Текст книги "Разбойничья Слуда. Книга 5. Самолет"

Положив доски и инструмент на пол, Митька сунул руку за пазуху, вытащил сверток и развернул на небольшом столе. Меевники он любил. Когда еще сюда шел, думал, что съест его при малейшей возможности. Откусив кусок, прислушался. Звук работающего двигателя его успокоил. Откусив еще, обвел взглядом помещение. Место, где был лаз в подпол, портило всю картину. Неровные гнилые доски явно выделялись на фоне идеального порядка.

Прожевав кусок пирога, он поднялся и подошел к лазу. Надавив ногой на одну из прикрывавших отверстие досок, понял, что та вот-вот сломается. Ему понадобилось несколько минут, чтобы оторвать сгнившие доски. Из подполья потянуло морозной сыростью. Митька взял фонарь и склонился над проемом. Он собирался увидеть нелицеприятную картину, которую когда-то там видел, но внизу ничего не было. По крайней мере, в середине помещения. Любопытство взяло вверх, и он спустился вниз. Высота помещения позволяла находиться в нем во весь рост. Первое, что бросилось в глаза, это то, что кто-то тут явно побывал – все, что раньше валялось где попало, было сложено в углу погреба в одну большую кучу. Стены и потолок из лиственницы были в приличном состоянии. Отметив, что погреб вполне еще мог бы служить по назначению, Гавзов выбрался наверх.

На улице забрезжил едва заметный рассвет и из-за лесного горизонта стали пробиваться первые лучи утренней зари. Гавзов выпилил по размеру доски и надежно заколотил вход в погреб. И только теперь обратил внимание на стоящую вокруг тишину. Выскочив на улицу, понял, что двигатель заглох. Спустя час бесплодных попыток завести трактор вновь, стало ясно, что тот в ближайшем будущем не заведется. Гавзов вытер пот со лба и побежал в деревню.

– Григорий Пантелеевич! – прокричал Митька, вбежав в кабинет председателя сельсовета. – Двигатель заклинило! – он рухнул на стоявшую рядом с дверью лавку.

Конюхов недоуменно посмотрел на Митьку. А тот никак не мог отдышаться, и все время вытирал пот со лба.

– Ты его с полосы убрал? – с тревогой спросил Конюхов.

Митька посмотрел на Григория и опустил голову. Бросив взгляд на часы, Конюхов схватил трубку телефона, но тут же положил ее обратно.

– Время еще есть. Что нужно, чтобы его убрать?

Конюхов вытащил ящик стола и достав оттуда пачку папирос. От волнения он смог сразу вытащить папиросу. Наконец, ему это удалось и Митька, сунув ее в рот и сломав несколько спичек, прикурил.

А Гавзов склонился, обхватив голову руками, и молчал.

– Ну, чего сопли распустил! Что нужно, чтобы его убрать? Может лошадьми?

– Заклинило, – подняв голову, проронил Митька. – Гусянки не провернуть. Не стащить. Разобрать не успеем.

И тут зазвонил телефон. От неожиданности Гавзов вздрогнул и вопросительно посмотрел на председателя. Тот чуть помедлив, снял трубку.

– Слушаю, Конюхов!

Что говорили на том конце провода, Митька не слышал, но глядя на покрывшийся капельками пота лоб председателя, новости были не из приятных.

– Да, понял, – громко крикнул в трубку Григорий и оторвал ее от уха.

С минуту он сидел в задумчивости. Потом посмотрел на трубку, которую все еще держал в руках и положил на рычаг аппарата. Поймав Митькин взгляд, негромко произнес:

– Летит.

И тут же телефон зазвонил снова.

– Да, слушаю, Конюхов! – прокричал он в трубку.

Какое-то время председатель снова слушал, согласно кивал головой, но затем не выдержал и негромко произнес:

– Товарищ генерал, сколько времени у нас еще есть?

Услышав ответ, опустил трубку и тут же снова поднес к уху.

– Да, мне с райкома только что звонили, – глухо проговорил Конюхов. – Да, понятно. Да, но… у нас непредвиденная ситуация! – прокричал Конюхов в трубку.

– Что? – вопрос на том конце провода услышал даже Митька.

– Препятствие на взлетной полосе! Убрать не сможем! Трактор сломался посреди полосы!

– Ты понимаешь, что говоришь! – снова послышался надрывный крик из динамика трубки. – Ты, понимаешь!

– Да, товарищ Озолс! Нужно временно посадить самолет в другом месте!

Что говорил генерал, Митька больше слышал. Он словно провалился куда-то и сидел неподвижно, прижав руки к ушам. Спустя пять минут весь красный и потный, как после бани, Конюхов нажал на рычаг. Немного подумав, тут же позвонил сам.

– Товарищ второй секретарь! Да, Конюхов из Ачема. Да. Но Самолет не сможем принять. У нас трактор сломался прямо на взлетной полосе. Другого места нет. Нужно связаться с летчиками и посадить в другом месте. Буквально сутки и мы будем готовы…

Дальше Конюхову говорить не дали. Единственное, что расслышал из длинной тирады районного руководителя очнувшийся в этот момент Митька, это слово «плачет». Когда председатель замолчал и опустил трубку на аппарат, Гавзов поднял голову и тихо спросил:

– Кто плачет, Григорий Пантелеевич?

Конюхов отрешенно посмотрел на него и как-то уж совсем спокойно произнес:

– Не кто, а что, Дмитрий Павлович. Тюрьма по нам плачет, сказали. Самолет уже вылетел. Скоро должен быть у нас.

– А как же…

– Не знаю. Ты иди пока к трактору.

– Ларионов, когда из деревни? В армию…

– Через час с почтальоншей уедет.

– Понятно, – протянул Митька и вышел из кабинета.

Два часа спустя он вместе с Омановым все же завели трактор и, отогнав его к амбару, поспешили в деревню.

– Ты не Господь Бог, чтобы разбираться в этом железе, – успокаивал его Васька. – Я бы тоже подумал, что его заклинило. Но завелся же. Убрали! Успели! Самолета все одно еще нет.

Навстречу им изредка попадались односельчане. Они оживленно переговаривались между собой и спешили на аэродром, чтобы увидеть посадку самолета. Кое-кто из них что-то пытались спросить у спешащих в деревню механизаторов, но те только отмахивались и бежали дальше. Ворвавшись в кабинет председателя сельсовета, Митька громко крикнул:

– Убрали, Григорий Пантелеевич! Убрали! У амбара стоит. Не помешает никому! Звони!

Конюхов кивнул и, опираясь на костыли, подошел к ним. Положив руку на Митькино плечо, негромко сказал:

– Хорошо. Вы идите пока. Я разберусь.

Когда они ушли, Григорий посмотрел на телефонный аппарат и подошел к окну. Он долго смотрел в след удаляющимся механизаторам, пока те не скрылись из виду. Он не стал им говорить, что расчетное время полета самолета давно закончилось, и он, если бы прилетел, то уже приземлился.

Неделю спустя Конюхова вместе с Гавзовым и Омановым вызвали в Верхнюю Тойму. Обратно в Ачем вернулся лишь Григорий. Нелепый случай со сломанным трактором неожиданно для них обернулся серьезными неприятностями, которые в итоге закончились уголовным делом. Конюхова, как свидетеля происшествия, вскоре отпустили, а вот Митьку с Васькой арестовали и отправили в Архангельск.

Там они пробыли чуть больше месяца. Майор Гмырин, который вел следствие, сразу представил все, как заговор с целью нанесения вреда советскому хозяйству. Гавзов поначалу пытался ему объяснить, что к прилету самолета они успели убрать трактор, но на майора это не произвело никакого впечатления. Митька видел, что о том случае следователь знает явно больше и трактор тут не причем. Он пытался убедить Гмырина в их невиновности, но вскоре понял, что их судьба уже решена. И чтобы они не говорили и не доказывали, ничего не изменится.

Митька немало удивился тому, что следователь очень хорошо был осведомлен с биографией его родителей. Но вскоре все стало понятно. На первом же допросе тот заявил, что его мать с отцом враги народа и у таких родителей сын не может быть законопослушным гражданином. С Омановым майору тоже было все понятно. Васька уже имел судимость, а значит, вполне мог затаить обиду на советскую власть. Это и стало причиной его участия в банде вредителей социалистической собственности.

Дело быстро ушло в суд, и вскоре судьба земляков развела. Васька угодил с этапом в Печорлаг, а Гавзов, в конце концов, оказался на Колыме.

Июль 1953 года

Солнце скрылось за лесом. То, что оно где-то рядом, Указывал раскрашенный яркими оранжевыми красками всех возможных оттенков горизонт. Пора белых ночей закончилась. Короткая, не окрепшая ночь вскоре прикроет землю черным одеялом. Пройдет совсем немного времени и солнце, словно передохнув от прошедшего накануне дня, растворит темноту и появится снова. С каждым днем отдых у него будет продолжаться все дольше, а ночь станет все длиннее. К началу августа она окрепнет окончательно и заметно потеснит день.

– Самолет не прилетел, а ребят посадили. Не справедливо, дядя Григорий, – произнес Толька.

– На суде никто не знал, что самолет не прилетел по другой причине. Я сам об этом узнал много позже. Все были уверены, что наказали из-за оставленного трактора.

– Но ты же сообщил руководству, что трактор на полосе остался.

– Сообщил. Но беда в том, что узнали ли об этом летчики, никто с уверенностью сказать не мог. Диспетчер связался с самолетом и сообщил, что полоса не готова и чтоб самолет уходил на запасной аэродром…

– Ну, так вот, – перебил его Толька. – Сообщили же!

– Диспетчер не получил ответа от летчиков на свое сообщение. То есть, передать-то он передал, а слышали ли летчики? Потому как с того момента связи с самолетом не стало. Слова диспетчера были последними в их диалоге. Такие, вот дела, парень. Да тогда и никто разбираться толком не стал. Судили не за то, что самолет прилетел или нет, и слышали летчики или нет. Суд решил, что трактор сломали и оставили умышленно, а значит, была порча имущества и попытка диверсии.

– Ну, не знаю, – только и произнес Ларионов. – Глупость какая-то.

– Ну, так что? Договорились?

За прошедшие годы разговоры и расспросы земляков о том случае ему уже порядком надоели, и он вернулся к более важной сейчас для него теме.

– На счет чего? – явно потерявший ход мыслей председателя, спросил Толька.

– Я насчет тракторного звена.

– Уеду я, дядя Гриша. Понимаю, что нет моей прямой вины в том, что с Митькой случилось. Но жить здесь вряд ли смогу. Я никому этого не говорил. Когда меня в армию не брали, было много легче. Вроде бы никого тогда не призывали, а мне все одно стыдно было перед земляками, особенно перед фронтовиками, что не служу. Вот и сейчас. Если бы не повестка в тот день, тоже бы вместе с Гавзовым и Васькой там оказался. Одна бригада, отвечать всем. А мне, как нарочно повестка пришла именно тогда. И я вроде, как в армии спрятался от ответственности. Ты понимаешь?

Конюхов, конечно же, все понимал. Больше того, только он знал, что Тольку призвали на службу не без его активного участия. И если бы не его настойчивость, угодил бы парень за решетку.

– Странная штука жизнь. Стараешься, делаешь доброе дело, а на поверку выходит, что, возможно, не нужно было. По крайней мере, так кажется тому, для кого старался, – глядя куда-то вдаль, загадочно произнес он.

– Не пойму я тебя, Григорий Пантелеевич. Почему добро в зло превращается?

– Да, это я так. Мысли вслух. Не обращай внимания, – Конюхов зевнул и потер глаза. – Ты девчушку, что была у нас в эвакуации, помнишь? Отец у нее генерал нынче. При большой должности человек и с большим влиянием. В Ленинграде живут, – сменил он тему.

– Катю Озолс? – переспросил Толька.

– У нее муж в том самолете был. Пропал без вести.

– Судьба, – протянул Ларионов. – Из-за того самолета столько горя.

– Если бы только из-за него, – протянул председатель.

Он-то знал, что самолет тот летел сюда совсем по иной причине. Озолс его предупреждал тогда, чтобы оказал всяческое содействие его пассажирам. О том, что летят они за золотом, генерал напрямую не сказал, но то, что должны забрать из деревни какой-то ценный груз, сказал. А какой ценный груз мог быть тогда в глухой деревне? Тут и появилась мысль у Григория Пантелеевича, что вывезти хотят именно то золото, которое и он когда-то хотел найти.

– А из-за чего?

– Жизнь, Толя, такая, – ушел от ответа Конюхов. – Помнишь, я гляжу, дочку генерала.

Катю Толька вспоминал часто. Понравилась ему девушка. Запала в душу. Была чуть старше его, но, то его вообще никак не смущало. Очень переживал, когда она уехала из деревни. На службе частенько вспоминал день, когда зимой сорок третьего они вдвоем ехали на лесосеку. И разговор о золоте тоже помнил. И летний день, когда они, прячась от его бабки, оказались на сеновале.

– Ты чего улыбаешься? – глядя на посветлевшее лицо парня, спросил Конюхов.

– Вспомнил тут кое-что.

– Может, кое-кого?

Толька смутился и покраснел.

– Ты, если надумаешь уезжать, то езжай сразу в Ленинград, к примеру. Архангельск по сравнению с ним… Вообщем только туда. Мы с генералом Озолсом знакомы давно. Я позвоню ему и попрошу помочь устроиться. Идет?

– Спасибо, дядя Григорий, – ему очень хотелось спросить о Кате, но не решался.

Председатель заметил перемену в настроении парня, правильно связав его с упоминанием девушки.

– И вот еще что. Ты должен знать, что у нее сын есть. Лет пять-шесть парнишке, – произнес Конюхов и развернул лошадь в сторону деревни.

– И что?

– Да, вообщем то ничего. Просто считаю, что должен знать. Отец его в том самолете и летел.

– Да, уж, – только и смог выговорить Толька.

В деревню они въехали, когда уже стемнело. Откуда-то из подворотни выскочила небольшая собачонка и громким лаем обозначила свое отношение к ночным гостям.

– Ну-ко Шарик брысь отсюда. Деревню разбудишь, – прикрикнул на собачонку Конюхов.

Та, узнав голос колхозного председателя, тут же отстала и растворилась ночи.

– Я сойду, Григорий Пантелеевич, – проронил Толька.

Председатель потянул вожжи и лошадь встала.

– Ну, как знаешь. И вот еще что. Ты в партию вступай. Дорога в жизни много шире будет и возможностей больше. Так уж сейчас у нас все устроено в стране. Вот возьми почитай. Лишним не будет, – Григорий протянул книжку

– История Всесоюзной коммунистической партии. Большевиков. Краткий курс. Госполитиздат 1945, – прочитал Толька.

– Она самая.

– Спасибо. Я верну, как прочитаю.

– Оставь себе… на память.

– Спасибо еще раз. Я пройдусь до дома. Подумать надо. Завтра зайду в контору. Сообщу, что решил.

Но подумать сегодня у него не получилось. Подходя к дому, Толька заметил свет в летней кухне4444
  Хоз. постройка с печкой, используемая в летнее время в качестве кухни.


[Закрыть]. Из нее доносились подвыпившие мужские голоса. Когда он зашел в кухню, разговор сразу же смолк.

– Сын, ты? – поднялся из-за стола Иван Емельянович. – А мы вот тут с мужиками разговоры разговариваем.

– Мать где? – поинтересовался Толька.

– Так, это… Дома, где ей быть, – отмахнулся отец. – А ты где был? Все разошлись. Вот только Мы втроем тут и остались. Пожалуй, даже вдвоем, – глядя на уснувшего младшего сына, добавил он.

– П-присаживайся, Толян, – хлопнул по краю лавки его дружок Сергей Сорокин. – П-поговорим.

Он был изрядно навеселе и заметно покачивался на табуретке.

– Завтра, Серега, мы с тобой поговорим. Все завтра, – ответил Ларионов. – Тебя проводить?

– А я никуда и не тороплюсь, – ответил Сорокин, но уловив взгляд Тольки, замахал руками. – Все, понял. Ухожу, ухожу.

Он поднялся, сгреб с вешалки пиджак и, сильно качнувшись, вышел на улицу.

– Батя, ты тоже шел бы отдыхать. Понедельник день тяжелый, – Толька сгреб в охапку брата и потащил его в дом.

– На повети, как ты любишь, вам мать постелила, – проговорил в след отец.

Затащив брата по взвозу на поветь, он спустился во двор.

– Ты еще тут?

– Толька, а может, ну его к черту этот город. Ну, чем у нас хуже. Всех знаешь. А в городе? Все люди незнакомые. Волком друг на дружку глядят.

– А сестра твоя?

– Александра? – переспросил старший Ларионов.

– Да. Она же в Архангельске живет. Работает. И не жалуется, что то-то на нее волком смотрит.

– То другая история. Ей иначе никак сейчас.

Толька знал эту семейную драму. У Ивана Емельяновича было две сестры. Старшая из них еще до войны с женихом уехали в город. Вернее, сбежали, потому, как родители жениха были против их свадьбы. В городе они и поженились. Детишек вскоре двое родилось. И вот в самом начале войны старшая сестра погибла. Что конкретно случилось, он не знал. Говорят, под машину попала. Мужа за день до того призвали на фронт. Дети малые остались одни. Вот младшая сестра и поехала за ними, да так и осталась в городе жить в квартире сестры. Сначала из-за войны уехать обратно не смогла. Потом на работу устроилась. Так и осталась. Детей сестры усыновила и воспитывает.

– У тетки первое время поживу. Там при лесозаводе общежитие дают.

Отец почесал голову и задумался.

– Вот я еще могу понять, к примеру, Стуговых.

– Это кто такие? – не понял Толька.

– Ты не перебивай, а то я собьюсь, – одернул Иван Емельянович сына. – В Шольском тезка мой живет с семьей. Они с Тоймы приехали, когда тебя в армию призвали. Ну, так вот. У них хоть понятно: сын в городе на инженера учиться. Так и то потом обратно вернуться хочет! Вот это я понимаю. Тут смысл в город ехать есть. В деревне на инженера не учат. А ты чего? Тут ты – человек. На земле хозяин. А там? Кому ты там нужен? Сестра рассказывала, что живут в одном доме с людьми, а ничего про них не знают. Как так жить?

– Но…

– Не сбивай, говорю. Ваньку Стугова даже в армию призвали во время, потому как стране нужен. Никого не брали, а его взяли. А почему? А потому, как после армии выучится и обратно в деревню вернется. Уж скоро. Батьку его видел, когда в Шольском намедни был.

– Ну, уж тут я с тобой не соглашусь. Повезло ему, вот и все.

– Можешь соглашаться, али нет, твое дело. Уедешь, я уже тебе ничем не помогу.

– Так я сам…

– Сам он! Спать пошли, самостоятельный. Рано мне вставать утром. Да и ты не залеживайся. В контору сходи. Отметься у Конюхова. Может хоть начальство тебя облагоразумит.

– Схожу, – ответил Толька и пошел спать.

Сентябрь 1953 года

Гавзов свернул с дороги и подошел к реке. Разувшись, забрел в воду по скользким камням и прикрыл от удовольствия глаза. От долгой ходьбы ступни сильно разбухли, и прохладная вода немного упокоила в них ноющую боль. Набежавшие отовсюду вездесущие мелкие рыбешки, тыкались ему в ноги, и тянущая ломота постепенно прошла. Он присел на выступавший из воды валун и умылся. Возникло ощущение, что все это с ним когда-то уже было. «Сколько лет прошло? Восемь? Нет, с войны возвращался осенью. Да, в сентябре сорок пятого. Значит, десять. Десять лет назад здесь вот также стоял босыми ногами в реке. Только вода, кажется, была теплее. И рябчик. Да, тогда рябчик через речку перелетел! – на его усталом лице появилось подобие улыбки. – Только тогда на душе радость была настоящая, гордая радость. Солдат, победитель с войны вернулся. А сейчас? Радость ли? Преступник из лагеря вернулся. Кто ему рад? Виноват, не виноват, кто разберет. Осудили, значит, виноват, – рассуждал Митька».

– Гавзов, ты? Митька! Дмитрий Павлович! – знакомый голос прервал его внутренние терзания.

Митька посмотрел по сторонам, но никого не увидел.

– Я сейчас! – донесся до него тот же голос.

В лесу послышался хруст ломающихся под ногами веток и спустя какое-то время на берег, едва не упав, буквально вывалился из леса Витька Ларионов.

– Чего, не узнал? – спросил он и, не дождавшись ответа, бросился к Митьке. – А я тебя сразу!

Гавзов поднялся и шагнул ему навстречу.

– Здравствуй, Виктор, – глухо произнес он. – Какой ты стал… Мужик, одним словом.

– А-а, да чего там! – смутился Ларионов. – Усы выросли, а ума не прибавилось.

– Чего так о себе-то родимом, – на лице Митьки скользнула улыбка.

– А-а, – он махнул рукой. – Вот, хотел хариска половить, пока не стемнело, да и заблудился.

– Ну, с кем не бывает.

– А ты, все, окончательно? Хотя, чего я. Раз тут, значит, все, освободился.

– Да, все. Хотя и по амнистии, но и без нее срок почти кончился, – Гавзов присел на землю и стал обуваться.

– А-а, знаю! Указ мартовский. В Шольском тоже Степан Шаньгин по нему вернулся.

Митька натянул сапоги и поднялся.

– Ну, что рыбак, я пошел.

– Так чего! Я уж тоже вернусь. И рыбачить-то не очень хотелось. Пошел, чтобы бабкино нытье не слушать.

Они шли в деревню, лишь изредка обмениваясь общими фразами. Разговор явно не клеился. Да, и что они могли сказать друг другу? Все-таки разница в возрасте больше десяти лет. И не виделись давно. Хотя и раньше-то не часто общались. Витька пытался разговорить земляка, но тот отвечал неохотно и односложно. А чаще и вовсе оставлял сказанное Ларионовым без внимания.

– А тебя ждут в деревне, – прервал очередную паузу Витька.

Гавзов снова промолчал.

– А Толька наш уехал в город. Несколько дней, как со службы вернулся, побыл в деревне и уехал. Он нынче в Ленинграде живет.

– А чего так?

– Со службы еще писал, что в деревне жить не останется. Хотел в Архангельск или Котлас ехать, а сам взял и в Ленинград уехал. Я так толком и не знаю почему.

Тут Витька слукавил. О том, что брат поехал туда, а не в другое место, он догадывался. Хотя тот и не говорил об этом открыто, но в доме все знали, что поехал он туда из-за девчонки, что была у них в деревне в эвакуации.

– И давно он там?

– Да, какое давно. Месяц только и прошел. Он с армии в июле пришел, ну вот после Ильин дня и укатил. Вы едва не встретились.

– Месяц, – повторил Митька.

– Тот самолет к нам не прилетел совсем не из-за того, что трактор был на аэродроме.

– Чего? – не понял Митька.

– Самолет тот до нас не долетел. Разбился.

Гавзов остановился.

– Это как? – он потянул его за рукав.

– Я не знаю. Толька сказал.

– А он-то откуда узнал? – спросил Митька.

– Не знаю. Сказал и все.

Гавзов сплюнул на землю и больше вопросов не задавал. По большому счету ему сейчас было неважно, почему самолет не прилетел: все равно ничего исправить уже нельзя. У самой деревни они расстались. Митька не захотел идти по деревне на виду у земляков и пошел берегом. Витька же прибавил шагу и поспешил домой по прямой дороге.

– Конюхов третьеводни на ферму приходил. Сначала пытался объяснить, почему план по надоям подняли. Говорил много, но ничего толком не сказал. Все воду лил и ничего конкретного. А после ко мне подошел и о тебе справлялся. Сказал, что новый трактор скоро привезут. Надеется, что к тому времени вернешься. И ты вот, – шептала Нюрка, прижавшись к мужу и положив голову ему на грудь. – Вернулся.

Митька высвободил руку из-под головы и обнял жену.

– Я, Нюра, пять лет кайло да топор в руках вместо рычагов держал. Какой из меня тракторист!

– Тише ты говори, Нинка еще не спит.

– А ты почем знаешь? – удивился Митька.

– Знаю. Такая выдумщица растет! Где и научилась так притворяться. Лежит будто спит, а сама подслушивает.

Гавзов повернул голову в сторону полатей и прислушался.

– Спят же вроде.

– Нинка не спит. Я знаю, чувствую.

Митька улыбнулся.

– Как же долго я этого ждал.

– Чего ждал-то?

– Чтобы хлебом в доме пахло, дети тихонько посапывали и ты рядом была.

– А чего улыбаешься? – шептала счастливая Нюрка.

– Ты и видишь в темноте?

– Слышно же. Митя, а Митя?

– Чего?

– Не хотела говорить, но и не сказать не могу. В самолете… Ну, из-за которого тебя осудили, Янис твой летел. Погибли все тогда. Говорят, недалеко от нас.

– Ты точно знаешь? От кого?

– Григорий Пантелеевич сказал, – прошептала она так, словно поделилась большим секретом.

– Эх, брат…, – протянул Митька.

– А тут что у тебя такое? – нащупав бугорок на плече мужа, спросила она.

Митька убрал руку жены, но та снова принялась ощупывать это место.

– Ну? Чего молчишь?

– Сейчас только о том и говорить!

– Ну? – настойчиво проговорила Нюрка.

– Поранился в забое.

– Как?

– Как, как! Оступился!

– И?

– Ну, чего ты к этому пристала? Врач не дал помереть. Хороший мужик попался.

– Что за врач такая? – она приподняла голову, и Митька даже сквозь темноту ощутил ее взгляд.

– Не врач, а фельдшер. Шаламов Варлам.

– Мужик что-ли?

– Ну, да. Да, ты чего? – Митька, наконец, догадался об истинной причине такого расспроса. – У нас из женского пола только жена начальника была.

– А он еврей что ли?

– Кто? Начальник?

– да, нет. Варлам этот.

– Откуда я знаю! Фельдшер хороший. Стихи пишет хорошие. Читал мне.

– Ну, ладно, ладно, – успокоилась Нюрка. – Кабыть и Нинка уснула.

Митька повернул голову к полатям, но ничего нового не увидел и не услышал.

– Ага, уснула, – согласился он, поворачиваясь к жене.

Трактор Гавзов пригнал своим ходом в Ачем уже через две недели после своего возвращения. Новенький ДТ-54 доставили в Нижнюю Тойгу на барже, откуда и забрал его Митька. Новая машина Гавзову понравилась сразу. Маневренный, с мощным дизельным двигателем он заметно отличался от того, на котором он работал раньше. Помимо всех его достоинств Митьке показалось, что с этим механизмом вряд ли произойдет то, что случилось с его предшественником.

Виновник его злоключений керосиновый СХТЗ часто ломался. Когда Митьку арестовали, на нем стал работать Сергей Егоркин. Он был ровесником Митьки и в детские годы они дружили. Однако, как часто бывает, во взрослой приятелями не стали. Егоркин так же, как и большинство взрослого мужского населения Ачема, воевал. Но в отличие от Гавзова, прошедшего всю войну, на фронте был не долго. В первых же боях Сергей был ранен и впоследствии комиссован. Когда после войны началось строительство Шольского лесопункта, Егоркин уехал туда, где и получил механизаторские навыки.

Когда Гавзова арестовали, то Сергей по просьбе Конюхова вернулся назад в колхоз и стал работать на Митькином тракторе. СХТЗ часто ломался и ремонтировался дольше, чем работал. После известия, что в колхоз поступят два современных трактора, сломанный СХТЗ Егоркин отогнал на край поля, где он и остался ржаветь под открытым небом. Позднее с него поснимали то, что могло быть использовано, но сам остов так и остался стоять рядом со старым амбаром.

Первый из обещанных тракторов прибыл чуть раньше и на нем уже месяц работал Сергей Егоркин. Второй поступил позднее. Им и доверили управлять Гавзову. С приходом второго трактора у колхоза появилась возможность увеличить площадь посевных земель. За короткое время звено Гавзова раскорчевало и распахало значительный участок бывших лесных угодий. Помимо самого Митьки в состав его механизированного звена входили Витька Ларионов и Сергей Сорокин. Митька сам изъявил желание работать с ними, а председатель, да и они сами охотно согласились. Погода позволяла и дальше заниматься этим делом, но приехавший в поле Конюхов несколько изменил первоначальные планы.

– Вы, мужики, к лесу сейчас не стремись. Оставьте пока. Нужно остатки старого СХТЗ разобрать и к кузнице перетащить. Ну, что дельное, в гараж увезите. Потом дальше корчевать будете, – произнес тот, когда вся троица окружила его.

– А чего Егоркин? Его же трактор. Он, значит, его уходил, у амбара бросил, а нам тащить? А мы, значит… – затараторил вечно недовольный Сорокин.

– Помолчи, Серега! – оборвал его Гавзов.

– Егоркина со своими я в лес отправил. Нужно дрова вывозить. На ферме скоро топить нечем будет, – пояснил Конюхов. – Потом сено с ближних пожень. Сами, знаете. Дел много. Народу мало. Чего делить. Общее все, колхозное.

– Нужно в город не пущать никого, а то скоро в деревне одни старики останутся, – косясь на звеньевого произнес Сорокин. – Работать некому будет.

Конюхов хотел ответить, но подступивший кашель не дал этого сделать.

– Так и уехал то мой братуха всего, – не выдержал Витька, понимая на кого намекает Сорокин.

– Ага, братуха! А Трифон Ретьяков? – не унимался Сергей.

– А что Трифон? Он-то тут причем? И не в городе он. На Выю4545
  Приток р. Пинега


[Закрыть] подался, а не в город. Там в Василево и живет. Охотникам местным помогает. И сюда приезжает иногда.

– А Сальникова?

– А что Сальникова? Она все одно не наша и нечего ее приплетать. Как появилась, так и исчезала, – воспротивился Ларионов. – Глафира Ретьякова, к примеру, никуда не уедет.

– Племяш зато у нее умотал, – гнул свое Сорокин. – Пусть не в город, но все одно удрал из колхоза.

– Так, угомонились! Чего пустое молоть, – Вступил в разговор Гавзов. – Тебе не все равно за что трудодни зарабатывать? Взяли моду у городских руководство обсуждать.

– А что с тех трудодней? В прошлом году чего на них получили? Шиш с маслом, – усмехнулся Сорокин. – Хоть тоже к Трифону в лес уходи.

– Ты, Серега, договоришь. Из-за таких говорливых в деревнях народу меньше становится, – произнес Гавзов.

– Зато на Колыме больше, – разошелся Сорокин, явно намекая на прошлое своего звеньевого.

– Тоже туда хочешь? – строго спросил Митька. – Забыл, в какое время живем? Работать нужно, а не молоть чего не попадя.

– Да, ладно, ладно. То я так. Дома пилят, на работе учат, – примирительно произнес Сергей.

– Сделаем, Григорий Пантелеевич, – проговорил Митька, обращаясь уже к Конюхову, который все это время их молча слушал.

– Ну, вот, только наладились, – встрял Витька.

– Ты еще поговори у меня! Давайте-ка, товарищи механизаторы, дуйте к амбару! – словно подводя итог ненужной дискуссии, прикрикнул Гавзов. – Я с председателем договорю и подъеду.

Глядя в след удаляющейся парочке, Конюхов с некоторой долей сочувствия произнес:

– Да, коллектив у тебя, Дмитрий!

– Молодежь. А так ребята хорошие, трудолюбивые. Когда делом заняты, болтать некогда.

– Сорокин с Зойкой моей шуры-муры крутит, – вздохнул Конюхов. – Переживаю за нее.

– С Зойкой? Так она же в Тойме у тебя живет! – удивился Митька.

– Живет-то живет. Только и к нам приезжала пару раз. В какой-то момент, видать, пути-дорожки их пересеклись.

– Ну, Серега! А я и не в курсе. Вот тихарик! – не переставал удивляться Гавзов.

– Ну, то дело молодое, конечно, но все одно не хотелось, чтобы абы с кем водилась.

– Ну, в принципе, он парень толковый и работящий. Не пьет. А то, что болтает много и недоволен чем-то, то это больше напускное. Нравится ему позлить собеседника при разговоре.

Конюхов согласно кивнул.

– Так-то так… И вот еще что. С трактором управитесь, амбар раскатайте и тоже к ферме притащите. Стоит, как бельмо на глазу. А то сгниет скоро. Хоть какая-то польза. А то место потом тоже вспашете.

Начавший ржаветь трактор Сережка Егоркин оставил рядом с амбаром на том же месте, где и пять лет назад заглушил его Гавзов. Именно здесь тогда оказался злосчастный механизм после того, как Митьке удалось его завести и убрать с импровизированной взлетно-посадочной полосы. И сейчас, глядя на него, Гавзову казалось, что трактор стоит здесь уже много лет, все время дожидаясь своего первого хозяина. Митька слегка похлопал по капоту виновника своих злоключений и что-то не громко сказал.

– Ты, чего Митрий? – удивился Сорокин. – Никак с железякой прощаешься?

Гавзов хмыкнул и заметил:

– Да, я так. Жаль беднягу разбирать. Как-никак работал на нем. Товарищи по несчастью.

– Ты ж из-за него срок мотал. Это – железяке наказание божье за то, – хихикнул Витька.

– Да он-то ту причем? Давайте за работу. Кабину и гусянки скидывайте, я мотором займусь пока.

С разборкой особых проблем не возникло. Развинтили, что могли и сложили в две кучи. Одну с ненужным железом уволокли к кузнице, а с запчастями приготовили везти в гараж. Единственная проблема возникла с двигателем. Его отсоединили от рамы и попытались стащить прямо на сани, но не рассчитали. Мотор упал на землю и опрокинулся в небольшую яму. Чтобы завести трос, пришлось его хорошенько обкопать.