Текст книги "Сталин в битве за Москву"

«Кремлёвцам стоять насмерть!»

Жуков понял, что промедление смерти подобно, и отдал приказ на спешный отход соединениям 16-й армии, а в том числе кавалерийскому корпусу генерала Доватора и 8-й гвардейской Панфиловской дивизии.

Соединения отходили с жестокими боями, с трудом отрываясь от наседавшего противника. А враг уже кое-где опередил их и форсировал водную преграду.

Под утро 25 ноября шум боя в полосах обороны соседей справа и слева слышали кремлёвцы, все – от курсантов до комбатов. Слышали его и в штабе полка, слышал его и полковник Младенцев, который так и не получил никакого другого приказа, кроме одного, отданного несколько дней назад: «Стоять насмерть!»

И курсанты стояли насмерть. Стояли даже тогда, когда шум боя на флангах стих, но враг столь же настырно, как и в предыдущие дни, напирал с фронта. А вскоре командиры батальонов, оборонявшихся на правом и левом флангах, получили сообщения от командиров рот о том, что враг обходит с тыла, куда прорвался – они ещё не знали, что просто прошёл беспрепятственно – через полосы обороны соседей.

Последовали доклады командиру полка. Но что мог ответить полковник Младенцев? Он имел только один приказ: «Стоять насмерть!»

Что же касается командующего армией генерал-лейтенанта Рокоссовского, то он был направлен Жуковым в Клин для организации контрудара, где дважды едва не попал в плен ввиду того, что направлен был туда, где уже находился враг. Повторилось то, что едва не случилось в районе Вязьмы, когда генерал Конев, в то время командовавший Западным фронтом и не владевший обстановкой, направил Константина Константиновича со штабом армии в Вязьму с задачей принять в подчинение стрелковые дивизии, которых в том районе не было…

Но и на этот раз Провидение спасло величайшего советского военачальника, будущего Маршала Советского Союза, наверное, одного из самых почитаемых и любимых в войсках маршалов.

А кремлёвцы сражались, сражались, видя, что их обходят.

Лейтенант Порошин буквально ворвался на командно-наблюдательный пункт командира батальона, расположенный за опорным пунктом его роты.

– Товарищ капитан, немцы атакуют опорный пункт с тыла. Слышите перестрелку? Я развернул один взвод фронтом на восток, в тыл.

– Вижу, сам вижу, – ответил комбат.

– Товарищ капитан, мы готовы драться в окружении, наконец, вырваться из кольца, даже если придётся ударить на запад, где нас не ждут, готовы бить врага, нападая из леса. Но у нас на исходе патроны…

– И это знаю, лейтенант. Идите и командуйте ротой. Хорошо, что вам не пришлось для доклада мне покинуть ротный опорный пункт, иначе бы я вас отстранил от командования.

В этот момент на КНП прибыл связной из другой роты с докладом своего ротного, похожим как две капли воды. Тут же зазуммерил телефон. Это докладывал уже третий ротный.

Комбат попытался связаться со штабом полка. Телефон молчал. Было ясно, что немцы, выйдя в тыл, перерезали все линии полевых телефонов.

– Радист, связь со штабом полка…

– Штаб полка молчит, товарищ капитан, – доложил связист.

– Попробуйте со штабом армии…

– Дальность не позволяет…

– А вы попробуйте…

Комбат надел каску и взял автомат ППШ. Шум боя доносился со всех сторон. С запада и востока атаковали немцы, южнее дрался сосед справа, батальон кремлёвцев, а вот слева, то есть севернее, вел бой второй взвод его роты.

– Попробуйте связаться с панфиловцами. Почему у них тихо…

Связист стал называть позывной. Комбат ждал, продолжая наблюдать за обстановкой, но скоро услышал:

– Панфиловцы молчат…

«Что же случилось? – думал он. – Не могли же они оставить свои рубежи и отойти?» Приказал:

– Позовите ко мне сержанта Овчарова.

Овчаров ступил в окоп КНП и приложил руку для доклада.

Комбат махнул, мол, докладывать не надо, и сказал:

– Нужно пробраться к соседям и узнать, что там у них.

– К соседям? Отлично. Приятеля повидаю… Лейтенанта Рославлева. Он сын сослуживца и друга моего отца. Отец на его глазах…

– Сочувствую, сержант, – сказал капитан. – Но что ещё могу сделать? Вот что, ты парень толковый. Обрисуй обстановку, найди майора, которого к ним сопровождал. Объясни, что теперь мы в помощи нуждаемся. Зажали гады со всех сторон. Пусть хоть на нашем левом фланге помогут…

– Понял. Разрешите выполнять?

– Возьми ещё один диск для автомата да пару гранат. Вон, в нише, видишь…

– Спасибо, товарищ капитан, пригодятся.

– Кто с тобой пойдёт?

– Тут одному сподручнее. Пусть мои ребята при вас остаются…

– Одного возьми. Если не найдёшь панфиловцев, если отступили они, пришлёшь ко мне гонца, а сам… Сам пробирайся на командный пункт полка. Доложишь всё как есть. Повтори, что нужно сделать.

Овчаров в точности воспроизвёл всё сказанное комбатом и спросил:

– Разрешите выполнять?

– С Богом! – вырвалось у комбата. – Да, и радио, радио пусть они там настроят, а то молчат…

Овчаров взял с собой курсанта Женю Беликова, паренька расторопного, глазастого, способного различить порой вдали то, что иные и в бинокль не заметят.

Они пробежали по ходу сообщения до самого фланга, затем проползли открытый участок до кустарника, а оттуда – броском в рощу. Немцев не встретили. Вышли к месту памятного ночного боя. Немцы ещё не убрали трупы своих солдат, а значит, не были здесь. Где же они? Как проникли в тыл, если не в стыке между участком обороны полка и полосой обороны дивизии?

А в тылу шёл бой, звуки его перемещались в сторону КНП батальона, который он оставил совсем недавно.

«Как там комбат? – подумал Овчаров. – Как мои ребята?»

– Ну что. До панфиловцев рукой подать. Вон за тем лесом опорный пункт начинается. Оттуда мы и начали атаку той ночью, – сказал Овчаров.

– Точно, – отозвался Беликов.

Но панфиловцев нигде не встретили, лишь следы оставления позиций, причём, видимо, без боя. Почему?

И тут откуда ни возьмись цепь немцев с автоматами наперевес.

Их заметили, застучали очереди…

– Быстро к комбату! – приказал Овчаров.

– Ты что, я тебя не оставлю, – резко возразил Беликов.

– Быстро, говорю. Комбат должен знать, что панфиловцев на месте нет, зато есть немцы… быстро… Это приказ!

Беликов растерянно смотрел на сержанта.

А по ним уже стреляли, хотя пока им удавалось скрываться от пуль за стволами деревьев.

Беликов протянул диск для ППШ.

– На, мне одного хватит. И гранаты.

Овчаров посмотрел ему в глаза и сказал, вкладывая в слова особое значение:

– Одну оставь себе. Ты меня понял?

– Понял…

– Время теряешь, – оборвал сержант, обнял друга и подтолкнул его в ту сторону, с которой они только пришли.

Немцы были уже близко. Сколько их? Не меньше взвода. Ну что ж, это ещё терпимо. Две гранаты да три диска к ППШ.

Прячась за деревьями, он пробрался к небольшой воронке, спрыгнул в неё и замаскировался.

Теперь немцы видели только убегавшего от них Беликова.

Послышались гортанные команды. Овчаров неплохо понимал по-немецки. Говорить бойко не мог, но понимать – понимал. Немецкий офицер приказывал своим:

– Красный юнкер, красный юнкер. Живым взять.

«Вот оно что. Живыми мы нужны им. Ну уж дудки, не получите».

Цепь рассыпалась, и немцы скучились, что облегчало задачу. Подпустил ближе и короткими очередями срезал одного за другим троих. Офицера не достал, потому что мешали деревья. Он был позади цепи, подальше.

Немцы открыли огонь наугад, не успев определить, откуда он стрелял.

Овчаров начал считать. Досчитал до двадцати и сбился, потому что они постоянно перемещались.

Дал ещё несколько очередей. Но на этот раз свалил только двоих. Остальные быстро залегли и открыли беспорядочный ответный огонь.

Офицер снова потребовал, чтобы взяли живым. Стало ясно, что плен станет не только позорным, плен станет страшным.

«Но что это я о плене? Нет. Мне нужно выполнить задачу. Мне нужно прорваться к своему полку. Ну, погодите».

Он осторожно осмотрелся и заметил ещё одну воронку. Сменил диск. Дал очередь с прежнего места, но залёгших достать уже было трудно. Быстро перевалился через край воронки, скрылся за большим деревом, от него перебежал к другому, затем нырнул в мелколесье и снова затаился.

Немцы, понукаемые командиром, поднялись и пошли в сторону прежней его позиции, ведя огонь поверх неё. Всё ближе и ближе…

Овчаров взял на мушку офицера, прицелился тщательно. Но тот быстро перемещался и можно было промазать. Тогда он громко вскрикнул, словно получил ранение, и затих. Офицер остановился, осматриваясь, и тут же был сражён, причём надёжно, наповал, потому что Овчаров выпустил в него, не сразу упавшего, три короткие очереди. Ведь из каждой очереди могли попасть в цель одна, максимум две пули, поскольку ствол автомата ведёт в сторону из-за отдачи. Остальные же пули просто создают высокую плотность огня и могут сразить даже тех, в кого автоматчик не целится специально.

Немцы загалдели. Двое подбежали к офицеру и тут же были сражены Овчаровым.

«Теперь живым брать не станут… И то хорошо. А что хорошо? В полк мне приказано прорваться, в полк. Как-то надо их обмануть. Но как?»

Он снова сделал перебежку и оказался на опушке, на краю балки, ещё недавно разделяющей полосу обороны дивизии и участок обороны полка.

Увидел, как Беликов поднимается из балки уже на противоположной её стороне, но тут услышал шорох. К нему спешили немцы. Он встал за дерево и бросил в их сторону гранату, но появилось несколько солдат уже с другой стороны. Снова точный бросок гранаты, и снова крики и стоны.

Всё стихло, и он попробовал продолжить путь по краю балки. Впереди был густой кустарник, и хоть не лето, но всё же укрытие. Сделал перебежку.

И тут услышал рокот моторов.

Внизу, в балке, остановились два бронетранспортёра. Из них высыпали автоматчики, развёртываясь в цепь. Послышалось:

– Рус, сдавайся!

«Поднять автомат? Не успею, да и сколько положу-то? Гранаты, у меня ещё две гранаты».

Он быстро вытащил кольцо одной, крепко зажал пусковую скобу, затем приподнялся и, привалившись к стволу дерева, проделал то же со второй гранатой, правда, кольцо пришлось выдёргивать уже зубами. Обе гранаты ухитрился спрятать в рукава полушубка. Подняв руки, вышел на видное место.

Немцы загоготали и поспешили к нему с трёх сторон…

Беликов, услышав взрывы гранат, остановился и спрятался на опушке рощи. Надо было спешить в батальон, но видно было, что на другой стороне балки наступала страшная развязка. Первой мыслью было открыть огонь по немцам, которые поднимались по склону к Овчарову, даже пожалел, что отдал запасной диск. Вот бы сейчас устроил им…

И вдруг пришёл в ужас от увиденного. Сержант Овчаров, выпускник-кремлёвец, сын погибшего в жестоких боях с врагом генерала, стоял с поднятыми руками и ждал, когда к нему подойдут немцы. И они подходили всё ближе и ближе. В это не верилось…

Теперь появилось желание разрядить весь диск в недавнего своего друга и командира. Эх… Он даже поднял автомат, но было слишком далеко, да ведь и задача – сообщить комбату, что оставили свои позиции панфиловцы.

Слезы досады, слёзы гнева, разочарования хлынули из глаз, но в следующее мгновение они сменились другими слезами, слезами боли и утраты, потому что, дождавшись, когда его обступят немцы, Овчаров разжал пальцы, и два взрыва оборонительных гранат грянули почти одновременно. Снег на склоне балки почернел от трупов в крысиных шинелях…

Беликов рыдал, не стесняясь сосен и берёз, он рыдал, не стесняясь редких пташек, которые порхали между деревьями, успокоенные тем, что стреляют далеко, рыдал и бежал по роще к своему батальону, чтобы доложить о том, что панфиловцев нет, и о том, что совершил сержант Овчаров, ведь об этом должны были знать боевые товарищи, об этом должны были знать командиры…

Пробраться к своим удалось лишь с наступлением темноты. Батальон был в плотном кольце.

Комбат выслушал доклад, лёжа в землянке. Голова перевязана, на бинте следы крови. Полушубок наброшен, и видно, что надеть его невозможно, потому что перевязано плечо.

– Эх, Овчаров, Овчаров. Быть ему большим командиром… Да и не только ему.

– Вы ранены? – спросил Беликов, хотя вопрос был лишним. – Кровь?!

– Кровь, говоришь? – переспросил комбат. – Кровь не здесь… Кровью сердце обливается, когда думаю, что гибнете вы, ребятушки мои, уже вполне готовые взводные и ротные командиры, гибнете как рядовые красноармейцы. Э-эх! Сколько труда на обучение отдано! Сколько вы поработали! Почитай, последний полнокровный выпуск…

Он смахнул скупую мужскую слезу и сказал:

– Да, жаль, ты не сообразил, что не к нам идти надо – мне уж и так стало ясно, что отошли панфиловцы, да, судя по всему, и кавалеристы Доватора – тоже. Тебе бы сообразить, что в полк надо. Тем более упустили они тебя, а тут как раз и стемнело.

Он немного помолчал и проговорил:

– Ну что ж, надо создавать группу для прорыва к штабу полка.

С наступлением темноты шум боя стих, но немцы не угомонились. Они наверняка подтянули резервы и ещё плотнее окружили красных юнкеров, как называли они кремлёвцев, тоже, как и сами кремлёвцы, не ведая, что перед ними уже не курсантский, а лейтенантский полк.

Последний резерв Ставки

Стемнело. Немцы притихли. В темноте они боялись продолжать атаки, да и решили, видно, что всё: красные юнкера окружены и наутро можно начать их уничтожение и пленение. Ох как хотелось им захватить в плен тех, кого, как они, конечно, знали, называли кремлёвцами. Кремлёвцы! Кремль! Москва. Захват в плен тех, кто именем своим связан с сердцем не только России, но и самой Москвы, событие знаковое. О нём должна раструбить вся германская и союзная с нею пресса.

Они думали о близкой победе.

А о чём думал в те минуты командир одного из батальонов сводного полка Московского Краснознамённого пехотного училища? Конечно, он не мог не подумать о том, как это ужасно – ежедневно терять таких замечательных ребят, которые уже могли бы командовать стрелковыми взводами и стрелковыми ротами, которые могли бы, пройдя полную, ещё довоенную программу и приобретя боевой опыт, без дополнительного обучения командовать стрелковыми батальонами, а может быть, даже и стрелковыми полками. И вот они гибли здесь, выполняя роли рядовых красноармейцев.

Комбат помнил подъём по тревоге на рассвете 6 октября, когда училище находилось в учебном центре на берегу озера Сенеж под Солнечногорском. Помнил, как курсанты переговаривались, занимая свои места в строю. До его слуха доносилось: «Наконец-то. Сейчас, наверное, в училище повезут. А там экзамены и выпуск». Выпуск-то был назначен на 15–16 октября. А было уже 6 число. Настал час прикрепить два лейтенантских кубаря к петличкам.

Они рвались на фронт, рвались, чтобы командовать взводами, они даже представить себе не могли, что судьба распорядилась иначе, что им придётся воевать рядовыми.

И вдруг жёсткий, суровый приказ: совершить 85-километровый марш в район Волоколамска и преградить путь к Москве немецким танковым и моторизованным армадам.

Их не вводили во всех подробностях в обстановку, сложившуюся на фронте, да ведь в тот момент она была и старшим-то командирам известна лишь в самых общих чертах.

Ещё накануне казалось, что фронт стабилизируется, что Москва прикрыта надёжными оборонительными рубежами, что вот ещё немного, и враг будет окончательно остановлен, ну а дальше – дальше начнётся решительное изгнание его из родной земли. Они верили в то, что им доведётся вести свои подразделения на врага, преследуя отходящие банды, освобождая захваченные нелюдями советские города, деревни и сёла.

Они не знали в то осеннее утро, что Вяземская трагедия, случившаяся в первых числах октября, создала смертельную угрозу Москве. После поражения Западного фронта и окружения нескольких советских армий вырвавшиеся на оперативный простор бронированные соединения вермахта развернули наступление на широком фронте. На пути их не было каких-либо значительных соединений и частей. Остановить их было нечем, а нужно было любой ценой задержать хотя бы на несколько дней, поскольку к Москве следовали уже стрелковые дивизии из Сибири, с Дальнего Востока и среднеазиатских республик.

Кремлёвцы в тот день ещё не знали, что Ставка приняла тяжёлый приказ использовать золотой фонд Красной армии. Не знали, что днём раньше, даже не сутками, а именно днём, а может, часами, было поднято по тревоге Подольское пехотное училище, в которое были весной переведены для укрепления его и передачи лучших традиций лучшего училища страны более сотни кремлёвцев. Было поднято и Подольское артиллерийское училище.

5 октября в 15 часов 45 минут Сталин получил сообщение:

«Части 24, 43 и 33-й армий отрезаны от своих тыловых баз…Связи с ними нет. Дорога на Москву по Варшавскому шоссе до Медыни, Малоярославца открыта. Управление войсками здесь потеряно».

А в 17 часов 30 минут поступило сообщение, что немцы захватили город Юхнов.

Немедленно был отдан приказ поднять по боевой тревоге слушателей Военно-политической академии имени В.И. Ленина, курсантов шести военных училищ Москвы и Подольска с задачей остановить противника. Необходимо было выиграть время. По приказу Ставки к Москве перебрасывали резервы с других участков советско-германского фронта.

В Ставку летели одно за другим тревожные сообщения, из которых становилось ясно, что к исходу 7 октября на пути к Москве никаких преград для стремительного продвижения врага нет.

За врагом следила воздушная разведка. Из её докладов следовало, что по Варшавскому шоссе к Москве идёт 57-й немецкий моторизованный корпус, имеющий в своём составе свыше 200 танков и 20 тысяч пехоты. Он был уже в 190 километрах от Москвы.

Вот тогда-то и потребовался последний резерв Ставки.

В 14 часов 50 минут 5 октября 1941 года дежурный по Подольскому пехотному училищу получил приказ:

«Поднять по боевой тревоге одну из рот и направить её в качестве передового отряда по маршруту Подольск – Малоярославец – Медынь – Мятлево с задачей: войти в соприкосновение с противником для ведения сдерживающих боёв до занятия главными силами училища Ильинского рубежа 37-го Малоярославецкого УРа».

6-я рота Подольского пехотного училища была усилена артдивизионом Подольского артиллерийского училища. Передовой отряд вышел вперёд. За ним начали выдвижение батальоны Подольского пехотного и дивизионы Подольского артиллерийского училищ.

В жестоких боях с численно превосходящим противником курсанты выполнили поставленные боевые задачи и сдержали врага до подхода резервов. Враг был остановлен ценой тяжёлых потерь – из трёх тысяч курсантов двух училищ в строю осталось около пятисот человек. Две тысячи пятьсот будущих командиров взводов, рот и батарей героически погибли, ценой своих жизней спасая Москву.

Но это случилось спустя несколько дней. А утром 6 октября ещё не были прикрыты подступы к Москве со стороны Варшавского шоссе. Подольские курсанты ещё выдвигались на рубежи своего подвига и своей славы.

Кремлёвцы ещё не знали и обстановки на западном направлении.

От Вязьмы до Волоколамска всего около 140 километров. Это расстояние колонны танков и мотопехоты способны пройти за несколько часов. Нужно было выставить заслон на пути к Москве и не дать противнику выйти на Волоколамское шоссе, чтобы бросить на Москву свои подвижные соединения. Для того чтобы заново создать линию обороны, необходимо было 5–7 дней.

Тогда-то, в ночь на 6 октября, командующий войсками Московского военного округа генерал-лейтенант Артемьев и позвонил начальнику Московского Краснознамённого пехотного училища полковнику Младенцеву и приказал поднять по тревоге курсантов, срочно сформировать сводный полк, совершить 85-километровый марш в район Яропольца и занять оборону на 30-километровом фронте на рубеже Бородино – Гарутино.

Полк был усилен 1-м артиллерийским дивизионом Московского Краснознамённого артиллерийского училища, 302-м пулемётным батальоном, 42-й огнемётной ротой, батареей 76-мм пушек, учебной ротой младших командиров, сапёрными подразделениями, сформированными тоже из курсантов военно-инженерного училища, и подразделениями связи.

Марш совершали под проливным дождём. Марш форсированный. На пределе физических сил. Прибыв на указанный рубеж 7 октября, курсанты без отдыха приступили к оборудованию опорных пунктов. Фронт обороны превышал все мыслимые и немыслимые нормативы. Сплошной обороны создать возможности не было. Приходилось строить батальонные районы обороны системой опорных пунктов, промежутки между которыми прикрывать позициями пулемётчиков. Одновременно устраивались минные и другие заграждения.

Сводный полк кремлёвцев в течение нескольких дней был единственной боевой частью Волоколамского укрепрайона. Кремлёвцы явились единственной преградой на пути немцев к Москве. Лишь 10 октября его соседом слева стала 316-я стрелковая дивизия. Несколько позже соседом справа стал кавалерийский корпус генерала Доватора в составе двух изрядно потрёпанных в предыдущих боях кавалерийских дивизий. Им даже полосу назначили в 10 километров по фронту. Вот и всё, что мог противопоставить сильной ударной группировке врага возглавивший Волоколамский укрепрайон командующий 16-й армией генерал-лейтенант Константин Константинович Рокоссовский.

Те, кто должны были уже через три дня – 15 числа – стать лейтенантами на всех законных основаниях, 12 октября приняли боевое крещение как рядовые красноармейцы. Но воевали они по-суворовски, ибо каждый кремлёвец чётко знал свой манёвр.

Отбив натиск врага, кремлёвцы провели успешную контратаку и взяли много пленных, что в то время было ещё редкостью.

На следующий день враг возобновил натиск, но снова был отбит, потеряв два танка и четыре бронетранспортёра.

Судя по всему, это пока были разведподразделения фашистов. Через некоторое время враг ввёл в бой основные силы, но снова не смог добиться успеха. Курсанты стояли твёрдо. Воевали умело. За первые двенадцать дней боёв потери составили 25 курсантов, а это опять же по тем временам было немного. Боёв без потерь не бывает…

27 октября 1941 года полк едва не оказался в окружении, однако, потеряв 67 человек, вырвался из кольца.

Весь ноябрь полк отважно сражался, удерживая оборонительные рубежи, захватив большое количество пленных, много противотанковых орудий, миномётов, автомашин, уничтожив десятки танков и бронетранспортёров. Полк стоял твёрдо, выполняя приказ: «Ни шагу назад!»

И вот наступил роковой день.