Текст книги "Символика цвета"

По своей природе белый цвет как бы нейтрализует действие полихромных цветов, да и вообще весь материальный мир. Не зря же во многих культурах существуют метафорические маркеры: белоснежная зима, белая память прошлого, леденящие просторы. Поэтому может быть легко понято и достаточно частое соотнесение белого цвета с пустотой, бестелесностью, выцветанием, с ледяным молчанием…

Размышляя об этом, Герман Мелвилл отметил: «…обыденный многовековой опыт человечества говорит о сверхъестественных свойствах этого цвета. Ничто не внушает нам при взгляде на покойника такого ужаса, как его мраморная бледность; будто бледность эта знаменует собой и потустороннее оцепенение загробного мира, и смертный земной страх».

На мой взгляд, писатель талантливо выразил достаточно объективную оценку белого цвета как сублимата человеческого сознания с его ужасающей логикой и сверхъестественными свойствами компьютера. И как после долгого разглядывания белой поверхности человек теряет на время способность различать цветные оттенки, так и взрослый считает эту логику своего сознания естественной, ибо с детства приучен к ее повседневности.

Однако стоит понаблюдать за взглядом грудного младенца, слушающего взрослых, или за глазами собаки, всем своим существом внимающей сверхъестественности вербальных команд, или, наконец, за взглядом кошки, ласково уничижающей сверхъестественность человеческого сознания, – и все становится на свои места.

Ведь именно рациональность сознания приводит ко все большему выцветанию красок детства (правда, сказывается и «белизна» прошлого, наслаивающего на эти краски свою леденящую лессировку). Мне кажется, основная причина – абсолютизация собственного сознания с его сугубо социальным процессом вербализации. Ибо только сознание человеческое способно опредметить смысл самого предмета не в каком-либо цветном предмете, а в абсолютно «белом» слове абстракции, которая включает в себя цвета всех предметов – подобно тому как белый свет включает в себя все оттенки спектра.

И социализирующееся сознание младенца как нельзя более восприимчиво к этому цвету. Наиболее наглядным хроматическим примером этому может служить замечательное правило, сформулированное еще Леонардо да Винчи: «Белое более восприимчиво к любому цвету, чем какая угодно другая поверхность любого тела».

Смысловая функция белого производна от света, от мистического просвещения. Белый – материнская (и женская) интуиция.

Лишь со временем (при взрослении) в этом белом мы бессознательно ощутим черное, которым наделен основной символ даосизма – Тайцзи. В младенчестве же мы весьма далеки от этого. Все мы – и мужчины, и женщины – рождены женщиной и, как правило, будучи младенцами, вскормлены ее грудью. И кормление, и белизна грудного молока, и белизна матери – все это прежде всего Материнская ипостась любви. И Эмиль Верхарн это выразил прекраснейшим образом в «Венере»:

 
Когда же у груди твоей лежал Эрот, —
Дышала эта грудь любовью всей вселенной.
 

Поэтому мне кажется маловероятным (по крайней мере, как это абсолютизировал Фрейд), чтобы младенец обладал либидо, сравнимым с материнским инстинктом. Иное дело – белизна памяти, хранящая образ нежности и неосознаваемости того действа матери с нашим бессознанием, которое лишь во взрослом состоянии перенесется на сексуального партнера противоположного пола.

Муза Пролеткульта Лиля Брик

И эта белизна как нельзя лучше согласуется с концепцией Юнга, согласно которой, в частности, архетип матери является вводящим нас в будущую жизнь, определяемую в младенчестве прежде всего собственной родительницей.

По психологическим параметрам воздействия белый цвет характеризуется такими свойствами, как светлый, легкий, холодный, блестящий и ослепляющий. Обыкновенно же белый цвет ассоциируется со святостью, чистотой и целомудрием. В аспектах гендерного сопоставления В. Г. Кульпина приводит множество примеров, которые выявляют именно женственную семантику белого цвета для нормальных условий существования:

 
Мыла Марусенька белые ноги…
 

Булат Окуджава также не мог обойти столь очаровательный факт:

 
Она по проволке ходила,
Махала белою ногой…
 

Вообще говоря, как считают мужчины, к женщине, одетой в белое, можно относиться только с особым почтением, ибо она «кажется окруженной неизъяснимым магическим ореолом». А следовательно – и «возвышеннее, нежнее и недоступнее». По мнению современных психологов, женщинам в белом свойственны бескомпромиссность и некоторая холодность сердца.

С белым цветом непосредственно связана и «трусость» (если можно так сказать) – характеристика женского поведения. С позиций хроматизма женская «трусость» объясняется следующим образом. С одной стороны, бессознательная природа женщины ощущает свое природное предназначение и не позволяет себе, к примеру, «прыгать с моста, чтобы спасти героя дня». С другой стороны, социальность женского сознания не дает ей никаких оснований играть агрессивную и даже активную роль мужчины. Поэтому-то о трусости женщины и не принято говорить. Ибо это так же очевидно, как и присущий ей белый цвет.

Однако в хроматизме исследуются прежде всего очевидные вещи, то есть привычные явления и феномены, на которые именно в силу привычки достаточно трудно обратить внимание. Так, огромное число ученых изучает различные ноумены и феномены религиозных учений. Однако в истории науки можно встретить исследования, посвященные, к примеру, ауре ментального тела человека, так как этот ноумен причислен к мистическим.

Спрашивается: чем же религия отличается от мистики, если в обоих случаях хроматизмом констатируется весьма близкая очевидность ноуменальных проявлений духовной жизни человечества? Это может показать, наверное, только время и наука. И для этого необходимо, чтобы мужская смелость университетских «ученых в белых одеждах» стала, наконец, строгим оппонентом «белому оперению» карьеристской трусости их начальников.

В Первую мировую войну людям в штатском, то есть предположительно избежавшим военной службы, иногда вручали или посылали белые перья. Считается, что этот символ произошел от петушиных боев – было замечено, что самыми боевыми являются петухи с красной и черной окраской; они выдирали перья из хвостов более трусливых белых сородичей, и эти перья стали олицетворять трусость.

Таким образом, выражение «показать белое перо» стало синонимом проявления трусости – как у петухов, так и у людей. Иначе говоря, белый цвет никак не характеризует мужчину положительно. Это скорее женственный цвет для нормальных условий жизни.

Антонио Менегетти[6]6
  Антонио Менегетти (1936–2013) – итальянский психолог, философ, художник, основатель онтопсихологической школы.


[Закрыть] в толковании сновидений очень точно заметил, что белизна снега является символом непорочности, холодности, сексуальной импотенции, фригидности. Образ падающего снега символизирует веру человека в собственную целомудренность.

Константин Коровин. Зима, 1914

Белый цвет требует от нас идеальной чистоты, тем самым часто предохраняет от заразы и болезней. Белый цвет чрезвычайно практичен – в отличие от других цветов он не выгорает на солнце, а значит, выгоден в носке. В самом деле, все цвета выгорают со временем, а белый, так же как само время, все более и более уходит в прошлое, превращается в «память человечества».

Вот как символизирует память Александр Блок:

 
Я всех забыл, кого любил,
Я сердце вьюгой закрутил,
Я бросил сердце с белых гор…
 

Или Марина Цветаева передает метафизику белого сублимата:

 
Есть пробелы в памяти, бельма
На глазах: семь покрывал.
Я не помню тебя – отдельно.
Вместо черт – белый провал.
Или Борис Пастернак:
И все терялось в снежной мгле,
Седой и белой.
 

Заснеженный пейзаж, хотя и возбуждает в нашей душе чувство стерильной чистоты, но не может вызывать ассоциаций с античеловеческим холодом, с отсутствием жизни – словом, со смертью. Белое заснежье лишь временно покрывает землю: чтобы возродилось новое, а старое ушло вместе с белым, с памятью – в прошлое.

Аналогичная семантика белого цвета может быть легко раскрыта и для случаев савана или фаты невесты. Прошлое забирает старое (отжившее свое время) в свои белые архивы памяти не только чтобы дать место новому, но чтобы это новое могло руководствоваться достижениями отжившего старого. По крайней мере, такова была традиция всех пережиточных обществ, видевших в «белых духах предков» своих идеальных наставников, которые оформляли в нечто единое их разрозненные тела и души.

И в этом смысле оформленный цвет всегда будет доминировать над неоформленным. Так, в импрессионизме большое внимание уделялось рамам для живописных полотен. К примеру, Писсарро отмечал: «Картина выглядит совсем иначе, если она обрамлена белым или чем-нибудь еще. Без этого обязательного дополнения нельзя получить решительно никакого представления о солнце или пасмурной погоде».

Камиль Писсарро. Сад Тюильри, 1900

Это оформление вполне можно сопоставить с процессом облачения в слово какой-либо подсознательной идеи при инсайте (озарении). Именно формализация белизной сознания и заканчивает процесс творения. Иначе все останется незавершенным, как говорят и художники, у которых оформление цвета в краску является не менее сложным делом, чем оформление чувства в слово у поэтов.

Как замечает французский исследователь цвета Элизабет Бремон, белый – цвет нерешительности, колебаний, сомнений, пассивности и бессилия. Однако с позиций подсознания этими свойствами наделено именно сознание (как компонент интеллекта), поскольку прежде всего оно связано с памятью прошлого. И сразу же возникает ассоциация с белоснежными одеждами женщин, «жриц времени» и «рабынь календаря», которые хранили, хранят и будут хранить в себе, в своем белом сознании все традиции прошлого и разумные своей белизной устои общества.

Так, например, еще в 1874 году в США была создана Международная женская христианская организация «Белая лента», членами которой ныне являются более 60 стран. Белый цвет избран здесь как символизирующий благородство, умеренность, мир и политическую нейтральность целей организации. Первоначально как социальное явление феминизм возник около 150 лет тому назад. По-видимому, истории требовалось что-то противопоставить как черным архетипам анархизма, так и красным – коммунизма. Поэтому белый цвет можно считать архетипом любого рационалистически построенного учения, например феминизма.

Белый свет и цвет считаются нормой цветовосприятия. Хотя и солнце, и лампы накаливания, не говоря уже о свечах, дают не белый, а желтоватый цвет. Психология цвета в предпочтении белого перед серым и черным видит стремление человека освободиться от обременительной связи и начать новую жизнь. Поэтому людям, нуждающимся в освобождении от неприятных обстоятельств, рекомендуется носить белую одежду. Как серый или черный, белый – это фон для полихромного цвета. И этот фон сильно повышает интенсивность находящегося рядом с ним цвета.

Психологи считают, что белый – цвет без эффекта. Это – tabula rasa (чистая доска), на которой еще предстоит написать нечто содержательное. Как наше сознание. Как сознание младенца, впитывающего с белым молоком матери всю белизну науки жить в обществе.

Эдвард де Боно[7]7
  Эдвард де Боно (род. 1933) – британский психолог и писатель, эксперт в области творческого мышления.


[Закрыть] находит в сублимате белого цвета бесстрастную манеру изложения, оперирование фактами и объективной информацией. И наконец, немецкие исследователи также называют белый цвет символом знаний.

Выше мы уже видели и еще не раз увидим сохраняющую тенденцию женственного сознания. Женщина-хранительница фигурирует практически во всех мифологических и фольклорных традициях. И можно надеяться, религия будущего воспримет все лучшее, что заключено в этом сознании. Общество наконец сможет осознать свою ипостатическую женственность, с которой его веками разлучал патриархат, навязывая все новые войны и экстремистские акции.

Итак, заключая этот раздел, можно сделать определенные выводы. Белый свет – сублимат будущей религии «глобализма», который, вообще говоря, и призван создать стабильность жизни на Земле. В хроматизме белый цвет является сублимированным архетипом рационализма. Ибо вряд ли кто-то из нас осмелится назвать Великую Мать иррациональной.

В хроматической модели интеллекта белый цвет сублимирует функции общемирового – Материнского сознания. Белый цвет в хроматической модели времен характеризует прошлое – память человечества, которой оно почему-то все больше пренебрегает.

Серый

Археологи и этнологи называют серый цвет керамики цветом «смены времен», так как вместе с красным он предшествует возникновению каждой новой культуры. Мифологии практически всех традиционных культур утверждают, что человек создан из глины, грязи, пепла или праха земного.

Так, в «черный» пост евреи обмакивают крутое яйцо в серый пепел – пищу горюющих. Проводят пеплом полосу на лбу, чтобы исполнить сказанное «Пепел вместо красоты». Создал Господь Бог человека из праха земного (Быт. 2, 7; 18, 27), а ведь до сих пор «человек» во многих языках – это мужчина. И одежда современного мужчины – серая, будто из пепла и праха…

В традиционном Китае серым цветом изображалось лицо богини в экстремальной ситуации устрашения противников. И цвет траурных одежд, по данным российских китаеведов Л. Сычёва и В. Сычёва, – это цвет неокрашенных, неотбеленных, то есть светло-серых тканей.

Индийские йоги различали в ауре серого цвета семантику трех основных оттенков: серый светлого оттенка – эгоизм; серый особого (трупного) оттенка – страх и ужас; темно-серый – подавленность и меланхолия.

Мечеть шейха Зайда, Абу-Даби

Входит в шестерку самых больших мечетей мира, в ней расстелен самый большой в мире ковер. Полюбоваться этой красотой изнутри могут все желающие, не только мусульмане.

Античный мир наделял серый цвет значением траура по умершим (отказ от ярких цветов). В рассуждениях о душе человеческой Платон, скорее всего, наделил бы серым цветом ведущую ее часть, которая всю жизнь пытается совместить необузданность черного и социальность белого элементов души. Однако античные авторы еще не затрагивали смысл серого цвета, впрочем, как и библейские.

В христианских канонах средневековья за серым цветом закрепилось значение телесной смерти и духовного бессмертия. Поэтому серый цвет одеяний Христа связан с такими символическими представлениями, как смирение и победа духа над телом.

Серым пеплом посыпали голову в трауре и христиане. Ибо пепел знаменует раскаяние и в символике цвета. Ибо «пепел – дерево, превращенное огнем в пепел». Отсюда же в раннем христианстве этот цвет соотносится не столько с нищими и убогими, сколько со странствующими монахами.

Однако в исламе, как отмечает профессор Л. Н. Миронова, серый цвет уже воспринимается полностью негативным. С другой стороны, в Коране мне не удалось найти вообще какие-либо значения серого цвета. Да и в искусстве ислама мы не встретим, наверное, ни одной мечети без серых деревянных палок, вставленных в зеленовато-голубые поля стен еще при постройке.

В Средней Азии мусульмане на мой вопрос «Зачем же на таком красивом фоне вставлены серые стержни?» отвечали: «Для того чтобы глаз врага нашей веры отвлекся на них и не мог сглазить божественную красоту остального». Поэтому я не нахожу достаточных оснований для констатации полностью негативной семантики серого цвета в исламе.

Лондонский смог

Средневековая Европа называла серый цветом джентльменов, цветом бомонда. Одновременно с этим геральдика обозначала им несчастье и страдание. Серый цвет встречался, впрочем, довольно часто в одежде для торжественных случаев; вероятно, и трауру он придавал некоторый элегический нюанс, – отмечал Й. Хёйзинга[8]8
  Йохан Хёйзинга (1872–1945) – нидерландский философ, историк, исследователь культуры.


[Закрыть], исследуя цвета эпохи Возрождения.

Возник и каббалистический «цвет мудрости». Цвета одежды масона, посвящаемого в высшие степени приобщения к таинствам ложи, – серые. Ну а серые цвета «униформы» современных чиновников видит каждый.

«Серый кардинал» – человек, правящий незаметно, за спинами красных, белых и т. п. И только потом – по прошествии времени, то есть в прошедшем времени – выясняется его истинная роль.

С категорией настоящего времени, безусловно, связана и семантика понятия «туман». Как отмечали психологи, монотонность и блеклость серых тонов обыкновенно вызывают ассоциации с дымом, туманом, сыростью. В толковых словарях приводятся следующие значения для слова «туман»: непрозрачный воздух, насыщенный водяными парами, а также загрязненный пылью, дымом, копотью.

Метафорическое определение «туманный» обычно трактуется как неясный, невыразительный, тусклый, непонятный, неопределенный, что полностью совпадает с цветовыми характеристиками как серого цвета, так и подвыпившего человека с доминантой подсознания. Так, во Франции серым цветом нередко характеризуют выпившего человека. «У него затемнение рассудка», – говорят французы о человеке, который много выпил, и называют его «серым». Да и в других культурах существуют подобные выражения: «Все вижу как в тумане», «Вино туманит голову». В. И. Даль приводит замечательную русскую поговорку: «Пьяный, хоть в тумане, а все видит Бога». А поговорка «Что у трезвого на уме, то у пьяного на языке»? По-видимому, алкоголь (как и серый цвет) освобождает творческое подсознание от догматов и условностей контролирующего его белого сознания.

Вспомним, как, сидя за гостеприимным грузинским столом, Борис Пастернак воспевал всеобъемлющую гениальность Тициана Табидзе:

 
Свой непомерный дар
Едва, как свечку, тепля,
Он пира перегар
В рассветном сером пепле.
 

Обыкновенно серость кажется самодостаточной. И этим она подозрительна как замкнутость, статичность или смерть. Однако на Западе русские определения XX века – «сплошная серость», «серая масса» и т. п. – поймет далеко не каждый… Историк моды Татьяна Забозлаева так говорит о сером цвете: «это переход от земли к небу, от неба к земле, это… вообще сфера зла в его повседневном воплощении. Черное – абсолют зла, серое – зло повседневное… Пепел, дым, прах».

И это мнение имело серьезное обоснование в русской литературе начала XX века. Так, у Блока: «липкое отвратительное серое животное», «необъятная серая паучиха скуки». У Кандинского: «Серое беззвучно и бездвижно». Начало материалистическому уничтожению серости было положено, наверное, Горьким, в произведениях которого серый цвет (как олицетворение мещанства) показан во всей его неприглядности. Серый человек – главный враг бытия:

«Он готов рабски служить всякой силе, только бы она охраняла его сытость и покой… Эта маленькая двоедушная гадина всегда занимает средину между крайностями, мешая им своекорыстной суетой своей развиться до конца, до абсурда, до идеала».

Василий Перов. Парижская шарманщица, 1863; Дележ наследства в монастыре, 1868

Итак, Россия прислушалась к голосу своей интеллигенции и довела себя до сегодняшнего «идеала», до конца, до абсурда. Возникает вопрос: почему у нас (которых «умом не понять») до сих пор существует горьковское стремление к уничтожению третьего сословия – мещан (обывателей)? Во всем цивилизованном мире именно на усредненности обывателя держится мир и целесообразность. Во всем мире (кроме России) мещанство как серость поддерживается на правительственном уровне. Ибо мещанин голосует не за крайности, а за стабильность. Не за конец, а за процветание. Не за абсурд, а за потребление… Итак, на Западе серость – это норма. А что же у нас, в России? Начнем с детства и, разумеется, с русских народных сказок. Какие цветовые метафоры встречаются чаще всего? Серый волк и сивка-бурка (сивый – серовато-сизый) – «транспорт» для Иванушки дурачка – будущего царевича. Словом, как отмечал В. И. Даль, «Вали на серого, серый все свезет». И в то же время именно в России серый цвет приобретает уменьшительно-ласкательную форму. Здесь и «Жил-был у бабушки серенький козлик», неоднократное повторение масти которого создает ласковый образ. И «Трусишка, зайка серенький, под елочкой скакал», – тоже очень милое и трогательное существо. В этом же ряду стоит и «пушистый» образ ахматовского кота:

 
Мурка серый, не мурлычь,
Дедушка услышит.
 

Василий Перов. Чаепитие в Мытищах, 1862

Относительно гендерной интерпретации серого цвета в русском языке В. Г. Кульпина – так же как и в хроматизме – констатирует использование этой формы преимущественно при ласковом обращении любящей женщины к мужчине: «голубь сизокрылый». Касаясь же образа, с которым себя сравнивала сама Анна Ахматова:

 
Серой белкой прыгну на ольху,
Ласочкой пугливой пробегу, —
 

В. Г. Кульпина, старательно оберегая женственность поэта, замечает, что это уже не «серая», а яркая поэтема.

Поэтому на риторический вопрос, есть ли на свете женщина, интеллект которой можно ласково назвать «серым», я всегда отвечаю нет. Назвать нельзя, но семантически обозначить можно, ибо все зависит от условий: интеллект, например, беременной женщины имеет доминанту своего рода творчески мужского подсознания и поэтому вполне может характеризоваться серым цветом. Да и сами женщины в этом положении нередко предпочитают именно серые тона одежды, на которые раньше и смотреть не желали…

Соотнесенность же мужского пола и серого цвета вытекает даже из поговорок, приводимых Далем: «Хоть кафтан сер, а ум черт не съел», «У серого армяка казна толста».

Серый – единственный цвет, который отличит дальтоник. В самом деле, для серого не существует ни дополнительных, ни контрастных цветов. И этим он принципиально отличен от них, поскольку содержит в себе их оппозиционное единство. Снимает в себе, как сказал бы Гегель, противоречия любых возможных проявлений крайности.

Согласно Андрею Белому, «серый цвет создается отношением черного к белому». По Мережковскому же, с началом XX века «серость» и «зло» стали синонимами. Что же получилось? Быть может, для нас определение зла заключается в относительной серединности, «двусмысленности» этого отношения. Или Тютчев был прав, и «умом Россию не понять»? Быть может, и сама Россия не хочет знать истины о себе. Ведь еще И. Н. Крамской замечал: «Чем ближе к правде, тем незаметнее краски».

Да, в России и небо чаще серое, и избы серые, и без серой сермяги ни один крестьянин не обходился… Так, например, А. Зайцев замечает, что цвет неба может быть любого цветового тона – от бело-молочного до темно-серого и от киноварно-красного до бирюзово-зеленого, а мы более всего привыкли к небу голубому или серому, каким оно чаще всего бывает. И все же Россия выбрала крайности. Абсолют черного и белого. Чтобы никакой двусмысленности. Никакой середины. Тем более золотой середины, ибо даже это классическое выражение низведено в России до пренебрежительно выражающей «середины на половину». Каким же образом может быть разрешена двусмысленность этого парадокса?