Текст книги "Петр II"
Автор книги: Николай Павленко
Жанр: Биографии и Мемуары, Публицистика
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 4 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]
Глава третья
«Тестамент» и его последствия. Меншиков на коне
В феврале 1722 года император Петр I обнародовал Устав о наследии престола, коренным образом менявший порядок престолонаследия. Появление его было обусловлено отчасти делом царевича Алексея, отчасти рационалистическими убеждениями царя. Петр решил поломать установившуюся традицию, когда великокняжеский, а затем царский престол после смерти государя автоматически переходил к его старшему сыну.
Устав о наследии престола передавал право назначить преемника царствующему государю: «Кого он похочет, того и назначит». Более того, царствующий монарх, обнаружив, что назначенный им наследник не в состоянии нести бремя управления страной ввиду своих ограниченных умственных способностей или по болезни, мог назначить другого наследника.
Неизвестно, по какой причине Петр не воспользовался им же установленным порядком престолонаследия накануне смерти. На этот счет можно высказать лишь две догадки, имеющие равные права на существование. Либо Петр так и не простил супружескую неверность Екатерины, обнаружившуюся в самом конце его жизни; либо не сознавал опасности болезни и рассчитывал, что ему и на этот раз удастся победить недуг.
Однако болезнь оказалась смертельной, и 28 января 1725 года после долгих мучений царь скончался. Екатерина не отходила от постели умирающего, но из-за опасения вызвать его гнев не решалась напомнить об указе о наследнике.
Впрочем, еще в мае 1724 года Петр короновал супругу. На наш взгляд, не вызывает сомнений тот факт, что императорская коронация Екатерины имела отнюдь не декоративное значение, а преследовала практическую цель: убедить подданных в том, что супруга царя, иноземка по происхождению, не имевшая никакого родства с правящей династией, претендует на такие заслуги перед страной, которые позволяют ей занять русский престол. Иными словами, коронация одновременно представляла собой провозглашение Екатерины наследницей престола.
Петру конечно же были известны крайне ограниченные способности будущей императрицы. Но ему было также хорошо известно доброжелательное отношение к ней своих соратников. Отсюда уверенность, что государственный корабль будет двигаться по проложенному им, Петром, курсу, что возврата к старому не последует, что преобразования будут продолжаться.
Между тем круг наследников Петра был довольно широк. Помимо супруги, в него входили две дочери Петра от Екатерины – Анна и Елизавета, а также девятилетний внук Петр, сын погибшего царевича Алексея Петровича. Последний как единственный представитель династии по мужской линии при отсутствии завещания имел, согласно обычаю, наиболее предпочтительные шансы занять престол. Однако царь относился к внуку со смешанными чувствами: временами он проявлял к нему нежность, временами – подозрительность. Петр опасался того, что внук может пойти по стопам отца; в таком случае велика была вероятность того. что он повернет историю страны вспять, предаст забвению реформы, нацеленные на преодоление отсталости России. Кандидатура великого князя Петра Алексеевича не устраивала и ближайших соратников Петра Великого: ведь все они в свое время подписывали смертный приговор его отцу, царевичу Алексею.
Правда, девятилетний мальчик, вступив на престол, никакой угрозы не представлял. Но повзрослев, он мог начать мстить за смерть своего отца. Главными же виновниками гибели царевича Алексея Петровича были А. Д. Меншиков и П. А. Толстой.[35]35
Павленко Н. И. Полудержавный властелин. М., 1988. С. 236–247.
[Закрыть]
Неудивительно поэтому, что именно ближайшие сподвижники Петра Великого: Меншиков, Толстой, а также Ягужинский, Макаров, Апраксин и другие – оказались сторонниками восшествия на престол императрицы Екатерины.
В противовес им существовала другая «партия», которая активно поддерживала законного наследника – великого князя. В ее состав входили представители двух родовитейших кланов – Долгорукие и Голицыны, а также князь Репнин и старший брат адмирала Ф. М. Апраксина Петр Матвеевич Апраксин.
В ночь на 28 января 1725 года во дворце, где агонизировал царь, собрались вельможи, чтобы решить вопрос о том, кому наследовать престол. Д. М. Голицын, самый опытный и умный представитель «партии» великого князя, здраво оценив соотношение сил своих сторонников и сторонников Екатерины, пришел к выводу, что перевес у противной «партии», и предложил хитроумный план, крайне опасный для новой знати: возвести на престол великого князя, а регентство до его совершеннолетия поручить Екатерине.
П. А. Толстой сразу же разгадал коварность замысла Голицына, грозившего новой знати суровой расправой, и произнес против него пространный монолог:
«Это распоряжение именно произведет междоусобную войну, которой вы хотите избежать, потому что в России нет закона, который бы определял время совершеннолетия государей; как только великий князь будет объявлен императором, то часть шляхетства и большая часть подлого народа станут на его стороне, не обращая внимания на регентство».[36]36
Подробнее см.: Павленко Н. И. Екатерина I. М., 2004 (серия «ЖЗЛ»). С. 48–49.
[Закрыть]
Однако судьбу престола решили не разговоры, а грубая сила. Меншиков действовал напористо и решительно. Тело царя еще не успело остыть, дебаты были в самом разгаре, когда раздалась барабанная дробь: у дворца появились два гвардейских полка.
– Кто осмелился привести их сюда без моего ведома? Разве я не фельдмаршал? – повысил голос президент Военной коллегии фельдмаршал князь Н. И. Репнин.
Ему отвечал гвардии подполковник И. И. Бутурлин, ставший после смерти императора полновластным командиром Преображенского полка. Выходец из старинного рода, он оказался на стороне новой знати из-за конфликта с Репниным:
– Я велел им прийти сюда по воле императрицы, которой всякий подданный должен повиноваться, не исключая и тебя.
Кто-то из сенаторов предложил было открыть окно, чтобы спросить у стоявших близ дворца гвардейцев, кого они желают видеть на троне. Меншиков решительно пресек эту затею.
– На дворе не лето, – сказал он хладнокровно. Значимость своих слов он подтвердил приглашением в покои двух офицеров.
Так престол Российской империи заняла неграмотная жена царя Петра. Не обладавшая ни опытом управления государством, ни необходимыми для этого знаниями, она неизбежно должна была стать марионеткой в руках вельмож – прежде всего Меншикова и Толстого.
Перевес по степени влияния на императрицу был на стороне Меншикова. Екатерина хорошо помнила о самой главной его услуге: именно благодаря стараниям князя она стала супругой Петра. Огромное влияние Меншикова на Екатерину определялось и свойствами натуры Александра Даниловича, человека столь же алчного, сколь и одаренного, отважного, решительного, крайне честолюбивого. Ему без труда удалось подчинить своей воле императрицу и приобрести, по справедливой оценке А. С. Пушкина, статус «полудержавного властелина».
Толстой, также имевший средства воздействия на императрицу, предпринял попытку ограничить власть Меншикова. Именно с этой целью он добился создания Верховного тайного совета – коллективного органа, который от имени императрицы должен был править страной. Однако надежды Петра Андреевича не оправдались: Меншиков, опираясь на безвольную императрицу, действуя от ее имени, оказался полновластным хозяином и Верховного тайного совета, которому диктовал свою волю. Члены Совета хотя и тяготились всевластием временщика, но терпеливо сносили его грубость и произвол, ибо понимали бесполезность и опасность сопротивления – крутой на расправу князь мог лишить противников и власти, и богатства.
Чрезмерная власть князя, видимо, тяготила и Екатерину. По совету старшей дочери Анны, выданной замуж за герцога Голштинского, она решила создать своего рода противовес Меншикову, введя в состав Верховного тайного совета своего зятя. Причем герцог Голштинский стал не рядовым членом, а первым лицом в этом учреждении.
Но и таким способом приструнить Меншикова не удалось. Герцог не владел русским языком, и для него специально переводили на немецкий как донесения, так и постановления Верховного тайного совета. Это крайне задерживало работу учреждения и сильно раздражало присутствующих. Кроме того, герцог не мог состязаться с князем ни в способностях, ни в знании обсуждаемых вопросов. Некоторое время между ними царило согласие, сменившееся холодностью, а затем открытой враждебностью, особенно обострившейся после того, как Анне Петровне и ее супругу стало известно содержание завещания Екатерины, согласно которому ни одна из ее родных дочерей не объявлялась наследницей престола, а преемником становился ее неродной внук – великий князь Петр Алексеевич.
Идея эта принадлежала не кому иному, как Меншикову. Бывший после смерти Петра I самым решительным противником воцарения великого князя, он всего два года спустя полностью поменял свое мнение и сделался ярым сторонником передачи престола одиннадцатилетнему юнцу.
Что же было тому причиной? Столь решительное изменение позиции князя объяснялось тем, что Александр Данилович сумел добиться от императрицы исполнения своей самой заветной мечты: породниться с царствующим домом. Это желание и было юридически закреплено завещанием Екатерины – «Тестаментом», пространный текст которого в угоду Меншикову составил, видимо, А. И. Остерман. Воля императрицы – несомненно, навязанная ей светлейшим, – состояла в том, чтобы ее наследником стал великий князь Петр Алексеевич и чтобы он непременно женился на одной из дочерей Меншикова. В случае исполнения этого условия Меншиков становился тестем императора и мог не опасаться мести за свое участие в гибели царевича Алексея. Более того, отроческий возраст Петра II открывал перед ним возможность стать неограниченным правителем страны и предоставлял условия для утоления своей ненасытной алчности.
Как ни старались сохранить в тайне завещание Екатерины, о его содержании стало известно. Еще в марте 1726 года прусский посол Мардефельд доносил королю: «Сообразить себе не могу, до чего дошла вражда царского семейства против Меншикова». Спустя год, в марте 1727 года, когда план Меншикова стал достоянием обеих принцесс – Анны Петровны и Елизаветы Петровны, обе они «решились со слезами припасть к стопам царицы» и «умоляли государыню обсудить неминуемые гибельные последствия подобного распоряжения, всячески стараясь возбудить ее материнскую нежность… К ним присоединился и Толстой, с которым царица не посоветовалась раньше. Он еще энергичнее принцесс представил ей, какой непоправимый вред нанесет она себе и своему семейству, поставив притом и вернейших слуг своих не только в невозможность приносить ей отныне какую-либо пользу, но и в необходимость отшатнуться от нее. Ибо, говорил Толстой, он не может скрыть, что и сам предпочитает скорее погибнуть, чем ждать тех страшных последствий, которые он предвидит от подобного согласия; ему явственно представляется топор, готовый упасть на голову государыни и всех ее детей, чего, впрочем, заключил Толстой, ему, может быть, не придется увидеть».
Слезы дочерей и красноречие Толстого, казалось, убедили императрицу, и она отказалась от своего намерения. Но стоило Меншикову, проведавшему о состоявшемся разговоре, явиться к ней на тайное свидание, как он добился от нее «решительного подтверждения данного прежде согласия».
Нам неизвестны доводы цесаревен и Толстого, пугавших Екатерину страшными последствиями брака великого князя и одной из дочерей Меншикова. Но вот ход мыслей Екатерины, в конце концов склонившейся к мнению Меншикова, узнаем из депеши французского поверенного в делах Маньяна, отправленной в Париж за две недели до кончины императрицы: «…не только царица боится опасных последствий своего поступка в пользу великого князя, но еще считает наилучшим из всех доступных ей средств прочно укрепить спокойствие своего правления. Ибо этим государыня, с одной стороны, успокоит сторонников великого князя, юность коего дозволяет обвенчать его лишь весьма нескоро, с другой же, навсегда привязывает к себе князя Меншикова, которого очень основательно считает вернейшим слугой своим среди русских вельмож и на которого может положиться больше, чем на кого-либо». Читая этот текст, не представляет труда догадаться, что доводы, в нем изложенные, были внушены императрице самим Меншиковым.
Однако спокойствие, на которое рассчитывали Меншиков, а вслед за ним и Екатерина, не могло не оказаться эфемерным. Признаки недовольства готовящимся браком обнаружились сразу же после того, как слух о нем подтвердился.
Помимо цесаревен, смелости выступить против матримониальных планов Меншикова хватило у тех, кто считал себя неизбежной жертвой в случае, если светлейший станет тестем императора. Граф Петр Андреевич Толстой, генерал-полицеймейстер Петербурга (и, к слову сказать, зять Меншикова) граф Девиер, генерал Бутурлин и другие не могли не опасаться и мести Петра II. Вступив на престол и дождавшись своего совершеннолетия, он наверняка вспомнил бы имена тех, кто был виновен в гибели его родителя, а также тех, кто лишил его по праву принадлежавшей ему короны и вручил ее Екатерине. Протест сановников против своеволия светлейшего был очень робким и ограничивался лишь разговорами. Но и этого Меншикову оказалось достаточно, чтобы жестоко расправиться с собеседниками.
Ситуация для светлейшего осложнялась тем, что Екатерина была тяжело больна и доживала последние дни. А потому Меншиков действовал с невероятной скоростью, стремясь провести следствие в максимально короткие сроки и осудить своих противников, пока императрица была еще жива.
Следствие началось 28 апреля, когда был допрошен А. М. Девиер. В тот же день был создан Учрежденный суд, подписаны императрицей – несомненно, по настоянию Меншикова – два указа, сняты показания с Девиера, произведен анализ полученных ответов. Первое и, вероятно, главное обвинение Девиеру состояло в том, что в день обострения болезни императрицы, 16 апреля, когда все присутствующие во дворце должны были выражать скорбь, он, напротив, демонстрировал веселое расположение духа и шутил, проявляя фамильярность по отношению к лицам царской фамилии. Допрашиваемый объяснил, что причина мнимого веселья была в случайной обмолвке: он по ошибке назвал лакея Алексея Егором, что вызвало смех у присутствующих, в том числе у великого князя Петра Алексеевича. Удалось Девиеру отвести и ряд других обвинений, но не все.
Не раз во время допроса звучало имя великого князя Петра Алексеевича, в том числе и в связи с предполагаемой его женитьбой. Девиер будто бы «сам сел на кровать и посадил с собою его высочество великого князя и нечто ему на ухо шептал…»; «великий князь объявил, что он Девиер в то время посадил его высочество с собою на кровать, говорил ему: “поедем со мною в коляске, будет тебе лутче и воля, а матери твоей уже не быть живой", и притом ему высочеству напомнил, что его высочеству зговорил женится, а они за него будут волочится, а его высочество будет ревновать». Девиер отвечал на это, что «никогда как он с ево высочеством сидел на кравате, таких слов его высочеству… не говаривал, а его высочество никуды в коляске везти не хотел, и ничем его высочество не обнадеживал». Разговор же о женитьбе великого князя постарался подать в выгодном для себя свете: он будто бы «говаривал его высочеству часто, чтоб он изволил учится, а как надел кавалерию, худо учится, а еще как зговорит женитца, станет ходить за невестою и будет ревновать, а учитца не станет». Разговоры такие, пояснил Девиер, он вел «к его высочеству пользе, чтоб придать охоту к учению ево».
Но все оправдания оказались тщетны. По устному указу императрицы Девиеру было объявлено, чтобы он назвал своих сообщников: «которые с ним сообщники в известных причинах и делах и к кому он ездил и советывал и когда; понеже де надобно то собрание все сыскать и искоренить ради государственной пользы и тишины».
Поражает метаморфоза, произошедшая в судьбе Девиера в течение всего лишь одного дня. Первоначально речь шла о «предерзостных» поступках самого Девиера. Теперь заговорили о сообщниках и о действиях, направленных «к великому возмущению». Росчерком пера Девиер превратился в опасного политического преступника, причем непосредственная связь между первыми показаниями обвиняемого и последней квалификацией его вины не прослеживается: ни из вопросов, ни из ответов на них не вытекало, что государству грозило «великое возмущение».
Зато «великое возмущение» грозило замыслам Меншикова. Очевидно, светлейший использовал арест Девиера в качестве повода для привлечения к следствию более значимых сановников. Правильность догадки подтверждается тем, что в дальнейшем следователи как будто забыли о нарушениях Девиером придворного этикета и сосредоточили внимание на раскрытии заговора, направленного лично против Меншикова.
К следствию были привлечены генерал Бутурлин, граф Петр Андреевич Толстой и другие. Как оказалось, заговорщики намеревались не допустить коронования великого князя, предпочитая видеть на престоле либо цесаревну Анну Петровну (Девиер, Бутурлин), либо ее сестру Елизавету (Толстой).
А как быть с великим князем Петром Алексеевичем и его правами на царский престол? У Толстого был ответ и на этот вопрос:
– Как великий князь здесь научитца, тогда можно ево за море послать погулять и для обучения посмотреть другие государства, как и протчие европейские принцы посылаютца, чтоб между тем могла утвердитца здесь каранация их высочеств.
3 мая Толстому был объявлен домашний арест. На следующий день аресту подвергли Бутурлина. Нарушая все правила следствия и судопроизводства того времени, Учрежденный суд круглосуточными усилиями канцеляристов состряпал экстракты, то есть краткие резюме допросов обвиняемых. Дело успели закончить к трем часам дня 6 мая. В тот же день Екатерина скончалась. И тем же днем 6 мая датирован приговор, подписанный от имени Екатерины ее дочерью Елизаветой. Он содержал жесткие меры наказания в отношении виновных.
Главная вина осужденных состояла в том, что они, зная «все указы и регламенты, которые… о таких важных делах, а наипаче о наследствии не токмо с кем советовать, но и самому с собою рассуждать и толковать, кольми же паче дерзать определять наследника монархии по своей воле, кто кому угоден, а не по высокой воле ее императорского величества», противились этой воле.
Вторая вина связана со сватовством великого князя Петра Алексеевича: «Что же принадлежит до сватанья великого князя, и ежели то чинено и чинитца по высокой воле ея императорского величества и по желанию, то те персоны, которые тщилися домагаться не допущать до того, весьма погрешили, как против высокой воли ея величества, так и в оскорблении его высочества великого князя». Причем «все вышеписанные злые умыслы и разговоры чинены были от них по их партикулярным страстям, а не по доброжелательству к ея императорскому величеству». Так, «граф Толстой сказал, что боялся великого князя, а протчие сказали, что боялись усилования светлейшего князя».
Определенные судом наказания поражают своей исключительной суровостью: Девиера и Толстого «яко пущих в том преступников казнить смертию»; генерала Бутурлина, лишив чинов и данных деревень, отправить в ссылку в дальние деревни; князя Ивана Долгорукого «отлучить от двора» и понизить чином, написать в дальние полки… В указе, подписанном именем Екатерины, мера наказания была смягчена. Толстому и Девиеру сохранялась жизнь, причем первому определялась ссылка в Соловецкий монастырь, а второму – в Сибирь.
Обращает на себя внимание тот факт, что ни в экстрактах, ни в именном указе императрицы от 6 мая не упоминался герцог Голштинский, хотя его имя то и дело встречалось в показаниях обвиняемых, которые именно его называли инициатором заговора. Цесаревна Анна Петровна, руководившая вместе с голштинским двором действиями герцога, внушила ему мысль о необходимости противодействовать воцарению Петра Алексеевича. Герцог взялся за дело и по существу привлек к заговору Толстого, Девиера и других. Очевидно, Меншиков смирился с требованиями императрицы не компрометировать имя зятя. Но как только Екатерина сделала предсмертный вздох, судьба голштинской фамилии была решена. Такова участь побежденных: от них отвернулись все, кто им сочувствовал, теперь никто не посмел открыто выступать в их защиту. Французский дипломат Маньян доносил 24 мая 1727 года: «Было замечено, что герцог Голштинский и его супруга при выходе их из зала Совета по смерти царицы не были никем сопровождаемы».[37]37
Сб. РИО. Т. 75. С. 14.
[Закрыть] Пало значение герцога в Верховном тайном совете, он настолько неуютно чувствовал себя на его заседаниях, что навестил его до своего отъезда из России единственный раз.
Между прочим, из донесений того же Маньяна следует, что обнародование завещания не вызвало всеобщего восторга в обществе. И хотя в депеше от 24 мая он писал: «Вступление на престол великого князя доставляет общую радость всему русскому народу», из другой депеши, датированной 30 мая, следует, что радость испытывали далеко не все: при вскрытии завещания партия герцогини Голштинской была настолько сильна, что едва не одержала победы над партией великого князя. «Это обстоятельство вызвало у князя Меншикова такое страшное волнение крови, что ноги у него подкосились, когда он увидел, что перевес клонится не на сторону великого князя. Герцог Голштинский не терял надежды до самой последней минуты». Маньян полагал, что герцог достиг бы своей цели, если бы не погибель Толстого, Девиера, Бутурлина и других в июне 1727 года, что Меншиков не в силах остановить «поток злобных речей, которые продолжают вестись по поводу брака царя на одной из его дочерей».[38]38
Там же. С. 10, 16, 45, 61.
[Закрыть]
Надо полагать, что болезнь Меншикова продлила на месяц-другой пребывание голштинцев в России. И все же им пришлось отправиться в Киль. Несмотря на отнюдь не ангельский характер князя, он предпочел соблюсти придворный этикет: отъезжавшим салютовали двадцать одним пушечным выстрелом, а когда фрегат поровнялся с Меншиковским дворцом, где пребывал царь, от его имени было произведено шесть пушечных выстрелов, а с фрегата ответили семью. Князь вышел на балкон и помахал рукой.
Осуждая бестактность светлейшего князя, привыкшего действовать напролом, все же надлежит признать, что совершенный им поступок отвечал национальным интересам России – не выдвори он голштинцев из страны, немецкая камарилья, возможно, завладела бы подножием трона на три года раньше, а не при Анне Иоанновне.
Обратимся к содержанию «Тестамента» (Завещания), вызвавшего столь значительный переполох в элите столичного общества. Первый пункт этого пространного документа объявлял наследником престола Петра Алексеевича с его потомством. В случае его смерти бездетным трон должна была занять Анна Петровна и ее потомки, а за нею – Елизавета Петровна с ее наследниками. Трон имели право занимать только лица, исповедовавшие православие.
«Тестамент» далее предполагал, что до совершеннолетия императора, то есть до достижения им возраста 16 лет, «имеют администрацию взять наши обе цесаревны, герцог, прочие члены Верховного совета». В общей сложности в его составе должно было насчитываться девять членов. Завещание предписывало «дела множеством голосов вершить, всегда и никто один повелевать не может».
Один из пунктов «Тестамента» определял непременное присутствие в Верховном тайном совете Петра II. Далее «Тестамент» обязывал выдать цесаревнам единовременное пособие – по миллиону рублей каждой и, кроме того, на содержание двора по 100 тысяч рублей в год.
Цесаревне Елизавете Петровне «Тестамент» прочил в мужья епископа Любского. Личные вещи покойной императрицы определялось поделить поровну между двумя дочерьми. Они составили изрядную сумму: платье и парчей на 29 199 рублей, алмазных украшений – на 88 605 рублей, галантереи – на 14 220 рублей, серебра – на 23 762 рубля, серебряных изделий – на 36 793 рубля. Итого, не считая мелочей (чулки, одеяла, башмаки и др.), экипировка и украшения Екатерины I были оценены в 191 579 рублей.
«Тестамент» обязывал наследника принять меры к возвращению голштинскому герцогу территорий, отнятых у него Данией. Последний пункт завещания обязывал Петра II жениться на одной из дочерей Меншикова.
«Тестамент» по сути определял новый порядок престолонаследия, отличавшийся как от традиционного, так и от установленного Уставом о наследии престола 1722 года. Он являлся сплавом того и другого с провозглашением новых норм. Так, Устав о наследии престола предусматривал назначение царствующим монархом лишь преемника, его сменившего, в то время как «Тестамент» заглядывал в будущее – воля императрицы распространялась на порядок наследования на ближайшее будущее.[39]39
ПСЗ. Т. VII. № 5007
[Закрыть]
Заметим, что из всего пространного содержания «Тестамента» был выполнен лишь единственный, но самый важный пункт – своим преемником императрица назначила великого князя Петра Алексеевича. Что касается остальных пунктов Завещания, то они остались нереализованными как по объективным, так и по субъективным причинам. Так, не состоялся брак цесаревны Елизаветы Петровны по той причине, что неожиданно скончался от оспы жених – епископ Любский. Пустым пожеланием оказался пункт о единовременном пособии цесаревнам по миллиону рублей и по 100 тысяч на содержание их двора – казна была пуста. Нереализованным оказался пункт о составе Верховного тайного совета из девяти членов: к ранее назначенному герцогу Голштинскому должны были присоединиться две цесаревны, но все три кандидатуры были неугодны Меншикову, так что предписание Завещания каждому члену Верховного тайного совета иметь равный голос оказалось всего лишь пожеланием – в высшем органе власти хозяйничал Александр Данилович. Игнорировалась воля императрицы, обязывавшая наследника набираться опыта управления присутствием на заседаниях Верховного тайного совета, – император оказался во власти других страстей. Никто не намеревался выполнять предписанную «Тестаментом» обязанность добиваться возвращения Голштинскому герцогу территорий, отнятых у него Данией. Такое могло быть достигнуто только силой оружия, но воевать с Данией за чуждые России интересы не было ни желания, ни финансовых возможностей.
Верховный тайный совет не счел возможным руководствоваться порядком престолонаследия, установленным «Тестаментом». Он предусматривал назначение преемницей после смерти Петра II бездетным голштинскую герцогиню Анну Петровну, но она скончалась в 1728 году, оставив сына. Однако о ее сыне, равно как и о цесаревне Елизавете Петровне как кандидатах на занятие престола в 1730 году, когда скончался Петр II, не было и речи – Верховный тайный совет предложил корону представительнице другой ветви дома Романовых – Анне Иоанновне.
Заслуживает внимания анализ последнего пункта «Тестамента», обязывавшего наследника жениться на одной из дочерей Меншикова. Реализация этого пункта вызвала немало важных последствий.
У Александра Даниловича были один сын Александр и две дочери: Мария и Александра. Когда пришло время выдавать замуж старшую дочь – Марию, заботливый отец подыскал ей жениха – сына польского магната Сапеги. В Петербург были приглашены оба Сапеги – отец и сын, причем отец стараниями Меншикова был обласкан двором – ему было присвоено звание фельдмаршала. Можно сказать, что этим пожалованием высокое воинское звание было обесценено: Сапега-отец ни дня не служил в русской армии, в Польше он тоже не блистал военными подвигами.
Судя по вниманию, которым светлейший князь окружил заезжего жениха и его родителя, брачный союз его вполне устраивал. Но тут случилось неожиданное: жених приглянулся императрице. Екатерина отняла младшего Сапегу у князя, приблизила к себе и, вволю натешившись молодым фаворитом, пристроила его в женихи своей племяннице. Об этом доложил датский посол Вестфален королю: «Государыня прямо отняла Сапегу у князя (Меншикова. – Н. П.) и сделала своим фаворитом, намереваясь, как скоро прискучит, поженить его на своей племяннице». С легкостью необыкновенной было предано забвению событие, состоявшееся 13 марта 1727 года, когда в пышно убранном дворце Меншикова под гром артиллерийских залпов, звуки оркестра в присутствии столичной знати праздновали помолвку Сапеги со старшей дочерью светлейшего князя. Александра Даниловича подобный разворот событий не огорчил – его осенила мысль (подсказанная прусским послом Мардефельдом) о том, что в России есть более подходящий жених для его дочери, чем Сапега, – наследник престола великий князь Петр Алексеевич. Возможность породниться с царствующей фамилией затмила все остальные заботы, во всяком случае, отодвинула их на второй план. Остановка за малым – надлежало убедить императрицу в необходимости и полезности для России этого брачного союза, который непременно должен быть запечатлен в «Тестаменте» в качестве воли самой Екатерины.
В случае реализации этого плана у Меншикова исчезала опасность оказаться в опале, так как овладеть волей отрока, по его мнению, не представляло большого труда, а у возмужавшего императора не поднимется карающая рука на тестя.
Мысль о воцарении Петра II импонировала не только Меншикову, но и представителю древнего аристократического рода князю Дмитрию Михайловичу Голицыну. Когда 7 мая 1727 года, то есть на следующий день после кончины Екатерины I, секретарь Верховного тайного совета Степанов стал зачитывать «Тестамент», Голицын после прочтения первого пункта прервал его репликой: «Довольно, довольно, остальное прочитать можно на досуге».[40]40
Сб. РИО. Т. 66. С. 83.
[Закрыть] Этим потомок Гедиминовичей давал понять присутствующим, что он вполне удовлетворен провозглашением законного претендента на корону и готов полностью пренебречь волей бывшей служанки пастора Глюка, незаконно занявшей трон. Это пренебрежение, между прочим, выражалось и в том, что никто из рода Голицыных не пытался при Екатерине получить какой-либо придворный чин.
Тем не менее «Тестамент» был прочитан до конца. Присутствующие стали поздравлять нового императора и присягать ему. Стоявшая перед Зимним дворцом гвардия тоже присягнула императору Петру II и прокричала «Виват!». Вслед затем присутствовавшие отправились к обедне и молебну, а затем возвратились в зал, где началось заседание Верховного тайного совета. Юный Петр Алексеевич занял свое место в императорском кресле под балдахином.
21 июля Петр приехал в Верховный тайный совет и произнес заученную речь, несомненно составленную Остерманом. Ее можно понять как программу царствования. Эта речь близка по содержанию к письму Петра к своей сестре Наталье Алексеевне:
«После как Бог изволил меня в малолетстве всея России императором учинить, наивящшее мое старание будет, чтоб исполнить должность доброго императора, то есть чтоб народ, мне подданный, с богобоязненностию и правосудием управлять, чтоб бедных защищать, обиженным вспомогать, убогих и неправедно отягощенных от себя не отогнать, но веселым лицом жалобы их выслушать и по похваленному императора Веспасиана примеру никого от себя печального не отпускать».[41]41
Соловьев С. М. Указ. соч. С. 92.
[Закрыть]
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?