Текст книги "Суворовский алый погон"

Глава восьмая
Карантин с диагнозом «драка»

В воскресенье Николай пришёл в увольнение значительно раньше, и даже успел и маме помочь – в магазин на Речной вокзал сбегать, и с сестрёнкой погулять.

Погода стояла хорошая. Было тепло, комфортно. С улицы уходить не хотелось. Он пожалел, что Наташа в тот вечер в театре, ну а Танечке, соседке своей по подъезду, уже и не стоило предлагать прогуляться. Наташа бы сразу узнала. У него теперь такие появились планы, такие надежды!

А в это же самое время в Горсаду гуляли суворовцы шестой роты, поскольку не знали они ещё толком, куда можно пойти в Калинине. Суворовцам старших рот в Горсаду уже делать было нечего – у старших ребят девчонки появились, да и город они знали достаточно хорошо, чтобы погулять в уютном сквере и в кино сходить, выбрав интересный для себя фильм.

Наумов тоже получил увольнительную, и тоже отправился в Горсад. Там он сразу нашёл аллейку подальше от глаз и раскрыл только что купленную пачку сигарет. Курил он много. Как удавалось до сих пор не попадаться, сказать трудно, ведь куревом от него несло за версту.

А на аллейке той, чуть подальше, расселась компания ребят, примерно его сверстников. Покуривали, да пиво попивали. Конечно, в ту пору школьники даже старших классов раздолья такого не имели, как во времена ельЦИНИЗМА.

– Эй ты, служивый, сигаретами не угостишь?

Отчего ж не угостить. У Наумова всегда этого добра хватало, да и в деньгах он стеснён не был.

Подошёл, протянул пачку. А один из ребят и предложил:

– А пивка рвануть не хочешь? – И бутылку подал.

Только хотел Наумов отказаться, ведь понимал, что с запахом спиртного в училище попасться нет ничего проще. Да другой парень опередил фразой:

– Куда ему. Молоко на губах не обсохло, не смотри что в форме. Им незя-я-я-я.

– Отчего ж не рвануть? Рвану, – назло ему бросил Наумов и, взяв бутылку, отпил от неё весьма прилично.

– Ты, ты, ты что?! – почти закричал парень, который дал бутылку. – Ты что тут мне оставил?

– Ну так пусть сходит, купит, здесь недалече, – сказал здоровяк, сидевший на спинке скамейки тоже с бутылкой в руках. – Выжрал, так сходи купи.

– Щас, – сказал парень, «пострадавший» от прыти Наумова. – Только его и увидим. Щас, пятки подмажет. Ты вот что, – повернулся он к приятелю-крепышу, – ремень-то с него сними. А как пиво принесёт, так и получит.

– Так как же я без ремня-то, а если патруль встречу? – стал объяснять Наумов.

– И то верно. А ну давай… – крепыш дёрнул Наумова за рукав, расстегнул его мундир и достал удостоверение суворовца и комсомольский билет. – Вот теперь иди.

И Наумов пошёл, не зная, как поступить, а ему вслед неслось:

– Да пяток, пяток бутылёчков-то принеси. Слышь, дурень.

Компания наглела по мере того, как их пленник становился сговорчивее.

Наумов вышел из Горсада, остановился, прикидывая, в какой магазин лучше пойти, и тут на своё счастье, но на беду всего училища увидел суворовцев старшей роты, тех самых, с кем водил знакомство на почве курева. Они уже стали вроде как покровителями его. Наумов к ним. Ну и выложил всё, что приключилось.

Ребят было двое, а в компании, как успел сосчитать Наумов, человек семь. Что делать?

Суворовец здоровяк, которого Наумов сразу стал называть Валерой, заявил:

– Ну, так что, аль не справимся, втроём-то?

Он напрасно сосчитал Наумова, просто не догадывался, что делает это совершенно зря.

Приятель поддержал:

– Справимся!

– Пошли! – сказал Валера.

По дороге, на центральной улице, встретили ещё двух ребят из своей роты.

– Это даже лишку! – хорохорился Валера. – И втроём бы справились, а теперь…

Быстро отыскали аллею. Компания была ещё там. Конечно, ребята сразу заметили, что к ним идут пятеро суворовцев, посовещались, и один паренёк тут же рванул через кустарник к тыльному выходу из Горсада.

Его б задержать, да не догадались. Подумали, что со страху сбежал.

Между тем суворовцы подошли к скамейке, и Валера потребовал:

– А ну ка, документы быстро сюда, – и протянул руку с раскрытой ладонью.

– Щас! – сказал заводила компании. – На блюдечке с голубой каёмочкой. Пусть пиво принесёт, тогда.

– Такое покажу тебе пиво! – рявкнул Валера, шагнул к заводиле и легко сбросил его со спинки скамейки.

– Наших бьют! – завопил заводила во весь голос.

Откуда ни возьмись на помощь компании примчалось ещё несколько человек. Но суворовцы подобрались неробкого десятка. Всё отработано, спина к спине, ремни на руку. Кто сунется, удар получит нешуточный.

Наумову как бы пары-то встать в оборону не хватило, и он под шумок в кустарник шмыгнул, разросшийся близ дороги, а когда началась драка, и всем стало не до него, помчался прочь.

Правда, отбежав на приличное расстояние, сам испугался. Что теперь будет? Покинул поле боя. Сам втянул своих спасителей и тут же бросил. Нужно было как-то реабилитировать себя. Он выскочил на улицу. Суворовцев прогуливалось там много. Одни сидели в сквере у Драмтеатра, другие стояли у входа в Гарнизонный дом офицеров.

И Наумов помчался к ближайшей группе. Поспешил сообщить о том, что на суворовцев напала целая толпа гражданских ребят.

Вся группа, не сговариваясь, помчалась в Горсад, а Наумов уже бежал к тем ребятам, которых увидел в скверике у Драмтеатра. Их тоже поднял, словно по тревоге. Когда они тоже поспешили ко входу в Горсад, огляделся и заметил, что туда же бегут и гражданские парни, причём бегут со всех сторон.

Как снежный ком, неосторожно брошенный с горы, падая, образует целый обвал, так и здесь собирались две немалых рати для боя.

Что теперь было делать? Бежать в Горсад? Но там явно назревала потасовка, которая могла окончиться не в пользу суворовцев – силы становились неравными.

Бежать в училище? Но так ведь что потом скажешь? Как объяснишь, что убежал и спокойно спрятался в роте, пока его же спасители дрались с его же обидчиками?

И всё-таки он пошёл в сторону училища, правда, не по главной улице, а вокруг, мимо гостиницы «Центральная», обходя с тыла и Калининский мединститут.

И снова наткнулся на суворовцев той самой роты, в которой был Валера. Тут же разлохматил себя, ремень сдвинул, фуражку взял в руки, волосы взъерошил, и к ним.

– Ребята, я за вами. Там, в Горсаду, на наших напали шпаки. Валера с несколькими товарищами бьётся с ними… А их много. Да на подмогу ещё бегут.

– Много, говоришь, и весь город сбегается. Н-да. Дуем туда, ребята. А ты? Тебя Валера за подмогой, что ль, послал? – И не дожидаясь ответа: – Дуй в училище и сразу в нашу роту. Скажи, что наших бьют, и укажи, где.

Наумов побежал в училище. А навстречу уже спешили офицеры-воспитатели – видно, сигнал в училище поступил.

Перед входом Наумов привёл себя в порядок, доложил дежурному. На вопрос, что видел в городе, у Горсада, ответил, что шёл не с той стороны и ничего не видел.

В расположение шестой роты ворвался всклокоченным, и всё что просили суворовцы, которых в Горсад отправил, шепнул дневальному. Сам кричать побоялся. На том его миссия окончилась. В мгновение ока сорвалась рота, в мгновение ока суворовцы ринулись к забору, что со стороны Тьмаки, где теперь стоит новый корпус, а в ту пору была чугунная решётка, а за ней дорога к дому, в котором жили офицеры училища и обслуживающий персонал. Перемахнули забор и к Горсаду побежали.

На помощь своим бросились все роты кроме одной. Шестую роту даже не оповещали, поскольку понимали, что и дерзости не хватит в самоволку уйти, да и офицеры-воспитатели глаз с неё не спускали в выходные.

Наумов осторожно прошёл в расположение, доложил офицеру-воспитателю о прибытии, пояснив, что проголодался и хочет сходить в училище на ужин, потому и вернулся раньше, да и нечего особенно делать в городе.

Офицер был взволнован, а потому даже не заметил, что пивком попахивало от Наумова.

– Что в городе? Ты где гулял?

– Я, я, да на трамвае катался через Волгу и обратно. Ничего особенного не заметил.

– Иди-иди, передай дежурному, чтобы построение роты объявил. Срочное построение.

Роту построили, проверили.

Офицер-воспитатель велел всем зайти в классы, ничего не поясняя. Собственно, и не нужно было ничего пояснять. Новички пока ещё слушались по первому слову и лишних вопросов не задавали.

А в Горсаду потасовка разыгралась действительно нешуточная. Даже дежурное по гарнизону подразделение вызвали, чтобы перекрыть входы и выходы. Милиция, офицеры училища, патрульные наряды чуть не со всего города. Драчуны пытались разбежаться, попрятаться. Гражданских вылавливала милиция – по принципу, у кого синяки, тот и был в драке. Суворовцев останавливали патрули. А вот на выходах, да у лазеек разных солдаты дежурного подразделения пропускали суворовцев по-тихому. Победа была уже близка, но нашествие офицеров, милиции и патрульных оставили сражение в Горсаду нерешённым.

«Разбор полётов» – так в армии называют разбирательство по поводу происшествий – офицеры начали сразу, по горячим следам. Как водится, искали зачинщиков.

А как их найдёшь, если все молчали, словно воды в рот набрали. В суворовских училищах места стукачам не было, да и быть не могло. Но вот в трудную минуту мог, конечно, кто-то, прижатый к стенке, и не выдержать. Указали-таки на Наумова, который посылал в Горсад группы суворовцев. Вызвали его вместе с офицером-воспитателем к начальнику учебного отдела в кабинет. Там уже находились командиры старших рот, ещё какие-то офицеры.

Сразу вопрос, зачем посылал в Горсад суворовцев? Откуда знал, что там драка? Прижали – дальше некуда. Грозили исключением, если не скажет. Чувствовалось, что он что-то знает, но не говорит – поняли: просто боится.

А все другие участники драки, и Валера с синяком под глазом – заработал, пока один против троих бился, и его товарищи, с которыми он на помощь Наумову пришёл, – все молчали.

И тут Наумов вспомнил про свои документы. Аж мороз по коже пробежал.

«Так вот почему меня вызвали, видно, документы на месте драки нашли. Темнят просто. А документы? Ну да, конечно, наверняка их хулиганы там же и выкинули. Зачем им такая улика? Всё, теперь исключение. Что делать? Что делать?»

Это был тщеславный подросток. Может быть, он бы и не держался так за училище, да нахвастал в письмах одноклассникам, а главное, одноклассницам своим, какой он герой. И как же теперь? Вернётся со срезанными погонами? И снова в тот же класс, на ту же парту. Вот позор так позор. Там уж, плети не плети, не поверят. Наумов ухлёстывал за многими одноклассницами, поочерёдно, конечно. С одной облом, за другой пытался, снова облом – за третьей.

А тут такая возможность! Всех, как казалось, обошёл. Часто представлял себе, как придёт в школу, как зайдёт в свой класс, ну и в мечтах все девчонки его теперь. Хотя, конечно, в школу-то зайти проблематично. Каникулы суворовские со школьными совпадали полностью.

Наумов мог сподличать, но стукачом до сих пор не был, потому и держался из последних сил. Ну а не был стукачом потому хотя бы, что впору было таковым деятелям на него самого стучать как на отпетого хулигана.

И вот перед ним встал выбор – вылететь из училища или сдать Валеру. Он ждал, что сейчас у командиров терпение лопнет и положат перед ним на стол удостоверение личности суворовца и комсомольский билет. Ну а удостоверение вслед за тем сразу и отберут.

Начальник учебного отдела полковник Лысенко спокойно, но с твёрдой настойчивостью задал вопрос, который, как понял Наумов, мог быть последним. Ну а потом – разоблачение, недаром сказано, что почти всё известно. Жёстко прозвучал этот вопрос:

– Так что же всё-таки произошло? Кто вам поручил собирать суворовцев на драку, кто поручил направлять их в Горсад. Поймите, нам почти всё уже известно. Просто хочется, чтобы вы честно сказали всё сами.

Что делать? Ведь всё же, всё с него началось. А ребята молчат. Значит, и дальше не выдадут. Но документы, документы на месте драки. Он видел, как Валера протягивал за ними руку. Не тогда ли и выронили их?

Начальник политотдела неожиданно пообещал:

– Понимаем, боитесь. Старших боитесь. Но то, что вы скажете, останется в стенах этого кабинета. Ну…

– Я не знаю фамилию. Зовут Валера. Он из шестой роты. Высокий такой, здоровый.

– Так я и думал, – со вздохом сказал командир роты. – Да-да, и на лице у него всё написано.

– Вы, суворовец Наумов, свободны, – сухо сказал начальник учебного отдела.

Наумов постоял ещё несколько секунд, ожидая, что сейчас ему вернут документы. Но о документах – ни слова.

Уже выходя, услышал, как кто-то из офицеров назвал фамилию Валеры и сказал:

– Ну что ж, неудивительно. Задира. Наверное, не поладил с кем-то из местных.

Больше Наумов уже ничего не слышал, потому что закрыл за собой дверь.

Он шёл по коридору выпускной роты буквально крадучись и замер как вкопанный, когда услышал, как его окликнули.

Обернулся. Перед ним стоял Валера и протягивал ему его комсомольский билет и суворовское удостоверение.

– Что досталось? – спросил он с участием. – И меня трясут, да только без толку. А ты молодец, лихо сработал. Быстро людей собрал. Ну а потом, как понял я, в роте тебя и упрятали. А то б тоже с нами был.

Наумов ответить не успел, потому что офицер-воспитатель позвал Валеру в канцелярию роты.

«Фу, пронесло, – подумал Наумов. – Теперь скорее в роту».

А Николай Константинов, ни о чём не подозревая, вышел из дома в точно назначенный себе самому срок, и быстро пошёл знакомой дорогой. Возле кинотеатра «Звезда» встретился патруль. Он отдал честь, но начальник патруля строго сказал:

– Товарищ суворовец, подойдите ко мне! – И когда Николай подошёл с докладом, прибавил: – Предъявите увольнительную записку.

Увольнительную так увольнительную. Что здесь такого?

– Где провели увольнение? – снова спросил начальник патруля.

– У родителей, в доме у Речного вокзала.

– Свободны.

На главной улице, примерно в районе Драмтеатра, остановил уже другой патрульный наряд. И всё по тому же сценарию. Проверка увольнительной и вопрос, где проводил время.

Теперь нужно было поспешать. Но у входа на стадион проверили в третий раз.

Это уже вызвало удивление. Едва успел доложить дежурному по училище и добежать до роты, как часы показали 22.00. Объяснил офицеру-воспитателю, почему чуть было не опоздал, а тот спросил:

– Разве не знаете, что произошло? Нет? Ну да суворовцы расскажут. Идите, готовьтесь к отбою.

А в один из дней среди недели, после занятий было объявлено построение училища. Не по-парадному, без выноса Боевого знамени, но образовали каре во внутреннем дворе все шесть рот.

Суворовцы волновались, чувствовали, что вот-вот произойдёт что-то необычное. И действительно, к строю вышел сам начальник училища генерал-майор Костров. Выслушав доклад начальника отдела полковника Лысенко, он скомандовал «вольно» и заговорил своим спокойным, выдержанным голосом о тех событиях, что произошли в воскресенье.

– Товарищи суворовцы! Вы вступили в армейский строй и надели погоны. Вы стали защитниками Социалистического Отечества, а следовательно, и защитниками всего нашего советского народа. Кто же вам дал право избивать тех, кого вы призваны защищать? Своим поступком, граничащим с преступлением, вы нанесли удар по священному единству армии и народа. Я не буду говорить долго, чтобы не нарушать распорядок дня. Беседы по поводу случившегося проведут с вами офицеры-воспитатели. Я же могу сказать только одно: позор! А теперь начальник учебного отдела зачитает приказ по училищу.

Полковник Лысенко сделал шаг вперёд и зачитал приказ об отчислении зачинщика драки. Зачинщиком был признан тот самый Валера, суворовец выпускной роты, который первым бросился на помощь Наумову.

Строй замер, когда старшина выпускной роты срезал с гимнастёрки алые погоны.

Валера стоял с каменным лицом. И Константинову показалось, что даже издалека видно, как в уголках его глаз собираются слёзы, хотя суворовец и старался держаться стойко.

На том «разбор полётов» закончился.

Прохождения торжественным маршем, вполне естественно, не было. Полковник Лысенко с разрешения начальника училища подал команду:

– Командирам рот развести личный состав по подразделениям!

Прозвучала команда:

– В походную колонну, повзводно, правое плечо вперёд, шагом марш, и рота нового набора зашагала вслед за ротами старших классов. Глубокая тишина царила в строю. Никто даже не перешёптывался.

А вскоре в ротах был зачитан приказ начальника училища о том, что объявляется карантин, ну совсем как при эпидемиях гриппа в городе, да вот только эпидемия была иной. Эпидемия с диагнозом «драка».

Мера вынужденная. Нужно было дать время, чтобы всё успокоилось, чтобы в городе улеглись страсти. Разумеется, и в школах, и в техникумах, и в ПТУ велась соответствующая работа.

Наказание понесли и с противоборствующей стороны – отправили какого-то заводилу в колонию, быть может, даже того, что не хотел отдавать документы. Суворовцам об этом сообщили без особых подробностей.

Карантин больно ударил по планам Константинова. Как теперь быть? Как напомнить Наташе о вечере? Да и будет ли он, вечер-то, при таких вот обстоятельствах?

Наумов затаился, даже к старшим перестал ходить. Старался держаться в своём первом взводе.

В роте никто даже не подозревал о его роли в бурных событиях воскресного дня.

Глава девятая
«Спасибо за «прекрасный» вечер…»

И всё-таки, несмотря на карантин, вечер проводить разрешили. Да и понятно, ведь карантин не по заразной эпидемии, а по «заболеванию», с которым надо бороться иными средствами.

Суворовец Константинов с утра в субботу был в приподнятом настроении. Он написал Наташе письмо, в котором напомнил о вечере, и накануне получил ответ, правда, очень и очень короткий. В конверт была вложена записочка: «Приду, встречай. Наташа».

Она пришла вовремя. На улице уже было прохладно, а потому в вестибюле оборудовали импровизированный гардероб для девушек. Там Николай и встретил Наташу, помог снять лёгкое осеннее пальто, повесил на вешалку, шутливо погрозив пальцем суворовцу роты, назначенному охранять одежду, мол, береги как зеницу ока.

Дежурили там по очереди. Всё ведь обеспечивали сами. И номера художественной самодеятельности, и подготовку зала, и контроль за порядком.

– Ну, ведите свою даму, товарищ суворовец, – игриво сказала Наташа. – Где тут у вас танцуют?

– Это здесь… Нужно подняться по лестнице в актовый зал.

Николай осторожно взял Наташу под локоток. Она к его удовольствию совсем не противилась. Приятно было ловить на себе завистливые взгляды товарищей. Зависть была доброй, во всяком случае, если даже и не у всех, то у решительного большинства.

Не торопясь поднялись на четвёртый этаж, вошли в зал. Там уже было много суворовцев. Но большинство сбивались в небольшие группы вдали от девочек. Девочки рассаживались на стульях, расставленных по периметру зала. Суворовцы, конечно, стояли. Разве что сели рядом со своими девчонками те, кто пригласил знакомых. Но таких было не очень много. Суворовцы роты «трёхлеток» ещё знакомыми не обзавелись. Ну а параллельная рота, тоже девятого класса, в значительной степени состояла из суворовцев, только недавно переведённых из других училищ, которые были закрыты.

Из 22 училищ, созданных волею Сталина в 1943 году и в последующие военные и послевоенные годы благодаря стараниям вредителя Хрущёва, люто ненавидевшего армию, осталось всего девять.

Но, конечно, не об этом были мысли Николая Константинова в те необыкновенные, в те счастливые минуты, когда он пересекал зал, ведя под ручку свою очаровательную даму, когда устраивался с нею на стульях в том ряду, который был вдоль больших занавешенных окон.

Ему казалось, что вся рота смотрит на него. И он не сильно ошибался. Наташа и в обычные дни привлекала внимание, а в тот день постаралась особенно. Одета была модно, да и косметикой в меру воспользовалась, именно в меру, чтобы не замазать изъяны, как тщетно пытаются иные, а подчеркнуть достоинства, данные природой.

И аромат духов был настолько тонким, что едва уловим. Константинов вспомнил эпизод, описанный в романе «Юнкера» Куприным. Все военные произведения писателя он прочитывал залпом, одно за другим.

В «Юнкерах» Куприн показал великолепный бал, на котором оказался главный герой юнкер Александров. Когда юнкер попытался сделать комплимент своей партнёрше по танцам и сказал: «Какие у вас славные духи!» Она ответила: «О, нет. Никто из нас не душится, у нас даже нет душистых мыл… Наша maman как-то сказала: “Чем крепче барышня надушена, тем она хуже пахнет”».

Объявили первый номер художественной самодеятельности, и суворовцы роты «семилеток», спели две или три песни. Николай с Наташей слушали и не слушали. Между ними завязался разговор, который им обоим казался в эти минуты важнее всего на свете. Николай поражался магии всего того, что с ним произошло и продолжало происходить. Он как по мановению волшебной палочки превращался из мальчишки, как ему казалось, малозаметного для таких удивительных девушек, как Наташа, в интересного молодого человека, «душку-военного», правда, при всём при этом он не мог объяснить, почему всё так случилось и чем же он ныне стал интереснее, чем был прежде.

А на другом конце зала, не спуская глаз с Наташи, стоял Наумов, сгорая от зависти к Николаеву и строя планы, один отвратительнее другого. Едва увидев девочку, которую торжественно и с достоинством ввёл в зал Константинов, Наумов потерял покой. Она понравилась ему так, как, казалось, никогда ни одна девчонка не нравилась прежде. Прежде он терпел фиаско, и не раз. Но теперь-то, теперь! Вон как она смотрит на Константинова! Вот что значит быть суворовцем, носить такую форму на зависть всем мальчишкам!

И он решился. Пересёк зал, сел на освободившийся стул возле Константинова и прошептал:

– Уйди от этой девочки.

– Что? – не понял Константинов. – Что ты сказал?

– Уйди от этой девчонки. Она мне нравится. Уйди. – Голос был противный, при каждом слове изо рта изрыгался запах курева.

– Ты знаешь? Мне тоже она нравится. Отвали, не мешай.

Николай повернулся к Наташе и поймал её удивленный взгляд.

– Что такое? – спросила она.

– Да ничего особенного.

Но Наумов дёрнул его за рукав и сказал:

– Пойдём выйдем.

– Я же сказал: уйди. И вообще, что ты прилип? Это моя давняя знакомая, я её пригласил, – шепнул Константинов. – Не мешай. Это уже не смешно.

– Пойдём выйдем.

– Никуда я с тобой не пойду. Разберёмся после вечера.

– Пожалеешь, – прошипел Наумов, встал и медленно пошёл к выходу.

– Что это за вонючий окурок? – брезгливо спросила Наташа.

– Суворовец из нашей роты.

– И что ему нужно?

– С тобой захотел познакомиться.

– Фу, смотреть противно.

Но в этот момент подошли два суворовца из параллельной роты «семилеток» и один из них, галантно извинившись перед Наташей, вежливо сказал Константинову:

– Можно тебя на одну минуту? Ну, встань же, спросить надо кое-что.

Константинов встал, и суворовец сказал:

– Вот что, отстань от этой девчонки. Тебя же просили. Отстань. Хуже будет.

– Вы что, ребята, это же моя знакомая, я пригласил её на вечер.

– Завязывай трындеть, – заговорил второй. – Что в непонятки играешь? Сказано, исчезни. А ну выйдем поговорим. Иль поджилки затряслись?

Сложная ситуация. Неприятная ситуация. И выходить не стоит – что за указания такие? Выйди и всё?! Но и оставаться невозможно. Перед Наташей неудобно. На какое-то время спас танец. Они потоптались под медленную музыку, и Николай понял, что ему повезло: Наташа тоже не очень-то умела танцевать.

Но когда вернулись к своим стульям, там оказалось свободным лишь одно место – для Наташи. Остальные заняли ребята из первой роты, причём только двое из них были с девушками.

Опять подошли покровители Наумова и стали требовать аудиенции в коридоре.

– Извини, Наташа, я сейчас, – шепнул Николай, слегка нагнувшись, и пошёл вслед за ребятами, полагая, что они не понимают, кто эта девушка и почему он рядом с ней.

Как только оказались в коридоре, дорогу назад в зал перекрыли подошедшие ребята не то из параллельной роты, не то из роты десятого класса. А вот покровителей Наумова из роты выпускной почему-то не было. Не знал Константинов, что, строя свои планы, Наумов продумал и этот момент. Он понял, что выпускники, товарищи отчисленного из училища Валеры, вряд ли станут ему помогать в таком деле. Тут ведь не его обижают, а он хочет обидеть. Тут надо было искать тех, кто, подобно самому Наумову, не заморачивается химерами справедливости.

– Ну вот что, – сказал один из покровителей Наумова. – Можешь идти отдыхать. В зал больше не войдёшь.

Николай остался один на один с «бывалыми кадетами», как они себя называли, почему-то пренебрегая званием суворовцев и именем Суворова. Они и слушать не стали о том, что эта девчонка – его соседка, что он знает её давно и сам пригласил на вечер.

Не то чтоб возражали, а просто не слушали. Их заклинило на заданной программе. Убрать из зала, не дать больше пообщаться с девушкой, предоставив свободу своему сокурильщику – не худо получать дармовые сигареты, причём совсем не дешёвые.

– Дайте хоть пару слов девчонке сказать?

– Отдыхай! Или не понял?! – услышал в ответ.

Николай отошёл в сторону и тут услышал голос приятеля из своего взвода:

– Я сейчас скажу твоей девчонке, чтобы вышла. Постой вон там, на лестнице.

Товарищ быстро прошёл в зал, а через некоторое время появилась Наташа. Она нашла Николая на лестнице и спросила с удивлением:

– Что такое? В чём дело?

– Пойдём в вестибюль, посидим там.

– Я не понимаю. Я не хочу в вестибюль.

– Да этот окурок старших привёл, а у нас тут, знаешь, свои порядки.

– Но в зале столько офицеров, скажи им, в конце концов, – с возмущением заявила Наташа.

– Не-ет. Так не делается. Это, знаешь ли, стукачество, ну, ябедничество, что ли, – попытался пояснить Николай.

– Ну, так они ж не правы, несправедливо так. Я не хочу ни с кем знакомиться, а тем более с этим вонючим окурком. За версту сигаретами несёт.

– Да они не правы, но разбираться мы сегодня будем уже после вечера. Понимаешь, серьёзно разбираться.

– Драться, что ль?

– Вот там и решится она, справедливость то, – с усмешкой сказал Николай. – Пошли вниз. Посидим немного, поговорим.

– Я пойду домой, – резко сказала Наташа.

Николай спускался вслед за ней по лестнице и мучительно думал, правильно ли поступил? Но как, как он мог поступить иначе? Прорываться в зал? Но дело даже до драки бы не дошло. Те ребята посильнее – они ж сколько в училище-то отучились! Да и много их. Тут один на один со старшим не справишься, а их-то собралось!

Наташа попросила пальто, отказалась от помощи, когда надевала его, и на ходу бросила:

– Спасибо за прекрасный вечер…

Николай не успел ответить… Она быстро скрылась за дверью.

Он вышел следом:

– Ну, подожди же, Наташа, подожди…

Эта просьба осталась без ответа.

Он стоял на пороге училища и смотрел, как она шла к трамвайной остановке, такая стройная, ладная, грациозная. И было так обидно за всё, что случилось. А в мыслях вертелось: «Неужели же я трус? Неужели спасовал? Почему отступил?» Почему, почему, почему… Много почему и ни одного ответа.

Выходить за двери центрального корпуса не разрешалось, ну разве что на минутку, когда провожаешь кого-то, но дежурный по училищу, видимо, был на вечере, и потому Константинов ещё некоторое время мог позволить себе побыть на улице. А Наташа, пока не подошёл трамвай, даже ни разу не взглянула в его сторону.

Как же было горько и тошно на душе.

«Что она подумает обо мне? Ведь ей же непонятны все эти порочные иерархии?»

И действительно, как объяснить девчонке, что она должна уйти с вечера лишь потому, что так захотела левая нога негодяя, собравшего целую команду юных «старичков», теряющих совесть и честь, когда как раз о совести, чести и достоинстве стоило бы вспомнить, чтобы не ронять так низко честь своего звания и честь мундира.

Константинов всем существом своим осознавал содеянную с ним несправедливость, но так и не смог понять, как надо было поступать в случаях, подобном тому, что произошёл с ним.

Ощущение справедливости и несправедливости закладывается в человеке с ранних лет. Несправедливость бывает разной, но несправедливость, против которой нет оружия, бьёт особенно больно.

А у Константинова в тот вечер не было оружия против несправедливости со стороны старших, как не бывает его у молодых солдат в армии, подвергающихся несправедливости со стороны «старичков». Быть может, тот вечер заложил в будущем офицере Николае Константинове особенно острое неприятие такой несправедливости, неприятие притеснения старшими младших, и заложил настолько сильно, что он, став офицером и давно уж забыв ту боль и обиду, причинённую ему, не мог терпеть, когда подобные обиды наносили другим. Особенно, если те, другие, были его подчинёнными. Быть может, именно благодаря тому вечеру в училище он всегда был непримирим к проявлениям дедовщины и, не задумываясь, доводил дело до военного трибунала в отношении распоясавшихся мерзавцев, даже если ему самому это грозило неприятностями по службе. Быть может, именно благодаря той обиде, которую нанесли ему старшие, спровоцированные бессовестным лгуном, в подразделениях, которыми он командовал в будущем, такие обиды были невозможны в отношении младших, и в его подразделениях всякая дедовщина пресекалась быстро, жёстко и неотвратимо.

Трамвай ушёл, и Константинов вернулся в вестибюль. Суворовец, дежуривший у гардероба, проводил его сочувствующим взглядом и, понимая состояние, не стал ничего спрашивать. И вдруг совершенно неожиданно на него налетела целая компания суворовцев. Он вздрогнул. Это были Володя Корнев, Юра Солдатенко, здоровяк Витя Дурягин, Георгий Казбеков и ещё кто-то…

– Где, где она? – стал спрашивать Володя Корнев.

– Уехала, – со вздохом ответил Константинов.

– Как так? Зачем отпустил? – продолжал Корнев.

– Ты что нас не позвал? – теребили его Дурягин, Казбеков, Денисов, все ребята неробкого десятка.

– Ну и что? Кодла на кодлу? – спросил Константинов. – Только в Горсаду наши с городскими, а тут свои со своими?

– Да при чём здесь кодла на кодлу?! – возразил Корнев. – Со старшими это бы не прошло. Так ведь у нас среди старших тоже друзья есть, и не чета Наумовским. Почему не сказал? Почему не подошёл? Зачем вообще за ними из зала отправился?

– Вот дурная голова, – вставил Юра Солдатенко. – Мы ж теперь все одна семья. Кадет кадету друг и брат – ну и так же: суворовец суворовцу!

Всей гурьбой отправились в роту. Возвращаться на вечер больше никому не хотелось. А в роте новый сюрприз. Старшие, из кодлы Наумова, постановили: драться.

– Не дрейфь! – сказал Витя Дурянин. – Мы будем рядом.

– Да, это субчик Наумов может ещё что-то выкинуть, – согласился Казбеков.

– Какой там дрейфить? Кулаки сами сжимаются! – сказал Николай.