела, боясь появления миссионеров, почему я решил оставить их в покое до отъезда белых миссионеров, который состоится завтра. Результаты измерения голов показали, что у многих проявляется наклонность к брахикефальной форме головы. Заметил между прочим двух альбиносов, но видел их только мельком. Узнал, что отец и мать их были не светлее большинства.

10 февраля. Гг. Чальмерс и Безвик отправились в шлюпке в деревню Хура, или Хула; я же остался обождать прихода «Элленгована», но более для того, чтобы сделать несколько рисунков татуировки женщин. Я не ошибся. Как только отъезд миссионеров стал известен в деревне, около дома, в котором я помещался, стали бродить девушки и женщины, прося куку. Впуская их по две, я мог без затруднения рисовать их татуировку, причем, если двери были закрыты, они нисколько не жеманились и даже без моего приказания развязывали свои юбки, чтобы показать мне татуировку на всех частях тела. Я отпустил первую с порядочным количеством куку за ее терпение, а затем без моего приглашения ко мне в течение всего утра являлись девушки разного возраста, готовые стоять натурщицами. При этом я заметил, что татуировка известных частей тела совпадает с известным возрастом. Так, напр., у девочек около десяти лет татуировка встречалась на лице, на руках, иногда на предплечье; на нижней части живота, иногда и под мышками, где волосы, как и на mons Veneris, были выщипаны, находились вытатуированные фигуры. У девочек между десятью и пятнадцатью годами были татуированы нижняя часть спины, ягодицы и ноги спереди и сзади до колен. У девушек от пятнадцати до двадцати лет и у замужних женщин татуировка распространялась на груди, спину и ноги ниже колен. Фигуры татуировки повторялись на разных частях тела и имели особые названия. Я мог заметить, что девушки немало гордились своей татуировкой, и многие, татуированные более других, приходили не только для того, чтобы получить табаку, но и для того, чтобы показать красивую татуировку. Видя, что я рисую их терпеливо, натурщицы стояли, пока я не кончал, и непременно желали посмотреть мой рисунок и, не находя какой-нибудь характерной фигуры, они указывали на нее и готовы были стоять даже в неудобных положениях, чтобы дать мне возможность нарисовать ее. Одним словом, я мог видеть, что татуировка здесь имеет большое значение и что миссионерам не слишком легко будет вывести этот обычай.

Могу еще прибавить, что девушки, предоставляя даже с удовольствием рисовать татуировку, делали это без малейшего намека на стыдливость со своей стороны; они положительно не видели в этом ничего худого и, я думаю, не могли понять убеждения миссионеров, что не следует выставлять на вид татуировку. Так как некоторые женщины, лет около двадцати пяти, были татуированы с головы до колен, я стал сомневаться, чтобы операция эта могла быть сопряжена со значительной болью. Не умея спросить у них об этом, решил сам испытать эту операцию.

11 февраля. Я не только интересовался знать, сопряжен ли процесс татуировки с болью, но хотел видеть и инструменты, употребляемые при операции, а также и все церемонии, которые ее сопровождают. Я отправился в хижину, куда я обещал обратиться по этому делу. Хижина оказалась просторной, с большой верандой, куда я взобрался. Хозяйка позвала двух помощниц; кроме них, несколько других любопытных женщин собралось вокруг нас. Все были очень довольны, что белый захотел подвергнуться операции «ало-ало» (так здесь называют татуировку), несмотря на то, что миссионеры так восстают против этой процедуры. Они немного разочаровались, когда я им предоставил левое плечо, а не грудь, для татуировки и выбрал небольшой рисунок для этой цели, так как я не хотел провозиться слишком долго с этой операцией. Надо было высвободить руку из рукава рубашки, показать место, а затем предоставить себя в полное распоряжение операторов, которые все были женщины. Принесли циновку и предложили мне лечь, причем одна из девушек показала на свои колени, чтобы я положил на них голову, на что я, однако, только тогда согласился, когда было постлано несколько свежих листьев хлебного дерева, на которые я мог положить голову; другие две схватили мою руку, а третья, сидя на противоположной стороне, т. е. за моей спиной (я лежал на правом боку, предоставляя левое плечо и левую руку для операции), обмакнув небольшую палочку в род чернил[264]264
  Водяной раствор толченого угля, для добывания которого употребляется несколько известных растений; т. к. другие, обращенные в уголь, производят при татуировке большие опухоли.


[Закрыть], принялась выводить на руке указанный мною узор. Линии были в 2 мм толщиной. Пока операторша делала это, две или три женщины давали ей разные советы относительно рисунка, причем одна из них мягким листом стирала те линии, которые казались неподходящими. После нескольких исправлений рисунок был окончен, и когда все женщины, осмотрев его, выразили свое одобрение, операторша принялась за второй акт операции. Вооружившись так называемой «кини» – небольшой палочкой (собственно, отрезок стебля одного вида Dioscorea, на конце которого был оставлен острый шип) и взяв «беу» – небольшой молоток – в правую руку, она приложила «кини» к черным линиям рисунка. После этого она обратилась к своим помощницам с несколькими словами; та из них, на коленях которой лежала моя голова, стала гладить мои волосы, напевая что-то, а две другие, державшие мою руку и плечо, стали сдавливать их, насколько могли. Быстро ударяя беу по кини, операторша стала вонзать острый шип в кожу, передвигая кини по линиям рисунка; боль при этом была далеко не так значительна, как можно было предполагать, хотя кончик шипа углублялся миллиметра на 2 и даже на 3 в кожу. Скоро весь черный рисунок сделался красноватым от выступившей при каждом уколе крови. Одна из помощниц острым ребром расколотого бамбука провела по рисунку, чтобы снять кровь и убедиться, действительно ли рисунок достаточно ясен. В некоторых местах линии не были достаточно видны, почему были снова выведены черной краской точкообразными наколами на коже. Моим операторшам один рисунок показался недостаточным; после первой и другая захотела показать свое искусство; еще один рисунок был нарисован, а затем нататуирован на другом месте руки. Этот раз татуировка вышла темнее, вероятно, потому, что вторая ударяла сильнее молотком по кини, и наколы были более часты, чем в первом случае. Заплатив операторшам, их помощницам, а также купив инструменты, употребляемые при татуировке, я вернулся домой, убедившись, что операция была сопряжена с сравнительно незначительной болью. Я понял, почему женщины стараются быть как можно более татуированы, считая татуировку действительным украшением. Я полагаю, что выщипывание волос под мышками и на mons Veneris, а не самая татуировка этих частей главным образом сопряжены с болью.

В продолжение дня множество туземцев, мужчин и женщин, приходили просить меня показать им татуировку.

12 февраля. К 5 часам был уже на пароходе. Снявшись в 6, часа через два «Элленгован» бросил якорь в трех милях от дома миссионера. Деревня Хура, или Хула, была расположена не на материке, а состояла из длинного ряда хижин, построенных на сваях в воде, в расстоянии от четверти до полумили от берега; длинный ряд их был разделен на несколько групп. Когда мы проезжали мимо, большое число свай, на которых стояли хижины, а также кривизна и сучковатость их бросились мне в глаза. Перед каждой хижиной был род веранды или платформы, обращенной, как и двери всех хижин, к берегу, с весьма примитивной лестницей, спускавшейся в воду. Все эти хижины казались наскоро построенными, причем главное внимание было обращено более на солидность, чем на красоту. Отправляясь в шлюпке на берег, мы встретили несколько туземцев, которые плыли от хижин к берегу, держа разные предметы в одной руке над головой, чтобы не замочить их. Между туземцами находилось несколько женщин с грудными детьми за спиной. На берегу стояли только две или три хижины и довольно большой дом миссионера, также построенный на сваях. Здесь жил г. Безвик. К дому примыкали довольно значительный сад и огород, так что вся усадьба миссионера занимала мысок бухты Кало, противоположный мыс которого был занят деревней Карепуна. По прямой линии расстояние между обоими мысами небольшое, но судам, даже таким маленьким, как «Элленгован», приходится выходить далеко в море, чтобы обогнуть рифы около деревни Хура.

У дома миссионера собралась толпа туземцев, и, осматривая их, я заметил, что внешностью и татуировкой они не отличались от жителей Карепуны. Безвик представил мне одну из женщин как образец татуировки. У этой женщины, лет двадцати или двадцати двух, положительно вся поверхность тела, ото лба до ногтей ног, была покрыта разными фигурами татуировки; из частей тела, покрытых у взрослых волосами, единственно кожа головы была не татуирована. В этом отношении ее перещеголяла только одна женщина из той же деревни, которая сбрила себе волосы на голове, чтобы нататуировать и на ней несколько орнаментов. Так как волосы на голове не были выщипаны как на других частях тела, то ей приходилось выбривать себе волосы, когда они вырастают.

Безвик показал мне также очень курьезный инструмент, род орудия, который туземцы употребляют во время войны, когда преследуют неприятелей. Туземное название этого инструмента «коро»; он состоит из небольшого копья, к которому прикреплена петля из ротанга; оба конца петли, связанные с копьем, образуют ручку. Преследующий старается накинуть на голову преследуемого коро и вонзить ему копье в затылок или шею неожиданным толчком, а затем, притягивая к себе назад противника, он валит его, приканчивает и отрезает голову с помощью бамбукового ножа, который для этой цели туземцы носят за браслетом на руке. Мне захотелось посмотреть если не убийство, то по крайней мере употребление коро при преследовании, и за небольшое количество табаку я доставил себе эту забаву. Я отправился затем в одну из хижин и нашел ее почти пустой. Кроме очага, состоящего из плоского ящика с землей, и нескольких сетей и оружия, ничего не было; пол из кривых палок разной толщины с множеством щелей был очень неудобен; по крайней мере в башмаках ходить по нему было небезопасно – того и гляди, провалишься; туземцы же ходят босыми ногами по этим жердям с большим проворством. На веранде я примостился и нарисовал соседнюю хижину, которая может служить здесь образчиком этих построек. Длинный конек хижины выдвигается метра на полтора над верандой; к нему были прикреплены на длинной веревке разные предметы: листья, скорлупы сухих кокосовых орехов, перья и т. п. Движимые ветром, они производят разнообразный шум, сообразно силе ветра. Смотря на детей, не умеющих еще ходить, а ползающих по дырявой веранде без перил, я удивился, что несчастных случаев встречается, как говорят, очень мало.

Пока я рисовал, постоянное сообщение вплавь от хижин к берегу и обратно не прерывалось.

13 февраля. В 5 часов утра отправились далее. Часа через два подошли к деревне, также построенной на сваях, называющейся Тупузелей. Туземный миссионер выехал к нам навстречу. Много пирог окружило пароход, и туземцы усердно продавали перья райских птиц, черепаховую скорлупу и каменные топоры, которые быстро выводятся здесь из употребления и заменяются железными; туземцы охотно отдавали топоры без ручки за кусок табаку.

Рисунки татуировки женщин здесь те же, как и в Карепуне.

Съезжая на берег, я насчитал 83 хижины. Чальмерс предложил мне посмотреть на площадку, где туземцы в известное время года и при каких-нибудь чрезвычайных событиях устраивают свои пиршества и пляшут. По одну сторону площадки воздвигнуты 4 «попокатубу», или платформы, где во время пиршества туземцы развешивают и раскладывают свои съестные припасы. Собственно попокатубу соответствует так называемой барле на берегу Маклая; только бревна, из которых она была построена, очень толсты и покрыты резьбой.

Когда я кончил рисунок, представляющий попокатубу, один из туземцев подошел попросить куку (табаку), объясняя, что эта постройка принадлежит ему. Хотя это требование показалось мне курьезным, я, разумеется, не отказал ему.