Текст книги "Ностальгия (Записки детдомовца)"

Я по-прежнему работал в арматурном цехе. Коллектив был в основном женским, нас пытались помирить с девушкой, посылали на всякие совместные работы, но уже ничего не клеилось ввиду отсутствия желания с обеих сторон. Затем меня призвали в армию, и наша коммунистическая бригада устроила пышные проводы. Заняли на вечер красный уголок, женщины наготовили всякой вкуснятины. Мы гуляли, как на свадьбе. Я, конечно, был польщен таким вниманием и от тостов не отказывался, поэтому оказался в роли Шурика, когда тот перебрал в ресторане. «А поутру они проснулись». Разбудил меня следователь вопросом: «Что у нас вечером произошло?» Я, разумеется, был не в курсе, но меня пообещали даже в армии достать, если виновен. А история банальная: сварщик Миша пошел провожать до дому нашу работницу, ее муж приревновал, выскочил из дома с ножом и порезал Мишу – повезло, что не убил.

Итак, нас собрали на призывном пункте, погрузили в плацкартные вагоны и повезли в город Нижнеудинск Красноярского края – эти места описал Сергей Сартаков в романе «Хребты Саянские». В вагоне было шумно, молодежь прощалась на три года со свободной жизнью и, соответственно, искала спиртное. Нас не выпускали из вагона, но там уже все было. Слава Богу, обошлось без драк.

А дальше были баня, получение обмундирования и казарма. Распорядок в армии четкий: зарядка, пробежка (в гимнастерке без ремня при любом морозе), поход в столовую, занятия в классе по радиотехнике, обед, перекур, строевая подготовка и т. д.

Этнический состав роты был смешанным (так всегда раньше делали для укрепления Союза): сибиряки-читинцы, москвичи, грузины, молдаване, армяне, западные украинцы. С другом, читинцем Виктором Спириным, мы ходили в увольнительные. Кроме того, у меня сложились очень теплые отношения с ребятами из Кишинева и Тбилиси – Жорой Татанашвили и Давидом Долидзе. Все они практически были с высшим образованием: военкоматы «подмели» все пединституты в связи с недостачей призывников 1944 года рождения (эхо войны). Армяне были практически неграмотными, их набрали в спешке в каких-то горных районах. Я думал, что от них будет много горя, если их не спишут в стройбат.

В свете последних событий стоит охарактеризовать и украинцев. Так как старшиной роты был украинец по фамилии Шило, то и лычки, и каптерку получили украинцы. Показывая свою власть, они много матерились, за что получали от грузин и армян. Те воспринимали упоминание матери дословно, но постепенно освоили этот незамысловатый язык.

Сволочной характер новоиспеченных командиров я сам отмечал пару раз. Так, Давид Долидзе вернулся раньше на день из командировки, а суточные были 1 рубль. Естественно, мой друг пришел в столовую (у нас обедал полк 3000 человек), но украинец, стоявший у колонны, не пускал его. Давид, как бывший боксер, хорошо вмазал «командиру», и тот сполз по колонне. Потом моего друга отвели на гауптвахту и там уже накормили «от пуза». Другой случай был со мной. Когда меня комиссовали, вся рота из 200 человек собрала мне деньги, так как я, больной, уезжал ни с чем и в никуда. А этот паразит вместо моего парадного мундира пытался всучить мне мундир 1945 г. с красными фалдами. Хорошо, что командир роты был порядочным человеком, фронтовиком и все расставил по местам.

Запомнилось, как я с друзьями отмечал свой день рождения. До этого события мы были в наряде – возили продукты с железнодорожного склада и в соседнем магазине отоварились водкой. Бутылки закопали возле казармы в сугроб. Через месяц наступил этот торжественный момент. Нашу роту повели в кино, мы уселись на последний ряд и отметили мой день рождения подмерзшей тягучей водкой. В дальнейшем эти даты мы отмечали чачей (виноградной водкой). Фляжки с чачей грузины прятали в мешочках с орехами, чтобы при вскрытии посылки их не обнаружил старшина.

Из интересных событий вспоминаю, как наши горячие грузины ходили в самоволку через забор к девчатам со слюдяной фабрики. Там использовалась технология, которая, как и на часовых заводах, и на ткацких фабриках, требовала женских рук. Старшина не придумал ничего, кроме как поставить нас вдоль забора для встречи беглецов, чтобы, так сказать, сработала коллективная ответственность. Другой случай был драматичнее. Абхазец из Батуми ушел с караульного поста в тайгу с оружием, мы его ловили около месяца. Потом он прикинулся чокнутым, и его комиссовали. Но у него хватило ума написать ненавистному сержанту письмо, что, мол, я-то уже дома, а ты, дурак, служишь. Сержант передал письмо в штаб, и абхазец загремел в штрафбат.

После неудачной попытки стать капитаном я решил податься в пилоты истребителя. В связи с тем же дефицитом парней 1944 года рождения в Оренбургском летном училище был недобор курсантов. К нам в часть приехали их представители, уговорили троих из моей роты, в том числе меня, поехать в Читу на медкомиссию.

Комиссию прошел я один; у одного, бывшего боксера, была погнута носовая перегородка; у другого оказался лишний вес; у меня были некоторые затруднения с различением цветов, но в пределах нормы. И снова судьба не дала мне надеть погоны.

Кроме маршировки на плацу мы бегали на лыжах по 10 км. Однажды мы с Витей после кросса облились холодной водой и загремели в госпиталь. Виктор отделался воспалением легких, а я подцепил плеврит (температуры нет, но просыпаешься мокрым и на утренней пробежке задыхаешься). Старшина заметил мое состояние и отправил в госпиталь, врач с ходу направил меня в стационар, так как, выполняя команду «дышать глубоко», я потерял сознание. За месяц меня вытащили с помощью таблеток. Другим приходилось тяжелее: у парня на соседней кровати поднялась температура больше 40 градусов, и его заставили выпить сразу несколько графинов воды, проводили еще какие-то процедуры, но все-таки вытащили. У полковника была астма, возможно, из-за ракетного топлива (оно очень токсичное); он около года находился в госпитале, не вставал, спал только в сидячем положении. Еще с нами лечилась куча простуженных латышей из стройбата. Вот такие потери в мирное время несла армия. Наступила весна, и выздоравливающих, в том числе и меня, подключили к хозяйственным работам по госпиталю. Я где-то снова простыл, и начались осложнения, но в более острой форме. Врачи провели массу интенсивных процедур: откачивали литрами жидкость из плевральной полости с помощью шприцев, причем без наркоза, чтобы я чувствовал, где находится конец иглы, переливали кровь добровольных доноров из моей роты. Так что во мне сейчас течет интернациональная кровь – грузин, армян, молдаван, русских сибиряков.

Через три месяца меня подготовили к выписке из госпиталя и комиссованию из армии, и я поехал в Рыбинск к тете Тоне. Меня провожали на вокзал всем отделением, грузины приглашали на лечение в Грузию, даже написали записки матерям в Батуми, Цхалтубо, чтобы те меня хорошо приняли. Какое сердечное было время! Одно выдвигалось требование – будь человеком, и никакого «ты – мне, я – тебе» не существовало.

В дальнейшем ребята окончили школу радиомехаников и почти все были направлены служить в страны Варшавского договора. Только Витю Спирина, как детдомовца, не выпустили за границу, и он служил в Грузии. Я с такой оценкой категорически не согласен: надежнее детдомовцев я никого не знал.

Итак, в 1964 г., через три года, я вернулся в Рыбинск. Прежде всего мне нужно было решить проблему с одеждой. Я написал другу Толе Михину в Читу, и он выслал мне одежду, но, к сожалению, не посылкой, а багажом. В результате мой чемодан болтался в товарных вагонах по всему Союзу больше месяца, а мне пришлось носить военную форму с погонами. Хорошо, не попался военному патрулю, а то бы и «губу» схлопотал. Первое предложение по трудоустройству мне поступило от милиции. Я мог бы стать участковым, но отказался от такой карьеры, за что дядя Витя (муж тети Тони) меня сильно критиковал, приговаривая: «Был бы ты первым парнем на деревне (в поселке Волжском)».

Я устроился на завод в столярный цех по изготовлению деревянных литейных моделей. Работа была очень сложной, но интересной. Завод производил разные манипуляторы для работы с радиоактивными материалами в атомной промышленности. Очень жаль, что в 2005 г. он оказался заброшенным, а население поселка осталось без работы.

К сожалению, меня недолечили, и на обед я приходил мокрый, как цуцик, менял рубашку и снова бежал на работу. Тетка посмотрела на это дело, втайне от меня пошла в военкомат, навела там шороху. Сказала: «Что же вы парня больного вытолкали?!» И через неделю у меня была бессрочная путевка в Крым до полного выздоровления.

В Крым я приехал под Новый год. Он мне показался сказочным, начиная с Симферопольского вокзала. Поезд пришел под вечер, поэтому вся ночная дорога с ее серпантинами, с покрытыми инеем деревьями произвела на меня неизгладимое впечатление. Санаторий им. П.И. Баранова был небольшим, уютным, с красивым главным корпусом. Когда-то здесь отдыхали летчики, в том числе В.П. Чкалов, Г.Ф. Байдуков, С.А. Леваневский и другие. Санаторий находился в районе Симеиза. Сейчас, спустя 50 лет, там все снесено и строится что-то новое, огромное.

Как летят годы!.. Всего-то 50 лет, а уже снесены корпуса моего детдома, и там ведутся раскопки Шекснинского городища – колыбели города Рыбинска, санатория тоже нет.

Поместили меня во вспомогательном старинном корпусе с огромными верандами и красивым видом на море. Моими соседями по комнате были шахтер из Луганска и оперный певец Саркисов из Челябинска. Я позднее его слушал в Челябинском оперном театре, он играл главную роль в «Князе Игоре». По утрам он нас будил распевами. В столовой я попал под опеку преподавателей. За моим столом оказались учительница из Полтавы, преподавательница Ивановского текстильного института, преподавательница английского языка Челябинского педагогического института. Муж последней, Валерий Павлович, работал преподавателем на факультете «Двигатели, приборы, автоматы» Челябинского политехнического института. Курс лечения у всех нас был не менее полугода, и Валерий Павлович однажды приехал навестить жену. Знакомство с ним предопределило мою судьбу.

Задавшись целью поступить в институт, я занялся самообразованием и даже ходил в школу в 10 класс. Я показывал внучке Жене эту школу в Симеизе.

В курс лечения легочников входили обильное питание на выбор, всякие физпроцедуры и горсти таблеток, а в свободное время мы занимались спортом, гуляли и танцевали. За полгода мы облазили все побережье: горы Дива, Кошка, Ай-Петри, Ласточкино гнездо, Воронцовский дворец и т. д. Поэтому я сейчас еду в Крым, как к себе домой.

Удивительно здесь рыбачили, правда, только весной. Забрасывали спиннинг со множеством крючков, затем сматывали катушку, и на каждом крючке трепыхалась рыбка с интересным названием «барабулька». У нас в верховьях Волги такого не увидишь: каждый окунь и подлещик добываются с огромным трудом.

Однажды произошел забавный случай. Я полоскал в море практически последние брюки, и волной их выбило из рук. Вода была холодной (это случилось ранней весной), и они уплыли. Мои опекунши собрали мне в санатории гуманитарную помощь и одели меня в шикарный костюм. Так что в Рыбинск я вернулся выздоровевшим франтом. А прическа моя была выгоревшим ежиком, поэтому знакомые девчата прозвали меня Одуванчиком.

Я по-прежнему работал в столярном цехе и усиленно готовился к поступлению в институт. Мне помогала знакомая – очень умная девушка, медалистка. С их компанией одноклассников мы частенько выезжали отдохнуть на Рыбинское водохранилище, кстати, на это же место в 2005 г. меня, жену Валю и внучку Женьку привез Саша. Только на месте сторожки, где мы ночевали, оказался приличный пионерлагерь.

Глава 3
Урал. Опорный край державы

Я не помню, как добрался до Челябинска. Но меня сразу поразило величественное здание Политехнического института – до сих пор такие я видел только в Москве. Позднее я узнал, что в ЧПИ было семь факультетов, на которых обучалось 10 000 студентов, а также восемь многоэтажных общежитий. Нас, абитуриентов, поселили в одно из них. В комнате мы жили вчетвером. Среди моих соседей был Вася, брат моего будущего друга Лени. Как ни странно, он, будучи отличником и сдавая всего один экзамен, не поступил: свой единственный экзамен завалил, а к остальным не готовился. На следующий год Вася поступил в Уфимский институт нефти и газа и сейчас прекрасно живет, подтверждая своим примером справедливость поговорки «Нет худа без добра».

В связи с тем, что у меня было много свободного времени – целых полгода и хорошие «репетиторы», я успешно сдал вступительные экзамены, плюс у дембелей был льготный проходной балл. Таким образом, я был зачислен на факультет «Двигатели, приборы и автоматы».

Возникла одна проблема. После сдачи экзаменов до первой стипендии оставался целый месяц, а у меня закончились деньги. Я срочно начал искать подработку. Наличными платили только на овощебазах. Мне повезло: там я встретил старшекурсников с моего факультета, и они взяли меня в свою бригаду. В итоге все финансовые вопросы на время моей учебы были решены.

В дальнейшем я на всю свою стипендию сразу покупал талоны для месячного питания в столовой, а на остальные расходы подрабатывал с ребятами. В сентябре по всему Союзу шла битва за картошку. (Как говорят, «в мире есть всего одна сила, которая способна поставить Россию раком, – это картошка».) Студенты первых курсов шли в первых рядах, но молодежь эти работы воспринимала как веселую тусовку. Мы успевали потанцевать, попеть под гитару, поиграть в карты. Кстати, игре в негра, где не ограничено количество участников, я научился там.

Технические дисциплины мне давались хорошо. Тяжеловато шли немецкий язык, научный коммунизм и философия. Сложно было штудировать труды К. Маркса, Ф. Энгельса и В.И. Ленина, чтобы почерпнуть там какие-то истины; мне все их работы казались непонятными, а то и вовсе напоминали переписку одного мыслителя с другим, не предназначенную для кого-то еще. К сессии готовились серьезно, почти круглосуточно, но после сдачи каждого экзамена, чтобы сбросить нагрузку, шли пить пиво в красивейший парк.

От сессии до сессии мы, как и все студенты, жили очень весело. Проходили встречи с известными людьми. Давал представления СТЭМ под руководством Бориса Морозова, ныне главного режиссера Центрального академического театра Российской армии. Частенько у нас в главном корпусе устраивались танцы в огромном, высотой в три этажа, фойе. Приходила туда и моя будущая жена Валюша, но встретились мы только через пять лет в селе Шабурово.

В то время комсомол, а точнее студенты МАИ и МГУ, придумали, как восполнить нехватку рабочей силы для подъема сельского хозяйства и строительства крупных объектов энергетики и металлургии, используя материальный интерес студентов.

Поэтому после сдачи весенней сессии в вузах формировались строительные отряды. Наш отряд назывался «Вега» – неслучайно наш факультет позднее переименовали в «аэрокосмический». Другие отряды тоже носили звездные имена: «Орион», «Сатурн», «Юпитер» и т. д.

Нас направили на границу с Казахстаном, в село Арчаглы-Аят, строить двухэтажную школу; здесь пригодились мои навыки в кирпичной кладке, приобретенные еще в интернате. Так я стал востребованным целинником.

После работы ходили в кино и на танцы. Вспыхивали конфликты с местной молодежью. Мы, конечно, брали их количеством, а они вылавливали нас по одному.

Запомнился случай, когда подкараулили нашего самого здорового парня весом 120 кг – Игоря Мохрачева. Его прижали к стене, держа за руки за ноги, как распятого, и отмолотили.

У нас не было наличных денег, а предстоял наш целинно-студенческий праздник – День строителя (14 августа). Поэтому студенты проявляли чудеса предприимчивости: пилили и кололи дрова, сооружали заборы и даже взялись класть печь. При этом спины двоих товарищей использовались вместо опалубки при кладке свода печи.

Получали зарплату жидкой валютой. И вот наступил долгожданный праздник, ребята сообразили коктейль (почти Молотова): купили ведро вишневки бочкового разлива, добавили туда деревенскую валюту, и этой бодяги хватило всем. Картина была жуткая: из каждого окна школы (а там окон много) свисало туловище перебравшего студента, мое в том числе. Уцелевшие ребята, кто был покрепче, вытаскивали нас из окон и бросали в речку; хорошо, что воды было по колено, – обошлось без утопленников.

Мы работали практически весь световой день, плюс правительство освободило нас от всех налогов. По окончании работ студенты закрывали наряды и получали приличную сумму. Мне, например, этот заработок позволял одеться и съездить к родственникам в Ярославскую область. Чтобы у нас были хорошие заказы и бесперебойное снабжение строительными материалами, часть платы уходила наверх, отцам-командирам, которые сидели на голом окладе.

Так образовалась первая комсомольская крыша под благовидным предлогом восстановления справедливости.

С одним из боссов, секретарем комсомола нашего факультета Володей Поповым, я был знаком. Когда я поранил руку, меня отвезли в поликлинику райцентра Варны (в 1930-е гг. сосланные при Сталине в отместку называли свои поселения: Варна, Париж, Лейпциг, Москва; эти названия в Северном Казахстане существуют до сих пор).

Наступили выходные дни, машины со стройматериалами к нам в Арчаглы-Аят должны были подойти только в понедельник, и я заночевал в штабе, где Володя Попов жил один. Мы с ним рыбачили, купались и загорали. В дальнейшем он мне не отказывал в трудные времена ни в путевке в студенческий профилакторий, ни в материальной помощи. Кстати, я его видел в Москве лет 20 спустя, он был приятелем первого секретаря ЦК ВЛКСМ Евгения Тяжельникова (выпускника Челябинского пединститута). Володя шел со стороны Кремля, но я постеснялся подойти поздороваться.

Под конец наших трудовых каникул меня и еще четверых студентов послали в соседнее село положить мягкую кровлю на пятиэтажном новом доме. Меня поражает изобретательность русских людей: в качестве теплоизоляционного слоя мы укладывали цементно-стружечные плиты. Аналогов в дальнейшем я не встречал ни в одном строительном справочнике. Такую технологию я хотел применить для утепления кровли над квартирой зятя Игоря, но он не согласился, а иностранный утеплитель влетает в копеечку.

В общем, помимо услуг сельскому населению, за каникулы мы построили бойню, отремонтировали детский садик, возвели два этажа новой школы. Для первой целины достаточно, но старшекурсники оставили о себе более серьезную память. Они за полтора месяца полностью построили широкоэкранный кинотеатр в райцентре Варне и назвали его «Планетой».

Глава 4
Студенческая целина. А мы – студенты факультета ДПА

До начала учебного года оставалось немного свободного времени, и я решил съездить в Эстонию. В Силламяэ жил двоюродный брат моей мамы – дядя Вася. Он работал электриком (позднее – заместителем начальника цеха) на секретном заводе по обогащению урана. Город был закрытым, а я явился без вызова. Поэтому везде я ходил в сопровождении родственников, иначе первый же патруль в лучшем случае выставил бы меня немедленно за пределы города. От дяди Васи я больше узнал о нашей прошлой деревенской жизни. Веселый, с шикарной шевелюрой и гармонью, он был первым парнем на деревне (и не только на своей). Тогда были в моде кулачные бои (правда, иногда дерущиеся брались за колья) между селами. Они ходили в соседнее село Горинское, Вася играл на гармошке, а брат Гена стоял у него за спиной с гирькой в кармане, и, соответственно, лучшие девчата, за которых им все равно перепадало, дружили с ними.

Однажды дядя Вася отвез меня в красивое место с высоченными соснами и огромным золотым пляжем на берегу Балтийского моря. Здесь жил и писал свои знаменитые полотна Илья Репин.

Потом я поехал в Ленинград приодеться на заработанные деньги и навестить того самого Гену. Гена – здоровый детина, почти как мой зять Игорь, – работал сварщиком на кораблестроительном заводе. Он жил с матерью, своей семьей и семьей сестры в двухкомнатной квартире. Я уже не помню, как у них переночевал, отметилось в памяти лишь то, что ютилось там восемь человек. Гена и его сестра Нина проводили меня в современный аэропорт Пулково, построенный в виде корабля, и я полетел в Челябинск. Это был 1966 г., а в 1985 г. я был в командировке в Ленинградском отделении института «Атомтеплоэнергопроект». Попытался встретиться с родственниками, но не смог их отыскать: их расселили, да и времени оставалось мало.

Наступил новый учебный год. У нас появились спец-дисциплины с посещением закрытой части в новых корпусах института. Сейчас уже можно сказать, что в ангарах находилось много видов ракет на разных этапах создания, в том числе и копия первой баллистической ракеты «Фау-2», которая у нас обозначалась «А-4». Лекции писали в прошитых и пронумерованных общих тетрадях, затем сдавали их в спецчасть, готовиться к занятиям приходили туда же.

Осенью со мной произошел несчастный случай. Когда мы играли в футбол, я неловко наступил на мяч и сломал три фаланги пальцев стопы; странно, но большой и мизинец уцелели. В результате я всю зиму ходил в гипсовом сапоге. Лекции читались в разных корпусах. Когда надо было переходить из главного корпуса в здание нашего факультета ДПА через широкий проспект Ленина, я не укладывался в перерыв между парами, опаздывал на 5—10 минут. Все уже сидели в аудитории и, улыбаясь, слушали, как я, гремя костылями, ковылял по затихшему коридору. Гипсовый сапог я носил где-то полгода, пару раз поскальзывался и слетал с натертой до блеска институтской лестницы. Однажды мне помогла подняться девушка истинно русской красоты, с пышными волосами до пояса. Она преподавала информатику. Практически все в нее были влюблены, но к ней было не подступиться даже без костылей – другой уровень. Да простит меня Валюша, но на втором курсе я дружил с другой Валей – Емец. Я познакомился с ней на танцах летом в селе Арчаглы-Аяте. Инженера Валю и других сотрудников Челябинского тракторного завода прислали на сельхозработы в подшефный совхоз. Мы ходили в кино, театр, на танцы, я даже бывал у них в гостях и познакомился с ее родителями – интеллигентными опытными специалистами. Затем мы все же расстались.

В институте жизнь кипела по-прежнему. Выступал СТЭМ, проводились смотры художественной самодеятельности, среди 10 тысяч студентов находилось много талантов. Приглашали певцов – Мулермана, Мондрус, Хиля и даже Лемешева. Кобзон, правда, выступал только у Валюши в пединституте, но пел до полуночи, а мы смотрели его концерт по цветному телевизору в красном уголке. Ну и конечно, в то время был расцвет фигурного катания, академичных фигуристов Белоусову и Протопопова сменили фантастические Пахомова и Горшков. А что творилось в хоккее! Непобедимый ЦСКА и сформированная на его основе сборная СССР с суровым тренером Тарасовым, такими великими хоккеистами, как нападающие Михайлов, Петров, Харламов, защитники Рагулин и Билялетдинов, и остальными им под стать громили знаменитых грубых канадцев, самым задиристым из которых был Бобби Халл – «большой нахал».

Весной я, слава Богу, снял гипс, разработал ногу и готовился к новой целинной работе. На этот раз мы выбрали лучших из прошлогоднего отряда, отсеяв тех, для кого девизом было «Лень рождает прогресс». В итоге мы набрали 15 студентов и поехали в совхоз, в село Русскую Течу. В 1956 г. в этих местах произошел атомный взрыв из-за неконтролируемого сброса жидких радиоактивных отходов: власти торопились с созданием атомного оружия. Поэтому нас удивило, что речка с обеих сторон огорожена колючей проволокой. Мы для развлечения ловили на удочку рыбу и тут же отпускали.

Жителей ближних к полигону деревень переселили, но я думаю, что этим людям досталось немало радиации. С нами училась умнейшая девчонка из этих мест – Валя Саламатова, но в 30 лет она умерла от белокровия.

В совхозе работал опытный прораб, мы строили много интересных объектов. На то время пришелся бум строительства 5—9-этажных домов, и совхоз заключил договор с Челябинским домостроительным комбинатом о поставке панелей с минимальным браком.

Нам выделили подъемный кран, сварочный генератор (я работал сварщиком), и мы создавали одноэтажные объекты быстро, как карточные домики (машинно-тракторную станцию с гаражом, склад ядохимикатов и т. д.). При этом они были довольно надежными, годились даже под крановую нагрузку, для чего мы выкладывали кирпичные колонны. Последним шедевром стал арочник. Заасфальтированная площадка для приема зерна накрывалась бетонными арками, которые были соединены между собой жердями, а затем на них укладывалась мягкая кровля. Стояла жара, мы прыгали, как мартышки, по этому арочнику, а в сельмаг привезли пиво в бочках. Мы ходили туда с ведрами – это было самое вкусное пиво в моей жизни!

На этот раз мы жили в бане, а есть ходили в столовую. Посещали клуб, иногда ходили на свидания. Я познакомился с симпатичной девушкой Людмилой, студенткой Копейского медицинского училища, которая отдыхала у родителей. Я провожал девушку домой, когда вдруг сзади появился ГАЗ с зажженными фарами и намеревался меня зацепить. Но Люда, крепкая деваха, отдернула меня в сторону. Все-таки они меня на обратном пути отделали штакетником (мне повезло, что не попались гвозди). Потом как-то все затихло. Очевидно, наш командир и руководство совхоза нашли общий язык. Под конец трудовых каникул нас попросили отремонтировать клуб в соседнем селе. Там было озеро, и мы от души купались, рыбачили и объедались ухой с 56-градусной водкой, которую в то время еще выпускали.

На этот раз я поехал за одеждой в Москву: мечтал попасть в ресторан «Седьмое небо» на Останкинской башне и сходить в Большой театр. Боже, каким же я был наивным!

В Большой я не смог достать билеты даже в 1990-е гг., когда находился в командировках в столице месяцами, а в останкинский ресторан вообще попасть было нереально.

Поэтому я сходил только в кафе «Валдай» на проспекте Калинина и посмотрел там советский стриптиз. Какой-то парень, наверное постоянный посетитель, встал из-за стола, подхватил официантку и начал поднимать, но поднималось только платье. Все увидели ее в костюме Евы; очевидно, это была реклама в стиле наших дней. Сейчас я понимаю, что один с заработанными деньгами мог вляпаться в любую историю, окажись за моим столом какой-нибудь жук или жучиха, но 70-е были относительно спокойными.

Далее я поехал в родной Рыбинск к тете Тоне. Затем прокатился на ракете (теплоходе на подводных крыльях, ходившем по Рыбинскому водохранилищу). Штормило, и корабль прыгал по волнам так, что свалились настенные часы. Вышел на пристани в райцентре Брейтово и поехал в Кривцово, где жила моя тетя Татьяна Перова, сестра дяди Васи. Изба дедушки не сохранилась, они на этом месте построили новый, более просторный дом. Дядя Коля был большим выдумщиком – сделал станок для производства дранки (тонких дощечек для покрытия кровли, как черепицей). Дети качались на качелях, а он переставлял нож на горизонтально закрепленном чурбане. Качели были привязаны к рычагу, скалывающему дранку. Таким образом дядя обеспечил дранкой всех односельчан, а они помогли ему построить большой дом.

У них было двое детей – Слава и Митя, мои крестники. Слава служил в Киеве, где и остался. Сейчас, может быть, мобилизован и, вероятно, кидает на нас снаряды – вот такая она, гражданская война! На обратном пути на пароход шли через село Ильинское, где должен был жить мой отец. Тетя завела меня в гости к какой-то тетке, очевидно, сестре отца, они пошептались, но мне так ничего и не сказали.

Начался новый учебный год – третий курс. Группа была очень дружной, и мы часто, практически каждый праздник собирались в гостеприимном доме Шелховских, но иногда и в общежитии. Запомнился мой день рождения. У меня еще оставались деньги, и я собрал у нас в комнате всю группу. Очевидно, мы очень шумели, да еще и Саша Копенкин играл на аккордеоне. Комендантше это очень не понравилось, и она пожаловалась декану. Он лишил на месяц стипендии ребят из моей комнаты, а меня не наказал, так как у меня не было родительской помощи. Я ходил к декану с просьбой, чтобы наказали только меня, но бесполезно. Пытался отдать ребятам деньги, но они только обижались – настолько хорошие у нас были отношения. Мы купили плитку шоколада, варили борщи и жарили картошку, а вареньем нас Петины родители серьезно «зарядили». Таким образом, у нас получились еще и курсы поваров. Были среди нас и «гусары»: например Юра, высокий красивый парень, пел и превосходно играл на гитаре; стипендии ему хватало от силы на три дня, после чего он ходил по однокурсникам: где денежку займет, где продукты. Но девушек кадрил бесконечно; у него висел на стене большой плакат, весь в автографах посетивших его девушек.

Расположение института в парке позволяло нам заниматься спортом. Рядом была лыжная база, где мы брали коньки и лыжи напрокат. Для тренировок конькобежцев под руководством четырехкратной олимпийской чемпионки Лидии Скобликовой у нас на стадионе заливали зеркальный каток с беговыми дорожками, так что по вечерам он превращался в место массового катания студентов. Кстати, Скобликова преподавала в Валином пединституте, на кафедре физвоспитания.

Насыщенной была жизнь и у альпинистов: они осваивали Памир и даже потеряли одного преподавателя: он простудился, а на высоте это часто приводит к летальному исходу. Спускать его не было возможности – они приколотили его, обернутого в палатку, к скале. Судя по их рассказам под «Песню о друге» В. Высоцкого, он там оказался не единственным оставленным – такое было и раньше, но с другими экспедициями.

И еще о спорте. В парке находился футбольный стадион «Локомотив», в закрытых помещениях которого работало много секций, в том числе и самбо. Тренером был один довольно известный борец, многократный чемпион Союза башкирской национальности, чьего имени я, к сожалению, не помню. Он был инициатором празднования в нашем парке сабантуя. Интересно было попробовать башкирскую кухню и посмотреть, как лазят по скользкому столбу за сапогами. У нас в секции произошел такой случай. На нижнем этаже располагался гимнастический зал. И вот пришел к нам натренированный гимнаст и начал бросать наших одного за другим. Чтобы отстоять честь своей секции самбо, на ковер вышел тренер, а ему уже было около 50. В результате гимнаст пошел накладывать гипс на сломанную руку. Я в секции занимался года два, заработал второй разряд. Честно признаюсь, у меня замедленная реакция, поэтому, вывихнув ключицу на городских соревнованиях, я с этим спортом расстался.