Текст книги "Шамбала сияющая"

Венок Дягилеву

Ушел Дягилев. Нечто гораздо большее, нежели великая индивидуальная сила ушла с ним. Можно рассматривать весь подвиг Дягилева как большую индивидуальность, но гораздо естественнее увидеть в нем истинного представителя целого синтетического движения. Оценим в нем вечно юного охранителя великих мгновений, когда современное искусство освобождалось от многих условностей и предрассудков.

Вся жизнь Дягилева была очень бурная, как и подобает жизни истинного представителя творчества. Не один раз и наше личное отношение с ним затемнялось, чтобы опять возобновиться в еще большем единении. Дягилев первый выразил свое доверие художественному значению моей картины «Гонец». Затем, в 1900 году, во время Парижской Всемирной Выставки, он просил мою картину «Поход» для своего отдела, но картина эта уже была обещана на выставку Академии Художеств, и этот непроизвольный отказ мой обострил наши отношения. Затем, когда я принял участие в органе Императорского Общества Поощрения Художеств «Искусство», Дягилев опять содрогнулся, боясь, как бы я не впал в казенщину. Но потом опять волны жизни соединили нас, и наш великий художник Серов оказался отличным примирителем.

В 1906 году Дягилев опять пришел ко мне за эскизами «Половецкого Стана», – его балета в Париже. Это было веселое время, когда лучшие французские критики, как Жак Бланш, приветствовали Русское Искусство. Я был уже не связан с Академическими выставками, и так, не нарушая никаких обещаний, мог принять приглашение Дягилева на выставки Мира Искусства, президентом которого я был избран в 1910 году. С этого времени ничто не омрачало моих отношений с Дягилевым.

Прошло 500 представлений «Князя Игоря», прошли «Псковитянка» и «Китеж». Расцвела «Весна Священная». В 1920 году мы возобновили в Лондоне «Князя Игоря», когда Дягилев пригласил меня из Швеции. В последний раз я встретил его в Париже в 1923 году. Вспоминаю это последнее свидание с чувством особого мира и дружбы. Можно было во многом спорить с Дягилевым, но никогда это не переходило на личную почву. Конечно, вопросы искусства в его жизненном проявлении всегда вызывают такие многообразные суждения. Но в этих обменах мнений о деле не вспоминаются никакие личные выпады. Чувствовалась только большая положительная работа созданий нового выражения искусства.

Дягилев был чужд спячке жизни: с детства будучи очень одаренным музыкантом, он признал истинный путь искусства. Это не был поверхностный модернизм. Он не был условным «носителем зеленой гвоздики», но был искренним рыцарем эволюции и красоты.

Вспоминаю, как во время выставки Мира Искусства 1903 года, поздним вечером, я совершенно перестроил мою картину «Город строят». К полночи пришел Дягилев. Увидев перестроенную картину, он схватил мою руку: «Ни одного мазка больше; вот это сильное выражение! Долой академические формы!»

Этот девиз «Долой академизм» в суждении Дягилева не был пустым разрушением. Ведь это он понял и явил в новом величии красоту гения Мусоргского. Он глубоко ценил лучшие моменты творчества Римского-Корсакова. Вопреки современным ничтожествам, он вызвал мощь Стравинского и заботливо ценил искусство Прокофьева и лучших французских композиторов и художников.

Только тот, кто лично соприкасался с ним во время жесточайшей битвы за искусство, во время неописуемых затруднений, мог оценить его созидательный гений и утонченную чувствительность. Его сотрудники могут вспомнить, как однажды в Париже, в течение всего дня он был обычно деятелен и никто не мог приметить в воздухе какую-нибудь опасность. Но вечером Дягилев сказал собравшимся друзьям: «Вы заслужили спокойный ужин; ведь сегодня мы были совершенно разорены и только пять минут тому назад я получил сведение, что нам не угрожает продажа с торгов».

С улыбкою великого сознания он встречал новые прекрасные битвы за искусство, принимая на свои плечи всю ответственность. Он никогда не щадил свое имя, ибо он знал, насколько необходима священная битва за украшение жизни.

Кто-то говорил, что его антреприза была личным делом и как импресарио он работал для себя. Только злой язык и злобный ум могли произносить такую клевету на этого крестоносца красоты. Щедро отдавая свое имя, он покрывал своею личною ответственностью многие события и людей, и больших и малых. Помню, что даже в час затруднения, в критическую минуту, он говорил: «Ладно, я сам подпишу. Считайте меня одного ответственным за это». И это не было знаком эгоизма, но это был девиз единоборца, который знает, для чего он держит меч и щит.

Был он широк в суждениях своих. Только невежда может сказать, что он вводил лишь модернизм. В своих исторических портретных выставках он явил всю историю России, с одинаковым уважением как к современности, так и к древним иконописателям. В его журнале «Мир Искусства» одинаково заботливо были показаны как модернистические художники, так и лучшие достижения старых мастеров. Будучи очень чутким, он ясно ощущал источники, из которых приходили расцвет и возрождение. С одинаковым энтузиазмом он выявлял как скрытое сокровище древности, так и наши надежды на будущее.

Был ли он односторонен в музыке? Конечно, нет! Его внимание одинаково привлекали как итальянские примитивы, так и французские ультрамодернистические композиторы. Постановки его всегда были истинными праздниками красоты. Это не были экстравагантные выдумки. Нет, это были празднества энтузиазма, праздники веры в лучшее будущее, где все истинные сокровища прошлого ценились как вехи к прогрессу.

Он далек был от дешевой популяризации и тем более вульгаризации искусства. Во всех многообразных проявлениях он показывал искусство истинное. Перечислять все постановки, выставки и художественные предприятия Дягилева – это значит написать историю русского искусства от 90-х годов до 1928 года. Вспомните потрясающее впечатление, произведенное его журналом «Мир Искусства». Вспомните его работы с княгинею Тенишевой. Как живые стоят блестящие выставки иностранных и современных русских мастеров! А все эти бесчисленные постановки балетов и опер, пронесшие русское имя по всему миру? Может быть, со временем имя Дягилева будет смешано со слишком многими понятиями, на которые он сам бы и не согласился, но он был щедр и никогда не скупился даже именем своим. Когда он чувствовал, что оно может быть полезно, он легко давал его, – эту свою единственную собственность.

Утонченный, благородный человек, воспитанный в лучших традициях, он встретил и войну, и революцию, и все жизненные вихри с настоящею улыбкою мудреца. Такая мудрость всегда является знаком синтеза. Не только он расширял свое сознание, но и утончал его и в этом утончении он мог одинаково понимать как прошлое, так и будущее.

Когда во время первого представления «Священной Весны» мы встретились с громом насмешек и глума, он, улыбаясь, сказал: «Вот это настоящая победа! Пускай себе свистят и беснуются! Внутренне они уже чувствуют ценность, и свистит только условная маска. Увидите следствия». И через десять лет пришло настоящее понимание о следствии, о котором говорил Дягилев.

Вспоминаем личность и труды Дягилева, перед нами встает благороднейший и гигантский итог синтеза. Его широкое понимание, непобедимая личная бодрость и вера в красоту создали прекрасный, незабываемый пример для молодых поколений. Пусть они учатся, как хранить ценности прошлого и как служить для самой созидательной и прекрасной победы будущего.

Несказанно радостно вспоминать эпопею Дягилева.

Журнал Лиги Композиторов, Нью-Йорк, 1930 г.

Виджая, тагор!

К семидесятилетию Рабиндраната Тагора,

8 мая 1931 г.

Иногда кому-то может показаться, что вопросы культуры, занимая человеческое мышление с древнейших времен, уже представляют из себя твердыни. Будто бы уже целые города и страны восприняли культуру. Будто бы нашему времени можно самодовольно озираться назад на тех далеких-далеких, на тех бедных, не пользовавшихся телефоном и радио и даже не имевших кинематографа. Какое горделивое заблуждение! И как немногие понимают, что культура как таковая по-прежнему гнездится только на некоторых вершинах и что пути к этим замкам восхождения человеческого духа по-прежнему необыкновенно трудны, и кто знает, может быть, даже еще труднее, нежели в некоторые бывшие эпохи.

Очень быстроходны наши корабли. Кто-то хотел построить корабль в 100 000 тонн. Очень поучительно было бы знать, какие мечтания у него были о качестве перевозимого груза. Не пушки ли и не опиум ли могли быть доходными статьями? Очень высоки дома наши. Кто-то строит дом в сто этажей – много превыше Вавилонской башни. Но часто во всем помещении нет места ни для письменного стола, ни для книжных шкафов. Очень обширны наши скотобойни. Благодаря необыкновенной технике, можно сразу убить сотни тысяч животных. А в то же время в скромности и почти в неизвестности пребывают изыскания ученых о растительных витаминах. При всей нашей якобы образованности не многие внутри согласятся, что апельсины или лимон может заменить кровавый бифштекс. Еще так недавно якобы ученые доктора посылали больных на бойню, чтобы они могли пить парную теплую кровь. Те же доктора советовали как наиболее целебное пожирать, уподобляясь животным, сырое кровавое мясо. Но даже в тех странах, где по условиям природы аборигенам приходится довольствоваться сырым мясом, они издревле поступают разумно, употребляя его или в сухом или в вяленом виде, или в крайнем случае допуская копченое мясо.

Наша механическая техника прилагала все усилия, чтобы сделать возможно большее количество роботов. Правда, даже роботы часто впадали в механическое безумие и потрясали движение мира. Кто-то изобрел механического приказчика в магазинах, а следующий изобретатель вложил в уста машины механическое «благодарю». А в ответ на механизацию родились армии безработных – это ли есть достижение культуры? Еще недавно мы ввозили в храм пушки для благословения. Между тем всякий разговор о мире и о религии становился в обществе чем-то неприличным и вообще стыдным. Если кто-нибудь рискнул бы вместо уродливого однобокого спорта, вместо клеветы и злословия заговорить о возвышающих принципах культуры, благовоспитанные люди, пожав плечами, шепнули бы про него: «Как он туп». А если бы кто-нибудь, входя в гостиную, рискнул сделать священный знак своей религии, то его просто сочли бы не только невоспитанным, но и ханжою. Вопросы духа, вопросы религии, вопросы культуры для успокоения невежественности отодвинуты в отвлеченность. Раз все возвышающее сделано отвлеченностью, значит, мы и не ответственны за это. В лучшем случае люди отговорятся рутинною каждодневною работою, которая будто бы мешает им обратиться к возвышающим основам духа. Так часто думают, забывая, что каждодневная работа является благодетельной пранаямой. Она рождает энергию, она приближает нас к космическому ритму, она же способствует возжжению внутренних огней – этих благостных соединителей с пространственным великим Агни. Так часто мы изобретаем самооправдание. Мы очень изысканны в избежании ответственности, опять-таки забывая, что великая ответственность за состояние всей планеты там, где достигнуто человеческое достоинство. Но это ли достоинство, достоинство бытия, обязывает приложить все свои силы, чтобы найти соответственный ритм эволюции? Обязывает подумать о том, как бы не оказаться в космическом отбросе. Ведь это не отвлеченность, увы, это яркая действительность, как само бытие. И не сами ли мы свободно избираем или разложение или созидание, или отрицание или утверждение? Или творчество или мертвенность. Не указывает ли вся история человечества на высшую благодать творчества мысли – в чем бы оно ни выражалось, где бы оно ни протекало. Великие примеры истории являют нам необычайных творцов мысли, или выражавших ее в каком-либо материале, или широко возвещавших ее пространственным мегафоном. Если все едино, то не связано ли между собою и все сущее, как давно сказано в мудрых словах? Мы твердим священные гимны «Бхагавадгиты» о неразрушимости и всепобедности духа, но часто в песнопении мы утрачиваем сознание, что сказанная мудрость дана для немедленного приложения. Не требует ли повелительно культура немедленного приложения к жизни всего того прекрасного, что нами же изгнано в отвлеченность? Состояние планеты таково, что или будет найден верный подход к эволюции, или предстоит духовное одичание. Великий Агни или пребудет самой благодетельной силой и нагнетет самые чудесные энергии, или, не воспринятый духом нашим, испепелит в разрушении всю мишурную иллюзорность, в самомнении принятую нами за твердыни. Или мы поймем опять все величие и всю непреложную нужность иерархии блага, или в одичании мы изгоним всякое понятие Учителя, всякое благородное водительство Гуру.

Если замки культуры по-прежнему гнездятся только еще на высотах, претерпевая все трудности тернистого и каменистого пути, то как же мы должны быть признательны всем тем, кто приняли на себя тяготу водительства к Культуре. И как бережно должны мы не повреждать стены этих твердынь, созданных неустанным каждодневным трудом; как должны мы благословлять тех, кто зажигает и утверждает наш энтузиазм.

Когда думается о несломимой энергии, о благословенном энтузиазме, о чистой культуре, передо мною всегда встает столь близкий мне облик Рабиндраната Тагора. Велик должен быть потенциал этого духа, чтобы неустанно проводить в жизнь основы истинной культуры. Ведь песни Тагора – это вдохновенные зовы к культуре, его моление о великой культуре, его благословение ищущим пути восхождения. Синтезируя эту огромную деятельность – все идущую на ту же гору, проникающую в самые тесные переулки жизни, разве может кто-нибудь удержаться от чувства вдохновляющей радости? Так благословенна, так прекрасна сущность песнопения, зова и трудов Тагора.

Вот и Шантиникетан растет, как древо культуры. Мы не можем судить, как растет мощное древо. Почему у него ветви расположены в том, а не в ином порядке? В условии ветров мы нашли бы объяснения. Но важно для духа нашего сознание, что это древо растет. Или, переходя на язык замка, что его стены укрепляются. И мы знаем, что стены эти сложены во имя культуры и существовали они все это время единственно культурою. Разве не священно радостное ощущение глядеть на вечные снега Гималаев, насыщенные чудодейственною пылью метеоров дальних миров, и сознавать, что теперь среди нас живет Рабиндранат Тагор, что, семидесятилетний, неустанно возносит он прекрасное и без устали слагает вечные камни культуры, создавая из них твердыни радости духа человеческого? Это так нужно! Это так безотлагательно нужно! Без устали повторим о нужности твердынь культуры. Без устали воскликнем об этой истинной гордости нации и всего мира!

Твердыни культуры как магниты собирают все культурное. И как якоря удерживают корабли духа, мятущиеся в океане стихий.

Живет Тагор во славу культуры. Пусть стоит и Шантиникетан в назидание росту человеческого духа, как строение самого нужного, самого благородного, самого прекрасного.

Виджая, Тагор! Виджая, Шантиникетан!

Гималаи, май 1931 г.

Стража матери мира

Федерации Женских Клубов штата Нью-Йорк

Поистине прекрасно сказала председательница мощной Женской Федерации В. Д. Спорборг от имени полумиллиона женщин, представительницей которых она выступила на собрании, посвященном Знамени Мира 24 марта, в нашем музее. Она как истинная просвещенная водительница выразила дух женщины Америки. Она сказала: «Мы верим, что взаимные интересы, в которых сходятся народы, представляют культурные необходимости во всех художественных и научных видах. Ибо Н. К. Рерих, покуда мирная машина заменит военную систему, предлагает эту чудесную идею охраны всего просветительного, художественного и религиозного так, чтобы эти ценности могли быть пощажены даже во время войны. Но я вполне уверена, что он говорит не только о войне, он имеет в виду просветительную работу среди всех наций… Мы внимательно изучали положение и готовы приложить все силы духа и все наше влияние к тем движениям, которые начал Н. Рерих. Знайте; что мы – я говорю от полумиллиона организованных женщин – неуклонно поддерживаем вашу организацию и мы считаем за большую честь, что можем сегодня присоединить наше приветствие…»

Слова эти навсегда запечатлеются на скрижалях женского подвига, который возвышается под вечным символом Великой Матери Мира. Вдохновительно услышать, как широко поняла представительница Женских Организаций охранение культурных сокровищ. Именно как нужно, вовремя она подчеркнула, что творения духа человеческого, столь необходимые всемирному прогрессу, нуждаются в охране не только во время войны, но и каждодневно. Да, воспитание всех народов в истинной культуре совершится под Знаменем Мира, ибо Мир и Культура нераздельны. Кто же как не женщина внесет в дух человеческий высшее понятие Культуры? Это она, от колыбели, через все фазы жизни, до высшего управления народами, терпеливо и неусыпно вносит понятие Культуры в жизнь славной эволюции.

О высокой миссии женщины сказано много, но теперь пришло время действия. Это вполне естественно, что именно женское сердце отзывается на все зовы Культуры и Мира. Драгоценно мне видеть, что именно женщина понимает, насколько мой зов направлен к общему преображению культурной жизни. Мы можем торжественно поклясться неустанно служить великой задаче. Мы знаем, что невежество неизбежно будет огрызаться на все, связанное с Культурою, ибо невежда и Культура так же различаются, как Свет и Тьма. Мы знаем эту злобу невежд, но она лишь мостовая для подвига. Вся история учит нас, что такая мостовая очень пригодна для постройки на ней памятников Красоты и Знания. Та же история человечества учит нас, что невежество противоположно всему истинному и творческому. Потому атаки невежества не только не будут мешать нам, но вдохновят нас. Мы знаем, что каждое нагнетение рождает энергию и мы должны быть достаточно образованными, чтобы уметь использовать это обстоятельство. Разве не чудесно осознать, что вы имеете против себя лишь карликов невежества? Кроме невежд, кто может противиться Культуре? И кто же будет злобствовать на мечты о Стране Культуры? Кто может быть обеспокоен, если кто-то заботится об охранении сокровищ человеческого гения? И кто осмелится сказать, что не нужно стремиться к Культуре и что для Культуры уже достаточно сделано? Поистине, только очень темный, очень глубоко невежественный может препятствовать стремлению к Культуре.

Знамя Мира вызвало симпатии многих лидеров разных стран. Мы слышим о симпатиях Гаагского Трибунала. Представители Музеев и прочих Культурных Учреждений восторженно отзываются. Особая Конференция созывается в Брюгге, и творится Лига Городов как оплот для культурных сокровищ. Как мы и ожидали, идея растет безгранично, и сердце человеческое отзывается на всемирное понятие культуры. Драгоценно сознавать, что и в наше сложное беспокойное время идея Культуры может иметь такое водящее значение. Этим создается славная веха на пути человеческого восхождения.

Говоря о женском участии в этой великой культурной работе, мы не должны забыть слова глубокой древности: «Перечисляя подвиги женщин, мы напишем историю всего Мира. Перечисляя экстазы озарения, мы перечислим глаза женщин. Изучая сотрудничество, мы увидим руку женщины». Подвиг, вдохновение, сотрудничество – все эти сокровища женщина приносит Культуре. В этом заключается залог того, что Древо Культуры глубоко проникнет во всех направлениях и будет мощно питаться лучами мировых понятий.

Культура не может цвести без энтузиазма. Культура окаменеет без огня, верности и преданности. Культура обеднеет без ежедневного труда, без сознательного приношения. Культура умолкает там, где сердце немо. И что же может быть прекраснее, нежели мирный, всепонимающий язык сердца? Не мечтатели мы. Повторяем, когда мы говорим о Культуре, мы все реалисты, позитивисты, для которых прогресс человечества особенно драгоценен и неотложен. Мы не имеем права думать, что каждодневная работа может препятствовать нашим культурным стремлениям. Наоборот, каждая рутинная работа преобразится и облагородится в осознании Культуры. Истинно, чую, что В. Д. Спорборг возглавляет мощное войско женщин – высочайших башен Америки. Высота этих башен устремляется вверх, и дух человеческий обязывает священно хранить основы истинного прогресса. Человечество уже достаточно знает различие между Культурою и цивилизацией. Избранные знают, насколько цивилизация может иногда вымереть, но семена Культуры сохраняют свою вечную жизненность. Башни стоят, как маяки человечества.

Если каждый член Женской Федерации вдохновит лишь десять своих друзей мыслями о Культуре, то сколько миллионов новых носителей Культуры окажется. Мощный магнит Культуры вдохновит и обновит жизнь их семей, их организаций. Какое прекрасное паломничество во имя Культуры может быть так легко представлено. Не Вавилонская башня – символ рассеяния и разделения, но всеобъединяющая Башня Света, где мы можем объединиться в едином могучем языке сердца, является нашим обоюдным достижением.

В этом языке сердца мы приветствуем вас, светоносное воинство женщин! Честь вашему несломимому энтузиазму! Во имя Гималаев, этих светлых высот, мы приносим наше чистосердечное сотрудничество и приветствуем в радости общих стремлений к самым прекрасным и самым нужным достижениям человечества.

С вами мы достигнем!

Гималаи, 1931 г.