Текст книги "Настало времечко…"

А что делать?

Свободных мест в ресторане, конечно, не было. Были свободные ряды. На столиках правого ряда стояли таблички – «Для делегаций», на столиках левого ряда лежали бумажки – «Не обслуживается».

Я быстро оценил обстановку и вернулся к буфету. Там я потолкался некоторое время, рассматривая витрину, пока не подошла молоденькая официантка.

– Уф! – сказала официантка, облокачиваясь на прилавок. – Замоталась!.. Триста коньяку, восемьсот водки и сто пятьдесят сухого.

Дождавшись, когда она унесет заказ, я повернулся к буфетчице:

– Скажите, пожалуйста, как зовут эту девушку?

– А вам для чего? – насторожилась буфетчица.

– Вопрос жизни, – сказал я и сделал роковые глаза.

– У всех у вас вопрос жизни, – ревниво поджала губы буфетчица. – Лена ее зовут… Не успеет девчонка устроиться, как уже липнут.

Стоп! Такую информацию да пропускать!

– Она что – недавно здесь? – спросил я.

– Четвертый день, – сказала буфетчица. – Из кафе «Эврика» перевелась.

Ну, порядок в танковых войсках! Теперь я знал все, что надо. И даже больше, чем надо.

Походкой светского льва я прошествовал к пустому столику, сел и небрежно отодвинул маскировочную табличку «Для делегаций». Четверо мужчин с соседнего ряда уставились на меня воспаленными глазами. Судя по расползающейся из пепельницы горе окурков, они ждали заказ часа полтора и уже позеленели от табака и злости. Я скользнул по ним равнодушным взглядом и тоже закурил.

Ага! Вот и моя краля.

– Привет, Ленок! – затормозил я ее. – Ты что это – из «Эврики»-то? Сделала тете ручкой?

– Да ну их! – сказала официантка. – Что я, железная!.. Посиди маленько – сейчас подойду.

Она подошла через полминуты. На соседнем ряду тоскливо заскрипели стульями.

– Волнуются трудящиеся? – насмешливо спросил я.

– А! – тряхнула головой Лена. – Не облезут… Обедать будешь?

– Угу, – кивнул я. – Надо… подзаправиться… Суп молочный, котлеты паровые и кисель.

– Ну, даешь! – рассмеялась Леночка. – А выпить что?

– Уй! – сказал я, хватаясь за голову. – Лучше не говори! После вчерашнего слышать не могу!

– Где это ты так? – посочувствовала она.

– Было дело, – неопределенно сказал я. – Под Полтавой…

Минут через двадцать, плотно пообедав за делегатским столом, я отправился стричься.

Из парикмахерского салона навстречу мне вышел молодой человек с трагическими, полными слез глазами.

– Дайте жалобную книгу! – петушиным голосом сказал он кассирше.

Затылок молодого человека был выработан частыми уступами, как открытый угольный карьер.

«Эге-ге! – подумал я. – Надо применить метод».

И поймал за рукав пробегавшую уборщицу.

– Будьте добры, – зашептал я, – как зовут ту блондинку за крайним креслом, от которой только что встал этот клиент?

– А что? – спросила заинтригованная уборщица.

– Вопрос жизни! – сказал я шепотом, прижимая руку к груди.

– Ой! – радостно испугалась уборщица. – Таня!.. Только у нее муж!

Муж меня не смущал. Даже два мужа.

– Привет, Танюха! – сказал я, усевшись в кресло. – Ну, как там твой угнетатель? Все… поживает?

– Поживает, – ответила блондинка. – Что ему сделается. Вчера на бровях домой пришел, паразит!.. А ты чего долго не был?

– Дела, мамочка, дела, – бодро сказал я.

– Держите меня, дела! – прыснула Таня. – Опять, поди, какая-нибудь юбка… Постричь тебя, что ли?

– Ага. Только покрасивее.

– Ну, что я говорила! – взмахнула ножницами Таня. – Конечно, юбка! Покрасивее его – не как-нибудь.

– На этот раз серьезно, старуха… Вопрос жизни. Ты уж постарайся.

– Тогда сиди, не дергайся, – сказала Таня. – Сделаем прическу, как на конкурс красоты…

Когда я, идеально постриженный, причесанный и надушенный, вышел в зал ожидания, молодой человек, непримиримо шмыгая носом, писал жалобу.

«Молодец, – завистливо вздохнул я. – Упорный парень».

Теперь мне оставалось купить сыну подарок и устроить еще кое-какие мелкие дела.

В детском магазине, в отделе игрушек, висел стихотворный лозунг:

 
Куклы, погремушки
и прочие игрушки
мы предлагаем вам,
дорогим нашим покупателям-малышам!
 

Под лозунгом стояла продавщица, а против нее топтался какой-то задетый за живое гражданин.

– Куклы вижу, – говорил покупатель желчно. – Погремушки тоже имеются. А где же прочие игрушки, а?

Продавщица высокомерно отворачивалась.

Я заложил крутой вираж и двинулся к противоположному прилавку – «Головные уборы».

– Как звать вашу подругу из «Игрушек»? – спросил я.

– Мою подругу? – кокетливо прищурилась продавщица. – Ее звать Муся.

– Вопрос жизни, – на всякий случай пробормотал я и пошел обратно.

– Привет, Мусик! Ну, как план товарооборота? Выпо или перевыпо?

– Балдеж! – презрительно сказала Муся.

– Хм, – затоптался я. – Слушай, My, ты этого… Пашку помнишь?

Мусик вскинула брови.

– Еще Новый год вместе встречали, – подсказал я (встречала же она где-нибудь Новый год!).

– Это когда балдели? – спросила Муся.

– Вот-вот! Да помнишь ты его. Такой… весь на элеганте.

– Балдежный парень! – вспомнила Муся.

– Женился, – сообщил я. – С ребенком взял, представляешь?

– Обалдеть! – сказала Муся.

– Короче, завтра у его сына день рождения – подарок надо, соображаешь?

– Может, хоккей? – сказала Муся. – Тут от него все балдеют.

Она достала из-под прилавка страшно дефицитную игру «Хоккей» и начала заворачивать. И пока она заворачивала, у меня дрожали колени – я за этим хоккеем полгода гонялся по всему городу.

Ну, кажется, на сегодня все: сыт, пострижен, подарок вот он – под мышкой. Ах да! Чуть не забыл, еще же надо туфли жены в починку отнести…

Принципиальность

Спор разгорелся в самом начале. Отстаивая свое мнение, главный технолог Подпужнянский неосторожно сказал:

– И вообще, товарищи, думать надо! Мы не обезьяны!

– Обезьяна тоже думает! – неожиданно взвился начальник отдела труда и зарплаты Осмомыслов. – Вы что думаете – она не думает?!

Подпужнянский тонко усмехнулся и ответил, что специально этой проблемой не занимался, а слова его надо понимать фигурально.

– Ах, фигурально! – ехидно сказал Осмомыслов. – Фигурально выражаются лирики, а инженеру Подпужнянскому следовало бы выражаться научно обоснованно.

И он в категорической форме потребовал ответить: думает обезьяна или не думает?

– Товарищи! – застучал карандашом о графин председатель. – Мы уклоняемся от задачи нашего совещания…

– Это Подпужнянский уклоняется! – перебил его Осмомыслов. – Уклоняется от принципиального разговора!

– Товарищ Осмомыслов, – укоризненно сказал экономист Девушкин. – Как не стыдно.

– Правильно! – закричали с «камчатки» молодые специалисты Шуберт и Дранкин. – Пусть ответит!

Подпужнянский вспыхнул и обиженно сказал, что раз коллега Осмомыслов выдвинул сию гипотезу – пусть он ее и доказывает.

– А надо ли… – заикнулся было председатель.

– Верно! – крикнули Шуберт и Дранкин. – Пусть докажет!

– И докажу! – сказал Осмомыслов.

Он вылез на трибуну и начал популярно излагать школьный курс основ дарвинизма.

– Викентий Измайлович! – не выдержал председатель. – Переходите ближе к существу – у нас совещание о рентабельности изделий.

– Мне истина дороже! – отрезал Осмомыслов.

Тогда председатель, воспользовавшись паузой, объявил большой обеденный перерыв.

– Не убедили вы их, – сказал Осмомыслову Шуберт и побежал в буфет за пивом.

– Аргументов маловато, – на ходу подзюзюкнул Дранкин и устремился за Шубертом.

– Будут аргументы! – крикнул ему в спину Викентий Измайлович.

Весь обеденный перерыв он просидел в общественной библиотеке: читал литературу по естествознанию и периодическую печать.

Как только совещание возобновилось, Осмомыслов поднял руку:

– Есть сообщение!

– Я не даю вам слова! – поспешно сказал председатель.

– Ничего, я с места, – успокоил его Осмомыслов. Он встал и, перекрывая недовольный ропот, сообщил о том, что в английском городке Твикросе, а точнее, в тамошнем зоопарке, проживает обезьян Дженни, который сумел освоить мотоцикл и теперь катает на нем свою обезьяниху Рози.

Осмомыслов победоносно оглядел зал и спросил:

– А кто из вас может водить мотоцикл?

Присутствующие растерянно молчали. Мотоцикл никто водить не умел.

– Та-ак, – сказал Осмомыслов и перевернул страницу густо исписанного блокнота. – Следующее доказательство…

…Когда он привел четырнадцатый сногсшибательный факт из газеты «Таймс оф Индиа» о том, что английский профессор Роберт Хинде работает над составлением обезьяньего словаря и уже перевел около шестидесяти звуков, движений и жестов, председатель малодушно сказал:

– Товарищи, я считаю, нам следует согласиться с Викентием Измайловичем относительно его утверждения по поводу обезьяны. Как, товарищи, согласимся?

– Согласимся! – крикнули молодые специалисты Шуберт и Дранкин, радостно поглядев на часы.

– Требую голосования! – непримиримо сказал Осмомыслов.

Проголосовали. Большинством голосов подтвердили, что обезьяна думает.

Подпужнянский от голосования воздержался.

…Вопрос о борьбе за рентабельность изделий перенесли на следующую пятницу.

Мои дорогие штаны

Я принес в мастерскую химчистки брюки.

– В покраску? В чистку? – спросила девушка-приемщица и протянула руку.

– Минуточку, – сказал я, прижимая сверток к груди. – Вообще-то в чистку… Только скажите – это долго, нет?

– Как обычно – десять дней, – ответила девушка. – Но, если хотите, можете оформить срочным заказом. Тогда – пять дней.

– Пять ничего. Это меня устраивает. А какие гарантии?

– То есть? – не поняла девушка.

– Ну, чем вы гарантируете, что именно пять, а не шесть или семь?

– Такой срок, – сказала девушка. – Не я устанавливала. Обычно мы его выдерживаем.

– Хм… допустим… Это что же – в субботу можно будет забрать?

– Да.

– Суббота – короткий день, – намекнул я.

– Ну и что же? – спросила девушка.

– Вдруг не успеете.

– Постараемся, – заверила она. – Приложим все силы.

– Хорошо, – вздохнул я и отдал брюки. – Только учтите – вы мне обещали.

– Разумеется, – согласилась девушка, кинула туда-сюда штанины и сказала: – Износ – пятьдесят процентов.

– Да вы что! – обиделся я. – Значит, осталось их только выкрасить да выбросить. Пятьдесят!.. Когда же это я успел их так износить?

– Не знаю, – тихо сказала девушка. – Но износ все-таки пятьдесят процентов. Да вы не волнуйтесь. Это ни на чем не отразится. Просто формальность. Так положено.

– Ладно, пишите, – сказал я – Пишите… Вы организация – за вами сила…

Девушка тихонько вздохнула и стала выписывать квитанцию.

– Общее загрязнение, – отметила она.

– Конечно, я топтал их ногами, – буркнул я.

– Вы не так поняли, – снова вздохнув, сказала девушка. – Это значит, нет особых пятен, клякс и так далее. Просто легкое загрязнение. Почти чистые… Посчитайте-ка лучше пуговицы.

– Что, разве теряются пуговицы-то? – встревожился я.

– Мы их отпарываем, – пояснила девушка. – Потом обратно пришиваем. Четыре копейки с пуговицы.

– Четыре копейки! Ничего себе – сервис!.. Раз, два, три… А если какая-нибудь все же потеряется?

– Поставим свою, – сказала девушка.

– Свою?! Хотел бы я знать, где вы ее возьмете? Это же импортные пуговицы, немецкие… пять, шесть, семь… мелкие тоже считать?

– Считайте все.

– Ага… восемь, девять, десять… Интересно, а эта для чего здесь? Никогда ее не застегиваю… Вот черти драповые – понашьют пуговиц с неизвестной целью… одиннадцать, двенадцать… Тринадцать штук. Ужас! На одних пуговицах пятьдесят две копеечки теряю…

Я забрал квитанцию и вышел.

Потом вернулся.

– Так, значит, в субботу? – еще раз переспросил я. – С утра можно прийти или лучше к обеду?

– Можно с утра, – сказала девушка. – Но лучше к обеду.

– А поточнее вы не можете сказать?

– Сейчас не могу, – ответила она.

– Что ж, заскочу завтра, – сказал я.

– Ну, как наши дела? – спросил я, заявившись на другой день. – Что вы на меня смотрите? Не узнаете? Брюки я вам вчера сдал. Серые. Пятьдесят процентов износа, как вы тут мудро установили.

– В производстве, – сказала девушка.

– Ишь ты! – удивился я. – Звучит-то как! Можно подумать, что у вас здесь машиностроительный гигант. В производстве, стало быть. А на какой стадии?

Девушка пожала плечами.

– Тэк-с, – сказал я. – Кстати, если какая-нибудь пуговица все-таки закатится бесследно, я тут в одном магазинчике присмотрел очень похожие. Запишите-ка адрес и как доехать: Юго-Западный поселок, Вторая Газобетонная…

– Да почему же она закатится? – возразила приемщица. – Раньше не закатывались…

– Что было раньше, меня не касается, – сказал я. – Пишите-пишите адрес – пригодится… Вот так-то лучше… Между прочим, вечером вас где найти можно?

– Это для чего еще? – вспыхнула девушка.

– Ну мало ли… Знаете ведь, как бывает: в обед еще ничего неизвестно, а к вечеру, глядишь, что-нибудь и прояснилось.

– Вечером я пойду в театр, – сказала она.

– Вы – в театр, – вздохнул я. – А мне, по вашей милости, не до театра. Ближайшие пять дней. А то и все десять…

Поздно вечером я все-таки дозвонился к ней – разыскал домашний телефон через справочное бюро.

– Какие новости? – спросил я. – Пока никаких? Жаль, жаль… А я тут кино смотрел по телевизору. «Фитиль». Знаете ли, история аналогичная моей. Тоже сдал человек в химическую чистку брюки, а получил обратно одну штанину. Что? У вас так не случается? Обе штанины будут на месте? Ну посмотрим, посмотрим. Завтра зайду – поинтересуюсь…

Назавтра, когда я зашел в мастерскую, приемщицы там не оказалось. Вместо нее за барьерчиком сидел маленький грустный инвалид.

– Папаша, – обратился я к нему. – Тут раньше девушка была…

– Была-была, – сказал инвалид. – Была, а теперь сплыла.

– Обедает? – спросил я.

– Может, и обедает, – хмыкнул инвалид. – Кто же ее знает?

– Уволили? – сообразил я.

– Сама ушла, – сказал инвалид и горестно моргнул глазами. – Доел ее тут один гад… из клиентов… Какого работника потеряли! Можно сказать, на ней вся мастерская держалась. Теперь опять начнем штаны населению дырявить да пуговицы терять…

Страшная месть

Машкин долго вертел в руках рубль, хмыкал, пожимал плечиком и смотрел на меня прозрачными глазами бессребреника.

– Ну что ты жмешься?! – не выдержал я. – Бери! Твой это рубль.

– И когда я тебе давал? – сомневался Машкин. – Убей – не помню.

– Зато я помню. Ты давал его мне в позапрошлую пятницу, возле дверей столовки, там еще Зина Федоровна стояла… Зина Федоровна! Правильно я говорю?

Зина Федоровна подняла голову от бумаг и сказала:

– В позапрошлую пятницу? Это когда в буфете пельменное тесто давали? Да, что-то такое было. Сумму не заметила, но помню – кошелек вы доставали. У вас ведь желтый кошелек?

Машкин вынул кошелек и удивленно посмотрел на него, будто впервые видел.

– Действительно, желтый, – наивно сказал он.

– Слава тебе господи! – вздохнул я. – Теперь-то припоминаешь?

– Нет, – сказал Машкин и покачал головой. – Не помню, старик. Там еще кого-нибудь рядом не было?

– O-o! – застонал я и выскочил из комнаты.

Я выскочил из комнаты и чуть не сбил Гришкина, топтавшегося у дверей.

– Слушай, – забормотал Гришкин. – Не в службу, а в дружбу – отдай за меня Машкину пятерку, – он протянул деньги.

– Нашел дурака! – обозлился я. – Еще за пятерку к этой скотине не пойду!

– Да-а, – поскучнел Гришкин. – Вот это ситуация!.. А может, ты возьмешься? – обратился он к подошедшему Яшкину.

– Ну его к черту! – сказал Яшкин. – Я ему вчера полтинник аж домой возил. С тремя свидетелями. Свидетелей туда-обратно на такси пришлось катать. Полчаса гада уламывали. Не признавался.

– Ах, угнетатель! – Гришкин даже плюнул. – А давать любит. Хлебом не корми.

– Любит, – подтвердил я. – Только потом делает вид, что не помнит.

– Как же, не помнит он! – сказал Яшкин. – Рассеянным прикидывается. Все жилы вымотает, оконфузит при людях с головы до ног. Ух, я бы ему устроил!

– Не брать – и все, – предложил я.

– Мало! – кровожадно блеснул глазами Яшкин. – Надо другое что-то придумать.

И мы придумали…

Перед зарплатой нахватали у Машкина кто сколько мог. Еще подговорили Кошкина с Пашкиным. И те по десятке одолжили.

– Здорово, Машкин! – сказал я в день получки. – Держи-ка, брат, трешку!

– Трешку? – как обычно, изумился он. – Какую? Что-то я не помню…

– Ах да! – спохватился я. – Это же не ты, это Файнберг мне занимал! Ну извини.

Машкин кисло улыбнулся. Следующий удар нанес ему Гришкин.

– Брал я у тебя семь рублей или не брал? – потирая лоб, спросил он. – Вот зарежь – не могу вспомнить…

– Давай подумаем вместе, – бледнея, сказал Машкин.

– Нет, – просветлел лицом Гришкин. – Кажется, не у тебя. Кажется, у кого-то другого. Пойду поспрашиваю.

Окончательно добил его Пашкин.

– А ну, гони двадцатку, жила! – развязно заорал он.

– Какую двадцатку? – испуганно спросил Машкин. – Я не брал.

– Вот те здравствуйте! – возмутился Пашкин. – А между прочим, при людях клянчил. Ну-ка, ребята, подтвердите.

Мы с Яшкиным мрачно кивнули.

Машкин достал свой желтый кошелек и дрожащими руками отсчитал двадцать рублей.

– В другой раз помни, – безжалостно сказал Пашкин. – А то неудобно получается – со свидетелями из тебя долг выколачиваешь.

Один

С работы я обычно хожу один. А на этот раз присоединился к Гайдукиной Марье Ивановне. Не то чтобы мы с Гайдукиной были в каких-то очень дружеских отношениях, а просто у нее изо всех наших сотрудников особенно доброе лицо. Отзывчивое какое-то. Вот я с ней вместе и подгадал.

Прошли мы некоторое расстояние, вдруг Гайдукина слегка так вроде бы занервничала и говорит:

– Что-то вы не торопитесь. Медленно очень шагаете.

– Да куда же, собственно говоря, торопиться? – сказал я. – Некуда мне больше торопиться, дорогая Марья Ивановна… Жена от меня ушла.

– Вот тебе раз! – удивилась Гайдукина. – Чего это она?

– Так ведь знаете, как бывает, – горестно пожал плечами я. – Характерами, говорит, не сошлись.

– Ай-яй-яй! – сказала Гайдукина. – Ай-яй-яй… А я, знаете ли, тороплюсь. Спешу очень. За телефон надо успеть заплатить. А то грозились обрезать.

– Да-а, – вздохнул я. – Вот так… Не сошлись, говорит, характерами…

– И что это у них за манера такая, – возмущенно сказала Гайдукина. – Чуть что – угрожать. За телефон не уплатил – обрежем, за свет немножко опоздал – обрежем. А телефон этот, прости господи, никуда не дозвонишься.

– Это уж точно, – согласился я. – Скорее бегом добежишь, чем по телефону.

– Мне бы кому чего обрезать! – сказала Гайдукина. – Ну, я направо. До свидания.

И она свернула. А я побрел дальше один.

Так я прошел квартала два и неожиданно встретил хорошего своего приятеля Мишу Побойника.

– Миша! – сказал я. – Мишенька! Бог тебя послал. Давай зайдем куда-нибудь, выпьем по стаканчику.

– Ч-черт! – обрадовался Миша. – Ты как в воду глядел! Сам только об этом подумал, да очень уж одному скучно.

Мы зашли в закусочную, взяли по стаканчику.

– Хоть бы поинтересовался, с чего это я выпиваю, – грустно сказал я.

– А с чего ты выпиваешь? – хмыкнул Миша. – Похмеляешься небось?

– Хуже, Мишенька… Гораздо хуже. Жена от меня ушла.

– Совсем, что ли? – спросил Миша.

– Навсегда. Характерами, видишь ли, не сошлись.

– Это причина, – сказал Миша. – Это, брат, такая причина… – Он покачал головой. – М-да… А я похмеляюсь. Вчера у Жорки Виноградова были, ну и налились, конечно. До помутнения. И, ты понимаешь, обратно шел – подошву оторвал. Штырь какой-то из асфальта торчал, представляешь? Я об него и царапнулся. Еще совсем новые туфли были. Импортные. Коричневые… И, главное, куда я эту подошву сунул, убей, не помню! Утром пошел в мастерскую. Ничего, говорят, сделать не можем, товар импортный, мы такого не имеем. Ты понял, а? Задрипанной подошвы у них нет. Мировые стандарты, понимаешь!.. Ну, пришлось другие купить. Во! Как находишь?

– Вполне, – оценил я, – подходящие ботиночки.

– Тридцатку отдал, – сказал Миша. – С этого бы дорожного начальника слупить стоимость, чтоб помнил, гадюка!.. Ну, еще по стаканчику?

– Давай, – сказал я. – За твои новые туфли.

Мы выпили еще по стаканчику, и я отправился домой.

Возле нашего подъезда в задумчивой позе стоял мой сосед с ведром в руках.

– Здравствуй, Петрович, – приподнял я шляпу. – На закат любуемся?

– Ага, – сказал Петрович. – Машину караулю мусорную.

– Кури. – Я протянул ему пачку «Беломора». – Ленинградские, имени Урицкого.

– Можно, – сказал Петрович.

Мы закурили.

– Заходи вечером в шахматы сразиться, – пригласил я. – Теперь свободно, Петрович. Никто мешать не будет. Ушла от меня жена-то, слышал? Бросила…

– От, лахудра! – сказал Петрович и плюнул папиросой. – Опять к четырнадцатому дому завернула!

И он резво погнался за мусорной машиной, держа на отлете ведерко.

Немножко выдумки…

Культбытсектор Муся Прозрачных, ставя нам первую тройку за относительную чистоту, сказала:

– Ну вот, ребята. У вас стало опрятнее. Честное слово. Теперь надо придумать что-нибудь более эффективное. Систему штрафов, например. Вы же такие изобретательные.

Мусино предложение показалось нам дельным. Мы тут же сорвали расписание дежурных и повесили вместо него прейскурант нарушений:

За курение в комнате – 10 копеек.

За лежание на постели в верхней одежде – 15 копеек.

За ругательство – 5 копеек (пословно).

За плевание на пол – 8 копеек.

В первую неделю сумма штрафов составила 6 рублей 84 копейки. Мы упразднили банку из-под компота «Слива» и завели глиняную кошку-копилку.

Дальше дело пошло хуже. Система чувствительно била по карману. Мы прикусили языки, стали курить в коридоре и плевать только в урну.

Как-то вечером к нам зашел первокурсник Рецептер обменяться мнениями по вопросу связи высшей школы с производством. Мы лежали под одеялами без верхней одежды и слушали Рецептера. Жора Виноградов сказал:

– По-моему, у него скоро вылезут волосы – он слишком много думает.

– С кудрявыми это чаще всего случается, – подхватил я. – Обычно они лысеют в одну ночь.

– Ох и противный он будет без волос, – хихикнул Игорь Трущеткин. – Ада его наверняка бросит.

– Слушай, ты, плешивый! – угрожающе сказал Миша Побойник. – Что ты лезешь судить о вещах, в которых не смыслишь?!

– Сволочи! – обиженно сказал Рецептер. – Питекантропы! Уголовники!

Тут мы схватили его за плечи, подвели к двери и заставили вслух прочесть положение о штрафах.

Мы крепко держали Рецептера. Ему пришлось выложить двугривенный.

Скоро по общежитию распространился слух, что в комнате 232 можно курить, ругаться и даже лежать на кроватях – за плату. К нам потянулись любопытные. Сначала они курили, потом расплачивались, потом начинали ругать нас. Совершенно искренне. И довольно энергично.

Мы вынуждены были дописать в прейскурант два пункта: за тушение окурков в обеденной посуде и нанесение обитателям комнаты оскорбления действием.

Самым прибыльным посетителем был кочегар дядя Граня. Он приходил, выкладывал на стол целковый и крыл нас на все, без сдачи. Напоследок дядя Граня еще плевал на пол за особую плату.

Через месяц, в день рождения Жоры Виноградова, мы разбили копилку. В ней оказалось 34 рубля 65 копеек, три пластмассовые пуговицы и одна металлическая шайба. На всю сумму мы купили вина и закусок. В этот день курили в комнате, не очень следили за чистотой своей речи и даже лежали на постели в ботинках.

Наутро снова повесили прейскурант. Карающие ставки увеличили вдвое.