Текст книги "Петр II"

Николай Иванович Павленко
Петр II

От автора

Монографических исследований, посвященных истории России в царствование Петра II, не существует. (Исключение составляет книга К. Арсеньева, опубликованная в 1839 году, однако она безнадежно устарела как вследствие незрелости исторической науки того времени, так и в связи с привлечением автором ограниченной источниковой базы.[1]1
  Арсеньев К. Царствование Петра II. СПб., 1839.


[Закрыть]) Такое положение дел не является случайным. Петр II царствовал менее трех лет, и за это время не произошло никаких важных событий, способных привлечь внимание историка. Да и сам Петр II не может претендовать на роль абсолютного монарха. По образному выражению историка церкви А. В. Карташева, он был всего лишь «символической тенью императорской власти».[2]2
  Карташев А. В. Очерки по истории Русской Церкви. Т. 2. М., 1991. С. 383.


[Закрыть]

Справедливость этой оценки не вызывает сомнений. Великий князь Петр Алексеевич был провозглашен императором 7 мая 1727 года, когда ему не исполнилось двенадцати лет (он родился 12 октября 1715 года). «Тестамент» (завещание) Екатерины I возлагал обязанности регента над малолетним царем до достижения им 16-летнего возраста на Верховный тайный совет. Фактически же эту роль узурпировал князь Александр Данилович Меншиков, считавшийся, согласно тому же завещанию, нареченным тестем императора.

За время своего четырехмесячного регентства будущий тесть вызвал своим деспотизмом резкое недовольство как членов Верховного тайного совета, так и самого Петра Алексеевича, а также членов императорской фамилии: его сестры Натальи Алексеевны и тетки Елизаветы Петровны. Этим и воспользовался ловкий интриган и карьерист вице-канцлер Андрей Иванович Остерман, исподволь расчищавший себе путь к подножию трона и сумевший свалить Меншикова, хотя тот и считал его своим верным слугой, поскольку именно благодаря его протекции Остерман стал вице-канцлером, членом Верховного тайного совета и наставником отрока-императора.

6 сентября 1727 года указом императора (читай: Остермана) Меншиков был отрешен от власти, а затем отправлен в ссылку. Этот указ превращал отрока, все еще не достигшего 12-летнего возраста, в полновластного монарха. Фактически же и после 6 сентября 1727 года и до самой своей кончины в ночь с 18 на 19 января 1730 года Петр Алексеевич находился под чьим-либо влиянием и являлся марионеткой в руках сначала А. И. Остермана, затем князя Ивана Долгорукого и наконец его отца Алексея Григорьевича Долгорукого, отважившегося повторить попытку Меншикова породниться с царской фамилией. Подобно Меншикову, успевшему совершить церемонию помолвки царя со своей дочерью Марией, Долгорукий навязал в супруги императору свою старшую дочь Екатерину и тоже совершил обряд обручения. И только преждевременная смерть жениха помешала князю Алексею Григорьевичу осуществить свою мечту.

Петр II прожил 14 лет, 3 месяца и 7 дней и вследствие малолетства и тлетворного влияния Долгоруких фактически не занимался и не интересовался делами управления страной. Внутреннюю и внешнюю политику России осуществлял Верховный тайный совет, в котором после падения Меншикова верховодил Остерман.

Из этого эскизного наброска биографии Петра II читатель может убедиться, что император не представляет интереса для историка ни как личность, поскольку он находился лишь в стадии формирования, ни как государственный деятель, поскольку не участвовал в управлении страной. Строго говоря, в его жизни можно вычленить всего несколько эпизодов, отнюдь не характеризующих его как личность. Это участие в разгульных и развратных похождениях, страсть к охоте, влюбленность в тетку Елизавету Петровну, участие в двух помолвках и коронация.

Все эти сюжеты можно было бы изложить на нескольких страницах. Но существовало и окружение императора. А. Д. Меншиков и А. И. Остерман, сестра царя Наталья Алексеевна и цесаревна Елизавета Петровна, царица-бабка Евдокия Федоровна, князья Иван Алексеевич и Алексей Григорьевич Долгорукие – все они оказывали большее или меньшее влияние на жизнь царственного отрока и потому тоже заслуживают места в книге.

Основным источником, использованным автором при написании данного сочинения, явились донесения иностранных дипломатов при русском дворе. Только с их помощью становится возможным описать поступки монарха и окружавших его вельмож, объяснить побудительные мотивы этих поступков, раскрыть характер лиц, стоявших у кормила правления. К сожалению, отечественная мемуаристика стала создаваться только со второй половины XVIII века, и это делает донесения иностранных дипломатов источником абсолютно незаменимым.

Для дипломатов того времени жизнь страны была равнозначна жизни двора. Они внимательно следили за ней и результатами наблюдений делились со своими правительствами. Даже мелочи не должны были ускользать от их внимания. На этот счет историки располагают указанием государственного секретаря Франции секретарю французского посольства в России. «Не опасайтесь нимало распространяться слишком об отдельных подробностях и интригах, – писал он в октябре 1728 года, – сведения о них служат для того, чтобы можно было судить о фактах, происхождение которых знать полезно».[3]3
  Сб. РИО. Т. 75. СПб., 1891. С. 248.


[Закрыть] Но эти мелочи и подробности не менее важны и для нас. Ибо именно из них и состояла жизнь юного царя, ставшего героем этой книги.

Автор же, со своей стороны, полагает, что на примере царствования Петра II читатель сможет убедиться в справедливости высказывания одного из героев известного отечественного кинофильма: после Петра Великого России и в самом деле «не везло» на царей. Во всяком случае, на таких царей, которые способны были не только пользоваться правами, предоставляемыми императорской короной, но и выполнять свои обязанности перед собственными подданными.

Глава первая
Непутевый родитель императора

Петр Великий ввел в России обычай, распространенный в странах Западной Европы: закреплять дружеские отношения между государствами брачными узами между представителями правящих в них династий. Старшую дочь Анну он выдал замуж за герцога Голштинского, двух племянниц – Екатерину Иоанновну и Анну Иоанновну – за герцогов Мекленбургского и Курляндского. Сыну же своему царевичу Алексею он тоже подыскал невесту – сестру супруги австрийского императора Шарлотту Христину Софью.

Царевич несколько раз встречался с нареченной невестой. Она ему не приглянулась, и он просил отца познакомить его с другими европейскими принцессами. Но царь настоял на своем. 11 апреля 1711 года был заключен контракт о бракосочетании: определен был размер приданого, закреплено право супруги исповедовать лютеранскую веру, а детей – православную. На содержание двора супруги царевича царь обязался ежегодно отпускать 50 тысяч рублей.

Свадьба состоялась 14 октября 1711 года в саксонском городе Торгау. Жених приехал сюда из Дрездена, где по повелению отца одолевал науки. Петр же прибыл из Карлсбада, где поправлял здоровье после завершения трагического Прутского похода. «Объявляю вам, что сего дня свадьба сына моего совершилась, – писал он в этот день своей жене Екатерине, – на которой знатных людей было много, а отправляли в дому королевы Польской».

На четвертый день после свадебных торжеств Петр дал сыну ряд поручений, потребовавших его присутствия сначала в Польше, а затем в Померании и Мекленбурге. Совместная жизнь супругов по-настоящему началась только в 1713 году.

Брак по расчету оказался неудачным. Худая, непривлекательная, с лицом, пораженным оспой, супруга не вызывала ни симпатий, ни любви. Выпивши, царевич как-то жаловался своему камердинеру: «Вот де Гаврила Иванович (канцлер Головкин. – Н. П.) с детьми своими жену мне на шею чертовку навязали: как де к ней не приду, все де сердитует и не хочет де со мною говорить».

Супруга имела основания «сердитовать» на царевича: тот увлекался горячительными напитками, окружил себя попами и лицами с далеко не безупречной нравственностью, завел любовницу, что, несомненно, раздражало и шокировало чопорную немку, обладавшую светскими манерами.

Младший брат английского короля Эрнст Август в июне 1712 года писал о незавидной участи супруги царевича: «Верно то, что царевна весьма несчастна, некоторые даже говорят, что, если у нее не будет детей, он вправе заключить ее в монастырь, если не поступит с нею еще хуже». 12 июня 1714 года Шарлотта родила дочь Наталью, а 12 октября 1715 года – сына Петра. Через несколько дней после тяжелых родов Шарлотта скончалась. Умирая, она выразила удовлетворение тем, что благодаря ей «царский дом умножится еще одним принцем».[4]4
  Устрялов Н. Г. История царствования Петра Великого. Т. 6. СПб., 1859. С. 35, 41.


[Закрыть]

Царевич же Алексей Петрович и после смерти жены не оставил своих дурных наклонностей. По-прежнему он проводил дни в пьянстве, окруженный совершенно ничтожными собутыльниками.

Царь иногда обременял сына поручениями, но далеко не всегда оставался удовлетворенным их выполнением – царевич как бы отбывал неприятную для себя повинность, не проявлял собственной инициативы и не обнаруживал никакого желания угодить отцу.[5]5
  Письма и бумаги императора Петра Великого. Т. 8. Вып. 1. М., 1951. С. 323.


[Закрыть]

Все это вызывало страшное раздражение Петра. Поначалу он надеялся на то, что царевич образумится и отрешится от пьянства и детских игр, которым предавался с упоением, не соответствовавшим возрасту. По его собственным словам, случалось, что он «не точию бранил, но и бивал» сына. Но надеждам этим не суждено было сбыться, и в октябре 1715 года Петр отправил сыну послание с тяжкими обвинениями и прямой угрозой лишить его наследия.

Сын ответил отцу письмом. По совету князя Василия Владимировича Долгорукого он объявил, что не претендует на наследование престола и готов довольствоваться тем, что отец обеспечит его пропитанием. «Вижу себя к сему делу неудобна и непотребна, – писал он, – понеже памяти весьма лишен… и всеми силами умными и телесными… ослабел и непотребен стал к толикого народа правлению, где требует человека не такого гнилого, как я». Сочиняя это письмо, Алексей руководствовался наставлением Долгорукого: «Давай писем хоть тысячу, еще когда что будет».

Царь счел ответ пустой отговоркой. Он сомневался в искренности сына и в январе 1716 года отправил ему второе письмо. Теперь царь требовал от сына сделать окончательный выбор: «Или отмени свой нрав и нелицемерно удостой себя наследником, или будь монах». «Всем известно есть, – выговаривал Петр, – что паче ненавидишь дел моих, которые я для людей народа своего, не жалея здоровья своего, делаю, и конечно по мне разорителем оных будешь».

Помимо В. В. Долгорукого у царевича был еще один наставник – Александр Васильевич Кикин, в прошлом любимый денщик Петра. Обвиненный в казнокрадстве, он попал в немилость и сделал ставку на царевича, рассчитывая на его щедрые пожалования после воцарения. Он и подал царевичу совет, в общем схожий с советом Долгорукого: соглашаться на пострижение в монастырь: «вить клобук не гвоздем к голове прибит». Царевич внял и этому совету и ответил отцу: «Желаю монашеского чина и прошу о сем милостивого позволения».

Петр не верил готовности сына принять монашеский чин, но в то же время не спешил и с обрядом пострижения. Он решил дать последнюю возможность сыну доказать делом свою лояльность. В августе 1716 года, находясь в Копенгагене, Петр отправил третье письмо сыну с требованием либо назвать время, когда будет совершено пострижение, либо, «не мешкая», прибыть «сюда, ибо еще можешь к действам поспеть», то есть принять участие в военной кампании против шведов.

Получив письмо, царевич немедленно отправился к санкт-петербургскому губернатору Меншикову и объявил о своем намерении отправиться к отцу. В действительности же Алексей к отцу ехать не собирался. Единственным человеком в столице, которому он доверил подлинный маршрут своего путешествия, оказался камердинер. Предварительно взяв от него клятву хранить сказанное в тайне, царевич сообщил ему: «Я не к батюшке поеду; поеду к цесарю или в Рим».

О намерениях царевича знал и Кикин. Более того, он являлся активным организатором побега: именно ему царевич поручил договориться с австрийскими властями о предоставлении убежища.

26 сентября 1716 года царевич Алексей налегке, захватив с собой лишь свою любовницу Евфросинью – девку из крепостных, ее брата Ивана Федоровича и трех служителей, отбыл из Петербурга. В Либаве царевич встретился с Кикиным и спросил, нашел ли тот безопасное место. «Нашел, – отвечал тот, – поезжай в Вену к цесарю, там не выдадут».[6]6
  Устрялов Н. Г. Указ. соч. С. 349, 350.


[Закрыть]

После этого царевич исчез. Проходит месяц, другой, по всем расчетам он должен быть в Копенгагене, а его там нет. Отсутствие сына вызвало у царя тревогу: он полагал, что царевич либо стал жертвой дорожного происшествия – нападения разбойников, либо – что казалось более вероятным – бежал. 9 декабря Петр велел генералу Вейде, командующему корпусом в Мекленбурге, организовать поиски сына. Одновременно он вызвал из Вены резидента Авраама Веселовского. Последнее свидетельствовало об уверенности Петра в том, что его сын бежал во владения австрийского императора. Веселовскому было вручено письмо царя для передачи его императору Карлу VI.

Начались интенсивные поиски царевича. Офицеры генерала Вейде никаких его следов не обнаружили. Успешнее действовал Веселовский. Расспрашивая владельцев гостиниц и служителей почтовых станций, он напал на след, который привел его в Вену. Однако попытки обнаружить царевича в столице империи или в ее окрестностях оказались тщетны.

В то время как царские следопыты сбились с ног в поисках царевича, он под чужой фамилией прибыл в Вену глубокой ночью, добился аудиенции у вице-канцлера графа Шенборна и, страшно волнуясь, с ужасом озираясь по сторонам, произнес: «Я пришел сюда просить императора, моего шурина, о покровительстве, о спасении самой жизни моей. Меня хотят погубить; меня и бедных детей моих хотят лишить престола».

В Вене не рискнули публично предоставить царевичу убежище и упрятали его сначала в местечко Вейербург, неподалеку от Вены, а три недели спустя перевезли его в Тироль, где он должен был жить под видом государственного преступника в крепости Эренберг.

Однако надолго сохранить в тайне местопребывание царевича не удалось. Оно стало известно царю благодаря усилиям резидента Авраама Веселовского. В помощь Веселовскому царь направил в Вену гвардии капитана Александра Ивановича Румянцева с тремя офицерами и поручением схватить царевича и доставить в Мекленбург. Однако выполнить подобное поручение было невозможно – крепость Эренберг сильно охранялась, и Румянцеву ничего не оставалось, как организовать со своими людьми внешнее наблюдение за местом пребывания царевича. Им удалось проследить за очередным перемещением царевича Алексея: из замка Эренберг его в закрытой карете перевезли в Неаполь; Румянцев и его люди неотступно следовали за ним.

В это время в Вене появился опытный дипломат Петр Андреевич Толстой с посланием царя к императору Карлу. Прибытие Толстого в Вену было подобно грому среди ясного неба – император и его министры были абсолютно уверены, что им удалось упрятать царевича так основательно, что его никто не сможет обнаружить. В послании царь без обиняков выразил «любезному другу и брату» свое удивление по поводу того, что его сына укрывали в Эренберге, а теперь отправляют в Неаполь.

Руководство операцией по возвращению беглеца в Россию царь поручил Толстому. Сразу можно сказать, что лучшего исполнителя повеления царя трудно было сыскать, ибо Толстой являлся искусным дипломатом и прекрасно владел диаметрально противоположными приемами ведения переговоров: он сочетал ласку и лесть с жесткостью и даже жестокостью, не останавливаясь перед тем, чтобы лишить жизни человека, если в том возникала необходимость. (Будучи послом в Турции, Толстой собственноручно отравил одного подьячего из состава посольства, принявшего ислам, опасаясь, что тот может раскрыть туркам шпионскую сеть, умело организованную им в столице Османской империи.) Кроме того, Петр Андреевич обладал еще двумя очень важными в данном случае преимуществами: он хорошо знал итальянский язык и уже бывал в Неаполе, где скрывался царевич.

Толстой не ограничился аудиенцией у императора. Он вступил в переговоры с его тещей герцогиней Вольфенбюттельской, бывшей одновременно матерью покойной супруги царевича Алексея Шарлотты Христины Софьи. Хотя теща царевича поначалу заявила, что ей неведомо место его пребывания, но затем под напором фактов вынуждена была дать обещание всячески содействовать возвращению беглеца. Пришлось идти на уступки и императору. Австрийское правительство признало факт предоставления убежища царевичу Алексею. Толстому разрешено было встретиться с ним. Правда, ему было заявлено, что если царевич откажется вернуться в Россию, то насильно, вопреки его воле, выдавать его не будут.

Но все же это был несомненный успех Толстого. Открывались пути непосредственного воздействия на царевича.

Прежде всего Толстой добился права на свидания с царевичем у неаполитанских властей. Более того, император отправил в Неаполь курьера с повелением вице-королю графу Дауну оказывать всяческую помощь Толстому.

Первое свидание Толстого и Румянцева с царевичем состоялось 26 сентября 1717 года. Для царевича встреча с доверенными людьми отца оказалась полной неожиданностью. Алексей полагал, что терпит режим арестанта только ради того, чтобы скрыть место своего пребывания, а на поверку оказалось, что никакой тайны нет и отцу хорошо известно, где именно он укрывается. При виде Толстого и Румянцева царевич онемел от страха. В особенности его приводило в трепет присутствие гвардейского капитана, который, как полагал он, прибыл с целью лишить его жизни.

Толстой вручил царевичу два письма: одно от тещи-герцогини, другое от отца, написанное в Спа 10 июля 1717 года. Оно столь выразительно и эмоционально, что заслуживает того, чтобы воспроизвести его полностью:

«Мой сын! Понеже всем есть известно, какое ты непослушание и презрение воли моей делал, и ни от слов, ни от наказания не последовал наставлению моему, но наконец, обольстя меня и заклинаясь Богом при прощании со мною, потом что учинил? Ушел и отдался, яко изменник, под чужую протекцию, что не слыхано не токмо междо наших детей, но ниже междо нарочитых подданных, чем какую обиду и досаду отцу своему и стыд отечеству своему учинил!

Того ради посылаю тебе ныне сие последнее к тебе, дабы ты по воле моей учинил, о чем тебе господин Толстой и Румянцев будут говорить и предлагать. Буде же побоишься меня, то я тебя обнадеживаю и обещаюсь Богом и судом Его, что никакого наказания тебе не будет, но лучшую любовь покажу тебе, ежели воли моей послушаешь и возвратишься. Буде же сего не учинишь, то, яко отец, данною мне от Бога властию, проклинаю тебя вечно, а яко государь твой, за изменника объявляю и не оставлю всех способов тебе, яко изменнику и ругателю отцову, учинить, в чем Бог мне поможет в моей истине. К тому помяни, что я все не насильством тебе делал, а когда б захотел, то почто на твою волю полагаться? Что хотел, то б сделал».[7]7
  Там же. С. 388, 389.


[Закрыть]

Мы не знаем, сколь продолжительным было свидание и какие монологи произносил Толстой. Бесспорно одно: Петр Андреевич, руководствуясь инструкцией, пытался воздействовать на Алексея Петровича и ласками, и угрозой, и, наконец, уговорами. Все старания, однако, оказались бесплодными. Царевич испуганно молчал.

Следующая встреча состоялась через два дня, 28 сентября. Ее результаты тоже были неутешительными. И все же состояние шока у царевича миновало, и он заговорил. Обдумав содержание письма отца и обещания Толстого, на которые тот, естественно, не скупился, Алексей наотрез отказался вернуться в Россию: «Возвратиться к отцу опасно и пред разгневанное лицо явиться не безстрашно; а почему не смею возвратиться, о том письменно донесу протектору моему, его цесарскому величеству».

После того как ласки не подействовали. Толстой перешел к языку угроз. Он заявил, что царь не удовлетворится до тех пор, пока не получит его живым или мертвым. Чтобы вернуть блудного сына в лоно семьи, отец не остановится и перед военными действиями. О себе Петр Андреевич сказал, что не уедет из Неаполя и будет следовать за царевичем повсюду, куда бы тот ни отправился, до тех пор, пока не доставит его отцу. Последняя угроза, похоже, произвела на царевича неотразимое впечатление. Он позвал Дауна в другую комнату, чтобы спросить, может ли он, царевич, положиться на покровительство императора, ибо не желает возвращаться к отцу. Получив положительный ответ, царевич воспрял духом и заявил собеседникам, что ему надобно время для размышления. 1 октября 1717 года Толстой и Румянцев отправили письмо царю с отчетом о результатах свиданий: «Сколько, государь, можем видеть из слов его, многими разговорами он только время продолжает, а ехать в отечество не хочет, и не думаем, чтобы без крайнего принуждения на то согласился».

У Толстого созрел план, как оказать на царевича «крайнее принуждение», как его «отчаяти», чтобы он согласился на выезд. Для этого он готов был воспользоваться любыми средствами, включая шантаж, запугивание и подкуп. Коварный план Толстого состоял в том, чтобы лишить Алексея уверенности в готовности императора пойти ради него на все, в том числе и на вооруженный конфликт с Петром.

Подкупленный Толстым секретарь графа Дауна, непосредственно общавшийся с царевичем, по заданию Толстого как бы невзначай, мимоходом, но под большим секретом должен был сказать ему, чтобы он не надеялся «на протекцию цесаря, который оружием ево защищать не может при нынешних обстоятельствах, по случаю войны с турками и гишпанцами». Давление на царевича должен был оказать и вице-король. Толстой попросил графа Дауна сообщить Алексею о намерении отобрать у него Евфросинью «для того, чтобы царевич из того увидел, что цесарская протекция ему ненадежна и поступают с ним против ево воли». Наконец, сам Петр Андреевич во время очередной встречи заявил царевичу, что сию минуту получил письмо от царя, в котором тот будто бы писал, что «конечно доставать намерен оружием» своего сына и что русские войска, сосредоточены в Польше, готовые в любой момент перейти границу.

Еще раз Толстой воспользовался дезинформацией, заявив загнанному в угол царевичу, что в Неаполе вот-вот появится сам царь Петр.

Последнее известие полностью сломило волю царевича. Представив себе разъяренное, пышущее гневом лицо родителя, сын утратил всякую способность к сопротивлению и дал согласие возвратиться в Россию. 3 октября 1717 года Толстой и Румянцев извещали Петра: «Его высочество государь царевич Алексей Петрович изволил нам сего числа объявить свое намерение, оставя все прежние противления, повинуется указу вашего величества и к вам в С.-Питербурх едет беспрекословно с нами». Петр получил и письмо от сына, помеченное 4 октября: «Письмо твое, государь, милостивейшее чрез господ Толстого и Румянцева получил, из которого, также из устного мне от них милостивое от тебя, государя, мне всякие милости, недостойному в сем моем своевольном отъезде, будет, буде я возвращуся, прощение… И, надеяся на милостивое обещание ваше, полагаю себя в волю вашу и с присланными от тебя, государя, поеду из Неаполя на сих днях к тебе, государю, в С.-Питербурх».[8]8
  Там же. С. 402–406, 411.


[Закрыть]

Царевич именовал себя в письме «всенижайшим и непотребным рабом и недостойным назваться сыном». Получив письмо, царь еще раз подтвердил обещание простить сына, «в чем, – писал он, – будь весьма надежен. Также о некоторых твоих желаниях писал к нам господин Толстой, которые здесь вам позволяются, о чем он вам объявит». Под «некоторыми желаниями» подразумевалась просьба царевича разрешить ему жениться на Евфросинье, чтобы потом жить частным лицом в деревне. Об этом Петр извещал Толстого – оба желания сына он готов удовлетворить: будет разрешено «жениться на той девке, которая у него, также, чтобы ему жить в своих деревнях».[9]9
  Там же. С. 420, 421.


[Закрыть]

На родину, однако, царевич возвращался без «той девки» – Евфросинья была беременна, и отец будущего ребенка решил, что ей безопаснее ехать по более благоустроенным дорогам, чем те, по которым катилась его карета навстречу гибели.

Сохранилось несколько писем царевича, адресованных возлюбленной, – они наполнены нежной о ней заботой. Само обращение близко по форме к обращению Петра к Екатерине: «Матушка моя, друг мой сердешный, Афросиньюшка». Не менее трогательные слова и советы можно обнаружить в содержании писем: «А дорогою себя береги, поезжай в летиге, не спеша, понеже в Тирольских горах дорога камениста, сама ты знаешь. А где захочешь – отдыхай. Не смотри на расход денежной: хотя и много издержишь, мне твое здоровье лучше всего. А здесь, в Инсбруке, или где инде купи коляску хорошую покойную». Слепую веру в привязанность Евфросиньи к себе иллюстрирует и другое письмо царевича: «Не печалься, друг мой, для Бога». «Маменька, друг мой! По рецепту дохтурову вели лекарство сделать в Венеции, а рецепт возьми к себе опять. А буде в Венеции не умеют так же, как и в Болонии, то в немецкой земле в каком-нибудь большом городе вели оное лекарство сделать, чтобы тебе в дороге без лекарства не быть».

Евфросинья, видимо, не питала взаимных чувств к царевичу и руководствовалась в своем отношении к нему примитивным расчетом – крепостной девице было лестно иметь любовником царевича, обещавшего взять ее в жены. Надо полагать, она мечтала о том, чтобы повторить судьбу Екатерины Алексеевны – возлюбленной Петра, ставшей его женой. Финка из крестьянской челяди учителя царевича Вяземского, она, кажется, не обладала даже привлекательной внешностью. «А была та девка росту высокого, собою дюжа, толстогубая, волосом рыжая, – описывает ее современник, – и все дивилися, как пришлось царевичу такую скаредную чухонку любить и так постоянно с нею в обращении пребывать».[10]10
  Там же. С. 629.


[Закрыть] Когда в Неаполь прибыли Толстой и Румянцев, Евфросинья быстро сообразила, какой опасности подвергает свою жизнь, связывая свою судьбу с царевичем, и за обещание Толстого женить на ней своего младшего сына (обещание конечно же невыполнимое!) стала усердно помогать Петру Андреевичу. Во время следствия Евфросинья показывала: «А когда господин Толстой приехал в Неаполь и царевич хотел из цесарской протекции уехать к папе Римскому, но я его удержала». Не случайно Толстой снизошел до отправки письма к ней из Твери: он извещал ее о прибытии «в свое отечество государя-царевича» и завершил послание фразой: «Все так исправилось, как вы желали». Истолковать эту фразу можно только так, что Евфросинья желала возвращения царевича в Москву.

Царевич выехал из Неаполя 14 октября 1717 года, а прибыл в пригород Москвы поздно вечером 31 января следующего года. Нет нужды описывать дорожные происшествия и препятствия, чинимые австрийскими властями. Ловкому Толстому удалось успешно преодолеть их – в Москву он доставил беглеца живым и здоровым.

Блестяще выполненное поручение вынудило царя забыть грехи, допущенные Толстым в молодости, и щедро наградить его. Первое пожалование относится к 26 марта 1718 года, когда Толстой получил на Васильевском острове дом, ранее принадлежавший опальному Аврааму Лопухину, «с палатным и прочим строением и со всякими припасы», а также загородное дворовое место, которым ранее владел один из Нарышкиных. По указу же от 13 декабря «за показанную так великую службу не токмо мне, но паче ко всему отечеству, в приведении по рождению сына моего, а по делу злодея и губителя отца и отечества», Толстому был пожалован чин действительного тайного советника и в общей сложности 2638 дворов. Петр Андреевич совершил головокружительную карьеру и сумел обогатиться невероятно: если начинал он службу беспоместным дворянином, не имевшим ни одной крепостной души, то к концу жизни в его вотчинах, разбросанных по 22 уездам империи, числилась 12 521 мужская душа.[11]11
  8Павленко Н. И. Вокруг трона. М., 1999. С. 336.


[Закрыть] Указом от 15 декабря 1717 года, то есть еще в то время, когда он вместе с царевичем находился в пути, Толстой был назначен президентом Коммерц-коллегии, а позднее – сенатором. В результате он вошел в число 10–12 вельмож, составлявших верхушку формировавшейся российской бюрократии. Но обе эти должности не шли ни в какое сравнение с третьей – начальника Тайной канцелярии. История этого грозного и мрачного учреждения исторически связана с делом царевича Алексея.

3 февраля состоялся въезд царевича в Москву, где находился двор и куда были вызваны сенаторы, высшее духовенство и генералитет. Сцена встречи царевича с отцом описана современником: «Войдя в большую залу дворца, где находился царь, окруженный всеми своими сановниками, царевич вручил ему бумагу и пал на колени перед ним. Царь передал эту бумагу вице-канцлеру барону Шафирову и, подняв несчастного сына своего, распростертого у его ног, спросил, что имеет он сказать. Царевич отвечал, что он умоляет о прощении и о даровании ему жизни.

На это царь возразил ему: я тебе дарую то, о чем ты просишь, но ты потерял великую надежду наследовать престолом нашим и должен отречься от него торжественным актом за своею подписью.

Царевич изъявил свое согласие. После того царь сказал: “Зачем не внял ты моим предостережениям и кто мог советовать тебе бежать?” При этом вопросе царевич приблизился к царю и говорил ему что-то на ухо. Тогда они оба удалились в смежную залу, и полагают, что там царевич назвал своих сообщников».[12]12
  РА. 1907. № 7. С. 313.


[Закрыть]

После уединенного разговора собеседники возвратились в зал, где царевич подписал заготовленное отречение от престола: «Наследства никогда ни в какое время не искать и не желать и не принимать его ни под каким предлогом». Тут же был обнародован манифест о лишении Алексея права наследовать престол.

Догадка иностранного дипломата о содержании уединенной беседы отца с сыном оказалась правильной: Алексей назвал главных сообщников – лиц, причастных к организации бегства и знавших о его намерении бежать. Петр руководство следствием взял в свои руки, а исполнителем своей воли назначил Толстого и Меншикова. Следствие велось сначала в Москве и продолжилось в Петербурге.

Так называемые вопросные пункты для царевича составил сам Петр. Царя интересовали сообщники царевича, подсказавшие ему мысль формально отречься от престола и бежать за границу. Отец призывал сына к полной откровенности и чистосердечному рассказу обо всем: «Все, что к сему делу касается, хотя чего здесь и не написано, то объяви и очисти себя, как на сущей исповеди. А ежели что укроешь, а потом явно будет – на меня не пеняй, вчерась пред всем народом объявлено, что сие пардон не в пардон».[13]13
  Устрялов Н. Г. Указ. соч. С. 444, 445.


[Закрыть]

Опираясь на показания сына, начиная с 4 февраля 1716 года царь отправлял в Петербург одного курьера за другим с повелением генерал-губернатору Меншикову взять под стражу оговоренных и препроводить в Москву. «Майн фринт, – обращался царь к князю, – при приезде сын мой объявил, что ведали и советовали ему в том побеге Александр Кикин и человек его Иван Афанасьев, чего для возьми их тотчас за крепкий караул и вели сковать».