Текст книги "Не бузи, бузина"

Николай Шмагин
Не бузи, бузина

Пролог
(Ванькины сны)

Начало бытия

Нечто невыразимо родное, близкое наклоняется над тобой, шепчет, издавая непонятные, но такие ласковые, успокаивающие звуки. Перебирает твои ручки, ножки, пеленает, несмотря на твоё сопротивление, в прохладные ткани. И ты, уже готовый расплакаться, выражая этим чувством свой протест от насилия, вдруг успокаиваешься, погружаясь в зыбкую пучину сна…

И снится тебе твоя прежняя жизнь, состоящая из ощущений, непонятная ещё больше, чем эта, новая, но такая родная, единственная в своём роде – тебя окружает зыбкое, тёплое марево, в котором тебе покойно, уютно, и ты счастлив, находясь в полной гармонии чувств и ощущений.

Но вдруг непонятно почему тебя охватывает странная, щемящая тревога, предчувствие непоправимого, которое вот-вот должно вторгнуться в твоё счастье и нарушить гармонию того единственно прекрасного, которое окружает тебя. Тебе становится неуютно, какая-то грубая сила влечёт тебя куда-то в бездну, страшную своей пустотой и враждебностью, и ты, чувствуя всю неизбежность происходящего, всё же противишься, не желая расставаться со своим счастьем.

В горниле этой бездны тебя хватают чем-то, словно клещами, помогая протиснуться куда-то, в твоё новое состояние, и ты, весь помятый и несчастный, вдруг оказываешься в страшной, сухой пустоте, подвешенный вниз головой. Дикий ужас охватывает всё твоё естество, сердце готово остановиться, тебе нечем дышать, и вдруг тебя шлёпают, встряхивая, ты открываешь рот, и вместе с криком отчаяния в тебя врывается сухой, режущий горло воздух, и ты начинаешь свою вторую, новую жизнь, трепеща от ужаса и отвращения…

Проснувшись от собственного крика, ты открываешь глаза и снова видишь над собой это родное, непонятное нечто, успокаивающее тебя. От него исходят флюиды, напоминающие что-то такое родное, уже подзабытое из твоей прошлой, такой уже далёкой жизни, что ты успокаиваешься, мгновенно позабыв о страшном сне, и начинаешь с любопытством вглядываться в это родное нечто.

Начинаешь понимать, и чувствовать всю свою органичность и единство с ним, начинаешь догадываться, что это больше, чем что-то такое, хотя и родное, но пришедшее к тебе извне, и хотя, конечно, ты ничего этого не понимаешь и не догадываешься, но знаешь, что это единственно родное и по-настоящему близкое существо – твоя мама!

И всё становится на свои места. Осознав это, ты начинаешь осознавать и себя в этом новом мире, начинаешь ощущать и чувствовать его, знакомиться с ним, начинаешь свою новую жизнь. Хотя и не сразу. И эта новая жизнь захватывает тебя целиком, становится вечной и неизбежной в своей огромной повседневности, наполненной всё новым и новым содержанием.

И снова тебе становится покойно и уютно, и ты счастлив, находясь в полной гармонии чувств и ощущений. Ведь рядом с тобой мама.

Осознание себя в этом мире

Высоко над миром застыла полная луна, освещая лес, подгорье, раскинувшееся вдоль реки, скованной льдом. Среди домиков и домишек, огородов с садами, разделённых заборами и занесённых снегом, крутых переулков и малых проулков, стоит двухэтажный деревянный дом, словно дворец, сонно темнея окнами.

Всё вокруг кажется сказочно-неживым, словно вырезанным из жести и картона и лишь снег, мягко синея, устилает землю сплошным покровом, да звёзды, как живые, мерцают и перемигиваются в звенящем от мороза воздухе. Тихо. Пустынно. Холодно.

Откуда-то из-за реки ветер приносит протяжный тоскливый вой одинокого волка, отбившегося от стаи и воющего на луну, словно жалующегося ей на своё одиночество, стужу, голод, терзающий мутной тоской волчью душу, жаждущую тепла и пищи. В ответ злобно забрехали проснувшиеся подгорные собаки, испуганно перелаиваясь друг с другом. Вой усилился. Волк собаки не боится, он только лая не любит.

Одно из окон на первом этаже дома озарилось слабым светом, сквозь промёрзшие стёкла донёсся детский плач. «Бабуленька, кто это, волк?! Страшно…»

«Не плач, маленький, не бойся, – успокаивает сонный женский голос, – волк далеко воет, в лесу, а ты дома. Тебе тепло, хорошо, и бабушка с дедушкой рядом, спи, мой маленький, не бойся…»

Заглушая всхлипывания ребёнка, далёкий волчий вой и утихающий собачий брёх, разбудившие малыша, потекла над миром колыбельная песня, успокаивая и погружая его в сладкий сон: «Баю-бай, баю-бай, спи мой мальчик, засыпай…»

Глава восемнадцатая. Навстречу новой жизни

«Баю-бай, баю-бай, баю-бай», в слова песенки вторгся откуда-то мерный перестук колёс, он всё настойчивее и громче вторгается в затуманенное сном сознание, тревожит, и Ванька открывает глаза, озираясь: «Где это он?»

Оказывается, он лежит на средней полке в вагоне поезда, одетый, на матрасе, подушка под головой, но без постельного белья. Внизу на полках, и напротив, на боковушках, спят пассажиры. Ночник под потолком слабо освещает проход между полками с людьми, простыни, постели смутно белеют повсюду, кто-то похрапывает, где-то тихо разговаривают полуночники, покачивается из стороны в сторону плацкартный вагон разогнавшегося в ночи поезда.

Странный сон постепенно уходил куда-то в тайники подсознания, успокаивая растревоженную непонятными видениями и ощущениями душу, и он вспомнил всё, что произошло с ним совсем недавно. Как его провожала и плакала бабушка, друг Васька, соседи, он поднимался вверх по переулку, оглядываясь на свой такой родной для него дом под горой, уходящий в прошлое.

Он вспомнил, как распрощался с родителями, подхватил свой чемоданчик и, выбежав из отчего дома, поспешил на станцию, где его поджидал пригородный поезд, который и привёз его через четыре часа в Канаш. Он побродил по вокзалу, постоял у киосков, разглядывая товары, до прибытия пассажирского поезда «Чебоксары – Москва» было ещё часа два.

Делать было нечего, и он расположился на скамейке в скверике, рядом с вокзалом. Съел пару бутербродов, которые мать пихнула ему в авоську, как он ни противился этому. И вот они оказались так кстати, мать была права, как всегда. Он с облегчением вздохнул, всё-таки заморил червячка, и то слава богу, как сказала бы его бабушка. Но они сейчас были далеко, и он стал разглядывать сквер, полупустой перрон, прохожих.

На соседнюю скамейку присела девушка с большой дорожной сумкой, и он переключил своё внимание на неё. Девушка была симпатичная, к тому же она мило улыбнулась ему, и Ванька ободрился. Тут же память услужливо подсказала ему, что он едет разыскивать свою любимую, которая сбежала от него так внезапно, и своим предательством вывернула всю его душу наизнанку. Обида вернулась, и захватила его целиком, поэтому он улыбнулся девушке в ответ. «Клин клином вышибают, как говорят в подобных случаях взрослые», подумал он и с облегчением вздохнул. Встал и пересел к девушке, на её скамейку, благо вокруг пока никого не было.

– Вы в Москву едете? – спросил он первое, что пришло в голову, и почти угадал.

– Да. Вернее, через Москву, в Воронеж. Я там живу.

– И я через Москву, в Краснодар еду, к тётке. А здесь чего делали, родню навещали? – опять угадал он.

– У бабушки гостила, она у меня старенькая, – загрустила вдруг девушка.

– Она в Канаше живёт?

– Нет, в районе. Здесь недалеко, на автобусе минут двадцать езды. А вы откуда?

– Я из Алатыря, – горделиво ответил Ванька, стараясь не дрожать от холода, который проникал под его пиджачок. – Будем знакомы, Иван. А вас как зовут?

– Людмила, у меня братик есть, младший, его тоже Ваней зовут.

Девушка оказалась разговорчивой. К тому же они сразу понравились друг другу. Так бывает иногда. Часто, в подобных случаях, люди не ценят этого, и лишь позже, годы спустя, сожалеют, вспоминая об этом. Может быть, они упустили из рук птицу счастья, которая была так рядом, и так недолго.

Мимо них по перрону проходила продавщица пирожков, и Ванька метнулся к ней, купил шесть штук, на все деньги, что были в кармане его пиджачка.

– Кушайте, пока горяченькие, – ласково улыбнулась им продавщица, завернув пирожки в кулёк. И пошла дальше: – Пирожки горячие, с капустой, картошкой, налетайте.

– Угощайтесь, – Ванька протянул девушке кулёк. Людмила взяла пирожок, надкусила. – А что, вкусные, с капустой.

– Ага, я люблю с капустой, у меня бабушка их часто печёт, – он проглотил пирожок, почти не жуя, и только потом сообразил, что он был с картошкой. – А у меня пирожок с картошкой, был.

Они засмеялись. В юности всегда смешно, по любому поводу, и даже такому пустяку, как этот. Они взяли ещё по пирожку и попробовали.

– У меня с картошкой, как у тебя, – смеётся Людмила, жуя с аппетитом пирожок.

– А у меня теперь с капустой, как у тебя, был, – давится от смеха Ванька, и они оба долго ещё смеялись беспричинно, был бы повод. А повод был, это их приятное знакомство. Потом они гуляли по перрону, не обращая внимания на холодный весенний ветер, выходили в город через вокзал, в котором грелись, бродили по площади, разговаривали без умолку. Им было всё интересно знать друг про друга.

Но время неумолимо. Объявили посадку на поезд «Чебоксары – Москва». Ванька купил в киоске тетрадку, вырвал листок, и написал свои адреса: в Алатыре, бабушкин, и краснодарский, тёткин. Люда дала свой адрес, воронежский.

– Жаль, что ты на другой поезд билет взяла, – сокрушался Ванька, – а то бы вместе ехали до Москвы, как хорошо.

– Откуда же я знала, что мы встретимся? Взяла на тот, на какой места были, – оправдывалась девушка. Она тоже была расстроена, что так быстро надо расставаться. Когда же теперь они увидятся, и увидятся ли вообще?

– Ты пиши мне, домой. Я буду ждать.

– Обязательно напишу. Приеду к тётке, и сразу же напишу.

Подошёл поезд, началась посадка. Все полезли по своим вагонам, с чемоданами, вещами, бестолково засуетились. Так всегда бывает при посадке; все боятся, а вдруг не успеют, и поезд уйдёт без них, а вдруг их места займут более проворные, что тогда?

Они взялись за руки, но поцеловаться не решились, хотя так хотели этого, и лишь пожали друг другу ладони, растерянно улыбаясь. Но вот Ванька уже машет ей рукой из тамбура, вагон дёрнулся, поезд тронулся, перрон поплыл назад вместе с девушкой, может быть, его мечты, кто знает?..

Он не знал, да и не мог знать, что они встретятся ещё раз в будущем, в Москве. Он будет жить и работать в столице, женится, и будет переписываться с ней. Тайно от жены. И это будет их последняя, нелицеприятная встреча, так как Людмила приедет к нему нежданно-негаданно, сюрпризом. Полная надежд на их встречу, которые мгновенно развеялись при виде Ванькиного семейного гнезда, ребёнка в кроватке. Всё тайное всегда становится явным. Такова судьба. У каждого человека она своя.

…Ванька лежал на своей полке, взволнованно глядя в черноту окна. Там, за окном, была ночь, мелькали иногда огоньки, и даже огни разъездов, полустанков, вот мимо проплыл вокзальчик: на перроне светло, у ларька стоят люди, делая покупки и оглядываясь на проходящий мимо них пассажирский поезд, и снова чернота за окном.

На душе у Ваньки было тревожно. Вот он познакомился с такой чудесной девушкой, Людмилой, а как же его Рая? Ведь она где-то там, в Краснодарском крае, живёт без него, и может даже, тоже уже познакомилась с казачком каким-нибудь? Казаки – ребята бравые, вмиг окрутят его наивную Райку, и всё, пиши – пропало. Как же он будет жить без неё? А она без него? Разве такое возможно?!

Детство и юность остались позади, в Алатыре, впереди его ждала новая, неизведанная ещё, но такая долгожданная жизнь, какая она будет? Когда Ванька жил в Алатыре, ему казалось, что это единственное место на земле, где он живёт, и ему казалось странным, что он может проживать ещё где-нибудь, кроме их подгорья, единственного райского уголка на земле, в котором он был так счастлив.

И вот теперь он едет в неизведанное. Заманчиво и страшно. Он чувствовал, что это не просто очередная поездка, как в Чебоксары, или даже в Архангельск, он понимал, это было начало его новой, взрослой уже жизни.

Он проверил, на месте ли его чемоданчик, и спрыгнул на пол, стараясь ни на кого не наступить. Прошёл в тамбур. Надо перекурить и обмозговать всё, как следует. В тамбуре никого не было. Вагоны шатало из стороны в сторону, громко лязгали и стучали колёса на стыках рельс, поезд набрал ход в ночи, и Ванька не без труда вытащил папироску из пачки «Север», прикурил, всё у него было припасено заранее: папиросы, спички, чтобы всё, как у взрослого, самостоятельного парня, едущего в поезде по делам.

Курил он неумело, старался просто пускать дым изо рта и через нос, кашлял, когда дым попадал в лёгкие через горло. «Ничего, пообвыкнет, будет курить не хуже других», – думал он о себе как бы со стороны, глядя в мелькающую черноту за окном, и крепко держась за поручень. Разглядывал своё отражение в этой черноте, а что, вполне взрослый парень. Он успокоился.

Открылась дверь из соседнего вагона, и в тамбуре нарисовался крепкий парень бравого вида, в армейском бушлате, но без погон. Ловко щёлкнул портсигаром, извлёк из него папиросу и так же ловко прикурил, метнув жжёную спичку щелчком в угол напротив. Затянувшись, блаженно прищурился.

– Что, кому не спится в ночь глухую? – дружелюбно усмехнулся он Ваньке. – Куда путь держим, братишка?

– До Москвы, а там пересадка, и в Краснодар, к тётке, – солидно пробасил Ванька, прокашливаясь и лихо сплёвывая в угол.

– Да ну? Во даёт, – искренне удивился парень, – и я в те же края направляюсь. До дома, до хаты. – Он оглядел паренька и понимающе усмехнулся. – Страшновато из дома-то, в первой небось?

– Да нет, я уже и на Севере побывал, по Северной Двине на колёсном пароходе 600 км от Архангельска до Котласа, и обратно, – снова цыкнул в угол горькой слюной Ванька, продолжая курить свой «Север». – Колесо крутится, плицы по воде шлёп-шлёп, шлёп-шлёп, а ход быстрый, особенно когда по течению идешь.

– Неслабо. Путешествовал, что ли?

– На лесоповале работал, с дружбанами, – приврал для солидности Ванька, ему не впервой сочинять байки. Хотя на нижнем складе он всё же поработал, на сортировке.

– Никогда бы не подумал, молодец, – почему-то сразу поверил ему парень, и протянул руку для знакомства. – Петро, будем знакомы.

– Иван, – не остался в долгу и Ванька. Обменявшись крепким рукопожатием, от которого Ванькины пальцы хрустнули, оказавшись в широченной пятерне нового знакомого, ребята разговорились.

Петро ехал из командировки домой, на Кубань. Он работал в колхозе, трактористом, и его, как молодого механизатора, посылали по обмену опытом в один из подмосковных совхозов. Тогда это было в ходу.

Узнав Ванькину историю, Петро посочувствовал ему, и предложил поехать к нему, минуя Краснодар. Что там делать? Успеется ещё. Поработает в колхозе, он поможет ему устроиться, обжиться. Он так расхваливал свой хутор, что Ванька не выдержал, дрогнул.

– А что, поехали! Я в детстве мечтал рвануть на освоение целины, но не пришлось. Выучусь на тракториста, или комбайнёра, вообще-то я слесарь-инструментальщик второго разряда, полгода в учениках ходил на релейном заводе, экзамены сдавал.

– Так это же гарно, нам слесаря во как нужны, – провёл Петро ладонью по горлу, – это судьба, что мы с тобой тут встренулись. Как говорится, в огороде бузина, а в Краснодаре тётка, – они засмеялись, довольные друг другом. За разговорами и не заметили, что наступило утро, рассвело.

В тамбур вышла проводница, гремя ведром.

– Надымили-то, продохнуть нечем. Идите по местам, скоро подъезжаем. Я тут приберусь малость. Насорили-то, охламоны, тоже мне курильщики нашлись, – беззлобно ворчала проводница, принимаясь за уборку…

Новоиспечённые друзья прибыли в Москву, побродили по Казанскому вокзалу, закусили пирожками с чаем в буфете, потомились в ожидании пересадки, и вот они уже едут в фирменном поезде «Кубань», правда, в общем вагоне, но это даже хорошо, не скучно будет. Они ребята общительные. Поболтали с попутчиками, продремали ночь сидя, как и все на нижних полках, с завистью поглядывая на счастливчиков, спящих на средних, утром попили чаю вместе со всеми, а вот и станция назначения, приехали.

Глава девятнадцатая. Хуторская жизнь

Ванька огляделся. Всё ему нравилось здесь: чистый перрон, ажурные лавочки, старинное здание вокзала. Вокруг звучит особый, с южным диалектом, говорок.

– Станция «Кавказская», – прочитал он с удовлетворением.

– Чуешь, здесь даже воздух другой, Кубань, одним словом, – расчувствовался и Петро, – родная сторона. Пошли, не то на автобус опоздаем, нам ещё ехать и ехать.

– И далеко твой хутор? – поинтересовался Иван, поспешая за приятелем.

– Не очень. Так у нас всё рядом: станица «Кавказская», пожалте, город Кропоткин, наш райцентр, в трёх километрах отсюда. Да и до Краснодара 150 км всего. Будешь к тётке в гости ездить, – Петро и Иван с трудом протиснулись в переполненный автобус, в тесноте да не в обиде. Домчались быстро по пыльной дороге.

А вот и хутор «Тысячный»: хаты утопают в садах и огородах, цветут яблони, вишни, каркают вороны над пашнями, аромат стоит вокруг такой, аж дух захватывает.

– Красиво у вас, совсем как у нас в подгорье, черёмуха цветёт, сирень. Сады кругом, огороды, – Ивану по душе были новые места, ведь здесь теперь ему предстоит жить и работать. Петро проживал недалеко от хуторского центра.

В хате их встретила его мать, дородная, миловидная женщина средних лет.

– Ну вот, наконец-то приихал. Та ешо не один, с товарищем. Гарный хлопец, как величать? – любопытствовала женщина, приветливо улыбаясь им.

– Иваном, он у нас жить будет, и работать в слесарке. Не возражаешь?

– А шо, нехай проживает. Места всем хватит. Зови меня Марьей Ивановной, или тёткой Марьей, как больше понравится. Айдате обедать.

Она быстро собрала на стол, пообедали. Ванька так проголодался с дороги и с непривычки на новом месте, что уплетал за обе щёки, не замечая ничего вокруг.

– Аппетит отменный, знать, и работник хороший, – одобрила тётка Марья и завздыхала, оглядывая паренька, – худой только очень. Трошки подкормить треба.

– Чево зря балакать, на хуторских хлебах быстро поправится, – засмеялся Петро, тоже не дурак пообедать. Ванька лишь улыбался в ответ, прихлёбывая чай из большой кружки и сонно поглядывая по сторонам…

Наутро он встал, как ему казалось, первым, но в хате уже никого не было. Надо же, проспал. Подумают, лодырь приехал, лежебока. На столе стояла кружка с молоком, хлеб. Это для него оставили, понял Ванька, и улыбнулся. Ничего. Он ещё себя покажет.

В сенях увидел рукомойник, сполоснул лицо, вымыл руки с мылом, утёрся рушником. Вышел во двор. Поёжился. Прохладно с утреца – то. Огляделся. Всё цвело вокруг и дышало. Пашни были вспаханы и засажены картошкой. И так повеяло от них родным духом, что у Ивана закружилась голова. Ему показалось на мгновение, что он дома, в своём родном подгорье. Но нет. Вокруг была равнина, вдали вдоль дороги высились пирамидальные тополя.

В соседском дворе появилась совсем молоденькая девчушка, постреливая глазами в его сторону, мол, что это за чужой паренёк появился у тётки Марьи? Да ещё такой симпатичный, в красной водолазке. Заметив, что паренёк тоже засмотрелся на неё, она фыркнула и, тряхнув косичками, скрылась в хате. Вот её любопытное личико мелькнуло в окне; прячась за занавесками, девчушка наблюдала за ним.

Иван улыбнулся, и решился помахать ей рукой. Личико исчезло.

Он вдруг вспомнил, что приехал на розыски своей Райки, так подло бросившей его, чтобы спросить у неё, зачем она так с ним? Ведь он так любил её. Сердце у него ёкнуло. Почему любил? Он и сейчас любит её больше жизни. Ничего, пусть подождёт, пострадает, как он. Ванька вздохнул. А он здесь пока поживёт. Взгляд его остановился на табличке, прикреплённой к дому: улица Степная, 7. Вот здесь, на улице Степной, поработает в колхозе. А там видно будет…

Так началась его хуторская жизнь. Вскоре вернулась хозяйка с котомкой в руках.

– Та за хлибом да сахаром в магазин ходила, – объявила она, и загремела посудой на кухне. – Обед наварганю, а то Петро убежал на работу не емши, тоже чуток не проспал, – добродушно улыбнулась она Ваньке, и тот стыдливо отвернулся. Ещё намекает.

Тётка Марья была женщиной приветливой, но строгой. Следила, чтобы он снимал ботинки, когда входит в хату со двора. Каждый божий день с утра и вечером намывала полы, подоткнув полы юбки за подол, и Ванька невольно засматривался на её полные белые ноги, когда она, низко наклоняясь, возила мокрой тряпкой по дощатому полу.

Выпрямившись, чтобы откинуть с лица прядь волос и отжать тряпку, лукаво усмехалась, словно дразня паренька, и Ванька, устыдившись, отворачивался.

«Ещё усмехается, старая женщина, а туда же, хвостом вертит, словно молодая», – думал Иван, подходя к окну, хотя этой «старой женщине» было едва за сорок лет.

– А вон и Петро идёт, – обрадовался он, увидев в окно приятеля, появившегося во дворе. Наконец-то, а то совсем неловко ему стало наедине с хозяйкой, ещё подумает чего.

– Шо, заждался, поди? – Петро зачерпнул кружкой из бочонка у печки, жадно напился квасу. – Побежали обратно, это я за тобой вернулся, счас в слесарку прямиком, там с мастером нашим, Захар Нилычем, побалакаешь, себя покажешь. Он ждёт.

Ванька выскочил в сени следом за прытким другом.

– К обеду-то будете, али как? – вдогонку ребятам крикнула тётка Марья, но их уже и след простыл. – Работнички, – одобрительно хмыкнула она, разжигая керогаз. – Борща наварю, котлет нажарю, таперича у меня два мужика в доме, их кормить треба…

Слесарка оказалась крепко сбитым из досок сараем. Захар Нилыч был кряжистый и угрюмый мужик. Критически оглядев Ивана, разочарованно хмыкнул.

– Мне Петро сказывал, ты инструментальщик. Это добре. Только у нас вон какие инструменты больше в ходу, – кивнул он в угол, и Ванька увидел кувалду, большие молотки, какие-то крюки, ломы разного калибра. На слесарном столе рядом с тисками лежали зубила, молотки, напильники, ножовки по металлу.

В центре слесарки возле какого-то агрегата возился неказистый мужичок в промасленной фуфайке, стараясь гаечным ключом отвернуть ржавые болты с корпуса. Никак. Петро взял у него ключ и, поднатужившись, сдвинул болт с мёртвой точки, затем другой, третий. Отдал ключ мужичку, и тому стало уже легче выворачивать болты из гнёзд. Дело пошло.

– Вот ведь, наградил бог Петра нашего силушкой, – оправдывался он, смущённо поглядывая на мастера. Тот усмехнулся.

– Аякже, в нашем деле это немаловажный фактор, – и снова критически оглядел щуплого, на его взгляд, паренька. Ванька засмущался было, стараясь держаться независимо. – Ты не боись, найдётся и для тебя работа, как для инструментальщика.

Он взял с верстака какую-то деталь, повертел в руках.

– Вот, надо бы заменить её, проклятую, на складе нема. Ехать в МТС некогда. Накось глянь. Авось смогёшь такую же смастерить?

Иван взял деталь, осмотрел внимательно.

– Можно попробовать, отчего нельзя. Только вот…

– Это у нас есть. Вон и сверлильный, и токарный станок имеются. Шлифовального пока нема, но будет. Так як же, справишься, абышо?

– А то, конечно, – уверенно кивнул Иван, – правда, придётся покумекать.

Мужики засмеялись одобрительно.

– Это как водится. Покумекать никогда не вредно.

– Ладно, поглядим. Ежли надумаешь, приходи, – решил мастер. – Оформишься в отделе кадров, и за работу. У нас слесаря-инструментальщика как раз и нема.

После слесарки Ванька посмотрел, как Петро приводит в порядок своего боевого коня – трактор «Т-70». Наконец тот завёлся, и затарахтел на весь хутор. Сбежались мальчишки, им тоже было интересно посмотреть. Выключив мотор, Петро спрыгнул на землю и, довольный собой, огляделся.

– Ну, шо, мелкота, это вам не в школе чистописанием заниматься, али там на уроке пения орать, здесь техника, понимать надо! – поднял он кверху грязный указательный палец, и мальчишки уважительно засмеялись, понимает дядька Петро про их мечты.

– Ладно, айда обедать, Ваня. Вечером на танцы в клуб сгоняем, я тебя с хлопцами познакомлю, там и дивчины гарные имеются, – подмигнул Петро другу, и они направились на свою улицу, к хате.

Ваньке некогда было скучать и предаваться воспоминаниям. После обеда они с Петром поработали на огороде, в сарае навели порядок, напилили и накололи дров, тётка Марья нарадоваться не могла, глядя на своих работничков.

«Какой ладный хлопец Ваня, скромный, работящий, и рост у него хороший; не мелкий, но и не верзила, только худой очень. Ништо, откормим, славный будет казак, – мечтала она, проворно орудуя кастрюлями на кухне, и тут же завздыхала, сомневаясь: – непривычный он к нашему труду, городской. Зачем ему в земле да в мазуте копаться, да и в Краснодаре тётка небось ждёт племянника. Надо с Петром погутарить, он поймёт меня. Жаль паренька. Надорвётся ишо с непривычки. Не по нём ему наша сельская жизнь».

Вечером, возле сельского клуба, Петро познакомил своего нового товарища с хуторскими парнями. Высоченными и здоровенными.

– Надо бы прописать его, как положено, – миролюбиво сказал самый высоченный из них, с пудовыми кулаками и ангельским выражением лица.

– Тоже мне сказанул, опосля твоей прописки ему уже не до танцев будет, абыяк до койки доползти, и то дай боже, – заметил кто-то из парней, и все захохотали, даже Петро.

– Ты, Ваня, не дрейфь. Они тебя на прочность хочут проверить, – успокоил новичка Петро, отсмеявшись. – То мой кореш, мабуть без прописки обойдёмся, али як?

– У нас в Алатыре тоже, если сунешься куда, где тебя не знают, обязательно сначала фонарей наставят, – засмеялся Ванька с пониманием, – а потом на мировую выставишь пару бутылей, и ходи себе, провожай девушку до дома. Закуривайте, – и он протянул парням пачку папирос «Север».

– Вот это другой сказ, правильный ответ, – одобрили все вокруг, разбирая папироски и закуривая. – Пошли до дядьки Егора, его жинка такой первак гонит, хряпнешь стакан, и душа возрадуется. Деньги-то есть?

– Аякже, – утвердительно кивнул Ванька, блеснув познаниями местного диалекта, и компания направилась в сторону от клуба, к хате дядьки Егора. Всё должно быть, как положено, а потом можно и на танцы вернуться. Петро не возражал, он даже рад был, что его новый дружок такой понятливый и свойский пацан…

Наутро Ванька с трудом оторвал голову от подушки. Его мутило и шатало. Первак жинки дядьки Егора оказался таким крепким, что душа не только возрадовалась, но и грозилась теперь расстаться с телом. В хате опять никого уже не было. Шатаясь, он вышел во двор, умылся, едва пришёл в себя после вчерашней прописки.

«Петро с тёткой Марьей уже на работе, а он слабак оказался, вот стыдоба. Вчера Петро приволок его домой на себе, тётка Марья ругалась с ним из-за этого. Так нельзя. Ещё подумают, что он пьяница», – думал Ванька, озирая окрестности тусклым взором.

В соседнем дворе снова нарисовалась уже знакомая девчушка.

«Марийкой зовут, – вспомнился Ваньке вчерашний разговор с тёткой Марьей. – Но тут уже не до девчушки. Быть бы живу. И на танцах не побывал, с дивчинами местными не познакомился. Небось, смеются над ним вчерашние казачки, вспоминая заезжего городского недотёпу. Так ему и надо».

Ваньке что-то уже расхотелось работать и жить на хуторе. На сельских просторах ему не пахать на тракторе, так как для этого сначала надо учиться и осваивать технику. Ему это не по душе. А в слесарке работать и того хуже. Ему и в Алатыре надоело.

До него вдруг дошло, ведь он приехал на Кубань не просто так, а разыскать Раю, без которой он не может жить, не то, что работать. Отец же написал письмо для тётки Нины, своей сестры, чтобы она помогла племяннику. А он тут околачивается, первак с деревенскими мужиками пьёт, у чужих людей проживает, пользуется их добротой.

Нет, так дело не пойдёт. Ванька вытер испарину, выступившую на лбу от переживаний, внезапно над ним загрохотало, пошёл сильный дождь, и он скрылся в хате, промокнув до нитки.

Примерно так же думали и Петро с матерью. Вечером, во время ужина, на том и порешили. Надо Ваньке ехать к тётке, хотя им и не хотелось расставаться с ним.

Утром он распрощался с тёткой Марьей, она даже всплакнула, облобызала его в обе щёки, как родного, и Петро проводил его до автобуса. Распрощались по-мужски, без лишних сентиментов, пожав друг другу руки, после чего Ванька долго ехал в переполненном автобусе до райцентра.

Там он на автовокзале купил билет, посидел на лавке, жуя пирог с картошкой от тётки Марьи, уже отрешившись от хуторской жизни, весь в мечтах и планах о новой жизни в столице Кубани. Сначала он у тётки поживёт, потом на работу устроится, свою Раису разыщет, и заживут они с ней как прежде, ведь он так соскучился по ней, настрадался без неё. А может, и в Алатырь снова вернутся, кто знает.

Автобус до Краснодара был большой и красивый, с мягкими креслами, и Ванька удобно расположился у окна, с интересом разглядывая кубанские просторы, ряды высоких пирамидальных тополей вдоль дороги до горизонта, и дальше. Ехали долго, с остановками, но что такое для молодого путешественника какие-то там 150 км.

Ну вот, он и в Краснодаре, столице Кубани. Наконец-то это произошло. Город произвёл на него сильное впечатление. Пожалуй, даже большее, чем Чебоксары в своё время, или даже Архангельск. Но пока не до красот. Сначала надо добраться до тётки.

Как говорится, «язык до Киева доведёт», и Ванька быстро, без особых хлопот, разыскал улицу и дом, в котором проживала его родня. А вот и их квартира на первом этаже. Взволнованный от предстоящей встречи, он радостно нажал кнопку звонка несколько раз, прислушиваясь. Вдруг, никого нет дома, и опять надо будет ждать. Нет ничего хуже неизвестности. Ничего, подождёт, он парень привычный, терпеливый. Чу, вроде идёт кто-то. А вдруг они не признают его, несмотря на письмо, которое он сжимал потной от волнения рукой в кармане пиджака.

Дверь раскрылась, и он увидел молодую женщину вместо тётки, которая представлялась ему пожилой и почтенной дамой, вроде соседки, Васькиной матери.

– Вам кого? – женщина приветливо улыбнулась пареньку.

– Мне тётю Нину надо, Долинину. Они здесь проживают?

– Здесь. Проходите. Нина Дмитриевна, тут паренёк какой-то пришёл, вас спрашивает, – крикнула она вглубь квартиры, в коридоре тут же объявилась невысокая женщина средних лет, в ярком халате. Она с интересом оглядела паренька.

– Вы ко мне?

– Да, тётя Нина, я Ваня Шмаринов, из Алатыря. Мне отец и письмо для вас написал, вот, – Ванька вытащил из кармана пиджака помятый конверт с письмом, вручил женщине.

– То-то я смотрю, лицо знакомое, уж не от Николая ли? – оживилась женщина, принимая письмо. – Ты проходи-проходи, Ваня, познакомимся, племянничек. Так ты, значит, сын Николая будешь…