Текст книги "Собрание сочинений в четырех томах. Том 3"

1959

Бельцы

В том году мне исполнилось девятнадцать, весной я прошел призывную комиссию и вроде был признан годным к службе в армии. В сентябре получил повестку, в которой предписывалось явиться в военкомат для прохождения заключительной медкомиссии. Как и одногодки, я готовился к службе: увиливать от армии считалось делом постыдным. Как положено призывнику, сходил в парикмахерскую, подстригся под ноль, помылся в бане и одел все чистое. В военкомате заставили раздеться догола, и мы, толпа стриженых пацанов, ходили, поеживаясь (было уже нежарко), по длинным коридорам из кабинета в кабинет, стыдливо прикрывая причинные места ладошками. Я прошел нескольких врачей, и в моей карточке все писали: «годен», но пожилая женщина-кардиолог вдруг тормознула. Посмотрев мою кардиограмму, она спросила:

– Чем болел в детстве?

– Дизентерией и ревматизмом.

– Сколько раз?

– Ревматизмом три раза.

– По-о-нятно! – бегло глянув на меня, сказала врачиха и неожиданно добавила: – С армией придется подождать.

У меня все похолодело.

– Но я в хорошей форме, – почуяв неладное, заговорил я скороговоркой. – Я даже боксом занимаюсь …

– У тебя, парень, порок сердца, правда, компенсированный. Большие нагрузки противопоказаны. У меня всё.

Такой вердикт был ударом ниже пояса. Я был потрясен, растерян и, как мне казалось, потерял важный ориентир. Загоревал не на шутку. Чувствовать себя неполноценным было нестерпимо.

Но поскольку мне выдали военный билет, в котором было записано: «годен к строевой службе и предназначен в запас», стал думать, как обустроить свое будущее. Пока думал, пришлось пережить несколько неприятных моментов из-за своей стрижки. В те времена наголо стригли только солдат и арестантов. Поскольку я какое-то время разгуливал с нестандартной прической, а мои стриженые дружки-приятели уже где-то принимали воинскую присягу, возникало недоумение – а ты чего? – и меня знакомые спрашивали:

– Ты что, сидел?

– Как – сидел? Где?

– Ну … в тюряге?

Мне это надоело, я купил берет, чтобы как-то прикрыть свою голую башку. Но это не спасало. Пошел в горком комсомола и попросил направить меня на работу куда-нибудь в дальние края. Симпатичная девушка, секретарь горкома, по фамилии Будник выдала мне красную книжечку, комсомольскую путевку, и отправила в вербовочную контору.

– Там, – сказала она, – тебя определят на работу, выдадут подъемные и доставят к месту назначения.

Было начало октября. И уже через несколько дней вместе с такими же горемыками и искателями приключений я трясся в расхлябанном и скрипучем, как несмазанная молдавская каруца, вагоне на пути в Кишинев. А еще через неделю, проехав длинный путь через полстраны, оказался на стройке в Казахстане, которая называлась «ударной». Мы, вербованные, прибыли в довольно известный в 50-е годы, но забытый Богом, партией и правительством, городишко в неприютной каменистой степи. Покрытый густой, постоянно хрустящей на зубах серой пылью, городишко назывался Джезказган. Он был плохо обустроен и густо кишел многонациональным сбродом, к сожалению, абсолютно нетолерантным и недружелюбным. Всех добровольцев из Молдавии, или попросту – «сук вербованных», как нас сразу окрестили местные, поселили в поселках Никольском и Центральном, которые считались составной частью Джезказгана.

Начались трудовые будни, которые проходили в однообразном рабском напряжении, а выходные – в вязком безделье и редких плебейских развлечениях.

Год, прожитый в тех местах, оставил на моем романтическом организме несколько чувствительных отметин на всю оставшуюся жизнь.

За чёрным окном – море тюльпанов

Гере Селезнёвой

1959–1960

Казахская ССР, Джезказган

Работали мы с дружком Мишей Рошкованом в поселке Желдор. Почему поселок так прозвали, было неясно: кроме старой узкоколейки, построенной еще зэками ГУЛАГа, здесь не было ни станции, ни нормальной дороги. По узкоколейке изредка проходили игрушечные поезда с малюсенькими платформочками, доверху наполненными серой массой руды и ведомыми пыхтящими паровозиками.

Наше строительное управление «Шахтжилстрой» находилась в конце поселка. Я работал каменщиком в одной из строительных бригад, Мишка – плотником. В рабочие дни нас к 8 часам привозили на объекты в будках «мазов», а вечером в 17 часов увозили к месту ночевки: кого в поселок Никольский, а нас с Мишкой в Центральный.

День начинался солнечно, с мягкой весенней прохладой.

– Сегодня, студент, твоя очередь дежурить на приёмке шлакоблока, – объявил во время утренней разнарядки бригадир Карнаухов.

– Слушаю и повинуюсь, – ответил я. Мне была вручена красная тряпочка, и я стал прилаживать её на рукав своего замызганного комбинезона.

Всё шло привычным чередом. Наша бригада вела кладку домов. Время от времени мы выполняли также земляные, бетонные, плотницкие работы и строили не только жилые дома, но и трансформаторные будки, и непонятного назначения огромные сараи. Обычные дела. Обычная стройка, каких много, с привычными серыми буднями и неустроенностью, с малоквалифицированным вербованным людом и хитровато-жуликоватым начальством, с вечными задержками материалов, нехваткой механизмов, матерщиной и повышенными сверхамбициозными соцобязательствами, а, стало быть, – и с неизбежными авралами (без которых, конечно, – никак!), приписками и всеобщим убеждением, что без них, липовых приписок, вообще народ разбежится и стройка остановится, с лживыми обещаниями ликвидировать недоделки и всплесками стихийного народного героизма … Всё как везде.

К весне за бригадой оставалось два дома. На первом мы заканчивали шлакоблочную кладку третьего этажа, на втором были уложены всего два этажа. Вдоль домов нами были проложены рельсовые пути, по которым ходил башенный кран.

Была, однако, на первом доме одна явная, бросающаяся в глаза, неустроенность – не были установлены лестничные марши: их по какой-то причине вовремя не поставил железобетонный завод. И потому три лестничных проёма зияли опасными пустотами с высоты третьего этажа до подвала. Но это ещё полбеды – ну, не успели, всякое бывает. Худо было другое: подмости были выставлены вдоль стен по всему периметру, сплошняком, без разрывов. И над пустотами лестничных проемов – тоже. Никаких ограждений опасных зон никто и не подумал выставлять.

И все свыклись с тем, что есть.

Однако за эту неустроенность пришлось заплатить дорогую цену. Причем – именно мне.

Наше звено, человек двенадцать, работало на этом доме. Все разошлись по рабочим местам. Работяги по шатким деревянным лестницам (бетонных-то не было) поднялись на третий этаж.

Мы с напарником, дядей Василием, влезли на подмости и стали ждать подачи клетей с блоками и бадей с раствором.

– День сегодня хороший, – сказал дядя Василий, доставая из кармана телогрейки мешочек с махоркой и нарезанными листами газеты. – Мне прислали из дома посылку с сушеной вишней и самосадом.

– Хорошо тебе … У вас под Оргеевым растет добрый табачок.

– Растёт. Самосад получился ядрёный … Закуришь?

– Давай, дядя Вася.

Мы свернули по толстой цигарке и задымили.

С высоты, на которой мы находились, хорошо просматривалась казахская степь далеко до горизонта. Снег давно сошел, даже не сошел, а его выдуло сумасшедшими весенними ветрами, и растительность пока несмело островками начала зеленеть среди бескрайних серых просторов. Всё вокруг пребывало словно в ожидании важных изменений, которые вот-вот должны произойти.

– До́ма, наверно, сады цветут, – вспомнил старик нашу родину.

– Да, самое время, – откликнулся я. – У тебя, дядя Вася, много родни осталось в Молдавии?

– Нет. Я бобыль … Жену похоронил давно, она от водянки умерла. Сыну оставил дом. Пускай женится, заводит семью. А сам я, пока есть сила, поехал на заработки.

– Не думаешь жениться?

– Куда мне? – отмахнулся дядя Василий. – Какой из меня жених?

– А сколько тебе?

– Пятьдесят один.

В свои без малого двадцать лет, я представлял себе дядьку Василия глубоким старцем, а то, что он на самом деле еще вполне крепкий мужчина, мне в голову не приходило.

– Правда, – раздумчиво произнес мой земляк, – тут одна бабенка в последнее время посматривает на меня. Вроде бы с интересом. Может, что и сладится.

– Ты, дядя Вася, хоть и старый, но мужик хоть куда. Так что женись, не раздумывай.

– Ну, ну.

Я вспомнил, как началась наша совместная деятельность.

Еще в Кенгире, в конторе треста, при оформлении вновь прибывших на работу уполномоченный спросил Павла Крёстного, какой строительной профессией он владеет. Поскольку тот ни дня в своей жизни на стройке не работал, то немного замешкался с ответом. Уполномоченному, однако, некогда было разводить тары-бары: вербованных комсомольцев и некомсомольцев прибыло девяносто четыре человека, и всех надо было определить к делу.

– Ну! Так какой профессией? – жестко повторил вопрос начальник.

Раздумывать было некогда.

– Каменщик, – быстро сказал Крёстный. – Я каменщик.

– Разряд?

– Пятый, – совсем растерявшись и потому отчаянно наглея, добавил юный самозванец.

– Образование?

– Два курса университета.

За ним в очереди стоял угрюмый молдаванин, по виду дед, очень худой, с изможденным небритым лицом и висячими сивыми усами, в старой засаленной телогрейке, из которой торчали большие, как лопаты, корявые черные ладони.

– Фамилия, имя? – спросил деда уполномоченный.

– Урсул. Васыле.

– Профессия?

– Каменщик.

– Разряд?

– Четвертый.

– Образование?

– Два класса румынской школы.

Через день после устройства на жительство и выдачи спецодежды: комбинезонов из грубой хлопчатобумажной ткани, ватников, валенок и верхонок, – всех вербованных повезли на строительные площадки. Павел надеялся, что на объекте с ними проведут какой-нибудь инструктаж, возможно, курс молодого каменщика, дадут разъяснения. Но ничего такого и в помине не было. Он попал в бригаду, которую возглавлял молодой, лет тридцати, высокого роста, мордастый парень в выцветшей гимнастерке. Звали его Петро Гребенюк. Коверкая фамилии новичков, бригадир распределял задания:

– Крестов и Урсулов, пойдете на объект 843 – сарай. Вон он, – показал бригадир пальцем, – рядом с конторой. Инструмент, мастерки и лопаты, получите у кладовщика. Раствор и шлакоблоки скоро подвезут.

Ещё раз, взглянув в бумажку-список, Петро добавил:

– Старшим назначаю Крестова, подсобником – Урсулова … Да, чуть не забыл: после разнарядки подойдите ко мне и распишитесь, что прошли инструктаж по технике безопасности.

Так, неожиданно для себя Павел был назначен на конкретный объект. Да ещё и старшим.

Вот это вляпался, подумал он и побрел на объект 843 в полной прострации, как приговоренный к публичному битью розгами. Главный позор, предполагал он, не в том, что бить будут, а в том, что публично сдернут с тебя штаны.

Он ожидал разоблачения и последующего позора.

Но всё как-то обошлось. Оказалось, не все каменщики имеют липовые разряды: у деда, дяди Васи, разряд был небольшой, но настоящий: он с десяток лет пробатрачил на стройках.

Старик спокойно показал Павлу, как натягивать шнур, как выравнивать ряды блоков, как лопатой накладывать раствор, как пользоваться мастерком. Потом он научил, как пользоваться отвесом и выводить углы. Позднее объяснил, как устраиваются связи между стенами, как делать штрабу и многое другое. Он был первым наставником Павла в каменщицком деле.

На следующий день Павел раздобыл в библиотечке стройуправления потрепанный «Справочник молодого каменщика» и основательно проштудировал. Дело пошло.

– Помнишь, дядя Василий, как мы с тобой строили сарай 843?

– Помню. Ты был тогда совсем зеленый, ничего не знал, но кладку освоил быстро.

– Всё благодаря тебе. Не будь тебя, я бы пропал …

Время шло, а работы всё не было. Кран стоял. Люди ждали.

Остальные члены нашего звена четырьмя группами расположились в разных местах на подмостях. Кто курил, кто анекдоты травил.

Такое у нас часто бывало: стройматериалы, особенно раствор, подвозили нерегулярно. Где-то в конторе наш бригадир, наверное, сидит на телефоне, переругиваясь то с трестовским диспетчером, то с растворным узлом, то с автоколонной.

В первое время Павел не всегда успевал приноравливаться к различным заданиям. Как-то в разгар рабочего дня бригадир Гребенюк пришел к сараю, на котором работали еще двое каменщиков, и велел Павлу с напарником идти на другой объект для выполнения срочного задания. Петро раскрыл отсинькованную карту микрорайона и показал:

– Вот этот дом. Это как раз напротив столовой. Объект сдаточный, но там наша недоделка. Надо пожарную лестницу закрепить на стене. Что и как – сообразите на месте.

Павел с дядей Васей набрали по ведру раствора, взяли верёвку, которую им зачем-то дал бригадир, и понурые побрели к новому объекту.

Сдаточный дом нашли сразу: он выделялся свежей наружной окраской, но пожарная лестница на нем действительно не была вмурована в стену. Один её конец был привязан сверху к стропилам кровли, другой болтался на уровне второго этажа.

Павел залез на чердак и обследовал место привязки лестницы. Там же нашел ещё кусок веревки. Потом он ступил на лестницу, которая начала под ним качаться из стороны в сторону, и сверху спустился до нижних ступенек.

– Что будем делать? – спросил он своего опытного напарника.

– Ну штиу [4]4
  Не знаю (молд.)


[Закрыть], – совсем растерялся дядя Вася.

Лапы раскачивающейся металлоконструкции весом под полтонны надо было сначала вставить в заготовленные углубления в стене, потом замуровать шлакоблоком и кирпичом. Работёнка для классных монтажников-высотников.

Ладно, подумал Павел: начальство не хочет думать – мы будем думать. Попробуем сначала совместить крепежные лапы лестницы с углублениями в стене. Он привязал один конец верёвки к нижней перекладине, а второй бросил дяде Васе.

– Теперь, – попросил Павел, – попробуй совместить лапы с местами их крепления в стене.

Павел висел на лестнице, когда дядя Вася, напрягая все силы, стал маневрировать. Был он хоть худой, но жилистый. В конце концов задуманное получилось. Но сил одного старика было недостаточно. Кроме того, каменщику, то есть Павлу, нужно было оборудовать свою рабочую зону. Если, стал он соображать, на крепежные лапы положить две-три доски, то на них можно будет поставить ведро с раствором и кирпичи. Так и сделаем.

Он спустился вниз. Вместе с дядей Васей сходили в бригаду, нашли пару досок, прихватили еще два ведра и попросили в помощь ещё одного человека. С ними пошел парень, тоже из новичков, которого звали Айгис, он был из Литвы.

Втроём управляться стало полегче. Айгис и дядя Вася, удерживая лестницу, поставили её в проектное положение, а Павел, барахтаясь между перекладинами, принимал снизу ведра с раствором и кирпичом на импровизированном рабочем месте и вмуровывал злополучные лапы в стены, Несколько раз он оскальзывался и ненадолго зависал на уровне четвертого и третьего этажей. При этом вниз он что-нибудь ронял, то кирпич, то раствор. Душа трепыхалась, уходила в пятки, но он ещё крепче цеплялся одной рукой за лестницу, а другой работал.

Позднее, когда работу закончил, он подумал, что было бы неплохо иметь монтажный пояс с карабином, при помощи которого можно было бы прикрепиться к лестнице и работать, не боясь упасть, обеими руками. Но эта простая и само собой разумеющаяся идея почему-то не посетила головы ни бригадира, ни начальника участка Ивана Ивановича. Ну, ладно, Петруха-бригадир, недавний военный старшина-сверхсрочник, малограмотный по части техники безопасности, но Иван-то Иванович – мужик с техникумовским образованием, должен был соображать.

Работу они сделали, но шансы грохнуться с той лестницы были реальные.

* * *

Большая часть бед, которые с нами происходят, – от неумений, незнаний и безответственности. Ну, я, самозванец, был неумехой и в первые дни весьма слабо понимал то, что меня заставляли делать. Беда, однако, была не только во мне: я же старался и мог бы сделать гораздо больше, если б меня научили. Но принятая на стройке система не предусматривала ни проверки того, насколько рабочие владеют навыками профессии, ни обучению таких, как я, а их было большинство, элементарным знаниям. Проработав полгода на стройке, которая всё же считалась ударной, я ни разу не слышал, чтобы проводились какие-то занятия по техминимуму или экзамены по технике безопасности.

Наверно, поэтому бригадиры у нас менялись часто. Отставного старшину Петруху сняли через месяц за малограмотные приписки в нарядах.

Были в бригаде, конечно, и специалисты. Немного. Несколько парней – выпускников профтехучилищ из Белоруссии и Литвы, трое пожилых мужиков, бывших зэков, откуда-то из Забайкалья и, конечно, Виктор Чайка, у которого был седьмой, настоящий, не фиктивный, разряд каменщика и более чем двадцатилетний опыт работы на стройках.

Виктору было под сорок. Был он женат на очень тихой и покладистой женщине, Маше; они были бездетны и жили в нашем общежитии в отдельной комнате. С Виктором и Машей я часто общался и был дружен.

Как-то, дело было еще в ноябре прошлого года, мы работали на одном из сдаточных домов: устраивали кухонные печи. Хоть печи были заводские, типовые, однако возникли сложности с устройством дымоходов. Случалось, что всю обмуровку делаешь вроде бы правильно, а печь дымит: тяги нет. Двое из нашей бригады неплохо знали печное дело: бывший пэтэушник Айгис и Виктор Чайка. Они и разгадали секрет тяги и показали остальным, что надо делать.

Мы с дядей Васей колдовали около очередного дымохода, когда меня окликнул какой-то человек. Оказалось, местный житель, казах. При галстуке, шляпе: видать, начальник.

– Товарищ мастер, – обратился он ко мне. – Мал-мала дело есть. Харашо заплачу.

– Какое дело? – смахивая со лба пот вместе с раствором, спросил я.

Оказалось, в его доме испортилась печь: дымит. Надо отремонтировать.

– Ладно, – говорю. – Подходите к пяти часам вечера. Что-нибудь придумаем.

На свои знания я, конечно, не надеялся. Нашел Виктора и сказал ему о предложении казаха. Он без уговоров согласился.

В назначенное время заказчик уже поджидал нас на машине «москвич». Мы с Виктором прихватили инструмент и поехали.

Дом казаха был большой, из самана, со стороны улицы побелен. Внутри – четырёхкомнатный, все комнаты увешены и застланы коврами, по местным понятиям – признак богатства и высокого положения хозяина. Сразу за домом – просторный, огороженный изгородью из ивовых прутьев двор со сбившимися в кучу овечками.

Хозяин показал печь, которая дымила. Конструкция печи была мне неизвестна.

Что делать, я не знал. Виктор взял в руки кирочку и мне велел жечь спички в печурке и смотреть за пламенем. Он стал тихонько постукивать по разным местам, определяя, где проходит дымовой канал и следя за пламенем спички. Иногда он прикладывал к печке ухо, как врач к груди больного, наконец, сказал:

– Здесь! – и долбанул острым концом кирочки по печке. Потом ещё и ещё раз, пробил отверстие в дымоходе и вынул из печи два кирпича.

– Ведро! – скомандовал печник, и молодая женщина в полосатом халатике и цветастых шальварах быстро принесла пустое ведро. Виктор залез рукой в дымоход, извлек оттуда чёрный, покрытый сажей, кирпич – он то и был причиной задымления – и полное ведро сажи.

– Нужно еще полведра глины и ведро воды.

Мы немного посидели в ожидании. Женщина принесла то, что было затребовано мастером. Наступила моя очередь: я приготовил жидкий раствор из глины, потом смочил водой два кирпича, намазал на них глину и заложил отверстие в дымоходе.

Закончив, мы с Виктором помыли руки.

– Ну, хозяин, принимай работу, – сказал я.

– Харашо, – сказал тот. В течение всей операции казах только и делал, что сидел на корточках и наблюдал за нами. Никаких попыток что-нибудь принести или унести не предпринимал. Видимо, так у них принято. Он что-то отрывисто крикнул, и всё та же женщина принесла газету.

Я скомкал газету, зажег и горящую бросил в печь. Пламя бодро загудело. Дыма не было.

– Всё, работа окончена.

Хозяин достал из кошелька 150 рублей и передал мне: всё же подрядчиком, то есть старшим, считался я. Я поблагодарил – плата была справедливой. Мы собрались было уходить, но казах вежливо пригласил нас в другую комнату:

– Покушайте!

Там уже был накрыт стол.

Вместе с хозяином мы уселись на тугие подушечки, которые лежали на ковре, устилавшем пол. Красивый, расписной стол на точёных ножках, возвышался над полом сантиметров на двадцать и был уставлен блюдами из нарезки мяса, колбас, овечьего сыра и вазочками с печеньем и конфетами.

Хозяин открыл бутылку водки и налил нам по рюмке.

– А себе? – спросил Виктор, но тот покачал головой:

– Низзя. За рулём.

Мы выпили, и женщина принесла на подносе три больших дымящихся пиалы.

– Бешбармак, – сказала женщина и подала пиалы мужчинам.

Это была мелко нарубленная отварная баранина с кусочками сваренного в бульоне пресного теста. Хозяин показал, как надо есть: руками. Мы принялись за дело: блюдо оказалось необычайно вкусным.

Потом выпили еще по рюмке. И был подан чай. Хозяйка наливала чай в пиалы, мы пили.

Я выпил уже три пиалушки и поставил пустую посуду на стол. Хозяйка вознамерилась было тут же снова налить мне, несмотря на протесты. Виктор подсказал:

– Переверни пиалу вверх дном.

Я так и сделал, и чаепитие тут же закончилось.

Мы поблагодарили хозяев за обильный ужин. Но это был еще не конец.

Хозяин завел свой «москвич» и отвез нас домой.

… Время ползло, а мы всё сидели. Кран не двигался. Работы не было.

Кое-кто из нашего звена уже похрапывал. А двое – они были из бывших сидельцев – со стеклянными глазами медленно ходили по подмостям, высоко поднимая ноги.

– Наверно, опять накурились травки, – предположил дядя Василий.

– Наверно, – лениво согласился я. Тянуло ко сну.

К нам поднялся Виктор Чайка, который числился в другом звене:

– Всё сидите или уже лежите? У нас на объекте тоже полный отбой.

Увидев расхаживающих, как цапли, обкурившихся мужиков, он заметил:

– Как бы они не свалились в лестничные проемы. – Потом добавил:

– Еще месяц назад я убеждал начальника участка сделать ограждения возле этих проемов. Иван Иванович обещал дать доски, но так ничего и не сделал, сучий потрох. – Виктор заматерился. – Порядки у нас тут как на зэковских объектах … Говорят, ещё недавно здесь были сплошные лагеря и работали одни зэки.

– Не знаю, – ответил я. – Когда прошлой осенью прибыл наш вагон вербованных, я помню, нам в Кенгире показывали остатки бараков и колючей проволоки – всё, что осталось от огромного старого Джезказганского лагеря, который был ликвидирован совсем недавно – в 56-м. А здесь, в Желдоре, вроде бы не было лагерей.

– А вот я слышал, что тут везде были лагеря и тюрьмы. И зэки работали везде: и в медных рудниках, и на стройках. Мы сейчас – та рабсила, которая пришла на смену зэкам. Заменили вывеску: вместо Джезказганский лагерь заключенных – ударная стройка коммунизма. Вместо зэков – комсомольцы-добровольцы, или по-местному «суки вербованные». А скотское отношение к людям как было, так и осталось.

– Ну, ты, Витя, пожалуй, загнул.

– Ничего не загнул. Ты молодой, жизни не видел. Поживешь с моё, или вот с дяди Васино, узнаешь.

Виктор сердито замолчал. Было понятно, что он во многом прав, но мне хотелось думать, что плохая организация труда на стройке, неустроенность быта, грубое отношение начальников к рабочим и их ответная агрессивность – явления временные, преходящие. Страна вот-вот встанет с колен, маленько разбогатеет, и всё наладится.

– Ты думаешь, – продолжил свою жесткую речь Виктор, – только у нас на стройке такой бардак? Я работал на канале Волго-Дон, на строительстве Волжской ГЭС – везде одно и то же. На ГЭС, правда, немного получше … Не только начальству, всем нам культуры не хватает, не только грамотешки – культуры. Дело не только в нашей бедности, а во внимании к человеку. Говорят одно: «всё для блага человека», а на деле не могут досок найти, чтобы сколотить простой нужник. Не скоро мы научимся жить не только завтрашним, но и сегодняшним днем.

– А помнишь, как Славка Косой разбился? – совсем разошелся спокойный и обычно молчаливый мой друг. – Кто был виноват в том, что он, работал без подмостей и вел кладку прямо со стены? Славка, конечно, был виноват сам, но не только он. Ведь тогда мы все работали так же, как Славка. А почему? Всё просто. Подмостей не было, работали с низких козлов. Зимой пока перетащишь козла с место на место, пока на него взберешься – задубеешь … А после того, как погиб Славка, сразу на стройке появились инвентарные подмости.

* * *

Павел хорошо помнил те события.

Славка был из числа «старичков», которым до конца вербовки оставалось совсем немного. Звали его почему-то «Косой», хотя фамилия была вполне благозвучная – Касатонов. Был он невысокого росточка, с тонкими, пожалуй, приятными чертами лица, жиденькими усишками под носом и светлым чубчиком, выбивающимся из-под цигейковой кубанки, – казак. Имел веселый нрав и был очень общителен и словоохотлив. Но при этом был он еще и каким-то невероятно злостным матерщинником и хвастуном.

Осенью большинство из нас работало на пусковых объектах. Пока верхние этажи доделывали каменщики, на нижних уже работали девушки-штукатуры. Славка при любом удобном случае наведывался к ним и, придя к нам в бытовку, делился впечатлениями:

– Бабы – что надо, ё… их… мать-перемать… Познакомился с одной толстухой, трам-тарарам. Машкой зовут, в-рот-в-нос-и-в-печёнку. Корма у неё – во! – и Косой широко разводил руки, показывая размеры волнующей его части машкиного тела. Глаза у него при этом, в самом деле, косили.

Я видел эту Машку. Она, действительно, имела несколько избыточную полноту и не только в области таза. Создатель наградил её грудями настолько могучими, что они с трудом вмещались в её телогрейке. Как такой комар, как Славка, мог произвести на неё впечатление, было непонятно. Но уже на следующий день он докладывал корешам:

– Всё, мужики, мать-её-в-корень… Я потрогал Машку за вымя …ё… её… трах-тарарах… Сука буду, если я не вдую ей дурака под шкуру.

Корешки только похохатывали.

Бегал после этого Косой к штукатурам еще с недельку, а потом однажды после обеда, пришел в бытовку позже всех, необычно молчаливый. Его начали тормошить, расспрашивать, как дела: «Как там Машка?»

– Как, как… – заговорил Славка. – Пацан сказал – пацан сделал.

– Да, ну, не может быть.

– Было.

– Расскажи.

Косой достал портсигар, вынул сигарету, махорочную, конечно, – какие другие можно было курить на нашу зарплату? – фасонисто зарядил её в мундштук, закурил и неспешно начал свою повесть:

– Спустились мы с нею, значит, в подвал. Нашли тихое место…

Я представил себе загаженный подвал и поиск «тихого места» среди многочисленных куч. (У бригады не было своего нужника, – начальству недосуг было заниматься такими пустяками, – и потому все, кому не лень, по малой и большой нужде ходили исключительно в подвал.)

– …Поставил Машку к стенке… и ка-а-а-к…

Дальше я не стал слушать и вышел из бытовки. Мои представления о взаимоотношениях с женским полом были несколько иного свойства.

Однако роман Косого не закончился на описанных событиях. Через неделю он зачастил бегать по малой нужде, а потом и говорит:

– Пацаны! У меня с конца капает каким-то гноем и в мудях без конца чешется.

Мужики, в первую очередь, бывалые лагерники, диагноз поставили быстро и не глядя:

– Выходит, ты у Машки подцепил дуплетом сразу две радости: триппер и мандавошек. Беги, фраер, к фельдшеру, пока полетань не кончилась.

Таким Павел помнил Славку Косого.

Но было у того ещё одно качество – вызывающая, показушная, немного даже истеричная, удаль: ему во чтобы то ни стало нужно было не просто показать, а продемонстрировать публике, какой он храбрый и умелый. Это качество, наложившееся на условия, в которые он попал, и привело к трагедии.

В ноябре снега еще не было, но ветры были напористые и непривычно жесткие. Они дули обычно, не переставая, два-три дня и несли с собой не только обжигающий, кинжальный холод, но и мельчайшие частицы песка и небольшие камешки, которые, попадая на незащищенные участки кожи лица, ушей, рук, секли тело жалящими ударами.

Вот тогда руководство стройки вспомнило, что нет задела на зиму и весну. Часть людей, в том числе я, была снята с домов и направлена на производство земляных работ и подготовку нулевых циклов.

За работу взялся сам начальник участка, в то время это был угрюмый и малоразговорчивый инженер по фамилии Сердюк с неприступным выражением лица. Он ходил по новым полям с теодолитом, и изредка покрикивал, отдавая команды выделенным ему в помощь рабочим, отчего его черные маленькие усики, как у знаменитого героя войны генерала Панфилова, смешно топорщились. Сердюк заставлял рабочих одного мерную рейку носить, других забивать металлические колья, третьих оси натягивать. Между прочим, он очень толково объяснял, что зачем, и я с интересом постигал основы геодезии.

Дня через три разбивка осей для двух будущих домов была закончена, и рабочие приступили к рытью котлованов под фундаменты. Но тут выяснилось, что глубже сантиметров тридцати-сорока грунт ни лопатой, ни киркой не взять – сплошной скальник. Вызвали взрывников. Те нагнали свою технику: компрессоры, бурилки. Пробурили шпуры, заложили взрывчатку и посторонних удалили подальше. После взрывов земляные работы были продолжены. Пригнали мощный компрессор, несколько отбойных молотков со шлангами, и стали каменщики долбить грунт то кирками, то отбойными молотками. От неопытности у многих вздулись на ладонях кровавые пузыри. Больше недели возились, но траншеи вырыли в полный рост: такова была проектная глубины заложения фундаментов.

Потом те же люди сколотили опалубку так, как требовал Сердюк. Затем привезли длинные плети арматурной стали и бухту стальной проволоки, и тот же Сердюк показал, как надо вязать арматуру. Ещё дня три вязали и сваривали арматурные сетки.

Наконец, наступило время «большого бетона», и все приободрились.

Напрасно. Оказалось, именно тогда и началось самое трудное.

Сначала было терпимо. Подъезжали самосвалы, сваливали бетон в наспех сколоченные короба, и рабочие лопатами перебрасывали его в траншею. Потом, по мере роста фундамента, потребовалась более аккуратная укладка, и бетон стали переносить с помощью носилок, но к концу дня мои руки и ноги не сгибались и ныли, не переставая. Однако самой тяжелой оказалась работа с тачками. Когда фундамент подрос, построили из досок дорожки и бетон стали возить на одноколесных тачках. Вот когда по-настоящему я понял, что такое боль не от битья, а от изнурительного напряжения всех жил. В течение нескольких ночей я не мог спать от этой боли, причем болели не только конечности, но все клетки. Закрывал глаза и видел одно и то же – серую массу бетона. Кошмар частично прекратился только тогда, когда меня поставили на вибратор. Я стал осваивать новый для себя вид деятельности – вибрацию и уплотнение бетонной массы, – перевел дух и стал возвращаться в нормальное состояние.