Текст книги "Великое переселение уродов"

Николай Рудковский
Великое переселение уродов
Круглосуточная комедия

Пролог

Действующие лица

Одна туристка.

Другая туристка.

Индусы.

Третья туристка.

На индийском вокзале.

Ночной зал вокзала. Весь пол, как обычно ночью на таких вокзалах, устлан спящими телами в белых одеждах. Две туристки с тяжёлыми большими рюкзаками осторожно переступают через спящих людей, иногда всё-таки наступая на них.

Одна. Я так больше не могу. Я никуда больше не хочу ехать. Я сейчас хочу в гостиницу…

Другая. Осторожно! Не наступи. Голова! Голова человека!

Одна. Если я сейчас не вымою голову…

Другая. У нас же всё по плану… рука!.. ехать осталось максимум два часа.

Одна. Нет. Ни час. Ни полчаса. Ой. Сорри. Я хочу помыться, отдохнуть. Откуда так много людей? Чего им не сидится на месте? Всё едут, едут куда-то… Ой! Сорри! Сорри!.. Я больше не хочу эти грязные волосы, эти вонючие поезда, эти тук-туки, эти уродливые тела…

Другая. Если останемся на ночь здесь, то собьемся с графика.

Одна. Ничего страшного. Я хочу в душ и постель. А завтра куда хочешь. Ой! Сорри.

С другой стороны в зал стремительно входит заплаканная третья туристка и, перепрыгивая через спящие тела, подбегает к девушкам и что-то говорит им по-французски. Те её не понимают.

Третья. Парле франсэ?

Другая. Инглиш.

Третья. Но! Но! (Перескакивая через лежащих людей, бежит на перрон.)

Одна (ей вслед). Как можно с одним французским ездить по миру? Что она себе думала? (Смотрит на спящих.) Я не могу на это смотреть. (Смотрит на это.)

Другая. Это Индия. Это нормально.

Одна (наступает на чью-то ногу). Ой! Сорри! Это нормально?

Другая. Потом ты вернешься домой и поймешь, какое это счастье…

Одна. Вернуться домой? Ой!

Другая. Ты поймёшь, какая ты счастливая по сравнению с ними, и какая ты несчастная по сравнению с ними.

Одна. Несчастнее этих уродов?.. Ой!

Другая. Они счастливые. Они другие. Сорри. Они видят счастье везде. А мы видим везде только проблемки, детальки. На работе, дома. Сорри. Раздражаемся по любому поводу. А они нет.

Одна. Ой! Сорри.

Другая. Здесь глаза каждого бедняка наполнены счастьем. Они голодают в счастье, любят и ругаются в счастье, плачут от счастья… сорри… готовятся к смерти со счастьем!

Одна. Ты в эйфории.

Другая. Потом ты сама всё будешь видеть по-другому. Сорри.

Одна. Да. Я высплюсь, буду чистая. Глаза будут видеть лучше…

Другая. И ты увидишь, что у них глаза чище, радостнее, светлее… Сорри.

Одна. Не может быть. Никогда не поверю.

Другая. Потом вспомнишь мои слова.

Одна. Постой. (Снимает с шеи фотоаппарат и протягивает другой.)

Другая. Что?

Одна. Сними меня с ними.

Другая. Как-то неловко без разрешения.

Одна. Быстрее. (Позирует.)

Другая. Они не входят в кадр. Присядь.

Одна присаживается к лежащим.

Другая. Так лучше. Сделай счастливые глаза.

Одна делает счастливые глаза. Другая снимает счастливые глаза.

Одна. Давай еще так попробую. (Меняет позу.) Ну как? Что-то счастливое в этом есть?

Другая. Что-то есть…

Когда туристки уходят, люди на полу просыпаются, поют песню о счастье и зажигают благовония. От пряных запахов все становятся ещё более счастливыми. Некоторые начинают танцевать. В зал вокзала входит заплаканная третья туристка. Счастливые танцующие люди в белых одеждах заманивают её в свой счастливый танец.

1. На белорусской кухне

Действующие лица

Мать Виктора.

Виктор.

Инна.

Коля.

Валя.

Батя.

Обыкновенная белорусская кухня. Почти как у всех: глаз не радует, но и жить не мешает. Слава Богу или президенту, что всё необходимое есть, а тараканов нет. У окна стоит Виктор и с удовольствием курит. С пустыми салатницами входит мать Виктора.

Мать. Такое счастье: все снова вместе. Ты так часто выходишь курить. Что-то не так?

Виктор. Всё хорошо.

Мать. Полтора года не был, и не можешь посидеть со всеми.

Виктор. Так сижу ж. Приду сейчас.

Мать. И не злись.

Виктор. И не злюсь я.

Мать. Хорошо себя чувствуешь?

Виктор. Прекрасно я себя чувствую. Как приехал, вы только и спрашиваете все, как я себя чувствую.

Мать. Интересно.

Виктор. Так вот: я счастлив!

Мать. И у нас такое счастье, отцу пенсию прибавили.

Виктор. Супер! Намного?

Мать. На 100 тысяч.

Виктор. Это успех!

Мать. А мне зарплату должны поднять.

Виктор. Тоже на 100 тысяч?

Мать. На 50! И то счастье.

Виктор. Да! 50 тысяч на дороге не валяются.

Мать. Да.

Виктор. Какое ещё нас ждёт счастье?

Мать. Инна беременна.

Виктор. Знаю уже. И зачем?

Мать. Что зачем?

Виктор. Зачем ей такое счастье?

Мать. Второй ребёнок – это же счастье.

Виктор. Так и первый – счастье. Но их прокормить надо.

Мать. Ой, а что им в таком возрасте надо? Главное, что внуки есть! Брат младше тебя на три года, а уже двое детей будет.

Виктор. Повезло ему. И работа какая-то есть, и жена какая-то есть…

Входит Инна. Мать берет большую кастрюлю.

Мать (Виктору). Пойдем за стол, горячее несу.

Виктор. Сейчас. Докурю.

Мать уходит. Инна протягивает Виктору руку за сигаретой.

Виктор. Тебе можно?

Инна. Ой.

Виктор ищет сигарету в своей куртке, висящей на стуле, находит и даёт Инне. Инна закуривает.

Виктор. Что нового, одноклассница? Как наши?

Инна. Ой.

Виктор. Как с работой?

Инна. Ой.

Виктор. Коля нормально с тобой?

Инна выдыхает дым.

Инна. Ой-ой.

Виктор. Понятно.

Виктор тушит окурок и уходит. Инна выдыхает дым, проверяет карманы куртки Виктора, находит там деньги, одну купюру забирает себе. Входит Коля.

Коля. Спросила?

Инна. Ой.

Коля. Только ойкать, дура, умеешь.

Инна. Нах.

Коля. И нахать. Поговори срочно. После второй бутылки он и послать может.

Инна. Ой.

Коля. Я не могу с братом об этом, а тебе, как бывшей однокласснице, проще.

Инна. Ой, нах.

Коля гладит её округлившийся живот.

Коля. Утю-тю-тю.

Рука опускается ниже. Из зала доносится плач ребенка.

Коля. Что там такое?

Инна дает окурок Коле и идет в зал. Коля докуривает. Приходит с пустой кастрюлей мать.

Коля. Что с Настей?

Мать. Ничего. Виктора полтора года живьем не видела. Только на фотографии, где он молодой, с длинными волосами, – ай, лысеет Витя! Проснулась, вышла, смотрит на него. Я говорю: «Это дядя Виктор». А откуда она может понять, что её дядя Виктор щетину отрастил, длинные волосы состриг… Ай, лысеет Витя… Ну она и в плач.

Коля. Инна не говорила с ним.

Мать. Не хочет – и не надо. Вы братья. Решите сами свой квартирный вопрос. Мы с отцом вам все оставляем, делите, как хотите.

Коля. Есть еще завещания и дарственные.

Мать. Есть еще кредиты.

Коля. Какие кредиты?!

Мать. Тише! Двое детей будет, молодая семья…

Коля. Какая семья? Какие кредиты?

Мать. А что я могу? Думаешь, я не хочу ему отдельную квартиру? Каждую неделю покупаю лотерейный билет, чтобы выиграть… ай!

Коля. Он все равно не вернется сюда.

Мать. А жить где-то надо ему? Не здесь, так там.

Коля. Уехал – пусть там и живет.

Мать. Перестань.

Входит Виктор с тетей Валей.

Валя. И где именинница? Все ждут. Без тебя пьют.

Мать. Иду! Бегу! (Убегает.)

Валя. Как дела, молодежь?

Коля. А то сама не знаешь?

Виктор снова закуривает.

Валя. О! А кто виноват? Учиться надо было в столице, как твой брат, а не жениться на старой.

Коля. Чего она старая?

Виктор. Моя ровесница.

Валя. Ну, полумолодая.

Виктор. Спасибо, тетя Валя.

Виктор отворачивается, курит. Тетя Валя показывает знак Коле, чтобы тот ушел. Коля уходит.

Валя. Виктор, а у тебя… как дела… вообще?

Виктор. Хорошо.

Валя. Угу… Голова… не болит?

Виктор. Нет. (Поворачивается к ней.) А чего вы так медленно говорите?

Валя. Ты не волнуйся главное.

Виктор. А чего мне волноваться?

Валя. Просто. Не волнуйся.

Виктор. Я и не волнуюсь.

Валя. Угу. Я всё понимаю. Там тяжело лежать. Я все знаю. Угу. Скажи, последствий никаких нет?

Виктор. Каких последствий?

Валя. С головой? Сердцем?

Виктор. Ничего не понимаю.

Валя. Угу… После больницы… все в порядке… осложнений нет?

Виктор. Какой больницы?

Валя. Мы все уже знаем.

Виктор. Что всё?

Валя. Что ты лежал в психушке.

Виктор. В какой психушке?

Валя. Мы все знаем.

Виктор. Что за бред? (Смеется.) Я не лежал в психушке.

Валя. А чего полтора года не приезжал?

Виктор. Понятно! Не приедешь сюда больше года, значит, уже в психушке? Ну-ну!

Валя. Так ты не лежал?

Виктор. Нет, конечно.

Валя. Угу… Ну и ладно.

Виктор. Ну и ладно.

Виктор отворачивается и курит дальше. Заходит его батя.

Батя. Валюха, дышать больше нечем?

Валя. Иду-иду. Уже нельзя с молодёжью потуситься?

Батя. Ты как потусишься с молодежью, так потом сплетен на полгода вперед.

Валя. Угу!

Батя. Угу-угу.

Тетя Валя уходит.

Батя. Ну что, курец-молодец? Прекрасно себя чувствуешь?

Виктор. Отлично я себя чувствую. Отлично!

Батя. Ну и у нас всё отлично! А в столице как? Отлично?

Виктор. В столице всегда – всё – отлично.

Батя. Сейчас, значит, во всей стране отлично.

Виктор. Это точно.

Батя. Сейчас всё хорошо.

Виктор. Отлично!

Батя. Ну да… Хорошо сейчас… Кризис прошел. В магазинах все есть. Пенсии повысились.

Виктор. А цены?

Батя. Нормальные.

Виктор. Хватает?

Батя. Для счастья хватает.

Виктор. А для полного счастья?

Батя. Будет! Ты телевизор смотришь?

Виктор. Нет.

Батя. Газеты читаешь?

Виктор. Нет.

Батя. Хм-хм… Ну вот. Знай. Все будет хорошо! Ты снова здоровый приехал – и это счастье! У матери юбилей – и это счастье! Всё есть! Все есть! Всё хорошо!

Виктор. А сколько ещё будет!

Батя. Да. Снова пеленки-распашонки… Ты это… Да… Поговори с матерью или с братом. Мне надоело уже с ними ругаться. (Берет с холодильника жировку.) Это же ненормально! Поставили счётчики воды, чтобы экономить, а каждый раз всё больше и больше! Сколько можно мыться? Они и утром, и вечером. И стиральную машину каждую неделю включают! Что им там стирать за неделю! А эта тринда беременная все себе вымывает там что-то! А я за них плачу! Зачем так много мыться? Раньше люди только раз в неделю в баню ходили. По субботам. В газете читал, что ежедневное мытье мылом убивает потовые железы, а человеку надо потеть правильно, иначе нарушения происходят. Я ей говорю. А она всё «ой, ой». Ойкала припижённая!

Виктор. Сколько за месяц воды утекло?

Батя. 15 000! Представляешь?

Виктор. Всего лишь?

Батя грустно кладет жировку на место, подтягивает трико на животе.

Батя. Это вам, может, всего лишь. А для меня 15 тысяч – это деньги.

Виктор ищет в куртке деньги.

Батя. Не надо мне твоих денег! Не надо! Ты только скажи им, что не надо так часто мыться и стирать.

Виктор. Скажу.

Батя. У них всё так правильно – аж зло берёт!

Батя уходит. Виктор пересчитывает свои деньги.

Виктор. Вроде больше было…

Приходит Коля.

Коля. Ну чего ты? Пойдем за стол!

Виктор. Подожди. Ты знал, что тут говорят, что я в психушке лежал?

Коля. Ну, говорят. Пусть говорят.

Виктор. И ты поверил?

Коля. А чего верить? Ты же звонишь периодически, значит, не из психушки. А они пусть говорят.

Виктор. Кто они?

Коля. Да бабство это. Чего их слушать? Они только пиликать умеют и это… воздух портить. Ты ничего не чувствуешь?

Виктор. Чего?

Коля. Запах странный?

Виктор. Нет.

Коля. И я нет. А мама говорит, что в квартире чужеродный запах стоит. Что это из-за Инны. Я ей не верил, а в прошлую субботу пришел ночью после друзей, ну как обычно пили пиво у второго подъезда, Костик и Саня… Прихожу. Инна лежит голая, спит, одеяла там нет. Ну… Мне захотелось там поцеловать. Нагнулся, а она во сне как газы пустила мне в лицо… Как хорек! Вот такие они, женщины… Да, и после этого я тоже все принюхиваюсь. Может, это привычка уже? Я не замечаю ее запаха. И ты не замечаешь тоже. Но вы же одноклассники. Может, и ты к ней привык. Только маме не говори, а?

Виктор. Да не буду я с ней про газ говорить. Я уже с батей про воду поговорил.

Коля. А Инне неприятно.

Виктор. Понятно.

Коля. Пойдем?

Виктор. Подожди. Мне сказать быстро надо. Я в Польшу уезжаю.

Коля. Ну и хорошо.

Виктор. Надолго. Надеюсь, навсегда. Только маме не говори.

Коля. А если потом спросит?

Виктор. Я все там же. В психушке лежу, как обычно. Так даже лучше.

Коля. А чего тебе там надо? Здесь же нормально.

Виктор. Да… нормально. Хорошо. Но хочется плохого. Иногда.

Коля. Не понимаю.

Виктор. Не хватает мне терзаний. Всё так хорошо, хорошо… А в зимнее время солнце хорошо только в постели.

Коля. Не понимаю.

Виктор. И не надо.

Коля. Не понимаю. Польша? Что тебе эта Польша?

Виктор (пожимает плечами). Первая попалась.

Входит мать.

Мать. Мальчики! За маму пить будем?

Коля. Будем! (Уходит.)

Мать. Чего стоишь? Все хорошо у тебя?

Виктор. Опять двадцать пять! Мать, ты знала про разговоры о психушке?

Мать. Конечно, знала. И что тут такого?

Виктор. А чего мне не сказала?

Мать. А что тут говорить? Всякую ерунду еще передавать буду. Вот, полтора года не был, люди и придумывают. Надо было чаще приезжать.

Виктор. Теперь точно три года здесь не буду.

Мать. Ой! Тогда точно тебя еще и похоронят.

Виктор. Так! Кто это придумал?

Мать. Любка! Ей же не хер делать, так и сочиняет.

Виктор. Передай ей, что я ей язык изо рта вытяну и…

Мать. Так ты ей сам позвони и скажи. Хоть пи…ть не будет.

Виктор. Какой номер?

Мать. Городской 523773.

Виктор. Сейчас позвоню. 523773?

Мать. Да. Позвони, позвони.

Виктор выходит. Мать из кармана халата вынимает мобильник, набирает.

Мать (шёпотом по телефону). Люба! Это я. Мой Витя всё знает! Очень злой! Сейчас будет тебе звонить! Не поднимай телефон! Ни домашний, ни сотовый. И на улицу сегодня не выходи. И завтра до обеда. Если увидит, то даст тебе пи…лей! Всё. Отключайся, сиди, не кашляй.

Кладет телефон в карман, достает из холодильника две бутылки водки. Заходит Виктор.

Мать. Ну что? Ввалил ей по полной?

Виктор. Дома нет.

Мать. Вечером позвонишь. Пойдем, выпьем за мамку.

Вбегает батя.

Батя. Витя! Поедешь в Польшу, имей в виду, что по-польски «урода» – это «красавица»! (Смеётся.)

Виктор. Знаю.

Мать. Ты едешь в Польшу?

Виктор. Турпоездка. Краков – Величка – Варшава.

Мать. Ой, я ж с Валей когда-то ездила торговать в Польшу. И с батей один раз… Ой! И в Варшаве на стадионе продавала!

Батя. Теперь на нем не торгуют. К футболу готовятся. Евро 2012.

Мать. Чего там только не было! Вальке скажу! (Кричит.) Валя!!! Валя!!! (Уходит из кухни.)

Батя. Урода! Представляешь? Так что, сынок. Если тебя будут уродом называть, радуйся.

Виктор. Урода… Я радуюсь!

Батя. А за водкой будешь в склеп ходить! Надо за это выпить! Мать!!! (Выходит.)

Виктор закуривает. Приходят Коля и Инна.

Коля. Извини, я Инне только сказал. А она, дура, за столом ляпнула.

Инна отстраняет рукой Колю.

Коля (из-за спины Инны). Но я не говорил ей, что ты навсегда. (Уходит.)

Виктор. Это как получится.

Инна. Уезжаешь?

Пауза.

Инна. Точно решил?

Виктор. Точно.

Инна. Ну ты и урод.

Виктор. Да. Красивый урод.

Из зала раздаются крики счастья.

Виктор. Что там снова?

Вбегают мать и тетя Валя.

Валя. Ой! Азаренко победила! Азаренко – первая ракетка мира!

Мать. Счастье-то какое! Счастье-то какое!

Валя. Надо выпить! Пойдемте, ребята!

Мать. За победу!

Валя. За всю Беларусь! За президента!

Мать. Счастье-то какое!

В счастливом порыве все хватают Виктора и тянут его из кухни за праздничный стол.

2. В польской спальне

Действующие лица

Женщина, дальше Зофья.

Марья.

Михал.

Адамэк.

Агнешка.

Виктор.

Яцек.

Довольно просторная спальня. Хотя, возможно, это обман зрения, ведь в спальне кроме большой кровати ничего нет. Да и большая кровать выглядит странно, как будто это не кровать. На ней лежит ворох тканей.

Звонят в дверь. Тишина.

Звонят в дверь настойчиво. Тишина.

Звонят в дверь робко. Тишина.

Слышно, как дверь открыли. Где-то шаги. В спальню заходит старая женщина, быстро бросает взгляд на кровать.

Женщина. Марья, её здесь нет.

Старая женщина выходит. Где-то шаги. Входит другая старая женщина по имени Марья. В отличие от первой женщины она подходит к кровати, внимательно рассматривает ее и начинает рукой ощупывать лежащий на ней ворох.

Марья. Она здесь! Зофья!

В спальню возвращается первая старая женщина по имени Зофья, за ней мужчина лет за 30. Это Михал. Марья наполовину стягивает ткань, за которой видно голое женское тело.

Михал. Это Агнешка?

Марья. Да.

Михал. Жива?

Марья не двигается. Зофья подходит ближе к телу, склоняется над ним.

Зофья. Спит.

Михал. Надо разбудить её.

Зофья трясет тело. Марья выходит. Михал бьет спящую по щекам.

Михал. Агнешка, проснись!

Возвращается Марья с чашкой. Набирает в рот воды и прыскает на Агнешку. Та постанывает.

Михал. Воздуха!

Зофья открывает окно.

Михал. Таблеток нет. Шприца нет. Ничего нет. Что с ней?

Зофья. Может, давление?

Марья. Так крепко спать при давлении?

Зофья. Молодежь слабая теперь.

Михал. Тут вообще ничего нет. А одежда где?

Марья. Не знаю. Как шесть дней назад ключ мне запасной оставила, так и не видела ее больше ни в одежде, ни без.

Михал. А ест она что?

Марья. Сейчас гляну.

Марья ставит на пол чашку и выходит. Михал еще раз пытается пощечинами привести в чувство Агнешку. Зофья оглядывается на окно.

Зофья. Может, окно закроем? В поясницу дует.

Михал. Нет. Или уйдите, или накиньте что-нибудь.

Зофья. Куда это я уйду? Мало ли что здесь надо? А накинуть нечего…

Зофья рассматривает ворох тканей на кровати. Возвращается Марья.

Марья. Холодильник, слава Марии, полон. Продавщица, она и есть продавщица. Только суп подозрительный. Я его поставила перекипятить.

Зофья. Вылить надо было.

Марья. Зачем? Может она его перед сном сварила. Сейчас проснется, поест горячего.

Михал. А суп какой?

Марья. Щавелевый.

Михал. А сметана есть?

Марья. Не помню. Сейчас посмотрю.

Марья выходит. Зофья массирует поясницу и ищет место, где бы ей не дуло. Михал со всей силы поднимает Агнешку и тянет ее к окну. Возле окна он трясет ее. Зофья перебирает ткани.

Зофья. Какие странные простыни… На флаги похоже… Точно! Польский есть!

Михал. Наверное, к чемпионату Европы по футболу готовилась.

Зофья. А другие я не знаю. Один на наш похож. Есть полосатые.

Михал. Покажите полосатые.

Зофья поднимает ирландский флаг.

Михал. Ирландия! Точно. Она должна знать. Агнешка! Агнешка!

Михал трясет Агнешку сильнее, та стонет сильнее. Входит Марья.

Марья. Сметаны нет, но есть йогурт натуральный, майонез и кетчуп.

Зофья. Я щавелевый суп без сметаны ем.

Марья. А я вообще его не ем. Он вреден для печени. (Михалу.) А зачем вам сметана?

Михал. Я не обедал еще.

Марья. Будете суп?

Михал. С йогуртом, если он нормальный.

Марья. Сюда принести?

Михал. Да.

Марья уходит. Михал возвращает Агнешку в кровать, рассматривает с Зофьей флаги.

Михал. Здесь еще и белорусский есть.

Зофья. Который?

Михал. Вот этот красно-зеленый.

Зофья. А этот чей?

Михал. Не помню. Грузинский? Нет. Тот чем-то на английский похож. А этот на наш похож. Но не наш. Странно.

Зофья. А вы кем ей приходитесь?

Михал. Никем. Я брат ее… Парня… Может, видели?

Зофья. Который? Я двух видела.

Михал. Та-а-а-ак… И какие они?

Зофья. Один покрепче, светлый…

Михал. Мой.

Зофья. Второй худой, высокий…

Михал. Не мой.

Агнешка ворочается и приподнимает немного голову. Зофья поднимает с пола чашку и подносит к губам Агнешки. Та пьет с закрытыми глазами. Напившись, переворачивается на бок и наполовину открывает глаза.

Агнешка. В воде дети любят плавать… Они рождаются в воде… Плавают там в животике… Как рыбки… А женщины, как аквариумы с рыбками… подкармливают их… включают кислород… если аквариум скользкий, он может разбиться, и не будет воды… ни рыбок… такой красивый страшный сон…

Агнешка переворачивается на спину и замечает Марью, которая несет тарелку супа.

Марья. День добрый.

Агнешка. Что вы здесь?

Марья. Зашла… с Зофьей…

Агнешка. Кто это?

Зофья. Агнешка, я Зофья, соседка… Не узнала?

Агнешка. А-а-а… И что?

Зофья. Вот. Пан ищет вас.

Агнешка снова переворачивается на бок и сжимает колени.

Агнешка. Не хочу, чтобы меня искали…

Марья (Михалу). Вот ваш суп. Подноса нет. Табуретки тоже.

Михал. Поставьте на подоконник.

Михал подсаживается к Агнешке.

Михал. Я брат Яцека.

Агнешка. Он разбил аквариум.

Михал. Яцек?.. Где он?

Агнешка. Какой сегодня приторный день… Может, после обеда все изменится?

Михал. Где Яцек? Что с ним?

Агнешка. Мне все равно…

Михал. Когда ты его видела в последний раз?

Агнешка. Они ушли вдвоем. И больше не приходили.

Михал. Вдвоем? Когда?

Агнешка. После этого… после… всего.

Михал. Чего всего?

Агнешка. Рыбку разбил… одежду забрал… сказал ждать… и ушли вдвоем… спать хочу…

Агнешка переворачивается на живот и сжимает крепко флаги.

Михал (Марье). Кофе есть?

Марья. В холодильнике нет.

Михал. А в шкафу?

Марья. Я не смотрела.

Михал. Так посмотрите! Ей нужен кофе крепкий.

Марья выходит.

Михал. Не спать! Не спать! Какого числа ушел Яцек? С кем ушел? Где он?

Агнешка. Не знаю. Мне было больно… Потом не очень… пустота обволакивала мой живот… любовь покидала меня с каждым походом в туалет…

Зофья. Как интересно говорит.

Михал. Я сойду с ума с ней. Яцек в Польше?

Агнешка. Думаю, нет. Мы вернулись из Англии…

Михал. Вы еще и в Англии были?

Агнешка. Пришлось… Я не хотела… не хотела…

Агнешка плачет. Возвращается Марья.

Марья. Не нашла.

Михал. Чтобы в польском доме не было кофе? Странно. Её надо разбудить.

Зофья. У меня дома кофе всегда есть. Могу сходить.

Михал. Прошу.

Зофья. Иду, и это… еще до чемпионата крепкий… то есть брат ваш ушел отсюда с чемоданами.

Михал. А худой?

Зофья. Не видела.

Зофья уходит вместе с чашкой.

Михал. Был в Англии, прилетел, ушел с вещами, до чемпионата… Полтора месяца… В Ирландии не видели… В Польше не отзывается…

Марья. Пропал, что ли, без вести?

Михал (Агнешке). Перестань ныть! Почему Яцек ушел с вещами? Что он сказал?

Агнешка. Он… он сказал…

Из-за кровати появляется воспоминание Яцека. Яцек обнимает Агнешку.

Яцек. Хватит уже плакать. В Англии надо было плакать.

Агнешка. Если бы я знала, что меня там ждет…

Яцек. Сейчас у нас новая жизнь начинается. Все будет прекрасно. Завтра уволишься. Твои вещи я увезу с собой. До аэропорта доехать достаточно в джинсах и майке. Только ручная кладь. Так дешевле. Через неделю я тебя встречаю. И никаких уродов больше, а то… сама знаешь что.

Агнешка. Что?

Яцек бьет ее несильно по лицу. Агнешка несильно плачет.

Яцек. Прости. Ты такая красивая, когда плачешь. Я тебя хочу.

Агнешка. Животное.

Яцек овладевает Агнешкой.

Марья (Михалу). Может, суп пока?

Михал. Да, пожалуй.

Михал подходит к подоконнику, ест суп. В комнату приходит Зофья с чашкой дымящегося кофе. Вместе с ней въезжает в комнату мальчик на самокате и с рюкзаком.

Зофья. Кофе принесла.

Зофья протягивает чашку кофе Агнешке. Яцек перестает овладевать Агнешкой и ложится сзади нее. Агнешка садится и пьет кофе.

Зофья. А это Адамэк, мой внук. Со школы пришел. Я не могу его одного оставить. Пусть здесь пока уроки делает.

Михал. А самокат зачем?

Зофья. Он без него не хочет.

Михал. Ну ладно.

Зофья. Адамэк, иди, сядь на подоконник рядом с дядей. Можно окно закрыть?

Михал. Теперь можно.

Пока Михал закрывает окно, Адамэк оставляет самокат на полу и залезает на подоконник, достает из рюкзака тетрадь, делает уроки. Михал продолжает есть суп.

Михал. А о каком уроде говорил мой брат?

Агнешка. Он не такой урод. Он… urodliwy. Зовут его Виктор.

Михал. Худой и высокий?

Агнешка. И белорус.

Из-за кровати появляется воспоминание Виктора.

Марья. Какой тощий. Как… куриная шея для супа.

Агнешка. Когда я увидела его в первый раз в магазине, я тоже так подумала. И назвала его про себя «супом».

Марья. Журеком или расолом?

Агнешка. Все равно.

Зофья. Марья, ты когда-нибудь занималась сексом с супом?

Марья. С супом? Нет. Я люблю схабы.

Михал (подавился супом). Что вы несете? Тьфу… Аппетит испортили… (Отставляет тарелку.)

Агнешка. Был будний день. В магазине не было покупателей. Только две медленные старушки, которые раздражают вечерних покупателей своей скоростью. Им некуда спешить. Для них выход в магазин – это событие. Ежедневное событие. Они все знают в магазине, но каждый раз внимательно все рассматривают и не дают пройти остальным. А если какой-нибудь творог подешевеет на 20 грошей, то это становится главной новостью дня. Они раздражают своим копанием остальных, но никто не может сказать им ни слова. Это закон Европы. Все будут улыбаться, проклинать про себя старость и терпеть. Польша всё стерпит. «Суп» ходил так же медленно, как две старушки. И я поняла, что у него мало денег. Он выбирал самое дешевое.

Зофья. И правильно делал. Я тоже выбираю самое дешевое.

Марья. А я еще самое польское.

Зофья. Здесь ты не права.

Марья. Но не греческое же мне брать? Ненавижу этих греков, бездельников, лодырей… Заполонили вместе с русскими Варшаву.

Михал. Они не виноваты, что по жеребьевке в Польшу, а не в Украину попали.

Марья. Надо было католиков – футболистов в Польшу, а православных в Украину.

Михал. Нет, я не согласен, чтобы поляки с ирландцами играли. Лучше с русскими и греками.

Марья. Видеть их не могу.

Зофья. А сыр у них вкусный.

Марья. Уже нет. И греческий салат я больше не готовлю. Пусть работают, как все, а не в футбол у нас играют и сиртаки танцуют. И пусть не бастуют, а сидят на своем Эгейском море и учатся, как фляки надо готовить за свою тринадцатую зарплату!

Михал. Может, послушаем дальше Агнешку?

Агнешка. Спасибо. Мои мысли тогда, как птицы колибри, порхали над ним и над каждым ценником, который он ненавидел. И еще я поняла, что он иностранец.

Михал. Почему?

Агнешка. Такая не польская робость в его руках была… И профиль… и в новостях с утра говорили о казни террористов в Минске… Все как-то вместе сложилось… Неважно.

Виктор (подходит к Агнешке). Проше, пенч скшыделкув. (Прошу, пять крылышков.)

Агнешка. Не понимаю пана.

Виктор. Проше, пенч скшыдель. (Прошу, пять крылышь.)

Агнешка. Не понимаю пана. Прошу говорить по-польски.

Виктор (отходит в сторону). Да я же правильно сказал! Пенч. Скшыдло. Скшыдлы. Скшыделькув. Или скшыделек? Учил, учил польский и так облажался. Скшыделек? Скшыделькув? Это мое наказание за вчерашний поступок. Шел пьяный из гостей. Так захотелось петь. И затянул по-русски, громко и с душой!

(Поёт.)

 
Ехали на тройке с бубенцами,
А вдали мелькали огоньки….
 

И тут русская или нерусская девушка из темноты подбегает. «Можете мне помочь?». А я, не глядя, бросил в сторону: «Да расейцаў не маю аніякага дачынення!» («К русским не имею никакого отношения».) И пошел дальше.

 
Эх, когда бы мне теперь за вами,
Душу бы развеять от тоски…
 

Что с ней теперь? Что она хотела? Возлюби ближнего своего. Подонок.

Агнешка. На самом деле я поняла его.

Зофья. Я не совсем.

Марья. А я догадалась.

Михал. Пять куриных крыльев он хотел.

Марья. Для супа?

Агнешка. Я не знаю, что на меня нашло. Какая-то вредность. И как только он посмотрел на меня растерянными, почти детскими покинутыми глазами, и когда вместо лица я увидела его грустную сутулую спину, я поняла, что со мной внутри что-то не так. У меня кольнуло в области пупка, и резко затрещали соски. Но не больно, а так… а так… Как после сильного мороза онемевают пальцы ног и в теплом помещении начинают приятно оттаивать с какой-то скользящей тревогой. Так и я. Мне стало радостно и стыдно. Я почувствовала будущее и захотела накормить этого худого парня. Накормить из чайной ложечки. Закормить его до испарины всеми блюдами, которые я только умею готовить.

Яцек (появляется из-за спины Агнешки). Да что ты умеешь готовить? После маминой кухни твою есть невозможно. Ты меня покормить ни разу не могла. Хотя… что он понимает в польской кухне.

Агнешка. Материнский инстинкт выбросил меня из-за прилавка. (Набрасывает ткань на себя и подходит к Виктору.) Чем я могу помочь? Пан хочет есть?

Виктор. Я суп хотел сварить…

Агнешка. Какой?

Виктор. Куриный.

Агнешка. А приходите ко мне на ужин! Запомните адрес. Что бы вы хотели?.. Съесть?

Яцек. Курва.

Виктор. Польское. Что-нибудь польское.

Агнешка. Почему польское? Я умею и итальянское, французское, русское…

Виктор. Нет, только польское! Я не могу здесь поесть нормальной польской кухни. Везде у вас ливанская, турецкая, вьетнамская, китайская, индийская, но только не польская. Хочу.

Агнешка (садится на кровать). Я хотела его только накормить. Один раз. Чтобы закрыть свой стыд.

Яцек. Второй раз курва.

Зофья. Польская кухня хорошая, но грустная.

Марья. Ну да, каждый день есть печально.

Михал. Я бы сейчас простую канапку съел.

Зофья. А я где-то прочитала, что в Вене изыском было есть соленые огурцы с медом…

Виктор. Так и в Беларуси едят…

Яцек. Ужасно. (Ложится.)

Зофья. А землянику солью посыпали.

Марья. Когда это было?

Зофья. Не помню.

Адамэк. В Австро-Венгерской империи перед первой мировой войной.

Марья. Понятно, почему империя распалась. И Евросоюз туда же. Хорошо, что мы евро не ввели.

Зофья. Причем здесь евро и земляника?

Марья. Землянику раком собирать надо, и евро скоро тоже. И то и другое мелкое. Но никто не хочет работать!

Зофья. Опять ты за свое. Какое нам дело до евро?

Марья. Увидишь какое, когда обосрется вся Европа. А говно – это не газ из России! Оно не по трубам течет! И украинцы его не воруют! Потечет через Одер всё к нам! И зальет всю Польшу!

Михал. Прошу! Перестаньте! А Яцек где в это время был?

Агнешка. Он должен был улететь во второй раз в Ирландию. Даже не простился.

Яцек (появляется из-за спины). Я 25-го улетаю в Дублин. 24-го жди меня в гости. Ужин, то-сё, прощание до утра. Да?

Агнешка. То-сё не будет.

Яцек. Почему?

Агнешка. Ты забыл? В двадцатых числах у меня… это…

Яцек. Это? О, кур… Почему ты мне не напомнила, когда я билеты брал?

Агнешка. Почему я каждый день должна думать о своих месячных?

Яцек. Но не мне же о них думать! Вот с тобой всегда так! А может, не будет?

Агнешка. Как это?

Яцек. Вдруг!

Агнешка. От этого «вдруг» со мной случилось вдруг… (Снова хочет плакать.)

Яцек. Хватит, пожалуйста! Твои слезные выделения невыносимы. (Ложится.)

Зофья. Попейте кофе еще.

Агнешка (старается больше не плакать). Да… да… (Допивает кофе и отдает чашку Зофье.)

Зофья. Так что с белорусом было? Накормили?

Виктор подходит к кровати и выбирает два флага.

Агнешка. Накормила.

Виктор. Добрый вечер. Я не рано?

Агнешка. Нет. Все готово.

Виктор. Извините, что без цветов. Думал о подарке. У меня ничего нет. Вот вам два белорусских флага. (Протягивает.)

Агнешка. А почему два?

Виктор. Один старый…

Михал. Вот почему на наш чем-то похож!

Виктор. Другой такой.

Агнешка (берет флаги). Странно, у вас два флага.

Виктор. У нас еще два языка.

Агнешка. Серьезно? Как в Канаде?

Виктор. Да уж… А когда-то и четыре было как в Швейцарии.

Агнешка. Когда?

Виктор. После первой мировой. Беларусский, русский, польский и гебрейский.

Агнешка. Какой-какой?

Виктор. Гебрэйскі ці жыдоўскі. У нас два слова. Одно было всегда «жыдоўскі».

Агнешка. Как и у нас.

Виктор. Но при Сталине запретили. Посчитали оскорбительным. И придумали «гебрейский».

Агнешка. Как слово, которое было всегда, вдруг стало оскорбительным?

Виктор. Вот так. Как слово «негр». Что в нем оскорбительного? Нормальное слово. А вот нельзя вдруг. Афроамериканец! Но где в Беларуси или в Польше взяться афроамериканцу? Как мне его называть? Афробелорус? Афрополяк? Какой он к черту афробелорус?