Текст книги "Путешествия к Лобнору и на Тибет"

За исключением Джунгарии кэртаг нигде более не водится. Таким образом, прежний обширный, как показывают палеонтологические изыскания, район распространения дикой лошади в Европе и Азии ныне ограничен лишь небольшим уголком центральноазиатской пустыни. В других ее частях диких лошадей нет. Об этом я могу теперь утверждать положительно. Рассказы монголов, слышанные мною в Ала-шане еще во время первого (1870–1873 годы) путешествия в Центральной Азии, о стадах диких лошадей на Лоб-норе, оказались выдумкою.[195]195
  Монголия и страна тангутов. Т. I.


[Закрыть]

Дикий верблюд. Противоположно дикой лошади, о существовании которой в Центральной Азии до сих пор ничего не знали, дикий верблюд (Gamelus bactrianus ferus), обитающий в той же центральноазиатской пустыне, известен был по слухам уже шесть веков тому назад, со времен Марко Поло, который первым из европейцев упоминает об этом животном. Еще ранее, по словам синологов, неоднократно говорится о нем в китайских летописях. В более близкие нам времена о диком верблюде упоминают Дюгальд и Паллас, а из новейших путешественников – Шау, Форзейт, Беллю, Элиас, Певцов и другие. Но ни один из них лично не видал и не наблюдал дикого верблюда; сообщались только рассказы, слышанные от туземцев. Даже вопрос о существовании истинно дикого верблюда подлежал сомнению, так как многие натуралисты, и в том числе знаменитый Кювье,[196]196
  Кювье Жорж (1769–1832) – французский зоолог, почетный член Петербургской академии наук. Установил принцип «корреляции органов», на основе которого реконструировал строение многих вымерших животных. Ввел понятие типа в зоологии. Не признавал изменяемости видов, объяснял смену ископаемых фаун исходя из теории катастроф.


[Закрыть] полагали, что верблюды, живущие на свободе в некоторых местностях Центральной Азии, суть только одичавшие животные, ушедшие от своих хозяев или выпущенные ими на свободу по обычаю буддистов. Впрочем, Паллас держался противоположного мнения и полагал найти в верблюдах, живущих на свободе, вполне диких животных.

На мою долю выпало счастье отыскать дикого верблюда на его родине, в пустынях Лоб-нора, и наблюдать здесь это замечательное животное. Его нрав и образ жизни описаны были мною тогда же, в отчете о путешествии на Лоб-нор.[197]197
  От Кульджи за Тянь-шань и на Лоб-нор.


[Закрыть] Вместе с тем я высказался, что найденные мною верблюды суть дикие животные. Мнение это подтверждено И. С. Поляковым, сделавшим специальное зоологическое описание дикого верблюда[198]198
  К сожалению, статья Полякова «О диком верблюде», давно уже приготовленная для печати, до сих пор еще не могла быть напечатана. [Эта статья как будто так и не увидела света.]


[Закрыть] по экземплярам и черепам, привезенным мною с Лоб-нора, а также добытым в 1878 году охотниками-киргизами в песках Южной Джунгарии.

По исследованию Полякова зоологические отличия дикого верблюда от домашнего (также двугорбого) невелики и заключаются главным образом в малых горбах диких экземпляров; затем в отсутствии у этих последних мозолей на коленях передних ног.[199]199
  И. С. Поляков даже не придает особого значения последнему признаку. Но мне кажется, что отсутствие мозолей на коленях передних ног составляет также характерное отличие дикого верблюда от домашнего; хотя, конечно, можно объяснить подобное явление тем, что дикий верблюд, обитающий почти исключительно в песках, выбирает для себя лежбища всегда мягкие, тогда как домашнему верблюду часто приходится ложиться на твердой почве.


[Закрыть] Черепа диких верблюдов, при сравнении их с черепами прирученных двугорбых, представляют различия лишь в мелочах. Но, с другой стороны, весьма также схожи черепа двугорбого и одногорбого верблюдов и их ископаемого собрата, недавно найденного на Волге.[200]200
  Череп этого верблюда отличается, по словам Полякова, лишь громадною величиною.


[Закрыть]

Подобное явление можно объяснить лишь одинаковостью пищи, климата, местности, словом, всех тех физико-географических условий, среди которых жили и живут как домашние верблюды, так и дикие. Понятно, что при отсутствии изменяющих причин не могло произойти каких-либо значительных изменений в типе животного, изменений, которые, по законам «соотношения развития», отразились бы и на устройстве черепа. Только спины верблюдов домашнего и дикого, как справедливо указывает Поляков, находятся уже много веков не в одинаковых условиях. Домашний верблюд целые тысячелетия таскает на себе кладь; дикий же его собрат не знает этого. Вот почему малые горбы диких верблюдов, находящиеся, быть может, в связи с меньшим развитием или даже несколько измененным положением тех отростков на спинных позвонках, которые образуют горб, составляют весьма важный зоологический признак. К сожалению, скелета дикого верблюда еще нет в музеях.

Не буду повторять здесь уже сказанного мною в вышеупомянутом отчете о путешествии на Лоб-нор относительно образа жизни и привычек дикого верблюда. Во время нынешнего путешествия в Тибет мы не охотились (по недостатку времени) за этим животным, хотя и проходили районы, им обитаемые.

Теперь можно с точностью указать местности Центральной Азии, где еще доныне живет дикий верблюд. Везде эти местности обозначаются недоступными сыпучими песками, в которых описываемое животное укрывается от человека. Вообще район распространения дикого верблюда несравненно обширнее, нежели район жительства дикой лошади. Остатки этой последней сохранились только в Джунгарии. Дикий же верблюд занимает пустыни нижнего Тарима, Лоб-нора и Хамийскую; затем обитает, в достаточном числе, в песках Южной Джунгарии, к северу от городов Гучена и Манаса; наконец, на Тибетском нагорье живет в Северо-Западном Цайдаме – в песках близ урочища Сыртын и в пустынных окрестностях оз. Хыйтун-нора.

Наш путь от озера Гашун-нор. Начнем снова о путешествии.

Простояв четверо суток на оз. Гашун-нор, мы наняли себе проводника-тургоута и направились к югу прямым путем на г. Баркуль. Киргиз Мирзаш, до сих пор провожавший нас из Зайсана, но далее не знавший дороги, был отпущен обратно и награжден за свои услуги. С новым проводником мы выступили в путь 2 мая и в тот же день оставили позади себя Южный Алтай. Его отроги, сопровождавшие до сих пор левые берега Булугуна и верхней Урунгу резко окончились. Впереди нас раскинулась необозримая равнина, ограниченная на юге довольно высоким[201]201
  До 8000 футов абсолютной высоты, по свидетельству Певцова. (Записки Западно-Сибирского отдела географического общества. Кн. 1.)


[Закрыть] хребтом Байтык и его более низкими восточными продолжениями, носящими имена Хаптык и Барлык. К востоку упомянутая равнина уходила за горизонт; на западе же, т. е. вправо от нашего пути, виднелись невысокие горы, составляющие, быть может, продолжение хребта Кутус, расположенного на левом берегу Урунгу, близ сворота гученской дороги.

От ключа Холусутай-булык предстоял безводный переход в 74 версты. Поэтому мы запаслись водою и тронулись с места после полудня, чтобы ночевать, пройдя треть пути; на следующий день прошли остальные две трети и сильно усталые, уже почти ночью, разбили свой бивуак на ключе Хыльтыге, в восточном подножии гор Байтык. Эти последние видны были нам совершенно ясно еще верст за пятьдесят. Казалось, вот-вот скоро доберемся до желанного места. А между тем проходили час, другой, третий в непрерывном движении – и все-таки горы не приближались заметно.

Обманчивость расстояний. Так везде обманчивы, еще более для новичка, расстояния в пустынях Центральной Азии, конечно, если только атмосфера свободна от поднятой ветром пыли. В особенности ясно видны бывают на громадном расстоянии высокие горы. Так, например, Тянь-шань из Джунгарской пустыни виден довольно хорошо верст за двести. Громадную же вершину того же Тянь-шаня – Богдо-ула, стоящую близ Гучена, мы могли заметить с высот на р. Урунгу, близ сворота гученской дороги, следовательно, за 250 верст. Причины такой дальности, а вместе с тем и обманчивости обозреваемых расстояний в равнинных местностях пустыни, заключаются: во-первых, в разреженности, сухости, следовательно, и прозрачности воздуха, в особенности на больших высотах; затем в отсутствии большей частью промежуточных предметов; наконец, в контрасте равнин и гор, обыкновенно являющихся рядом, без постепенного перехода.

Равнина к югу от Алтая. Вышеупомянутая равнина, по которой мы проходили от Алтая до Байтыка, имеет около 3500 футов абсолютной высоты и кой-где испещрена небольшими группами холмов. Почва в северной ее половине глинисто-солончаковая, достаточно поросшая травою, удобною для корма скота. Здесь зимовые кочевья тургоутов. Местами соль лежит сплошными кусками в дюйм толщиною. Солончаки эти составляют продолжение речек Уюнчи [Уинчи] и Барлык, которые выбегают из Алтая и теряются в описываемой равнине. Южная, большая, ее половина состоит из гальки и гравия, по которым растут редкий саксаул и Ephedra [эфедра]. Зелени и цветов, несмотря на май, здесь не имелось. Зверей также мы не видали, кроме небольшого стада диких лошадей и нескольких антилоп хара-сульт; из птиц же встретили несколько пролетных, быть может заблудившихся, розовых скворцов (Pastor roeus) и синиц-ремез (Aegithalus pendulinus). Зато на ключе Хыльтыге, где мы дневали, нашлось, сверх ожидания, достаточно мелких пташек – Erythrospiza mongolica, Saxicola atrogularis, Corydalla richardii, Budytes flava etc. [пустынный снегирь, пустынная каменка, степной конек, желтая трясогузка и др.], несколько десятков которых убиты были для коллекции. Окрестные горы оказались совершенно бесплодными. Но в них, невдалеке от нашего бивуака, встретились лежащие совсем наружу залежи каменного угля довольно хорошего качества.

Состояние погоды. Несмотря на перепадавшие до сих пор довольно сильные жары (до 27 °C в тени), утром 8 мая случился мороз в -2,5 °C, так что вода на болоте Тала-окчин, где мы тогда ночевали, замерзла. Затем, лишь только взошло солнце, как по обыкновению, началась буря. Эти бури, все с запада и северо-запада, сильно донимали нас во время пути от Гашун-нора через Джунгарскую пустыню. При таких бурях, если они начинались рано утром, обыкновенно становилось холодно; если же буря поднималась перед полуднем, когда солнце уже достаточно нагревало почву, то порывы ветра не охлаждали значительно атмосферу.

Во время бури воздух наполнялся тучами мелкого песка и соленой пыли. От последней обыкновенно страдали глаза; самый же ветер, в особенности если он был встречным, сильно мешал ходу вьючных верблюдов, да и людям надувал в лицо и уши до головной боли. Притом в такую погоду трудно было делать дорогой съемку, а по приходе на место бивуака иногда вовсе нельзя было итти на экскурсии. В редкие затишья, при ясном небе, всегда становилось жарко. Сухость воздуха постоянно была очень велика.[202]202
  В конце апреля в атмосфере наблюдалось только 10 % относительной влажности.


[Закрыть] Словом, погода стояла та же самая, как и вообще во всей Гоби весною.

Горы Хара-сырхэ и Куку-сырхэ. От урочища Талаокчин, довольно обильного кормом и ключевой водою, нам снова предстояло пройти 50 безводных верст. Вышли после полудня, ночевали с запасною водою на полпути, а на завтра, без особенного труда, сделали остальную часть дороги. Впрочем, последней здесь нигде нет; нет даже тропинок; вожак вел нас напрямик по известным приметам местности. Пустыня была дика, как и прежде. Почва залегала та же: галька и гравий, реже песок или песок с лёссовою глиною. Из растений встречались только саксаул и Ephedra, да и то не в обилии.

Во второй половине того же безводного перехода среди пустыни встретилась невысокая горная группа, известная в западной своей части под именем Хара-сырхэ, а в восточной Куку-сырхэ. На северном склоне эти горы бесплодны, как Хаптык, предгорья Байтыка и посещенные нами части Южного Алтая; но на южной стороне тех же гор почва делается глинисто-песчаною (с небольшою примесью гальки) и довольно плодородною. Из кустарников здесь в небольшом количестве найдены: золотарник – Caragana pygmaea [карликовая карагана], сплошь залитый своими желтыми цветками, и Zygophyllum xanthoxylon [парнолистник желтодревесный]. Из трав же цвели: молочник (Tragopogon ruber), лапчатка (Potentilla bifurca), три вида Astragalus, узколистный касатик (Iris tenuifolia), молочай (Euphorbia subcordata), Sterigma sulphureum, Dontostemon perennis; кроме того, обильны были лук (Allium sp.) и кипец (Festuca sp.).

Абсолютная высота описываемых гор, вероятно, не превосходит 5000 футов. Из зверей здесь попадались нам довольно часто куланы, привлекаемые в это время из пустыни молодою травою; изредка встречались хара-сульты; по валявшимся рогам видно было, что здесь водятся и архары, т. е. горные бараны.

Общий характер пройденной пустыни. По обе стороны гор Куку-сырхэ и Хара-сырхэ, к востоку и западу, раскидывается необозримая равнина, совершенною гладью убегающая за горизонт, – это Джунгарская пустыня в последний раз являлась перед нами. Здесь, сколько кажется, проходит главный рукав описываемой пустыни, которым она соединяется с остальною Гоби. Вообще вся местность к югу от Алтая до предгорий Тянь-шаня в пройденном нами направлении представляет высокую пустынную равнину, по которой разбросаны большею частью невысокие горы. Ближе к этим горам почва обыкновенно взволнована пологими увалами и прорезана сухими руслами дождевых потоков. В лучших местах, там, где почва сырее от влаги, просачивающейся изнутри и иногда выходящей наружу в виде тощего ключа, являются дырисун, тростник, джингил, тамариск; изредка шиповник и золотарник. Возле самого ключа иногда выдастся зеленая площадка травы в несколько десятков квадратных сажен; покажутся птички – Anthus aquaticus, Budytes citreola, Budytes flava, Corydalla richardii, Totanus ochropus, Totanus calidris [горный конек, желтоголовая трясогузка, желтая трясогузка, степной конек, черныш, травник], которых нигде до сих пор не было видно; иногда встретится гнездящаяся пара турпанов (Casarca rutila) или отсталая утка. Но и подобные оазисы попадаются лишь изредка. Безжизненная пустыня заполнила все собою; даже на горах везде лежит ее мертвая печать.

Встречаются оазисы и безводные, обыкновенно солончаковые. Здесь если найдется ямка воды, то она негодна для питья. Растительность в таких местах еще беднее; птиц обыкновенно нет; из зверей же изредка попадется пугливое стадо куланов, а иногда и диких лошадей. Издалека почуют они караван и умчатся в пустыню. Вообще, сколько можно было заметить, все звери в Джунгарии гораздо пугливее, нежели в Монголии, на Куку-норе и в Тибете; вероятно, потому, что реже видят человека, но усерднее им преследуются.

Жителей как в этой части, так и во всей Джунгарской пустыне нет; даже привычному ко всяким лишениям номаду здесь невозможно кочевать. Лишь по окраинам той же пустыни, в более плодородных гористых местностях на западе и севере, кочуют тургоуты и киргизы. К ним, на верховьях Урунгу в небольшом числе примешиваются урянхайцы. Наконец, подгорная полоса вдоль Тянь-шаня занята оседлым китайским и частью мусульманским (дунганы, таранчи) населением.

Предгорья Тянь-шаня. Сделав от гор Куку-сырхэ два небольших перехода, мы опять вошли в горы, которые, по словам туземцев, составляют предгорья Тянь-шаня, но не носят общего определенного названия. Впрочем, местность здесь не имеет вполне гористого характера; скорее же представляет обширное, довольно высокое (приблизительно до 6000 футов абсолютной высоты) плато, на котором густо рассыпаны без всякого порядка отдельные горки и небольшие хребтики. Ближе к наружной окраине, откуда мы вошли, описываемые горы скалисты и довольно дики. Преобладающей в них породой, как и в горах Куку-сырхэ, является серый гнейс. На самом плато отдельные вершинки ниже скал и меньше. Узкие долины, или по-сибирски пади, встречаются очень часто, более редки ущелья; ключей довольно и вода в них прекрасная; по горным скатам и в падях отличные пастбища. Из трав преобладают: кипец, низкорослая полынь и дырисун; изредка попадается ковыль. Сверх того, найдены цветущими, кроме уже поименованных для гор Куку-сырхэ: герань (Geranium pseudosibiricum), дымянка (Fumaria officinalis), Nonnea caspia, Hypecoum erectum [житник] и др. Из кустарников встречены: казачий можжевельник (Juniperus Sabina), довольно обыкновенный; таволга (Spiraea hypericifolia), также обыкновенная; жимолость (Loniceramicrophylla var. Sieversiana) и карагана (Caragana tragacanthoides), довольно редкие; шиповник (Rosa sp.), попадающийся лишь изредка, и еще более редкая дикая яблоня (Pyrus sp.), растущая в узких ущельях небольшим деревцем от 5 до 7 футов высотою. Вообще флора описываемых гор была настолько разнообразна, что в один день (13 мая) мы собрали в свой гербарий 32 вида цветущих растений, тогда как до сих пор, в течение всего апреля и почти всей первой половины мая, нами найдено было лишь 52 вида цветов. Впрочем, далее к г. Баркулю горы становятся гораздо бесплоднее.

Из млекопитающих в тех же горах мы встретили много архаров (Ovis heinsii?), но не могли взять в коллекцию ни одной их шкуры, так как звери находились в сильном линянии; добыта была каменная куница (Mustela foina); попадались лисицы, а по широким долинам – куланы и хара-сульты. Норы мелких грызунов встречались часто; самих же зверьков мы не видали.

Из птиц обыкновенны были: стренатка (Emberiza huttoni), прекрасно поющий чекан (Saxicola isabellina), каменный дрозд (Petrocincla saxatilis), горный и пустынный вьюрки (Montifringilla leucura, Erythrospiza mongolica).

В описываемых горах впервые встретилось и население, которого мы не видали от оз. Гашун-нора. То были китайцы, живущие оседло возле ключевых ручьев и занимающиеся земледелием. Прежде этих китайцев обитало здесь больше, чем можно было видеть по разоренным во время дунганского восстания фанзам. Кочевников же в горах, несмотря на привольные пастбища, нигде не было; вероятно, китайцы не позволяют им здесь жить.

Всегдашние затруднения с проводниками. Проводник-тургоут, взятый нами с Гашун-нора и плохо вообще знавший даже до сих пор направление пути, теперь окончательно сбился с толку, войдя в горы, не имеющие никаких резких примет для ориентировки. Тем не менее монгол не сознавался в своем неведении и водил нас наугад из одной пади в другую. Так, блуждая, сделали мы целый переход. На следующий день повторилось то же самое. Тогда я прогнал негодяя-проводника, который и раньше того не один раз обманывал нас, за что, конечно, получал должные внушения.

Вообще путешественнику в Центральной Азии редко когда удается иметь хорошего проводника. Обыкновенно бывает одно из двух: или плут, или дурак. Притом же тот и другой одинаково получают от китайцев приказания следить за тем, что мы делаем, не говорить ничего лишнего и возможно больше обманывать нас во всем, чего мы не можем увидеть собственными глазами. Поэтому все расспросы, в особенности про окрестную страну, ее производительность, быт населения и т. п., из десяти раз на девять приводят к совершенно отрицательным результатам. Даются показания ложные, а если проводник глуп, да притом еще усердствует отличиться перед своим начальством, то обыкновенно рассказывает совершенную галиматью.

При этом нужно правду сказать, что расспросы через переводчика также немало влияют на суть самого рассказа. Такое неудобство чувствуется всего сильнее при разговоре о предметах более или менее отвлеченных. Тут нужно сначала втолковать своему толмачу, а затем уже немало ждать, пока он, конечно по-своему, разъяснит монголу и получит от него ответ, который также передаст по собственному разумению. В результате обыкновенно получается такая ахинея, что только махнешь рукою и перестанешь понапрасну тратить время.

Выход в Баркульскую равнину. Прогнав вожака-монгола, мы расспросили у китайцев про дальнейший путь и спустя немного вышли на колесную дорогу, которая ведет из Гучена в Баркуль. Следуя по ней, мы и без проводника не могли заблудиться. Впрочем, это была только боковая ветвь главной дороги, направляющейся вдоль всего северного подножия Тянь-шаня. Снега последнего совершенно ясно виднелись вправо от нас. С каждым днем мы понемногу к ним приближались. Местность же, по которой мы теперь шли, была по-прежнему усыпана мелкими горами; только горы эти сделались бесплоднее и вода в них стала редкостью. Наконец, 18 мая караван наш вышел в обширную равнину и расположился бивуаком близ китайской деревни Сянто-хуаза, в 20 верстах от города Баркуля.

Глава третья
От Баркуля до Хами

[20 мая/1 июня—26 мая/7 июня 1879 г.]

Объеденный порядок нашей походной жизни: ночевка; снимание бивуака; движение в пути; устройство нового стойбища; продовольствие и ежедневные занятия; двойные переходы, дневки. – Баркульская равнина. – Город Баркуль. – Дальнейшее наше движение. – Дороги вдоль Тянь-шаня. – Прелестная стоянка. – Пройденный Тянь-шань. – Леса северного его склона. – Их фауна. – Перевал. – Южный склон. – Переход до Хами

Обыденный порядок нашей походной Как ни разнообразна, по-видимому, почти ежедневно изменяющаяся обстановка путешественника во время его движения с караваном, но все-таки, несмотря на частую новизну в том или другом отношении, на постоянную смену внешних впечатлений, общее, внутреннее, так сказать, течение жизни принимает однообразный характер. Почти одинаково проводили мы свои дни как в Джунгарской пустыне, так и близ ледников Нань-шаня, на высоком плоскогорье Тибета, на берегах Куку-нора или Желтой реки и в песках Ала-шаня. Разница, если случалась, то только в мелочах. Перенеситесь теперь, читатель, мысленно в центральноазиатскую пустыню к нашему бивуаку и проведите с нами одни сутки, – тогда вы будете иметь полное понятие о нашей походной жизни во все время путешествия.

Ночевка… Ночь. Караван наш приютился возле небольшого ключа в пустыне. Две палатки стоят невдалеке друг от друга; между ними помещается вьючный багаж, возле которого попарно спят казаки. Впереди уложены верблюды и привязана кучка баранов; несколько в стороне наарканены верховые лошади. Утомившись днем, все отдыхают. Только изредка всхрапнет лошадь, тяжело вздохнет верблюд или бредит сонный человек…

В сухой, прозрачной атмосфере ярко, словно алмазы, мерцают бесчисленные звезды; созвездия резко бросаются в глаза; Млечный Путь отливает фосфористым светом; там и сям промелькнет по небу падучая звезда и исчезнет бесследно… А кругом дикая, необъятная пустыня. Ни один звук не нарушает там ночной тишины. Словно в этих сыпучих песках и в этих безграничных равнинах нет ни одного живого существа.

Снимание бивуака. Но вот забрезжила заря на востоке. Встает дежурный казак и прежде всего вешает в стороне на железном треножнике термометр,[203]203
  Для измерения температуры на восходе солнца, взамен ночного показания минимального термометра.


[Закрыть] затем разводит огонь и варит чай. Когда последний готов, поднимаются остальные казаки; встаем и мы. В прохладной утренней атмосфере сначала немного пробирает дрожь, но чашка горячего чая хорошо и быстро согревает. Завтрак же, обыкновенно в виде оставшегося с вечера куска вареной баранины или уцелевшей лепешки, тщательно прячется в карман на дорогу; но казаки теперь наедаются дзамбы с чаем, зная, что следующая еда будет только на следующем бивуаке. Затем начинается седлание верховых лошадей и вьюченье верблюдов; на кухне и у нас в палатке в это время идет уборка разбросанных вещей. Наконец, наши ящики уложены, постель собрана и оружие вынесено вон из палатки; тогда эта палатка снимается и укладывается в войлочный футляр. Казаки давно уже сняли свою палатку и привязали ее поверх более легкого вьюка. Половина верблюдов уже завьючена; остальные завьючиваются еще быстрее, так как теперь и мы, т. е. я и офицеры, принимаем участие в этой работе. «Готово!» – наконец восклицает один из казаков. Все они идут тогда за своими ружьями, отложенными пока в сторону; затем направляются к непотухшему огню и закуривают трубки. Тем временем мы надеваем на себя оружие и садимся на верховых лошадей; казаки, с трубками во рту, спешат садиться на своих верблюдов. Караван выстраивается и трогается в путь в порядке, уже описанном в первой главе.

Движение в пути. Выходим мы с места ночлега обыкновенно на восходе солнца. Средний переход занимает около 25 верст – иногда меньше, иногда немного больше. В удобных для себя местах, т. е. вообще в равнинах пустыни, верблюд, с вьюком в десять пудов, идет, средним числом, 4¹/₂ версты в час. Но если принять во внимание нередкие остановки, чтобы поправить искривившийся вьюк, или привязать оторвавшегося верблюда, или помедлить на дурном спуске и подъеме в каком-нибудь неожиданно встретившемся овраге, то можно положить время от 6 до 7 часов, необходимое на переход от одного бивуака к другому. Весь этот путь едешь шагом, вперемежку с пешим хождением. Нередко приходится также слезать с лошади для засечек главного пути и более важных боковых предметов буссолью, которая для простоты и удобства держится при этой работе прямо в руках без штатива. Результаты таких засечек, как вообще вся съемка, заносятся сейчас же в небольшую записную книжечку, которая постоянно имеется в кармане и в которой отмечается все наиболее важное и необходимое в виду самого предмета. По приходе на бивуак из таких заметок составляется дневник, записывается что нужно в отделах специальных исследований, а съемка переносится на чистый планшет. Дорогою мы также собираем для коллекции растения, ловим ящериц, а иногда и змей, стреляем попадающихся зверей и птиц. Впрочем, все это делается мимоходом, так как долго медлить нельзя. Только иногда случается увлечься преследованием какой-нибудь раненой антилопы или, встретив большое стадо тех же антилоп, пустить в них залп из всех наличных берданок.

Первый десяток верст пути всегда проходит как-то незаметно; но на втором десятке, в особенности к его концу, начинает уже чувствоваться небольшая усталость, тем более что в это время обыкновенно наступает жара или поднимается буря. Разговоры в караване также смолкают; даже верблюды и лошади идут лениво, апатично. Чаще повторяется спрос у проводника, далеко ли до места остановки, и не один раз бранят того же проводника за его бестолковые ответы.

Но вот, наконец, показывается вдали желанное место – колодец или ключ, возле которого иногда бродит монгольское стадо, ожидая водопоя. Оживляются тогда силы всего каравана: быстрее пойдут верблюды, вскачь побегут собаки к воде, рысью еду и я туда выбирать место для бивуака. Дело это привычное, тем более что и выбирать в пустыне обыкновенно не из чего. Смотришь только, чтобы место остановки не было каменисто или не чересчур загрязнено скотом и чтобы поблизости нашлось хотя сколько-нибудь травы для наарканенных на ночь верховых лошадей.

Устройство нового стойбища. Через несколько минут является к колодцу весь караван. В три ряда укладываются три эшелона вьючных верблюдов. Их быстро развьючивают; затем отводят немного в сторону и связывают попарно, чтобы перед покормкою дать выстояться часа полтора или два. Тем же способом связываются и верховые лошади. Затем устанавливаются две палатки: одна для нас, другая для казаков.

Если жарко, то эти палатки покрываются сверху войлоками, а задняя их половина приподымается, чтобы продувал ветерок.

В нашу палатку вносятся наши ружья, револьверы, постель, а также два ящика с дневниками, инструментами и другими ценными или необходимыми вещами. Все это раскладывается известным, раз определенным образом: постельный войлок расстилается посредине палатки, между двух вертикальных стоек, ее поддерживающих; к задней из этих стоек, где у нас изголовье, складываются подушки и одеяла; по другую сторону той же стойки, т. е. в самой задней половине палатки, также на разостланном войлоке, укладываются оружие, патронташи, охотничьи сумки, вынутые из ящиков дневники и другие мелочи. Тут обыкновенно просушиваются и препарированные птицы; растения же для гербария сушатся на солнце, на войлоках, разостланных вне палатки. В казачью палатку также вносятся ружья и револьверы, патронташи к тем и другим и постельные войлоки, которые вместе с тем служат вальтрапами[204]204
  Вальтрап – суконная покрышка, надеваемая на седло или под него.


[Закрыть] под седлами верховых верблюдов. Впрочем, летом казаки всегда предпочитали спать вне своей палатки.

Продовольствие и ежедневные занятия. Пока совершается вся вышеописанная процедура установки бивуака, казак, заведывающий кухней, наскоро разводит огонь и варит чай. Топливом, как и везде почти в пустыне, служит сухой помет домашних животных, называемый монголами аргал. Лучшим считается аргал рогатого скота, затем верблюжий и лошадиный; при нужде употребляется и бараний. Зажигать подобное топливо нужно с уменьем, тогда оно горит хорошо.

Едва ли какой-либо гастроном ест с таким аппетитом разные тонкости европейской кухни, с каким мы принимаемся теперь за питье кирпичного чая и за еду дзамбы с маслом, а за неимением его – бараньим салом. Правда, последнее, будучи растоплено, издает противный запах сальных свечей, но путешественнику в азиатских пустынях необходимо оставить дома всякую брезгливость, иначе лучше не путешествовать. Цивилизованный комфорт, даже при больших материальных средствах, здесь невозможен: никакие деньги не переменят соленой воды пустыни на пресную, не уберегут от жаров, морозов и пыльных бурь, от грязи, а иногда и паразитов. В самом себе должен искать путешественник сил для борьбы со всеми этими невзгодами, а не стараться избавиться от них разными паллиативными мерами.

Во время чаепития, заменяющего завтрак, обыкновенно являются к нам ближайшие монголы, которые тотчас же заводят знакомство, а иногда и дружбу с нашими казаками. Эти последние, живя в Забайкалье, по соседству Монголии, почти все говорят по-монгольски и до тонкости знают обычаи монголов. В тех местах, где возле нашего бивуака кочевников встречалось побольше, посетители обыкновенно приходили и приезжали целыми толпами и невыносимо надоедали своим нецеремонным любопытством. Нередко приходилось чуть не силою выпроваживать подобных гостей или, как мы их называли, «зрителей», так как сами они на вопрос: зачем пришли? обыкновенно давали один и тот же ответ: «смотреть на вас». Впрочем, монгольские зрители вели себя далеко не так нахально и вдесятеро меньше надоедали, чем китайцы в тех городах, которые нам приходилось посещать.

Окончив чаепитие и утолив голод, все принимаются за работы. Одни казаки идут собирать аргал; другие, которым сегодня очередь пасти караванных животных,[205]205
  Для такой цели ежедневно назначались по два казака.


[Закрыть] возятся около верблюдов; третьи обдирают зарезанного на обед барана. В нашей палатке также все заняты: я перевожу на чистый планшет сегодняшнюю съемку и пишу на свежую память дневник, Роборовский рисует, Эклон и Коломейцев препарируют убитых дорогою птиц. В час пополудни делается третье метеорологическое наблюдение,[206]206
  Первое – на восходе солнца; второе – в 7 часов утра во время пути.


[Закрыть] а затем можно, в ожидании обеда, отдохнуть, если не слишком жарко. Тем временем казаки расседлывают, поят и пускают на покормку верблюдов и лошадей; с ними отправляются два человека с винтовками за плечами. Свободные же люди каравана теперь также отдыхают, улегшись в тени между большими багажными ящиками.

Наконец обед готов. Он всегда один и тот же: суп из баранины с рисом или просом, изредка финтяузою и гуамяном. Иногда казак-повар, желая устроить сюрприз, сделает лапшу из запасной пшеничной муки или напечет в золе лепешек из той же муки; случается, обыкновенно на дневках, что мы сделаем себе пирожков или сварим рисовую кашу. После удачной охоты обыкновенно жарится дичь или, в редких случаях рыболовства, варится уха из пойманной рыбы. Словом, мы никогда не пропускали случая полакомиться тем или иным способом. Только случаи эти в пустыне, к сожалению, представляются довольно редко; в горах же или на реке в этом отношении гораздо привольнее.

Зато баранина, которой главным образом приходится продовольствоваться путешественнику в Монголии, всегда бывает превосходного качества, а главное, никогда не надоедает, подобно другому мясу, даже дичине. Ну и поедали же мы этой баранины во время путешествия! Каждый день уничтожался целый баран, который дает средним числом полтора пуда мяса. Нередко к такому барану еще делались приложения в виде застреленных фазанов, уток, гусей или куропаток. Теперь мне даже самому не верится, как мог быть у нас такой волчий аппетит.