Текст книги "Разбойничья Слуда. Книга 4. Рассвет"

Озолс отбыл в Испанию после праздничной демонстрации и военного парада на Красной площади. В Москву он приехал, будучи уже ленинградским чекистом незадолго до седьмого ноября. Однако числился все же Иварс в составе делегации от недавно образованной Архангельской области. Превратности судьбы и только. И все потому, что кандидатуры на мероприятие утверждались еще летом, когда он служил на территории Северного края. Да и области тогда такой тоже не было. Ради двух часов праздничного шествия списки на Лубянке переделывать не стали, лишь дописав карандашом напротив его фамилии одну фразу: «От Архангельска и Ленинграда тоже».

В столицу Озолс вместе с коллегами из Ленинградского управления отправился не к самому параду, а в начале ноября. Дело в том, что его новые сослуживцы еще до появления его в их рядах обратились к своему руководству с инициативой об учреждении ежегодного праздничного дня. Им казалось вполне логичным, если в советской стране появиться и «День НКВД». Для обсуждения данного вопроса они и были приглашены накануне военного парада. Однако тогда их инициатива поддержана не была. Руководители рабоче-крестьянской милиции настаивали установить в качестве праздничной даты день, когда было подписано постановление «О рабочей милиции», то есть десятое ноября. В управлении госбезопасности придерживались иного мнения и настаивали на другой дате, потому как днем образования чекистской организации считается двадцатое декабря. После двухчасового заседания участники обсуждения к единому мнению так и не пришли. Совещание, в конце концов, прервали, а решение данного вопроса отложили на неопределенный срок. Делегация из Ленинграда, как и их московские коллеги, покинув заседание, не спеша пересекли площадь Дзержинского и, пройдя три сотни метров по Театральному проезду, расположилась за шикарными столами в Метрополе. Все разногласия были тут же забыты, а советские милиционеры с чекистами под звуки оркестра Давида Гейгнера прекрасно провели остаток дня.

Юбилей в связи с двадцатилетием октябрьской революции страна праздновала с большим размахом. К этой дате на кремлевских башнях зажглись новые рубиновые звезды, а московские улицы заблестели невиданной чистотой. Приглашенные на праздничные мероприятия иностранные гости в окружении сотрудников охраны и московской детворы прогуливались в центре столицы. Рассматривая серые столичные улицы, они ежились от ноябрьского, совсем не праздничного ветра, стараясь по возможности найти укрытие в каком либо заведении с горячительными напитками.

По совету Татьяны Иварс прицепил на новенькую гимнастерку самую первую советскую медаль4343
  «3-я годовщина Великой Октябрьской социалистической революции»


[Закрыть]. Ее он получил еще в двадцатом году в Смольном из рук Клары Цеткин, будучи приглашенным на торжественное заседание Петроградского Совета депутатов. Вместе с серебряной наградой тогда же в качестве сувенира ему досталась и памятная зажигалка, но в отличие от медали ее он спустя какое-то время потерял.

На Красную площадь Озолс с коллегами пришли без четверти девять. Предъявив пропуска, заняли свои места справа от мавзолея и стали рассматривать выстроившиеся на площади армейские части. Не успел Иварс рассмотреть участников торжеств, как за спиной куранты заиграли «Интернационал». Звучание часов оставляло желать лучшего, и не понравилась Иварсу. Лишь временами напоминая гимн, мелодия явно не соответствовала своему предназначению, и Озолс перестал ее слушать.

Его внимание привлекли стоявшие позади седовласые старики. Больше от скуки, чем из любопытства он стал прислушиваться к их разговору. А те, вспомнив, как вместе с Буденным громили Деникина и Врангеля, переключились на обсуждение более свежих новостей.

– Специально звезды новые сделали. Крутятся и светятся, – донесся до него скрипучий голос одного из них. – Красивее красивого. Я долго стоял и любовался.

– Старые стекляшки тоже хорошие были, – парировал другой. – Но «самому», видать разонравились. Вот и убрали, – добавил он, приглушив свой гулкий баритон на слове «самому».

У Озолса на этот счет было свое мнение. Ему было прекрасно известно, что убрали не только звезды. Буквально несколько месяцев назад в архангельской тюрьме оказалась художница Ангелина Ройзман. Он лично встречался с ней перед отправкой осужденной на Соловки и был в курсе того, что замененные на башнях звезды создавала группа мастеров и художников, в которой до недавнего времени работала и она. Вместе со звездами «списали» и их группу. Почти всех специалистов обвинили во вредительстве и арестовали.

Иварс еще какое-то время слушал беспечную болтовню старых большевиков, пока на Спасской башне часы не пробили десять ударов. Главные военные начальники страны промчались верхом по площади, после чего нарком обороны принял рапорт у командующего парадом Буденного. Поприветствовав войска, Ворошилов взобрался на трибуну мавзолея и обратился к народу с речью. Нарком выступал долго и пафосно, из-за чего Озолс снова заскучал. Мысленно он был уже в Испании, куда должен был отбыть через неделю. Не впечатлил его и военный парад. Да и демонстрация московских трудящихся с набившими уже оскомину в предыдущие дни плакатами и транспарантами Иварса тоже не впечатлила. Он еле дождался конца празднования и уже вечерним поездом уехал в Ленинград.

Командировка в Испанию растянулась почти на полтора года. Уехать на какое-то время из страны ему посоветовал незадолго до своего ареста все тот же Эдгар Балодис. По его мнению, только находясь за пределами страны, советский гражданин мог чувствовать себя в относительной безопасности и переждать сложные времена. Военные действия в Испании для этого подходили как нельзя лучше. Тот же Балодис и предложил руководству НКВД в числе других кандидатуру Озолса в качестве одного из советников республиканской армии.

Отправляясь туда, никаких целей перед собой Иварс не ставил. Кроме собственно той, из-за которой и поехал – избежать ареста. Он был убежден, что появление в стране огромного числа иностранных шпионов и врагов народа среди его коллег никак не соответствует истинному положению дел. И то, что арестовать могут любого, а высокие звания или должности от этого не спасут, он тоже прекрасно понимал.

Помимо знания испанского языка на принятие начальством положительного решения повлиял и другой факт биографии Озолса. Нынешнее руководство было в курсе его участия в операции по поиску пропавшего золота. Об этом стало известно во время допроса одного из арестованных буквально за несколько дней до того, как Балодис предложил кандидатуру Иварса. И неизвестно, как бы сложилась дальнейшая судьба главного архангельского чекиста, если бы не похожая ситуация в Испании.

Дело в том, что в начале военных действий при непосредственном участии советской стороны из нее вывезли большую часть золотого запаса. И хотя операция по переброске тех ценностей прошла успешно, однако полного удовлетворения у республиканского правительства от нее не было. Было мнение, что часть золота в Советский Союз так и не попала. Это и послужило поводом для обращения испанской стороной к советскому правительству с цель его поиска. В случае успеха все найденное золото должно быть тоже переправлено в страну советов. И хотя ситуация в Испании значительной мере отличались от давних российских событий, руководить операцией был назначен именно Озолс. Но узнал он об этом лишь после того, как прибыл на Пиренейский полуостров. Однако, намерениям не суждено было осуществиться. Спустя несколько месяцев розыскной работы выяснилось, что золото, находится в руках мятежников, и завладеть им вряд ли получится. Вскоре военные действия в Испании завершились победой генерала Франко, и Озолс вместе с другими советскими специалистами весной тридцать девятого вынуждены были вернуться домой.

Не успел он окунуться в оперативную работу, как последовала очередная командировка. На этот раз судьба, а вернее сказать руководство с Лубянки, направило его в Польшу. После начала второй мировой войны в сентябре тридцать девятого Советский Союз ввел туда свои войска, в результате чего бывшие польские территории Западной Украины и Западной Белоруссии отошли к СССР. Озолс провел там два месяца, занимаясь вопросами будущего переселения неблагонадежных поляков вглубь страны.

К концу второго месяца его пребывания во Львове стали появляться предварительные списки и папки с личными делами будущих переселенцев. Поначалу их было немного и Иварс не столько по долгу службы, а скорее из любопытства, просматривал их. Людские судьбы неизвестных ему людей привычно мелькали перед глазами, навсегда исчезая с каждой перевернутой страницей. И лишь однажды он остановился, внимательно всматриваясь в фамилию шестидесятилетнего поляка. Иварс нашел на столе тоненькую папку с его делом, потянул за тесемки и раскрыл ее. Фотографии были не во всех личных делах, но здесь она была, и он невольно провел по ней пальцем, видимо, желая таким образом удостовериться, что не ошибается в своих догадках. Снимок был сделан не совсем удачно, но то, что на нем был изображен бывший архангельский арестант, Озолс не сомневался. Он хорошо запомнил этого франтоватого мужчину с вьющимися черными волосами и отпущенными по щекам бакенбардами, хотя и встречался с ним всего лишь однажды еще до того, как с арестантом «поработали» сотрудники из смежного отдела. И как же было его не запомнить, если из-за него Озолс еще в самом начале своей чекистской службы мог нажить для себя большие неприятности.

Когда в октябре одна тысяча девятьсот двадцатого года умер в камере очередной осужденный, мало кто этому удивился. Случаи смерти арестованных до вынесения или исполнения приговора, в то время были не редкостью. Частенько в таких случаях, чтобы не «портить» статистику и не оформлять кучу бумаг, их вписывали в списки расстрелянных и хоронили вместе с ними. Так же поступили и с ним. После того, как тогдашний надзиратель доложил, что арестант умер, его вместе с двумя другими покойниками отвезли на мхи4444
  Место в г. Архангельске, где в 1920 году расстреливали «врагов народа».


[Закрыть]. Дело было к вечеру и в темноте могильщики яму копать не захотели. А когда утром туда доставили очередных приговоренных к расстрелу, то одного из трех покойников там не оказалось. Долго выяснять, куда делось тело, не стали. Дело, в конце концов, замяли, а «потеряшку» вписали в списки расстрелянных, о чем и отчитались перед начальством. Однако для Озолса тот случай доставил массу хлопот и запомнился на всю жизнь.

Прочитав все, что было в папке, он вызвал из приемной молоденького лейтенанта, исполняющего обязанности его помощника.

– Всё никак не запомню твою фамилию, Никита, – проговорил Иварс, когда тот вошел.

– Путейко, – товарищ майор госбезопасности.

– Пу-тей-ко, – произнес Озолс, пытаясь запомнить странную на его взгляд фамилию помощника. – Ты, вот, что лейтенант. Найди мне этого мужчину, – и протянул ему личное дело заинтересовавшего его человека.

– Слушаюсь, товарищ майор.

– И ко мне его. Срочно!

В конце следующего дня в кабинет в сопровождении Путейко вошел мужчина. Вошедший заметно сутулился и смешно переступал с ноги на ногу. Стянув с головы шляпу, он пригладил седые вьющиеся волосы. Пытаясь рассмотреть сидевшего за столом начальника, мужчина сильно щурился и слегка покачивал головой. Лейтенант тем временем подошел к Озолсу и, чуть наклонившись к нему, что-то сказал. Иварс, не поднимая глаз, выслушал его, встал и подошел к мужчине. И лишь остановившись почти рядом с ним, поднял голову. В глазах мужчины на миг промелькнуло удивление, что не укрылось от Иварса. Но тот быстро взял себя в руки и спокойно посмотрел на чекиста.

– Сергей Сергеевич? Не ожидали? – спросил Озолс.

Мужчина с искренним удивлением уставился на военного начальника и с сильным польским акцентом спокойно произнес:

– Добры вечур, пан офицер!

Озолс улыбнулся и покосился на помощника.

– Лейтенант, ты свободен.

– Мы, пан офицер, знакомы?

Дождавшись, когда выйдет Путейко, Иварс добавил:

– Знакомы, знакомы. Еще как знакомы, – он указал рукой на одинокий стул. – А ты почти не изменился. Вот только от брюнета почти ничего не осталось. Да лицо заметно посветлело. Или мне кажется? И тебе так шли усы. Чего не носишь? Ну, да ладно. Ты проходи, присаживайся.

– Благодарю, пан офицер, – сухо ответил седовласый.

Он аккуратно откинул полы пальто и присел на край стула.

– Как дела, Сергей Сергеевич? – в надежде, что собеседник разговорится, спросил Озолс.

– Вшистко добже, пан офицер. Все хорошо, – ответил тот и замолчал.

– Ты же русский знаешь. Изъясняйся понятно, – Иварс повысил голос.

– Разумеюм. Да, постараюсь, пан офицер.

– Товарищ.

– Товарищ офицер.

Мужчина снова замолчал и уставился на свои новые сапоги.

– Фамилия? Ваша фамилия? Год рождения? – спросил Иварс.

– Ямпольский. Восьмое апреля одна тысяча восемьсот восьмидесятый, – безразлично и даже несколько отрешенно произнес Сергей Сергеевич.

– Родом с России?

– Так, пан офицер.

Озолс на минуту замолчал. Потом взял свой стул, поставил напротив Ямпольского спинкой к нему и уселся, широко раскинув ноги.

– Руку покажи, – проговорил Иварс.

Не дожидаясь взял того за правую ладонь и повернул ее. На запястье, как и два десятка лет назад была очень хорошо заметна небольшая татуировка.

– Твоя взяла, пан Озолс.

Иварс довольно усмехнулся, встал со стула и отошел к окну.

– Ты же умер. Мне, помнится, еще покойный Петренко о тебе докладывал. Сказал, что у него на глазах умер. Не хочешь поделиться секретом воскрешения?

Ямпольский пожал плечами.

– А зачем?

Озолс какое-то время раздумывал. Он и сам подумал о том же, но так и не мог ответить на свой же вопрос. Ну, расскажет новоиспеченный поляк о своем удивительном спасении. А дальше то что? Арестовать? И тогда что ему предъявить? Признать, что в далеком двадцатом арестант не был расстрелян чекистами, а убежал из тюрьмы? И не куда-нибудь, а во враждебное государство, где наверняка посмеялись над незадачливыми российскими органами? И за ложные сведения о его гибели по головке не погладят. Отчего-то Иварсу не хотелось этого делать.

Отпустить? Но тогда получится, что советская власть прощает своих врагов. А кому-то может показаться, что и поощряет. Такое решение его тоже не устраивало. Пытаясь найти выход из создавшейся ситуации, он понял, что допустил профессиональную ошибку. Сообщив Ямпольскому о том, что узнал его, он оказался, мягко говоря, в неудобной ситуации. И теперь, чтобы выйти из нее хотя бы без последствий для себя, требовалось что-то срочно придумать.

Ямпольский почувствовал настроение майора и сидел спокойно, дожидаясь, что тот будет делать дальше. Со двора донесся звук автомобильного клаксона и тут внутри у Иварса словно что-то лопнуло. Он вспомнил своего водителя. И тут же в памяти всплыла фотография, которую Усов передал ему вместе с запиской о своем знакомом. От пришедшей на ум мысли ему стало жарко, и он распахнул окно. Промокнув на лбу пот, Иварс подошел к Ямпольскому и стал внимательно разглядывать его лицо. Убедившись в своих догадках, он постарался вспомнить текст в той записке.

– Все так. Одно лицо, – еле слышно проговорил Озолс.

– Пан офицер что-то сказал? – спросил Ямпольский.

– Суворова Антонина Степановна тебе, надеюсь, знакома? – неожиданно спросил Иварс.

С лица Сергея тут же сошла маска безразличия и он, не выдержав, спросил:

– Что с ней?

Услышав это, Озолс испытал внутреннее облегчение. Теперь ситуация не казалась такой безвыходной и он, по крайней мере ему так казалось, знал, что делать дальше со всей этой историей.

– Давай так. Сначала я послушаю тебя, а уж потом все остальное, – проговорил Иварс. – И, надеюсь, ты помнишь, что лично я к твоим прошлым проблемам не имею никакого отношения.

Ямпольский расстегнул верхнюю пуговицу на рубашке и, хлопнув себя руками по коленям, произнес:

– Добже… хорошо, пан офицер. Слушай, коли не лень.

– Ну, давай, не тяни. Дел много, – проговорил Озолс и присел на край стола.

– Вообщем, – протянул Сергей Сергеевич, видимо раздумывая с чего начать. – Вообщем, если не забыли, то взяли меня по доносу. И даже могу сказать чьему…

– Потом об этом, рассказывай пока о себе, – остановил его Иварс.

– Я когда очнулся, подумал, что я умер. Вообщем, когда пришел в себя, темно кругом. Холодно. Мне потом старый поляк рассказывал, что такое случается. Особенно часто на войне. Живого человека от мертвого отличить не могут. А тогда сверху снежком припорошило, колотит всего. Голову приподнял – вдалеке свет увидел. Не знаю, откуда силы взялись, но поднялся. Пошел на свет. То оказался фонарь рядом с будкой охранника кладбища.

– Это не кладбище, там крестов не ставили, – поправил Озолс. – Дед там по ночам охранял, чтобы зверье трупы не выкапывали.

– Тогда я не знал. Думал… да и вообще, наверное, не думал – голова плохо соображала. В окно избушки заглянул. Увидел, что старик спит. И так крепко, что даже не слышал, как я взял с вешалки кое-какую одежду. По запаху понял, что выпил дед накануне немало. Тут же переоделся. Кипяток на печке был. Попил. Стало светать. Вышел на улицу. Город рядом совсем.

Окровавленную рубаху и пиджак с собой забрал. Пошел потихоньку. Только до первых домов дошел, как ваших увидел и двоих со связанными руками. На телеге везли.

– Врагов на расстрел, – вставил Иварс.

– Я не разглядывал. Только одного из охранников узнал и понял, что скоро меня начнут искать. Я по задворкам, по задворкам в город и ушел. Там у меня комната была. Никто о ней не знал. Пару дней там провел. Потом через знакомых из города подался в Москву. Оттуда в Польшу друзья переправили. С тех пор во Львове и живу. Семьи нет. Да, вы и так, наверное, знаете.

– А чего фамилию не поменял?

– А чего другой называться. Мне же знакомые, еще, когда в Москве был, сказали, что числюсь расстрелянным. А раз так, то Сергея Сергеевича никто искать не будет. Да и со своей фамилией жить легче. Проще и привычнее, – Ямпольский замолчал и посмотрел на Озолса. – Так что с Антониной Суворовой?

– Подожди. Тебя же тогда арестовали за связь с белогвардейцами. Разве не так?

– Так-то оно так, только не совсем так. Я в порту тогда работал. А если весь город под беляками был, то, как мне на моей должности с ними не общаться? Вот вы, пан офицер, наверное, по долгу службы тоже в разных местах бывали и с иностранцами работали или с теми, кто не благоволит вашей стране. Так что, пан офицер тоже шпион или враг?

– Не забывайся! – оборвал Ямпольского Иварс.

Но не признать справедливость его слов Озолс не мог. Разве мог он тогда подумать, что пройдет совсем немного времени и карающий меч беззакония зависнет уже над ним.

– Извините, пан офицер.

– Ты на допросе, мне помнится, признал тот факт.

Сергей Сергеевич с ответом не торопился. Он, то откидывался к спинке стула, слегка прикусывая нижнюю губу, то наклонялся вперед, скрестив на груди руки. Наконец, решение было принято, и Ямпольский произнес:

– Антонина. Если бы не она, не признал вины бы.

– А она-то тут причем? – удивился Иварс.

– В том то и дело, что не причем. Но вы же, пан офицер, помните, что было написано на меня в доносе.

– Напомни.

– Там о девушке сказано было не зря. Хитрый гад. Он же этим дал мне понять, что знает об Антонине. И, если бы я повел себя глупо, то девчонка могла пострадать. Вам я о ней не сказал, хотя очень хорошо спрашивали, – он показал на отсутствующий зуб в верхней челюсти.

– Понятно, – протянул Озолс. – И кого же ты так рассердил в свое время, что решил от тебя избавиться?

– Как зовут, точно не помню. Гмырин. Да, такая фамилия. Он из архангельских начальников. Неказистый такой. Очки постоянно носил круглые. Неприятный тип.

Иварс сразу сообразил о ком идет речь. Да и как не понять, если за последние тридцать лет никакого другого начальника носящего такую фамилию в Архангельске не было. Его сын Степан в двадцатом году был еще слишком мал, чтобы хоть что-то из себя представлять. А с Сергеем Аркадьевичем Озолс познакомился как раз незадолго до исчезновения Ямпольского. Когда уезжал из Архангельска в тридцать седьмом тот занимал пост заместителя председателя исполкома Северного областного совета. После ареста своего начальника и сам со службы вскоре ушел. Как значилось в официальной справке: «По болезни».

– Знал такого. С тридцать восьмого не работает, – после некоторой паузы произнес Иварс. – И где ты ему дорогу перешел? Он мужик, вроде не вредный. Хотя… Я в близких отношениях с ним никогда не был. Только по службе пересекались.

– Может, пан офицер скажет об Антонине?

– Да, все нормально с твоей Антониной. Работает. Не замужем. Сына вырастила.

– Сына? – в глазах Ямпольского блеснул неподдельный интерес.

– Григорий Григорьевич Суворов.

– Григорьевич, значит, – в словах мужчины послышались нотки разочарования.

Озолс, не стал опережать события, давая Ямпольскому прийти в себя.

– А ты почему на ту сторону не ушел? Никто же не держал насильно, – задал Иварс интересующий его вопрос.

Ямпольский пожал плечами.

– Под немцем? Я никогда не был предателем России, пан офицер. А Германия на Союз все одно нападет…

– Ты поосторожнее в суждениях, если хочешь до старости дожить и…, – Озолс не договорил.

Он хотел добавить, что если тот хочет увидеть своего сына, но передумал, решив, с этим подождать. Ни к чему пока ему об этом знать. Вроде бы мужчина эмоциям не подверженный, но тут не угадать, как себя поведет, узнав о том, что у него есть сын.

– Вообщем, почему-то я верю тебе. А ты так и не сказал, зачем Гмырин тебя под расстрел подвел, – снова вернулся к своему вопросу Озолс.

– Давняя история.

Ямпольский говорил кратко и быстро, опуская то, что непосредственно не касалось его взаимоотношений с Гмыриным. Закончил говорить также неожиданно, как и начал. Он замолчал и выразительно посмотрел в сторону графина с водой. Иварс, все это время внимательно слушавший его, налил воды и протянул рассказчику.

– И что, никого, кроме вас, кто к золоту причастен в живых не осталось?

– Никого. Думаю, что никого.

– Судя по твоему рассказу, только Сергей Аркадьевич… Да, Сергей Аркадьевич…

– Все мы в молодости дурных поступков не миновали, – не дав Иварсу договорить, проронил Ямпольский.

– Да-а-а, – протянул Озолс. – С Суворовой он познакомил?

Ямпольский перекрестился.

– Богу встрече с ней обязан. Мы с Тоней, по правде говоря, всего два раза и виделись. Первый раз еще до войны. Летом. Так, мельком ее увидел. Торопился, не остановился, не заговорил. Потом много лет жалел об этом, – голос у Сергея Сергеевича дрогнул, и вместо франтоватого мужчины Озолс увидел сидящего перед ним глубоко несчастного человека.

Тот еще больше сгорбился, а на его смуглом лице проступили прежде невидимые глазу морщины. Не в силах унять волнение, Ямпольский по-детски прижимал дрожащие руки к коленям, то и дело, проглатывая подступивший к горлу комок. «А ведь, он до сих пор ее любит… В следующем году седьмой десяток пойдет, а лицо, словно на нем век расписался, – от вида Ямпольского, у Иварса защемило в груди. – Сентиментальный стал. Старею что ли? – пронеслось у него в голове».

– Молодой был, – продолжил Сергей. – Казалось, красивые девчонки будут рядом всю жизнь… А второй и последний раз… виделись с ней в двадцатом. Перед самым арестом. Всего одну ночь тогда вместе и провели. Полдня и ночь. А утром я ушел и все.

Ямпольский замолчал. Он поднял голову, не скрывая навернувшихся на глаза слез.

– Ты вот сказал о ее сыне, и я на миг, на мгновенье подумал… что-то внутри екнуло. Надежда, пан офицер. Что может… Но, видать, у ее сына другой отец раз отчество у него Григорьевич.

Когда Ямпольский ушел, Иварс открыл папку с перечнем мест, куда планировалось переселять неугодных поляков. Список был длинным, но вскоре он нашел, то, что искал.

– Вот сюда мы тебя и отправим, дружище, – Озолс ткнул пальцем в странное название: «Шольский лесопункт. – Не нужно сыну портить жизнь.

Чуть ниже шел комментарий. «Создается в Верхнетоемском районе Архангельской области в связи с повышением в стране спроса на лесоматериалы. Сроки создания: 1940—1941 года. Место создания: лесной фонд Шольской лесобазы и лесобазы Егреньга Ачемского сельсовета. Жилой фонд отсутствует…» Технико-экономические показатели будущего лесного участка Иварс читать не стал. Взял папку с личным делом Ямпольского и в правом верхнем углу написал: «Шольский. Архангельская. Не срочно».

Поразмыслив, Озолс просмотрел все лежащие на столе папки и отложил некоторые из них в сторону. После чего пролистал снова отобранные документы и оставил перед собой только одну. Недолго думая, он ровным почерком сделал на ней очень заметную надпись: «Шольский. Архангельская. Одним этапом с Ямпольским С. С.».

– Лейтенант! – громко крикнул Иварс своему помощнику.

Когда Путейко появился на пороге, он протянул ему заинтересовавшую его папку.

– Найдите мне вот этого человека. И лучше сегодня.

Лейтенант взял личное дело в руки, раскрыл папку и вслух прочитал несколько строк из биографии будущего переселенца.

– Оманов Гаврила Петрович, 1893 года рождения, русский с польскими корнями. Проживает во Львове. Сапожник…

***

Утром, Озолс, как и обещал, позвонил в семнадцатое отделение. Быстро уточнив у тамошнего руководства детали вчерашнего происшествия возле Витебского вокзала, попросил отблагодарить отважного парня и положил трубку. Иварс намеренно не стал спрашивать о нем более подробно. В конце концов, не встречаться же с ним лично. А для милицейской благодарности вполне достаточно и звонка. После этого набрал номер телефона загородного пансионата и, убедившись, что Татьяна Николаевна чувствует себя прекрасно, вернулся к своим делам.

Он достал из ящика стола сложенный листок бумаги, развернул и пробежался глазами по тексту. «Григорий Григорьевич Суворов. Комсомолец. Родился 10 июля 1921 года в Архангельске. Закончил 10 классов в этом году (1939). Очень смышленый. Очень. Любит разгадывать загадки. Вынослив. Сильный физически. Хорошо бегает на лыжах и плавает. Мать: Суворова Антонина Степановна. 1899 года рождения. Беспартийная. Не замужняя. Работает на лесозаводе (номер не знаю). Отец неизвестен. Со слов Суворовой он примерно 1880 года рождения. Познакомилась с ним еще до революции в Архангельске. Последний раз они виделись с ней осенью 1920 года. Фотографическую карточку Григория прикладываю отдельно. Усов».

Иварс присел за стол, пододвинул к себе телефонный аппарат и набрал номер своего знакомого. Спустя десять минут позвонил на КПП и попросил, чтобы нашли его водителя.

– Так, Ваня, – проговорил Иварс, когда тот появился на пороге. – Ново-Петергофское военно-политическое училище войск НКВД знаешь, где находится?

– Найду, товарищ майор.

– Тогда бери своего…, – Озолс замешкался. – Бери своего дружка и вези его туда. С районным военкомом я договорюсь. С училищем уже договорился. Для начала красноармейцем при нем послужит. Все, как и положено. Сыт и обут будет. И при училище под присмотром. Тогда и посмотрим, что дальше с ним делать. Думаю, если все с ним нормально, то учиться куда-нибудь определим. Если военная служба не сложится, то по гражданской линии инженером станет. Не всю же жизнь в слесарях ходить. Думаю, что до обеда управишься. По возвращении, доложись. Поедем в Пушкин. И, надеюсь, ты не забыл, что распространяться о том, где и с кем служишь, не стоит. Парню скажешь, если спрашивать станет, что подробностей, сказать не можешь. Сошлись на военную тайну. Нынешняя молодежь в нее еще не наигралась.

– Товарищ, майор…

– Этот, Суворов, не знает обо мне?

– Никак нет.

– Ну, и не нужно ему ничего знать, – он выразительно посмотрел на водителя.

– А как же…

– Не нужно.

– Слушаюсь.