Текст книги "Александр II в любви и cупружестве. Любовные приключения императора"

Последствия смоленских любовных приключений

12 декабря 1837 года цесаревич Александр Николаевич переступил порог Зимнего дворца. Жуковский впоследствии писал, что путешествие можно сравнить с чтением книги, имя которой – Россия. Но ведь и венчанием с Россией он назвал это путешествие неспроста.

Вернемся же в далекое от столицы Кимборово.

Отгорело лето, отпылала золотая осень, отпуржила зима, и вдруг по весне Елена Каретникова неожиданно была выдана замуж за некоего Михаила Пржевальского, который прежде долго и без всякого успеха просил ее руки.

Помещик Алексей Степанович Каретников не случайно вспомнил о претенденте на руку дочери, которому до того даже от дома отказал. Михаил Пржевальский был отставной капитан, человек, по описаниям, «высокого роста, худой, болезненный и некрасивый, с мутными глазами и колтуном на голове», да к тому же еще и бедный. Бедность конечно же не порок, особенно в представлении Алексея Степановича. И вовсе не бедность жениха отвращала от него и саму невесту Аленушку, и ее отца, а прочие вышепоименованные качества этого настырного претендента.

Род Пржевальских восходил к запорожскому казаку Корнилу Анисимовичу Паровальскому, поступившему в середине XVI века на службу к ляхам, угнетавшим окраинные, или, как их именовали, украйные земли Малороссии, постепенно получившие название Украйны, а затем и Украины. Паровальский успел отличиться не только в боях с малороссами, но за «доблести» при разорении Полоцка и Великих Лук польский король Стефан Баторий в ноябре 1581 года возвел его в шляхетство и пожаловал гербом «Лук», а фамилию повелел изменить на Пржевальский. В переводе с польского означает она – «идущий напролом». И хотя этот идущий напролом был осыпан множеством милостей, в числе которых жалование в 1581 году «пяти служб людей» в Сурожской и Велижской волостях, потомки его не пожелали ходить напролом против России.

У Казимира Фомича Пржевальского, отца уже упомянутого нами незадачливого претендента на роль жениха Елены Каретниковой, что-то не сложилось с ляхами. Определенный на обучение в Полоцкую иезуитскую школу, он неожиданно бросил учебу и бежал в Россию, воевать с которой в то время стало весьма и весьма опасно, а тем более совсем неприбыльно. Безвозвратно минули те времена, когда поляки бесчинствовали в Русских пределах. Брат Казимира Франц Фомич уже служил в Русской армии, воевал против Наполеона в чине майора. За отличие при Тарутине он был награжден орденом Св. Анны 4-го класса, позже был дважды ранен, но неизменно возвращался в строй. Очевидно, не без его влияния перешел Казимир на сторону России и при крещении в православную веру стал Кузьмой Фомичом.

Дослужился до штабс-капитанского чина и сын его Михаил. В 1835 году он вышел в отставку по болезни и поселился в Ельнинском уезде, где отец его Кузьма Фомич служил управляющим у помещика Пилибина.

Алексей Степанович Каретников – отец красавицы Елены – пригласил Пржевальского и без лишних слов прояснил ситуацию. Намекнул, что не прошло даром посещение Смоленщины цесаревичем, но сразу предупредил – молчок!

Михаил Кузьмич Пржевальский согласился сразу – стать супругом красавицы Елены он уже и не мечтал, а тут… Мало того что глаз не отвести, мало того что влюблен в нее страстно, так ведь она и дочь богатого помещика.

Едва Елена Алексеевна Каретникова была обвенчана с Михаилом Кузьмичом Пржевальским, как у нее родился сын, которого назвали Николаем. Случилось это 31 марта 1838 года. Так появился на свет Николай Михайлович Пржевальский, в будущем знаменитый ученый, что достаточно хорошо известно, и генерал-майор русской разведки, что известно в меньшей степени.

Когда маленькому Николаю исполнилось пять лет, произошло событие удивительное. Михаил Кузьмич Пржевальский, согласно Своду законов Российской империи, подал прошение в Смоленскую духовную консисторию на получение Свидетельства о рождении. А через некоторое время было выдано свидетельство. Да какое!

Вот оно. Судите сами:

«СВИДЕТЕЛЬСТВО

По Указу Его императорского Величества из Смоленской Духовной Консистории.

Дано сие за надлежащим подписанием с приложением казенной печати штабс-капитану Михаилу Кузьмичу Пржевальскому во следствие его прошения и на основании состоявшейся в Консистории резолюции для представления при определении сына Николая в какое-либо казенное учебное заведение в том, что рождение и крещение Николая по метрическим книгам Смоленского уезда села Лабкова записано следующею статьею 1839 года апреля 1-го числа Смоленского уезда сельца Кимборова отставной штабс-капитан Михаил Кузьмич и законная его жена Елена Алексеевна Пржевальские, оба православного вероисповедования, у них родился сын Николай, молитвами имя нарек и крещение совершил 3-го числа села Лабкова Священник Иван Афанасьевич Праников с причтом, а при крещении его восприемниками были Смоленского уезда сельца Кимборова коллежский асессор кавалер Алексей Степанов Каретников и Черноморского казачьего полка генерал-майора и кавалера Николая Степанова Завадовского жена Елисавета Алексеевна Завадовская.

Города Смоленска сентября 18 дня 1843 года» (ЦГИА, ф. 1343, oп. 27, д. 6459, л. 6.)».

Не случайно дата рождения установлена указом самого Государя императора, и этим же указом поставлен вместо 1838 1839 год рождения. Нужно было увести дату рождения подальше от года пребывания в Смоленске великого князя, будущего императора Александра II, дабы избежать лишних пересудов и сплетен.

Ведь если бы это было просто ошибкой, Михаил Кузьмич Пржевальский и Елена Алексеевна сразу бы ее заметили и попросили бы поправить. С другой стороны, не стали бы родители маленького Николая подавать прошение на получение свидетельства на четырехлетнего ребенка, ибо, по существовавшим правилам, документы выдавались на детей пятилетних. И никто бы их прошения рассматривать не стал. Интересно также, что к книге, хранящейся в церкви села Лабкова, где была первичная запись по поводу рождения, доступ был ограничен специальным распоряжением. Ее нельзя было взять, чтобы ознакомиться с записями. Музейные работники свидетельствуют, что подлинник этой метрической книги никогда, нигде и никому публично не был представлен. В Музее Пржевальского в Смоленской области была лишь рисованная копия листа метрической книги с упомянутой записью о рождении. Но она, вполне понятно, не может служить документальным свидетельством, так как в ней не указан год заполнения, не читается месяц рождения и непонятно, какое поставлено число рождения. Подобные ограничения просто так не делаются. Следы запутывались умышленно.

Следует еще добавить, что сам Николай Михайлович Пржевальский в письмах матери, когда это приходилось к слову, указывал годом своего рождения именно 1838-й.

Есть и еще один любопытный факт. Было это уже несколько позднее, когда Николай Пржевальский учился в шестом классе гимназии в городе Смоленске. Гимназисты задумали уничтожить журнал, в который не любимый ими преподаватель записывал всякие их проказы. Тянули жребий. Произвести сие действо выпало Пржевальскому. Николай стащил журнал и выбросил его в Днепр. Было много шуму. Провели расследование, и всех, кто, по мнению наставников, мог быть причастен к этому проступку, посадили в карцер. Пржевальский признался, что журнал выкинул он. Не хотел, чтоб страдали невиновные товарищи. Ему грозило исключение из гимназии. Мать умоляла директора гимназии оставить сына, просила даже высечь его. Но сечь дворян-гимназистов, начиная именно с 6-го класса, было строжайше запрещено. Происшествие же вышло далеко за пределы гимназии и стало известно попечителю. К нему-то и обратился директор, а попечитель возьми да и отпиши в Петербург. К наследнику престола он обращаться не имел права. Обратился к его другу графу Адлербергу. А вскоре пришел ответ, причем не от Адлерберга, а от самого Александра Николаевича. На письме попечителя было начертано: «Выпороть мерзавца, и всего делов!» И стояла подпись великого князя. Сечь дворянина в ту пору имел право только отец…

А.В. Адлерберг.

Художник Е. Ботман

Таким образом, Жуковскому суждено было прикоснуться к важнейшей династической тайне дома Романовых, тайне, которая и по сей день замалчивается. В официозе просто не замечают вопиющих фактов. Порою именно так легче сочинять историю.

Но в том же путешествии довелось Жуковскому быть посвященным и еще в одну тайну, не менее значимую, причем оберегаемую еще более тщательно. Все материалы, касающиеся этой тайны, сначала тщательно изучались каждым государем, начиная с Николая I, а затем тут же засекречивались на строжайшем государственном уровне.

Встреча с сибирским старцем

Вспомним, что писал император Николай Павлович своему сыну цесаревичу Александру Николаевичу во время путешествия, метко названного «Венчанием с Россией»:

«Ты первый из нас в сем отдаленном крае! Какая даль!.. Но какое и тебе на всю жизнь удовольствие, что там был, где еще никто из Русских Царей не бывал…»

Цесаревич в сопровождении Жуковского побывал и в тех местах, где вершил свой духовный подвиг таинственный сибирский старец Феодор Козьмич. Есть точное, документальное подтверждение того, что Цесаревич встречался с ним, причем первая встреча произошла именно во время путешествия по России. Вторая же, по некоторым данным, когда Цесаревич посетил старца со своей невестой Марией Александровной (1824–1880), урожденной принцессой Гессенского дома Максимилианой Вильгельминой Августой Софией Марией Гессенской и Прирейнской.

Но о втором посещении старца данные весьма противоречивы. Даже точно неизвестно, приезжал ли цесаревич до венчания с Марией Александровной или после, уже не с невестой, а с женой.

Нас же интересует первое посещение, которое состоялось в сопровождении Жуковского, как известно, умевшего хранить тайны. Василий Андреевич нигде не обмолвился – ни в письмах, ни в поэтических произведениях – ни о встречах цесаревича со смоленской красавицей, ни со старцем, хотя, конечно, был в курсе тех событий.

Скупые строки о посещении сибирского старца царственными особами мы найдем лишь у великого князя Александра Михайловича, который в своих воспоминаниях сообщил, что император Николай I «во время одного из своих путешествий по Сибири выразил желание побеседовать со старцем, известным под именем Федора Кузьмича, и сделал большой крюк, чтобы посетить убогую хижину в глуши Сибири. Император оставался с глазу на глаз со старцем более трех часов. Он вышел от него в глубокой задумчивости. Свите показалось, что на глазах его были слезы».

Старец Федор Кузьмич.

Неизвестный художник

Но император Николай Павлович побывал у старца уже после того, как с ним встретился Цесаревич Александр Николаевич.

Русский ученый, наш современник, выдающийся дешифровщик древних текстов Геннадий Станиславович Гриневич в книге «Тайна императора Александра I» пишет по поводу этой поездки следующее:

«Весь обратный путь Николай I проделал в глубокой задумчивости, сидя в коляске со склоненной головой, ни единым словом не обмолвившись об этой встрече. Однако после этой встречи в кабинете Николая I на его рабочем столе появился живописный портрет старца Феодора Козьмича, который император всегда возил с собой, когда надолго покидал столицу… Весной 1837 года девятнадцатилетний крестник императора Александра I отправился в путешествие по России. В этом путешествии его сопровождал воспитатель Василий Андреевич Жуковский. Через Новгород и Тверь наследник проехал в Углич, Рыбинск, Ярославль и Кострому, а оттуда – в Вятку, Пермь и Оренбург, посетил горные заводы на Верхнем Урале, а затем, первым из лиц царского дома, проехал по Сибири.

…В Боготольской волости Томской губернии он заезжал и на Краснореченский винокуренный завод, где в то время проживал Федор Кузьмич».

Великий князь Александр Михайлович в книге «Император Александр I. Опыт исторического исследования» отметил: «Фигура этого старца заинтересовала наследника, и он с ним некоторое время беседовал, зайдя в избу».

Геннадий Станиславович Гриневич сообщил далее:

«Жуковский записал в своем дорожном блокноте слова наследника, сказанные под впечатлением от беседы со старцем, что «существующий порядок владения крестьянами не может оставаться неизменным».

Эти слова Александр Николаевич – уже император Александр II – повторит почти через двадцать лет, в 1856 году, в речи, обращенной к московскому дворянству, выражая свое намерение отменить крепостное право. Не исключено, что решение это родилось под влиянием беседы со старцем. Содержание ее мы, увы, никогда не узнаем.

И далее у Гриневича:

«Подробности судьбы Феодора Козьмича Александр II узнает чуть позже, когда ему придется читать рукопись Н.К. Шильдера, в которой говорилось о том, что Александр I и Федор Козьмич одно лицо».

Но тайна была не только в том, что под именем Феодора Козьмича скрывался ушедший с престола император Александр I. Это только часть тайны. Геннадий Станиславович расшифровал тайнописи сибирского старца, в которых значится: «…Мое зло двойное: император Александр – я, Симеон Великий. Я тьмы приверженец, суть злодей. Имя Первый – отсеку. Тайно наделю властью и силой Симеона – дурную главную ветвь».

В чем же дело, и почему сибирский старец пользовался таким вниманием и со стороны императора Николая Павловича, и со стороны цесаревича Александра Николаевича?

Тайна старца Феодора Козьмича волновала многих его современников. Г.С. Гриневич первым сделал подробную и точную – достаточно внимательно посмотреть его книгу – дешифровку. Кто-то скажет: мол, чушь какая-то. Какой еще Симеон? Самозванец, что ли? Действительно, в Сибири в ту пору много было самозванцев! Да и вообще, что известно об этом Симеоне, назвавшемся императором России, а в день своей, как выяснилось, мнимой смерти ушедшим с престола при весьма странных и загадочных обстоятельствах.

Но обо всем по порядку. Симеон Афанасьевич Великий – внебрачный сын цесаревича Павла Петровича, родившийся в 1772 году у овдовевшей, но еще молодой Софьи Степановны Чарторыжской (в девичестве Ушаковой). Знаменитый Николай Греч, русский издатель и мемуарист, рассказал о тайне этого рождения: «Перед вступлением в первый брак императора Павла дали ему для посвящения его в таинства Гименея какую-то деву. Ученик показал успехи, и учительница обрюхатела. Родился сын. Его, не знаю почему, прозвали Семеоном Великим и воспитали рачительно».

В 1780 году Симеона определили в Петровскую школу закрытого типа, которая давала «наилучшее воспитание». После окончания школы Симеону был пожалован чин сержанта лейб-гвардии Измайловского полка. Затем последовала учеба в Морском кадетском корпусе. А после его окончания в 1789 году Симеон получил назначение на корабль «Не тронь меня», которым командовал капитан Травакин, и принял участие в морских сражениях Русско-шведской войны (1788–1790 гг.). К 18 годам юноша носил уже звание капитан-лейтенанта. В ту пору существовала традиция направлять с победными реляциями в столицу наиболее отличившихся офицеров. После Красногорского морского сражения Семеона Великого отправили в Петербург с реляцией об одержанной победе. Прошло десять лет после того, как Симеон расстался с родственниками. С тех пор императрица-бабушка его не видела. Теперь она пожаловала внуку чин капитан-лейтенанта, но, главное, обратила внимание, что поразительное сходство его с любимым законнорожденным внуком Александром, заметное и прежде, еще более усилилось. Говорили, при встрече она даже воскликнула: «Какофф молодец! И точь-в-точь!»

На это не могли не обратить внимания и в Англии, куда «в качестве поощрения за отличную службу Симеон… в числе других отличившихся офицеров был отправлен на учебу». То есть он оказался среди противников России, где его и прибрали к рукам те, кто хотел нанести очередной удар русской правящей династии. Ведь устранение Павла Петровича готовилось именно Англией и на английские деньги. «Из Англии на судне “Vanguard” молодой офицер отправился в кругосветное плавание. А вскоре в Петербург пришло известие, зафиксированное в документе, хранящемся в архивах Морского ведомства: Семен Афанасьевич Великий скончался 13 августа 1794 года в Вест-Индии на Альтийских островах от тропической лихорадки.

Впрочем, существуют и другие версии трагической гибели внебрачного сына Павла I. По одной из них, он умер 13 августа 1794 года при кораблекрушении английского корабля «Vanguard» во время страшного шторма в водах Антилии. По другой – возвращаясь из тех мест, где якобы умер, он «к середине лета достиг Санкт-Петербурга», однако в 1796 году (на то в архивах Морского ведомства есть документ) «лейтенант Семен Афанасьевич Великий утонул в Кронштадтском заливе». По третьей версии, Николая Ивановича Греча, Симеон Великий «вдруг (в 1793 году) заболел и умер в Кронштадте» в 1800 году.

Но всего удивительнее то, что внук императора Николая I историк великий князь Николай Михайлович, после изучения всех источников и документов, сделал вывод, что «именно Семен Великий был старцем Федором Кузьмичом». Получается, что тело, опознанное в Кронштадтском заливе, принадлежало не Симеону Афанасьевичу. Тогда кому же?

Геннадий Станиславович Гриневич считает – великому князю Александру Павловичу: «Непосредственным исполнителем… устранения Александра стал тот, кто в последующем будет носить это имя… Убийцей стал Симеон Великий… Тяжкий грех, конечно, тяготил “Александра”, и он, покидая Санкт-Петербург навсегда (имеется в виду отъезд в Таганрог. – Н.Ш.), перед дорогой приехал в Александро-Невскую лавру далеко за полночь, совершенно один и заказал панихиду по Александру, естественно, не считая себя Александром…. Панихиду по живым не служат…»

Итак, сообщение о смерти Симеона Афанасьевича оказалось вымышленным? Он заболел, и следы серьезной болезни у него остались на всю жизнь. Эти остаточные свидетельства недуга были характерны для правящего в России с 1801 по 1825 год императора. Вероятнее всего, его, тяжелобольного, посчитав безнадежным, списали на берег. «Vanguard» ушел по намеченному курсу, а Симеон, оставленный умирать, вопреки всему, выжил. Болезнь не прошла бесследно. Симеон частично потерял зрение и слух: стал близорук и туг на левое ухо.

Однако реально ли было в ту давнюю пору добраться с Альтийских островов в Россию? Г.С. Гриневич предложил такой маршрут:

«С Альтийских островов Симеон перебрался в Северную Америку, во Флориду, и уже оттуда отправился в дальний и трудный путь через весь материк на запад, в Русскую Америку. В ту пору Алеутские острова, Аляска и западное побережье Северной Америки от мыса Барроу на север и юг, вплоть до Калифорнии, были владениями Российской империи. Фактории и небольшие поселения русских, обслуживающих богатые пушные промыслы, особенно “морского бобра”, были не такими уж редкими в тех краях. В одном из поселений Симеон встретил молодого миссионера отца Иннокентия и с ним добрался до острова Кадьяка, который на протяжении многих лет был центром Русской Америки. Путь из Русской Америки в Россию к тому времени был проторен русскими купцами и промышленниками, среди которых в первую очередь следует упомянуть “русского Колумба” Григория Ивановича Шелихова. От американских берегов по Восточному океану, как тогда назывался Тихий, Симеон и отец Иннокентий, перезимовав на Кадьяке, ранней весной отплыли на Камчатку, в Петропавловск. По меркам того времени этот город, названный именами двух судов второй камчатской экспедиции Витуса Беринга – “Святой Петр” и “Святой Павел”, был относительно крупным населенным пунктом, и возраст у него был уже солидный – 55 лет со дня основания. В Петропавловске отец Иннокентий снабдил Симеона деньгами, рекомендательными письмами в Иркутскую и Красноярскую епархии и устроил на судно, идущее в Охотск».

И представьте… Это путешествие и встречи, которые были у Симеона, нашли свое продолжение через много лет: «Отче Иннокентий, будущий епископ Камчатский, по прошествии многих лет посетит Симеона, когда тот под именем Федора Кузьмича поселится под Томском». Тогда внебрачный сын Павла Петровича еще носил имя Симеона.

Между тем жизнь в Петербурге шла своим чередом. После знакомства со своей невестой принцессой Луизой, будущей Елизаветой Алексеевной, великий князь Александр Павлович написал принцессе: «Мой милый друг. Я буду Вас любить всю жизнь». Луиза ответила: «Я тоже люблю Вас всем сердцем и буду любить Вас всю мою жизнь. Ваша преданнейшая и покорнейшая суженая. Луиза».

28 сентября 1793 года великий князь Александр Павлович вступил в брак с любимой Елизаветой Алексеевной. Супруги не ведали, что ждет их впереди.

Императрица Елизавета Алексеевна.

Художник Ж.-А. Беммер

К середине лета 1796 года до Петербурга добрался Симеон. Г.С. Гриневич сообщает, что вскоре по прибытии в 1796 году была устроена встреча с ним наследника престола Павла I. Здесь уже наверняка за дело взялись те, кто потерял его из виду в 1794 году. Они чувствовали себя неспокойно. Им казалось, что великий князь Павел Петрович будет, в отличие от матери, играть под дудку масонской камарильи. Но слух о том, что императрица уже подготовила манифест о назначении наследником престола великого князя Александра Павловича, становился все более реальным. Наследник, старательно воспитанный и образованный под строгим контролем бабушки, начавшей разгром тайных обществ в России, пугал и совсем не устраивал. Как-то поведет себя? Устранение Императрицы, видимо, было делом не очень легким. Значит, надо было подменить Александра Павловича на похожего как две капли воды единокровного брата Симеона.

Как убедили Симеона, сказать трудно. Впрочем, ниточки, за которые можно было дергать, видимо, остались. Да и необязательно было посвящать во все детали операции. Судя по тому, что тело, найденное в Кронштадтском заливе, было опознано как тело Симеона, а Симеон, на что он сам указал в тайнописях и косвенно подтвердили все его посещавшие сибирские знакомцы, есть старец Феодор Козьмич, устранили столь похожего на него Александра Павловича. Ну а тело сбросили в воды залива.

Итак, Александр Павлович был устранен, причем если и не при участии, то, во всяком случае, не без ведома Симеона Великого. На это указывает фраза Феодора Козьмича: «Мое зло двойное». То есть сибирский старец признал, что повинен и в гибели Александра Павловича, и в гибели Павла Петровича. Одновременно убийцы преследовали цель бросить тень на Павла Петровича, который якобы избавился от конкурента на престол. Павел, однако, не мог сделать этого, ибо был нелицемерно верующим.

Можно представить себе, в каком положении оказался великий князь Павел. Ведь обмануть его и его супругу было невозможно. Они не могли принять Симеона за Александра Павловича. И в то же время могли ли они поднять шум? Императрица ни за что бы не простила убийства любимого внука, на которого возлагала огромные надежды. Ну а виновным Павла Петровича было сделать легко. Императрице же Марии Федоровне сына было уже не вернуть, а терять мужа – катастрофа. На руках еще столько малых детей, один из которых, Николай, только что появился на свет.

Заговорщики, свершив злодеяние, поместили в санкт-петербургских газетах сообщение, что в водах Кронштадтского залива обнаружено тело лейтенанта флота Симеона Великого. Это сообщение свидетельствует о том, что ставка окончательно была сделана на Симеона, который теперь стал Александром.

Павел Петрович, хоть и не был виновен в смерти сына, доказать свою полную непричастность к ней мог вряд ли. Тем и объясняется его поведение в последние месяцы жизни матери. Жил он уединенно. Все время чего-то ждал и чего-то опасался. Когда случился удар и стало ясно, что императрица при смерти, к Павлу послали курьера. Увидев его, он сказал странную на первый взгляд фразу: «Мы пропали!» Видимо, он ждал возмездия за то, что не уберег Александра, а может быть, даже считал, что его вот-вот обвинят в убийстве. Но пришло сообщение о том, что императрица покидает сей мир.

В день смерти государыни Павел Петрович и Безбородко разбирали бумаги в ее кабинете. На глаза попался пакет с надписью, сделанной рукою Екатерины Великой: «Вскрыть после моей смерти!» Павел взял пакет в руки и растерянно посмотрел на Безбородко, который молча указал ему глазами на камин.

Все эти события видятся теперь по-иному. И страшное убийство императора Павла I, неизбежно последовавшее через несколько лет, закономерно вписывается в замысел изощренных британских «дипломатов». В этом случае легко понять и вызвавший удивление поступок овдовевшей императрицы Марии Федоровны 11 марта 1801 года. Гвардейский полковник Николай Александрович Саблуков, автор «Записок» о времени императора Павла I и его кончине, так описал ту роковую сцену: новоиспеченный император, «который теперь увидел изуродованное лицо своего отца, накрашенное и подмазанное, был поражен и стоял в немом оцепенении. Тогда императрица-мать обернулась к нему и с выражением глубокого горя и видом полного достоинства сказала: «Теперь вас поздравляю – вы император!» При этих словах Александр (тот, кого мы полагали Александром. – Ред.), как сноп, свалился без чувств, так что присутствующие на минуту подумали, что он мертв». Удивительно, но Мария Федоровна не кинулась к «сыну», не склонилась над ним, хотя, как известно, именно старшие сыновья Александр и Константин «были особенно любимы ею до обожания», а, опершись на руку Муханова, удалилась. Разве она бы поступила так, если б в обморок, почти замертво, упал родной ее сын? Разве мать способна поступить вот так равнодушно и хладнокровно? Ведь все мемуаристы в один голос утверждали, что подумали не об обмороке, а о смерти того, кто выступал под именем Александра Павловича, от удара.

Но Мария Федоровна поступила так, потому что наверняка знала о причастности новоиспеченного императора к цареубийству и о том, что это – не ее сын!

А что же любившая Александра Павловича жена? Она же не могла не заметить подмены? Не могла. Вступив на престол, император вдруг заводит любовниц, да не одну, и словно забывает о том, что рядом с ним бесконечно любимая жена, с которой они не раз клялись друг другу в вечной любви и верности. И у Елизаветы Алексеевны появляется любовник. Что случилось? Неужели пропала любовь, такая любовь!

Конечно, подмена не прошла незамеченной, но все немногие посвященные вынуждены были закрыть на нее глаза. Иного выхода просто не было. Александр Павлович мертв, и его не воскресишь. Симеон как две капли воды похож на него. К тому же он вовсе не убийца, а несчастный человек, которого сумели втянуть в соучастие опытные интриганы и преступники.

Англия торопила…

12 января 1801 года по приказу императора Павла Донской казачий корпус был направлен в Индию. Этот приказ иные историки рассматривают как факт ненормальности русского государя, либо умышленно скрывая правду, либо, по собственному невежеству, не зная ее. Ведь одновременно с Павлом I Наполеон тоже отдал распоряжение корпусу французских войск идти в Индию. Причем этот корпус Бонапарт собирался возглавить сам. Еще не успело остыть тело убиенного императора, а уже был заключен мир с Англией и, мало того, остановлен Донской казачий корпус, следовавший маршем на соединение с французским корпусом, чтобы освободить Индостан.

В 1801 году указы и постановления сыпались как из рога изобилия, словно новоиспеченный император спешил поменять все, что сделано отцом. Однако, думается, и Симеон, воспитанный в России, окончивший кадетский корпус, не стал бы вредить своему Отечеству, если бы не находился в полной зависимости от врага и жил в постоянной опасности разоблачения. А его разоблачение могло обернуться не только его личным крахом, но и бедами для всех его единокровных (по отцу) братьев и сестер. Но неожиданно для закулисных сил через два года после своего вступления на престол император возвратил в столицу графа Алексея Андреевича Аракчеева и приблизил к себе, создав тем самым мощный противовес прозападному окружению. Попытка вырваться из пут темных сил?

Но путы были слишком прочны, и Россию заставили включиться в череду кровопролитных Наполеоновских войн. По примеру великих предков император Александр I отправился в Казанский собор, чтобы получить благословение «на правый бой». Но за несколько дней до этого императора посетил старец Севастьянов, живший в Измайловском полку. Он убеждал отказаться от войны, говоря: «Не пришла еще пора твоя, побьет тебя и твое войско; придется бежать, куда ни попало; погоди, да укрепляйся, час твой придет; тогда и Бог поможет тебе сломить супостата». Но император, который известен нам под именем Александра I, очевидно, был в ту пору маловерующим… Так и случилось: поражение при Аустерлице было позорным. Лев Энгельгардт (племянник Потемкина) заметил: «Аустерлицкая баталия сделала великое влияние над характером Александра, и ее можно назвать эпохою в его правлении. До того он был кроток, доверчив, ласков, а тогда сделался подозрителен, строг до безмерности, неприступен и не терпел уже, чтобы кто-то говорил ему правду…»

Может, именно тогда император уже всерьез задумался о том, что пора вырываться из вязавших по рукам и ногам пут, переходить к политике в интересах России. Но сделать это было еще очень и очень трудно. Вот тут и возникает вопрос о причине рыданий в тылу, в кустах, в которые он рухнул с коня? От страха ли? А может, от жуткой безысходности, от того, что находился в зависимом положении и ничего сделать не мог?

«Я ненавижу англичан не менее вас и готов вас поддержать во всем, что вы предпримете против них», – сказал он в Тильзите Наполеону. Тот ответил: «Если так, то все может быть уложено и мир упрочен!»

И все-таки он довел Россию до столкновения с Францией, столь желаемого и необходимого Англии, в которой, как помнится, проходил «учебу» капитан-лейтенант российского флота Симеон Афанасьевич Великий.

То, что произошло незадолго до нашествия на Русскую Землю «двунадесяти языков» Европы, не может не удивить. 7 апреля 1812 года, когда Михаил Илларионович Кутузов уже одержал одну из своих самых знаменитых побед над турками при Слободзее, в результате которой удалось принудить к миру Османскую империю, император Александр (Симеон) сместил с должности прославленного полководца. А ведь Кутузов совершил невероятное – вырвал Османскую империю из союзников Наполеона. Но император не оценил этих заслуг. Он неожиданно для всех назначил командующим Дунайской армией адмирала Павла Васильевича Чичагова, как поговаривали, своего друга. Пути их пересекались в Петровской школе и на учебе в Англии.