Текст книги "Археология: учебное пособие"

Система трех веков изначально не была привязана к абсолютным датам (то есть – к календарной шкале времени). Тем не менее, предполагается, что она охватывает собой именно тот отрезок истории, который изучает археология. И если начало этого отрезка, само собой разумеется, относится к появлению человека на Земле и началу человеческой деятельности, то его конечная дата не столь очевидна.

В 1851 г. члены Императорского Археологического Общества в Санкт-Петербурге приняли решение: «назначить 1700 год крайним пределом для исследований Русских древностей. Все памятники, появившиеся после этого времени, не входят в круг его занятий». Сегодня несостоятельность подобного подхода представляется очевидной. Археологи уже достаточно давно исследуют объекты гораздо более позднего, чем 1700 г., времени. Любопытно, что первые подобные попытки в России относятся как раз к середине XIX в. – еще в 1830-е гг. начальник архива Инженерного департамента, «Генерал-Инспектор по Инженерной части» А.Л.Майер стремился выявить стены Зимнего дворца 1710-х гг., в котором умер Петр I. Впрочем, А.Л.Майер не производил раскопок, а использовал лишь письменные и графические документы в сочетании с натурными наблюдениями. Однако, необходимость подобных раскопок он формулировал довольно отчетливо: «…Если воинская слава России быстро превзошла славу Греции и Рима, то иногда столь же скоро и памятники великих ея мужей уподоблялись памятникам древних героев, с трудом и медленно отыскиваемым в классической земле или под новыми зданиями, изгладившими следы бывших некогда на их месте» (Майер 1872: 7). И уже в 1853 г., в ходе изысканий Ф.Г.Солнцева была выявлена «угловая жилая комната нижнего этажа дворца Петра I» (Михайлов 1988: 244). Тем не менее, спустя столетие, когда А.Д.Грач проводил раскопки на территории стрелки Васильевского острова в Ленинграде в 1952 г., он, публикуя результаты своих исследований, вынужден был объяснять необходимость археологического изучения остатков деятельности населения Санкт-Петербурга XVIII в., «так как считалось, что в задачи археологии в основном входит изучение памятников глубокой древности» (Грач 1957: 7-9). Сегодня же полноценное археологическое изучение Санкт-Петербурга в течение всех трех столетий его существования является признанным направлением исследований. «Петербург, – пишет Г.С.Лебедев (1996: 15), – сохраняет весьма ценные объекты специфической бытовой культуры, начиная со „шведских трубок“ времен Северной войны 1700–1721 гг. до становящихся реликвиями бытовых вещей Ленинградской Блокады 1941–1944 гг.»

Некоторые археологи, не называя каких-либо абсолютных (календарных) дат, полагают, что «археология начинается, когда заканчивается живая память» (Daniel 1962: 5) и указывают на «фактор забвения» (Клейн 1978а: 58), определяющий финальный предел хронологического интервала, относящегося к объекту археологии, – «исторического прошлого» по С.А.-Жебелеву (1923б: 4). С этим трудно согласиться. Наверное, самым ярким примером полноценного использования методики археологических раскопок для изучения событий недавнего прошлого остаются исследования героической обороны в мае-октябре 1942 г. Центральных Аджимушкайских каменоломен близ Керчи советским гарнизоном под командованием полковника П.М.Ягунова. Первые изыскания здесь были проведены в 1972 г. по инициативе Керченского историко-археологического музея и журнала «Вокруг света» (Рябикин 1972: 17–23), впоследствии они были продолжены в 1980–1990-х гг. Важно подчеркнуть, что это были в полной мере научные исследования, сопровождавшиеся сплошной зачисткой больших участков штолен и профессиональной обработкой полученных материалов. Очевидно, что археологические исследования Аджимушкайских каменоломен никак нельзя соотнести с «фактором забвения» – они начались спустя всего лишь 30 лет после событий 1942 г., представители поколений свидетелей и участников Великой Отечественной войны и сегодня являются носителями той самой «живой памяти» об этом времени.

Впрочем, в вопросе определения конечной даты отрезка истории, изучаемого археологией, главное, конечно же, не в том, насколько более «поздний» пример раскопок возможно привести в данный момент. В конце концов, мы можем «остановиться» на изучении современных бытовых отбросов североамериканского города, предпринятом в качестве эксперимента группой исследователей Аризонского университета по руководством Уильяма Рэтджи в 1970-х гг. По мнению У.Рэтджи, «применение археологических методов для изучения нашего общества может способствовать более глубокому пониманию самого общества» (Ренфрю 1985: 8). То есть, изучение современного мусора является в данном случае не просто неким экзотическим вариантом практического занятия для студентов, а отчетливо осознается в качестве возможного (хотя и не востребованного) способа исследования современной культуры. Любопытно отметить, что, характеризуя систему трех веков, археологи нередко утверждают, что «железный век продолжается и сейчас» (Амальрик, Монгайт 1966: 52). То есть, современность оказывается включенной в хронологические рамки всеобщей археологической периодизации!

Наверное, следует признать, что археология является, в первую очередь, «ремеслом, комплектом методик» (Daniel 1969: 86). Неслучайно археолога часто сравнивают с детективом. Первым это сделал Г.Кларк, по мнению которого археолог «напоминает криминалиста. Он должен быть уверенным в косвенных доказательствах и большая часть его времени уходит на детали, которые могут казаться тривиальными, несмотря на то, что как следы человеческих действий они представляют чрезвычайный интерес» (Clark 1939: 1).

Востребованность же этого «криминалистического» метода для изучения различных исторических эпох определяется различными факторами. Пример Аджимушкайских каменоломен убедительно показывает, что даже при изучении новейшей истории «в силу конкретных исторических причин может оказаться, что единственным преимущественным или неизбежным средством получения информации о каком-либо событии будут археологические изыскания» (Боряз 1975: 11). А то, что раскопки остатков человеческой деятельности XX в. случаются гораздо реже, чем, например, археологические исследования поселений каменного века, обусловлено информационной уникальностью доисторических материальных остатков и, что особенно важно, традиционным восприятием археологии как науки о древностях.

Формирование понятия «древности» и предыстория археологии

Мы привычно воспринимаем те или иные вещи, относящиеся к несуществующим ныне культурам предшествующих эпох, как древности. Мы представляем себе время в качестве линейной шкалы, на которой есть место прошлому, настоящему и будущему. Однако, возможны и иные формы представлений, в рамках которых для понятия «древности» просто нет места, – речь идет о так называемом циклическом восприятии времени, доминировавшем в античном мире и дохристианских варварских обществах Европы, у народов древнего Востока и т. д. Вот как описывает циклическое восприятие времени А.Я.Гуревич (1972: 88): «„Архаическое“ сознание антиисторично. Память коллектива о действительно прошедших событиях со временем перерабатывается в миф, лишающий эти события их индивидуальных черт и сохраняющий только то, что соответствует заложенному в мифе образцу; события сводятся к категориям, а индивиды к архетипу. Новое не представляет интереса в этой системе сознания, в нем ищут лишь повторения лишь прежде бывшего, того, что возвращает к началу времен. При подобной установке по отношению к времени приходится признать его „вневременность“. Здесь нет ясного различия между прошедшим и настоящим, ибо прошлое вновь и вновь возрождается и возвращается, делаясь реальным содержанием настоящего. Но, утрачивая самостоятельную ценность, настоящее вместе с тем наполняется более глубоким и непреходящим содержанием, поскольку оно непосредственно соотнесено с мифическим прошлым, являющимся не только прошлым, минувшим, но и вечно длящимся».

Циклическому возрождению прошлого в настоящем противостоит христианская концепция исторического времени: история движется линейно – от сотворения мира к Страшному Суду. Христианское время отчетливо структурировано – до Рождества Иисуса Христа и после него. «Христианство по своей природе исключительно динамично, а не статично, что оно является стремительной силой в истории и что этим оно глубоко отличается от склада созерцания античного мира, который был статичен» (Бердяев 1990: 84; об особенностях современного линейного восприятия времени см. – Борзова 2007: 12–13).

Распространение христианства в Европе в течение I тысячелетия н. э., конечно же, не привело к полному исчезновению циклического восприятия времени. «…Архаическое отношение ко времени было не столько искоренено, сколько оттеснено на задний план, составило как бы „нижний“ пласт народного сознания» (Гуревич 1972: 93). И здесь важно подчеркнуть: в контексте дохристианского внеисторического мировоззрения понятие «древности» также оказывается вне истории и самыми яркими свидетельствами этому оказываются мифологические (а не исторические) интерпретации случайных находок тех или иных древних вещей. Приводимые ниже примеры хоть и относятся к уже христианской народной культуре, тем не менее, со всей очевидностью представляют собой результат архаического восприятия времени.

В средневековых и более поздних поверьях особое место занимают «громовые стрелы» – случайно обнаруживаемые в земле как кремневые наконечники стрел и копий эпохи камня, так и ископаемые окаменелости вымерших молюсков. И.Е.Забелин (1879: 510–511) приводит следующие сведения из «старинных травников»: «Перун-Камень. А тот камень падает и стреляет сверху от грома… всхожь на копье… Он же и громовая стрела называем». «Того же камня демони боятся, а носящий его не убоится напасти и беды и одолеет сопротивников своих». Согласно народным верованиям, громовые стрелы обладали целительной силой.

Одно из наиболее ранних древнерусских свидетельств о громовых стрелах встречается в новгородской кормчей книге 1280-х гг., осуждающей это поверье: «Стрелкы и топори громнии нечестивая и богомерьзъкая вещь; аще и недоугы подъсыванья огньныя болести лечить, аще и бесы изгонить и знаменья творить, проклята есть…» (Срезневский 1897: 101). Любопытное соответствие подобным сведениям обнаруживается в археологических материалах: в Новгороде среди остатков городской застройки начала XIV в. был обнаружен амулет в виде обломка кремневого наконечника копья эпохи камня, заключенного в медную оправу, на лицевой стороне которой находилось изображение восьмиконечного процветшего креста (Седова 1957: 166). Позднее «стрелки громны, топорки» упоминаются в Домострое – составленном в XVI в. своде правил домашнего устройства. В главе 8 «Како врачеватися християномъ отъ болезней…» осуждается тот, «кто бестрашенъ и безчиненъ, страху Божию не имеет» и использует подобные предметы для лечения (Домострой 1994).

Не исключено, что именно поверье о громовых стрелах, натолкнуло древнерусского летописца на аналогичное объяснение происхождения стеклянных бус, вымываемых дождем из земли в Старой Ладоге. Дело в том, что яркие разноцветные стеклянные бусины VIII–X вв. с характерным «глазчатым» узором действительно отчетливо видны именно в размытом дождем, влажном грунте. Однако, летописец, прибывший в 1114 г. в Ладогу (в тот год здесь было начато строительство каменной крепости), непосредственно связывает появление этих предметов с «тучей великой»: «пришедшю ми в Ладогу поведаша ми Ладожане. яко сде есть егда будеть туча велика находять дети наши глазкы стекляныи. и малыи великыи. провертаны. а дрыя подле Волховъ беруть. еже выполоскываеть вода от нихъ же взяхъ боле ста. суть же различь сему же ми ся дивлящю. рекоша ми се не дивно» (Ипатьевская летопись 2001: 277).

Еще один характерный пример «внеисторической» интерпретации древностей архаическим сознанием: случайные находки огромных костей мамонтов (в береговых осыпях, при земляных работах и т. п.), приписываемые народной молвой мифологическим персонажам сверхъестественной силы – великанам «волотам» (Веселовский 1906: 18–19). Следы подобных представлений мы встречаем в российских письменных источниках, начиная со второй половины XVII в. Так, среди документов Разрядного приказа («приказами» назывались тогда государственные органы центрального управления в Москве) сохранилось дело «о находке костей бывших людей – волотов [великанов]». Сама находка «волотовых костей» была сделана в 1679 г. под Курском, а к 1684 г. относится высланное из Москвы предписание курскому воеводе о необходимости осмотра места находки (Замятнин 1950: 287–288).

В XVIII в. В.Н.Татищев, собирая сведения о находках костей мамонта, также отметил в своем «Сказании о звере мамонте» похожие народные предания: «…каковых костей яко в Руссии, тако и в протчих европских странах в земли довольно находится, и почитают их простой народ за богатырские». Впрочем, В.Н.Татищеву (1979: 36, 40) известно и иное фольклорное объяснение наличия подобных костей в земле: «…о звере мамонте… обыватели сибирские сказуют, якобы живут под землею…». И далее: «Оной зверь живет всегда под землею, с места на место приходит, очищая и предуготовляя путь себе имущими рогами…»

Архаическое мировоззрение воспринимает время циклически и именно поэтому в нем не находится места понятию «древности». Соответственно, спонтанные интерпретации древних вещей, хоть и могут быть весьма разнообразными в частностях (будь то их связь с природными явлениями или мифологическими персонажами), всегда едины в одном – они позиционируют древности вне исторического линейного времени, то есть – вне истории.

Особое место в архаическом обществе занимает кладоискательство, которое можно рассматривать как ритуальный способ установления коммуникации с сакральным (потусторонним) миром, позволяющей обрести удачу и тем самым изменить свою судьбу. Наиболее яркие (но далеко не самые ранние) примеры представлений о добыче сокровищ из курганов, как о ритуальном способе обретения удачи, обнаруживаются в Скандинавии эпохи викингов (IX–XI вв.). Упомянем здесь «Сагу о Херде и островитянах», описывающую события, происходившие в Исландии в конце Х в.: «…Хроар сказал: – Вот я встаю на чурбан и клятвенно обещаю, что еще до следующего праздника середины зимы я проникну в курган викинга Соти. Ярл сказал: – Много ты наобещал, и одному тебе этой клятвы не выполнить, потому что Соти и живой был могучим великаном, а теперь, мертвый, он вдвое ужаснее. Херд тогда встал и сказал: – Не верно ли будет последовать твоему примеру? Я клятвенно обещаю пойти с тобою в курган Соти и выйти оттуда не раньше тебя». Херд проникает в курган, где он встречает самого Соти, которого ему удается победить. «Херд взял меч и шлем Соти, это все были замечательные сокровища». «Все считали, что этим походом в курган Херд стяжал себе великую славу». Похожий рассказ присутствует в «Саге о Греттире».

А.В.Жук (1993: 66–69) рассматривает подобные сюжеты в качестве одной из «ключевых структур протоархеологии» («протоархеологического сознания»), понимая под ней, насколько можно судить, проявление активного интереса к древним ископаемым предметам (в первую очередь – оружию). Несмотря на не вполне удачный термин «протоархеология», следует признать: описанные выше действия Херда ныне представляли бы собой преступления, подпадающие под действие статей 164 и 243 Уголовного Кодекса Российской Федерации, однако, для той поры они безусловно оказываются первоначальным опытом проникновения внутрь археологических объектов (в рассматриваемых случаях – погребальных сооружений) и знакомства с их содержанием: «…Стали они разрывать курган… Дошли до бревен… На четвертый день разобрали они все бревна, а на пятый открыли двери».

Отмеченная ритуальная функция кладоискательства (установление коммуникации с сакральным (потусторонним) миром, позволяющее обрести удачу) сохранилась и в более поздние эпохи – явление ритуального кладоискательства широко представлено в традиционных крестьянских сообществах XIX–XX вв. Однако, со временем формируется и исключительно корыстная мотивация подобных поисков. Так, в XVII в. начинается массовое освоение вольных земель Сибири военным, торгово-промышленным и крестьянским населением из европейской России. И именно в это время здесь начинают образовываться многочисленные артели так называемых «бугровщиков», раскапывавших («бугровавших») древние земляные погребальные сооружения – курганы («бугры») – с целью обнаружения и продажи предметов из золота и серебра, добычу и обработку которых сибирские аборигены освоили свыше трех с половиной тысяч лет назад. С другой стороны, как справедливо отмечает А.А.Формозов «в погоне за золотом был замечен ряд деталей чисто археологического характера». Первоначальный опыт примитивных грабительских раскопок XVII в. был востребован учеными следующего столетия – «все, кто писал тогда о сибирских древностях, ссылались на сведения, полученные от „бугровщиков“» (Формозов 1986: 12, 14). Следует, видимо, согласиться с заключением Н.Я.Новомбергского (1917: 203): «…Корыстное устремление кладоискателей в подземные пространства овеществляло связь с прошлыми поколениями и народами, а эта связь, спустя много времени, бескорыстно была осмыслена археологами. За кладоискателем шел археолог и одухотворял связь прошлого с настоящим».

Одним из позитивных промежуточных результатов кладоискательства в древности следует признать его непосредственную связь с появлением коллекций древних вещей. Впрочем, самые первые коллекции древностей начали формироваться, судя по всему, в результате раскопок, проводившихся со вполне исследовательскими целями. Речь идет о раскопках нововавилонскими царями Навуходоносором II и Набонидом (правившими в 604–562 и 555–539 гг. до н. э., соответственно) фундаментов древних дворцов и храмов (Грицкевич 2004: 87).

Одно из подобных изысканий описывается в надписи на так называемом «цилиндре Набонида», датируемом 555–540 гг. до н. э. и хранящемся в Британском музее. Этот глиняный клинообразный цилиндр был обнаружен в храме Шамаша в городе Сиппаре. Надпись на нем сообщает о благочестивой реконструкции Набонидом храмов бога Луны Сина в Харране, бога Солнца Шамаша и богини Анунитум в Сиппаре, а также – о том, что в ходе работ в Сипаре были обнаружены надписи предшествующих царей Нарам-Сина и Шагараки-шуриаша (правивших в 2254–2218 и 1245–1233 гг. до н. э., соответственно). Датировки этих надписей, приводимые на цилиндре Набонида, значительно преувеличивают их реальный возраст.

Л.Вулли в публикации раскопок города Ура приводит следующее сообщение Набонида: «…Саженцы диких финиковых пальм и садовых фруктовых деревьев выросли до середины. Я срубил деревья и убрал их остатки с освободившейся земли; я обнаружил здание и выявил его основание-террасу; внутри него я обнаружил надписи древних предшествующих царей» (Woolley 1982: 250). То есть, нововавилонский царь, вне всякого сомнения, отдавал себе отчет в том, что предпринимаемые им земляные работы приводят к обнаружению древних предметов. Считается, что поиски Набонидом фундаментов древних зданий и надписей предшествующих царей были в первую очередь мотивированы его стремлением легитимировать свое восхождение на престол (он был сыном вождя одного из арамейских племен).

С именем Набонида, точнее говоря – с его дочерью, верховной жрицей Эннигальди-Нанной (иначе – Бел-шалти-Наннар), связаны и сведения о музейной коллекции древностей, считающейся одной из первых. При раскопках одного из помещений школы писцов VI в. до н. э. в Гипару – резиденции верховной жрицы в городе Ур – были найдены следующие предметы: межевая стела с надписью, сообщавшей имя собственника, подтверждение его права собственности на землю и описание границ владения (около 1400 г. до н. э.); фрагмент диоритовой статуи – часть руки с надписью, содержавшей имя царя Ура в 2094–2047 гг. до н. э. («Шульги»); несколько глиняных табличек с надписями (около 1800 г. до н. э.) и др.

Здесь же был обнаружен глиняный цилиндр с надписями в четыре столбца. Три столбца были написаны на древнем шумерском языке и, по крайней мере, один из них повторял содержание надписей, известных по кирпичам времени правления царя Ура Амар-Сина (2046–2038 гг. до н. э.). Четвертый столбец являлся поздней семитской надписью: «Это – копии надписей на кирпичах, найденных в руинах Ура времени царя Ура Амар-Сина при поиске основания храма Правителя Ура, которые я видел и переписал для восхищения зрителей» (Woolley 1982: 252). Л.Вулли называет эту надпись «древнейшей известной музейной этикеткой».

Первыми известными в античном мире коллекционерами произведений искусства считаются представители династии Атталидов в Пергаме – царь Аттал I Сотер, правивший в 241–197 гг. до н. э. и его потомки (Грицкевич 2004: 65). Здесь же располагалась и одна из крупнейших античных библиотек, вторая по величине после Александрийской. Особого расцвета коллекционирование достигает в Пергаме при Аттале II Филадельфе, правившем в 159–138 гг. до н. э. Если Аттал I Сотер (равно как и его предшественник Эвмен I, правивший в 263–241 гг. до н. э.) в первую очередь увлекались собиранием скульптур (и в том числе заказывали для своего собрания копии древних статуй), то Аттал II был известен как ценитель живописи. Помимо показательных событий 146 г. до н. э. (см. ниже), нам известны эпиграфические сведения, согласно которым в 141–140 гг. до н. э. Аттал II отправил трех пергамских живописцев в Дельфы для изготовления копий росписей. Предполагается, что это были знаменитые фрески Полигнота, созданные около 460 г. до н. э.

По сведениям античных авторов, римляне также начинают коллекционировать старинные произведения греческого искусства в конце III–II вв. до н. э. Так, римский историк Тит Ливий сообщает, что это увлечение появляется в Риме после того, как Марцелл Клавдий в 211 г. до н. э. захватил Сиракузы и вывез оттуда произведения греческого искусства. Позднее, другой римский историк Плиний Старший сообщает: «А иноземные картины впервые получили широкое признание в Риме благодаря Луцию Муммию, которому его победа дала прозвище Ахайского. Дело в том, что когда при распродаже добычи царь Аттал купил картину Аристида Отец-Либер за 600 000 денариев, Муммий, пораженный ценой и заподозрив в картине какое-то достоинство, самому ему неведомое, потребовал ее назад, несмотря на все жалобы Аттала, и выставил в храме Цереры. Это, по-моему, первая иноземная картина, выставленная в Риме для всеобщего обозрения». Речь идет о событиях 146 г. до н. э., когда для ведения войны с Ахейским союзом (центром которого был Коринф) был послан Луций Муммий. Все города сдались без сопротивления, Коринф при этом был разрушен до основания. Именно после этих событий Луций Муммий получил прозвище Ахайский. Царь Аттал в этом сообщении – пергамский царь Аттал II Филадельф, правивший в 159-138 гг. до н. э. Он послал в помощь Муммию войска под командиванием своего полководца Филопоймена.

В I в. до н. э. Рим охватывает ажиотаж коллекционирования. Появляются многочисленные частные музеи. Страбон описывает разграбление могил в Коринфе во второй половине I в. до н. э. с целью продажи находок коллекционерам в Риме: «Долгое время… Коринф оставался заброшенным. Божественный Цезарь снова восстановил его ради выгодного местоположения, отправив туда колонистов, большей частью из числа вольноотпущенников. Когда новые поселенцы убирали развалины и раскапывали могилы, они находили множество изделий из терракоты, покрытых рельефными изображениями, и бронзовых сосудов. В восхищении от мастерства работы они не оставили не разрытой ни одной могилы; поэтому, раздобыв много таких изделий и продавая их по дорогой цене, они наполнили Рим „некрокоринфиями“, ибо так они называли предметы, выкопанные из могил и в особенности глиняные сосуды. Вначале глиняные сосуды ценились весьма высоко – наравне с бронзовыми коринфской работы, но затем спрос на них упал, так как находки глиняных сосудов прекратились, да и большинство сосудов было плохой работы».

Античное коллекционирование трудно назвать коллекционированием древних или старинных предметов. Собирают произведения искусства, а не древности. И их связь с историческим прошлым для античного мировоззрения второстепенна (в отличие от их художественной ценности).

Историческое восприятие вещественных древностей формируется в ходе распространения в Европе христианства. Этот процесс формирует, как уже было отмечено, историческое, линейное восприятие времени. Причем, характерной особенностью такого восприятия является его вещественность, предметность. Один из наиболее показательных средневековых образов времени приводится в трактате церковного писателя первой половины XII в. Гонория Августодунского «Об образе мира»; время здесь описывается как «канат, протянутый с востока на запад и изнашивающийся от ежедневного свертывания и развертывания».

Соответственно, в европейском христианском средневековье формируется хронологическая (временная) основа для восприятия понятия «древности» (включающего в себя, конечно же, и древние вещи). Прежде всего это – различные христианские реликвии. Истоки поисков и почитания различных христианских реликвий в Святой Земле относятся к началу IV в. Римский историк Евсевий Кесарийский сообщает об открытии св. равноапостольным Константином (император Флавий Валерий Аврелий Константин) в IV в. пещеры Гроба Господня. «Ему угодно было священнейшее место спасительного воскресения в Иерусалиме сделать славным предметом всеобщего благоговения. Посему он повелел немедленно выстроить там молитвенный дом…» Однако, на месте засыпанной пещеры находился языческий храм Венеры («мрачное жилище для мертвых идолов») и совершались языческие жертвоприношения. Храм был разрушен и «вдохновенный свыше царь повелел до значительной глубины раскопать самую почву на том месте, и землю, оскверненную идольскими возлияниями, вывезть как можно далее оттуда». «Когда же снимали слой за слоем, – вдруг во глубине земли, сверх всякого чаяния, показалось пустое пространство, а потом – честное и всесвятое знамение спасительного воскресения. Тогда священнейшая пещера сделалась для нас образом возвратившегося к жизни Спасителя; сокровенная во мраке, она наконец снова вышла на свет и приходящим видеть ее представляла поразительную историю совершившихся в ней чудес, – делами, громче всякого голоса, свидетельствуя о воскресении Спасителя».

Греческий историк Ермий Созомен Саламинский рассказывает о том, как, спустя некоторое время, в 320-х гг. Иерусалим посетила мать Константина св. равноапостольная Елена: «питая благочестивое расположение к вере христианской она весьма желала найти древо честного креста. Но найти его, равно как и священный гроб, было нелегко; потому что в древности языческие гонители Церкви, стараясь всеми средствами истребить едва возникавшее богопочтение, покрыли то место большим холмом <…> Означенное место было очищено, – и в глубине, на одной его стороне, показалась пещера воскресения, а на другой, близ того-же места найдены три креста, и отдельно от них еще древо в виде белой дощечки, на которой словами и письменами еврейскими, греческими и римскими было изображено: Иисус Назарянин Царь Иудейский». Впрочем, «и после обретения не легко было отличить (истинный) крест Христов, частию потому, что надпись была сорвана с него и отброшена, а частию и потому, что три креста лежали в безпорядке…» Найденные кресты поочередно возлагали на «одну знатную женщину, страдавшую тяжкою и неизлечимую болезнию» – так был выявлен Крест Христов, исцеливший ее. «Говорят, что таким-же образом был воскрешен и мертвый».

Чрезвычайно показательный текст содержится в описании путешествия паломника из Италии, именуемого Антонием из Пьяченцы, которое относится ко времени около 560 г. Описывая церковь Святых Апостолов на Сионе («Мать всех Церквей») и многочисленные реликвии, хранящиеся в ней, Антоний сообщает следующее: «Мы прибыли в базилику Святого Сиона, которая содержит много замечательных вещей, включая краеугольный камень, который, как сообщает нам Библия, был отвергнут строителями… Господь Иисус пришел в храм, который был домом святого Иакова, и нашел этот выброшенный камень, который лежал поблизости. Он взял камень и положил его в углу. Вы можете поднять камень и подержать его в руках. Если прижать его к уху, то слышен шум многолюдной толпы. В этом храме есть столб, к которому был привязан Господь, на котором чудесным образом сохранились следы. Когда Он был привязан, его Тело плотно соприкасалось с камнем, и вы можете видеть отпечатки рук, пальцев и ладоней. Они настолько ясны, что вы можете сделать копии из ткани, которые помогают при любой болезни – верующие, которые одевают их на шею, получают исцеление… В храме также хранятся Терновый Венец, которым короновали Господа, и Копье, которым пронзили его ребро». Автор данного текста отчетливо показывает историчность этих предметов и в рамках их восприятия как христианских реликвий видит в них вещественные древности, то есть – материальные свидетельства событий более чем пятисотлетней давности.

Примеры уважительного отношения к древним руинам мы находим непосредственно в Библии; так в псалме 101 псалмопевец выражает надежду, что любовь угнанных в Вавилонию жителей Иерусалима к его развалинам (город был разрушен вавилонской армией в 586 г. до н. э.) умилостивит Господа: «14. Ты восстанешь, умилосердишься над Сионом, ибо время помиловать его, – ибо пришло время; 15. ибо рабы Твои возлюбили и камни его, и о прахе его жалеют».

Наконец, в контексте христианского восприятия времени древности могут характеризовать дохристианский языческий период истории той или иной страны. Примером подобной ситуации может служить восьмиконечный крест с монограммой Иисуса Христа, выбитый в XIV–XV вв. поверх наиболее крупного антропоморфного образа из числа петроглифов (наскальных изображений) эпохи камня, расположенных на гранитном мысу Онежского озера с характерным названием «Бесов нос». Скорее всего это было сделано монахами близлежащего Муромского монастыря.

Приведенный пример может быть дополнен «Хронографическим рассказом о Словене и Русе и городе Словенске», происходящий из Хронографа 1679 г. и содержащий ряд легендарных известий о предшественнике Новгорода – «городе Словенске». В данном тексте, в числе прочего, идет речь о том, что старший сын Словена (скифский князь, основавший Словенск) «Волхв бесоугодник и чародей», будучи «удавлен от бесов в реце Волхове», «погребен бысть окаянный с великою тризною поганскою, и могилу ссыпаша над ним велми высоку, яко же обычай есть поганым». Характеристики, которыми данное историческое предание, представленное в летописной традиции XVI–XVII вв., наделяет «могилу… велми высоку», полностью соответствуют монументальным каменно-земляным языческим погребальным сооружениям славянской знати Северо-Западной Руси IX–X вв. – так называемым новгородским сопкам, большинство из которых сохранилось до нашего времени.