Текст книги "Евангельская имущественная этика. Русская социальная мысль. Цикл публичных лекций"

Кстати, некоторые считают, что это апостол Пётр, который выговаривал Анании и Сапфире, убил их обоих. На самом деле из текста это никак не следует. Апостол Пётр никого пальцем не тронул. А это вот такой удивительный промысел Божий, вот такое наказание: если ты наплевал на святое, – а святой была жизнь этой общины, – вот и получай эквивалентное наказание. Наказание, которое демонстрирует нам всю высоту жизни первых христиан и всю глубину падения Анании и Сапфиры. Ну, уж я не знаю, как это произошло: инфаркт, инсульт… Этого текст Деяний нам не доносит.

И, наконец, третье соображение, дополняющее, почему наказание было столь суровым. Дело в том, что вообще-то существует один закон духовной жизни: обособление от зла. Чтобы добро возрастало, его надо обязательно огородить от зла, отделить эти вещи. Иначе ничего серьёзного, ничего хорошего не получится. Если добро и зло в одном месте настолько перемешаны, что ты их не разделишь, никакой высоты устроения, никакой высоты добра, святости в социальном смысле получить нельзя. Это железный закон. И не даром Господь учредил рай и ад. И они разделены, как в Евангелии говорится, глубоким рвом, и перепрыгнуть его нельзя. Вот там этот принцип обособления от зла, он реализован Самим Господом, причем на сто процентов! Поэтому его надо стараться везде реализовывать. И, конечно, его понимал и апостол Пётр, лидер Иерусалимской общины. И он именно поэтому так строго внушал Анании и Сапфире. И я думаю, что апостол Пётр нисколько не удивился вот такому наказанию Божию. Для него это было, может быть, даже понятно и естественно.

И недаром говорится, что «великий страх объял всю церковь и всех слышавших это» (Деян. 5:11). Да, Господь научил всех, как плевать на святое! И после этого уже, видимо, таких событий, как с Ананией и Сапфирой, в общине не происходило. Хотя, конечно, человек – существо слабое, падшее, и в Иерусалимской общине происходили другие нестроения. Это эпизод с поставлением семи диаконов.

«Когда умножились ученики, произошёл у эллинистов ропот на евреев за то, что вдовицы их пренебрегаемы были в ежедневном раздаянии потребностей. Тогда двенадцать апостолов, созвавши множество учеников, сказали: нехорошо нам, оставив слово Божие, пещись о столах. Итак, братия, выберите из среды себя семь человек изведанных, исполненных Святаго Духа и мудрости; их поставим на эту службу, а мы постоянно пребудем в молитве и служении слова. И угодно было это предложение всему собранию» (Деян. 6:1–5).

То есть другие начались нестроения, меньшего масштаба, но тоже неприятные. В этом фрагменте рассказывается о том, что поссорились две группы из общины: одних апостол называет эллинистами, а других евреями. На самом деле, и те, и другие по национальности были евреями. Просто эллинисты – это евреи из рассеяния, которые прибыли в эту общину, а евреи – это местные, иерусалимские. Вот эллинисты увидели, что их люди, вдовицы, получают меньше, чем другие. И тогда апостолы решили поставить семь человек, которые позже были названы диаконами. И поставить именно для того, чтобы они занимались этими социальными проблемами внутри общины. Смотрели, насколько справедливо распределяется богатство, не обижен ли кто.

Почему я об этом говорю? Дело в том, что отсюда видно, что апостолы очень упорно держались за христианский коммунизм. Вот, казалось бы, начались нестроения, люди недовольны, и это повод для того, чтобы прекратить это всё. Пусть общинники будут питаться тем, что каждый имеет. Но они этого не сделали. Наоборот, несмотря на нестроения, они с необычайным упорством продолжали это дело. И для того, чтобы христианский коммунизм продолжался, поставили вот этих семь диаконов.

Позже они преобразовались в наших диаконов, которые сейчас служат в храмах. Но ещё очень долгое время диаконам вменялись в обязанность, кроме церковной службы, ещё всякие социальные занятия: ходить по прихожанам, выяснять, кто чем и как живёт, помогать из церковных средств прихожанам. И только, к сожалению, уже где-то в последнее время, в новое время, начиная с XVIII века, эта функция диаконов пропала.

Таким образом, общность имущества является христианским социальным идеалом. И впервые со всей силой этот идеал был провозглашён сразу же после образования Церкви в Иерусалимской общине. Тогда вся Церковь концентрировалась в этой общине, жила именно так. Однако богословы XIX века, они всё же заводят разговор: насколько удачно было то, что в Иерусалимской общине произошло? Потому что известно, что в какой-то момент… да, все двенадцать апостолов сначала были вместе. А после они разбрелись по разным странам проповедовать Слово Божие. И отсюда делается вывод, что вот эта Иерусалимская община распалась. Вывод этот неосновательный, потому что известно, что после лидером этой общины стал Иаков, брат Господень, который был, – это описывается в Деяниях, – в конце концов убит.

Вот оценка Иерусалимской общины, которую даёт наш известный, знаменитый сейчас, как некоторые считают – великий русский религиозный философ Иван Ильин. Сейчас многие им увлекаются, цитируют. Если мы, дай Бог, доживём, я когда-нибудь сделаю отдельную лекцию, посвящённую этому человеку. Сейчас вкратце скажу: это был ярый апологет частной собственности, ненавидевший социализм и коммунизм ну просто лютой ненавистью. Про Иерусалимскую общину, вопреки всем святоотеческим оценкам, он пишет: «Первые христиане попытались достигнуть „социальности“ посредством своего рода добровольной складчины и жертвами на распределительную общность имущества. Но они скоро убедились в том, что некие элементарные формы непринудительной негосударственной имущественной общности наталкиваются у людей на недостаток самоотречения, взаимного доверия, правдивости и честности», – намекая на Ананию и Сапфиру. В Деяниях апостольских эта неудача описывается с великим объективизмом и потрясающей простотой. Участники складчины, расставаясь со своим имуществом и беднея, начали скрывать своё состояние и лгать. Последовали тягостные объяснения с обличениями и даже со смертными исходами; жертва не удавалась, богатые беднели, а бедные не обеспечивались, и этот способ осуществления христианской социальности был оставлен как хозяйственно несостоятельный, а религиозно-нравственно – неудавшийся. Ни идеализировать его, ни возрождать его в государственном масштабе нам не приходится. Это уже XX век. Но, по сути дела, аналогичные суждения мы можем найти, например, в работах профессора Михаила Олесницкого, учебник которого «Нравственное богословие» был стандартным для духовных семинарий и духовных академий. Он пишет: «Известно, что общение имуществ первых христиан было кратковременным и местным; существовало оно недолго только в Иерусалиме. И оказалось оно непрактичным: иерусалимская община настолько обеднела, что другие христианские общины посылали ей вспоможение». Что касается вспоможения, то да, это правда. И сам Лука в Деяниях апостольских пишет, что апостол Павел собирал в других общинах средства, чтобы направлять их в Иерусалим.

Но были и другие богословы, к чести нашего богословия. Я уже упоминал о Василии Ильиче Экземплярском. Это богослов, который поддерживал святоотеческую линию. Насчёт Иерусалимской общины он писал: «Самая неудача организации жизни первенствующей Церкви не могла бы послужить помехою видеть в организации идеальную её форму». И ещё: «Общение имуществ первенствующей Церкви есть и навсегда пребудет идеалом устроения материальной стороны жизни членов Христовой Церкви».

Но некоторая доля правды в таких пессимистических оценках есть. Дело в том, что апостол Лука нигде не упоминает о том, что первые Христиане как-то организовали внутри общины своё производство. Пусть даже несложное, пусть даже кустарное. Видимо, такого производства у них и не было. И в этом случае, естественно, первый порыв… да, собирали деньги, жили первое время. Но если не производить, сколько ни собери, всё когда-нибудь кончится. И неудивительно, что другие христианские общины стали помогать Иерусалимской. Об этом очень подробно говорит наш русский, тоже великий, замечательный религиозный философ отец Сергий Булгаков. Он, когда ещё не был священником, говорил, что коммунизм Иерусалимской общины – это чисто потребительский коммунизм, который не имеет никакого политэкономического значения. Он писал: «Некоторые видят здесь вообще нормы экономического строя для Христианской общины. Однако, вдумываясь внимательно в содержание этого места, мы должны прийти к заключению, что именно хозяйственной нормы тут не содержится. И что здесь описан исключительно праздник в истории Христианства. А то, что естественно в праздник, не вполне неприменимо в будние дни. Значение нормы, имеет, конечно, то чувство любви, которое ярко пылало в этой общине. И при данных обстоятельствах имело экономическим последствием описанную форму общения имуществ. Но самая эта форма не представляет собой чего-либо абсолютного». Так, Булгаков считает: «Приглядываясь к ней ближе, мы видим, что в данном случае отнюдь не вводится какой-либо новый хозяйственный порядок или хозяйственный строй, а тем более новая организация производства. Напротив, по-видимому, в это время Христианская община какой бы то ни было хозяйственной деятельностью вовсе не занималась, постоянно находясь в учении апостолов, в общении, преломлении хлеба и в молитве. Здесь происходила не организация, а ликвидация хозяйства».

На мой взгляд, тут спорить трудно. Да, хозяйства, в смысле производства, никакого в Иерусалимской общине не было. И это её недостаток. Это её недостаток безусловный. Но его же можно исправить – организовать производство. И Иоанн Златоуст, кстати, замечает, что сейчас, как в Иерусалимской общине, живут в наших монастырях. Но там монахи всё-таки занимаются чем-то: рукоделием, огороды делают. Как-то себя обслуживают. Так что, в этом смысле, смысле экономики, Иерусалимская община – вовсе не идеал. Она идеал – в смысле общности имущества, общей собственности. Это социальный идеал христианства, идеал, который тогда был провозглашён на все века.

Ну а почему же всё-таки апостолы – а они были людьми, безусловно, умными – не стали организовывать производство? Здесь две причины. Об одной уже давно говорили богословы. Дело в том, что вся община жила эсхатологическими ожиданиями, ждала скорого второго пришествия Иисуса Христа. Все думали, что вот, не сегодня-завтра, не завтра, так через неделю, вот-вот Христос придёт. Так зачем же организовывать производство? Бессмысленно. Гораздо больший смысл имеет молиться. А если мы организуем производство, мы покажем, что Господь вроде бы и не хочет приходить, и мы Его и не ждём вовсе, а сами решили жить долго на этой земле. Здесь апостолы ошиблись. Прошло 2000 лет, но второе пришествие Христа не совершилось. А почему так? Здесь я пас – я не богослов.

Но есть и вторая причина. Может быть, более естественная и для апостолов не менее убедительная. Апостолы были учениками Христа. А Христос организовал общину, в которой тоже не было производства, которая занималась молитвами и жила за счёт милостыни. И апостолы, будучи Христовыми учениками, естественно, решили сделать так же. Вот так Христос заповедал, а они продолжают его дело. Поэтому они сделали так же и упорно на этом настаивали. Хотя, наверное, понимали все трудности такой жизни.

Мы с вами закончили экскурсы в Новый Завет. Я хочу немножко подытожить и кое-что сказать о библейской социологии. Некоторые считают, что такой нет, она в Библии не просматривается. Но я не могу с этим согласиться. На самом деле она просматривается, и достаточно чётко. Дело в том, что в Библии нам даются образы трёх обществ, трёх типов обществ. Это, если идти снизу вверх: общество мамоны; среднее общество – это общество справедливости; высшее устроение – это общество любви.

Я начну со среднего, с общества справедливости. О справедливости Христос достаточно много говорит и в Новом Завете. Но самое интересное, что есть его прямое описание: весь Закон Моисеев, можно сказать, декларирует общество справедливости, он «заточен» на справедливое общество. И если бы Закон Моисеев действительно бы исполнялся, то иудейское общество было бы обществом справедливости. И действительно: там имеется норма так называемого «седьмого года». То есть каждый седьмой год все обязаны были не засевать поля, оставлять их пустыми. И всё, что вырастает на них, – это шло в пользу зверей, и нищих, бедных. Каждый мог в этот год приходить и рвать как бы нерегулярно выросшие колосья. В этот год прощались все долги, и все рабы отпускались на волю. Но, должен сказать, что раб, «эвеб» по-иудейски, это не то, что раб в Древнем Риме, которого мы представляем в цепях, что он работает с утра до ночи, является собственностью хозяина и всё такое. Раб у иудеев был иным. Это было что-то похожее на крепостного крестьянина, причём временно. Как видите, каждый седьмой год все рабы-евреи отпускались на волю. Это был просто работник, который за еду работал у хозяина, был уважаемым человеком, садился с ним за стол, и прочее, прочее. Правда у евреев были и рабы настоящие, не евреи, которые действительно являлись собственностью, их можно было продавать, и никакой седьмой год на них не распространялся. Это были взятые в плен представители других народов.

А был ещё «пятидесятый год». Каждый пятидесятый год, помимо всего того, что требовалось исполнять в седьмой год, ещё любая собственность, которую человек, может быть, у кого-то купил, она безвозмездно отдавалась хозяину или семье. Хозяину, у которого она была куплена. Это очень сильная норма. Она обеспечивает то, что большая собственность не могла скапливаться в одних руках. Нет долгов – нельзя было много накопить, ни собственности накупить, потому что это оказывалось бессмысленным: в пятидесятый год это всё равно надо было отдать, причём совершенно даром. Были весьма справедливые законы относительно найма рабочей силы: зарплату надо было выплачивать наёмникам ежедневно, причём до захода солнца. Ночью заставлять работать нельзя было. Очень справедливы были в Моисеевом Законе относительно воровства: отдать втрое или впятеро, если это овца, всемеро, если это вол, и прочее. Повторяю, если бы это всё исполнялось, это было бы общество справедливости. Но беда в том, что Моисеев Закон – он декларировался, он был нормой, причём, казалось бы, непререкаемой. Но… фактически он не исполнялся. Историки говорят, что пятидесятый год, в общем-то, почти не исполнялся во всей истории Иудеи. А седьмой год, «субботний год», как говорили, он тоже частенько не исполнялся. Даже существует у евреев такое поверье, что семидесятилетний вавилонский плен дан был в наказание за семидесятикратное неисполнение седьмого года. Фактически, конечно, общество было другим, но всегда можно было к закону как-то апеллировать. И смелые люди это делали: появились пророки, которые обличали богатых, которые, вопреки Моисеевым законам, обирали бедных.

Но, тем не менее, де-факто, и уже во времена Христа, общество израильское приближалось к обществу мамоны. Как мы помним, капиталистического вида сделки: прокрутка денег, ростовщичество – были очень популярны в этом обществе. Хотя по Закону Моисееву ростовщичество запрещалось. Но, маленькая тонкость: запрещалось только среди иудеев, а иноземцам не только можно было давать в рост, но и нужно было давать, потому что вот этот механизм роста, механизм процентов – это силища. Это настолько мощный механизм, что если он запускается, он быстро обогащает одних и совершенно оставляет без штанов других. Хотя, кажется, процент-то небольшой, почти незаметный…

Кстати, здесь интересный момент с числом Зверя, с числом 666. Это число упоминается во всей Библии всего дважды. Второй раз, все, наверное, знают, – этим числом будет метить Антихрист на лбу и на запястье своих, поклонившихся ему людей. А после гибели Антихриста, как говорит Апокалипсис, эти люди будут очень мучиться: в дыму и сере, кажется. А первый раз 666 упоминается в Ветхом Завете, при описании государства царя Соломона. Дело в том, что именно при Соломоне Израиль достиг наивысшего экономического и политического могущества – единое государство, богатое, с достаточно обширной территорией – обычно Израиль занимал меньшую территорию, чем тогда была. И вот, оказывается, доход царя Соломона ежегодный был 666 золотых талантов. Иначе говоря, число 666 – это символ богатства, большого богатства, громадного богатства. И отсюда, кстати, следует, что Антихрист будет ставленником богатых, он будет своих метить символом богатства.

Что касается общества любви, то мы о нём говорили сегодня. Оно описано в Деяниях апостольских. Я повторяться не буду, только один момент. Да, в этом обществе одновременно были реализованы и любовь, и общение имуществ. Вот вопрос «на засыпку»: как соответствуют, как сочетаются любовь и общественная собственность? Они что, всегда железно следуют одно за другим, или нет? Опять я для ответа обращаюсь к великому Златоусту. Он по поводу Иерусалимской общины сказал следующее: «Вот скажите мне: любовь ли родила нестяжание» (под нестяжанием он понимал общение имуществ), «или нестяжание – любовь? Мне кажется, любовь – нестяжание, которое укрепляло её ещё больше». Глубокая фраза. То есть любовь первична. И цель любого социального установления – это увеличение любви. Общественная собственность – это не цель, это средство. Даже по Златоусту получается не столько средство, сколько следствие. Любовь, настоящая любовь, если она существует в достаточно большом сообществе, она неизбежно порождает общественную собственность. А вот наоборот – этого Златоуст не сказал. То есть можно сделать, ввести общественную собственность, но если нет первоначального уровня любви, ничего не получится. Это будет кошмар. Эту общественную собственность надо будет насаждать огнём и мечом. Люди должны быть нравственно готовы к этому. Это обязательное условие. «Но», – замечает Златоуст, – «которое укрепляло её ещё больше». Если общественная собственность держится, если имеется какой-то уровень любви, если люди могут в общественной собственности жить, то получается обратный эффект: общественная собственность начинает укреплять любовь. Это другой, что ли христианский социальный закон – любовь должна быть хорошо организована. Любовь – это нежный росток в нашем падшем обществе. Если этого нет, если всё идёт на самотёк, если любовь смешана со злом, этот росток гибнет.

Вот что я сегодня хотел сказать. А теперь – вопросы.

Вопрос: Вот у меня вопрос как раз по последнему, что Вы сказали. Если можно, то очень короткую цитату Владимира Францевича Эрна (работа «Христианское отношение к собственности»): «Грядущее торжество социализма сделает ненужным всякую борьбу за экономическое освобождение, и тогда все силы возрождённой Церкви должны быть направлены на последнюю и самую трудную борьбу за освобождение из рабства духовного (которое социализм лишь видоизменит и отольёт в последние формы)». Вот я Вас хочу спросить, правильно ли я понимаю, что можно принять, что организация экономического освобождения это и есть социализм, а общество любви в терминологии православия – это коммунизм?

Н. С.: Ну, где-то так, да. Понимаете, про наш советский социализм нельзя сказать, что это было общество любви всё-таки. Там любовь присутствовала, но далеко не в той мере, как это было в Иерусалимской общине. Но цель, повторяю, это увеличение любви. В этом вообще смысл жизни человеческой. Поэтому я где-то с вами соглашусь, да.

Вопрос: Оценивает ли как-то христианство, в частности Святые Отцы, дискриминационные законы Моисея по отношению к неевреям? В частности, экономические: я имею в виду в первую очередь рост и другие, т. е. обман и т. д. Есть ли анализ какой-то в христианстве?

Н. С.: В общем-то, у Святых Отцов, на мой взгляд, такого систематического, серьёзного анализа нет. Есть цикл лекций того же Иоанна Златоуста, но они не совсем лекции, а проповеди, которые называются «Против иудеев». Там обо всём этом говорится. Но там такой какой-то проработки этого вопроса, как он сделал с собственностью, нет. А что касается других Святых Отцов – я не встречал. Они там занимаются другими вопросами.

Вопрос: То есть в христианстве ответ на этот вопрос не сформулирован?

Н. С.: Да.

Вопрос: Вот Вы сказали, что Иоанн Златоуст замечает, что сейчас так же, как в Иерусалимской общине, живут в монастырях? Я скажу не точно, поэтому прошу прощения, но, хочу у Вас уточнить. Я слышал, что самые первые русские монастыри – они тоже как-то образовывались, у них первая жизнь как бы была тоже похожа на общинную жизнь, а потом они постепенно обрастали собственностью. Так ли это? И почему они не смогли удержаться?

Н. С.: Так, да. Именно так. Троице-Сергиева лавра при Сергии Радонежском не имела ни клочка земли, кроме как вокруг храма и какие-то ближайшие строения. А позже она стала приобретать собственность, уже при Никоне Радонежском, преемнике Сергия. Были куплены кое-какие деревеньки. Дальше больше, и Троице-Сергиева лавра, в конце концов, стала одним из крупнейших собственников в России. После произошла секуляризация земель: всё у неё отобрали – это при Екатерине II. А после опять, несмотря ни на что, Лавра стала опять деревеньки покупать, землю и прочее, и прочее. Понимаете, в чём дело: я должен сказать, что всё-таки эта собственность в монастыре была общей собственностью. Она не настоятелю принадлежала, а всей общине. И за счёт этого, за счёт этой собственности, русские монастыри кормились. Хотя, конечно, было и много пожертвований, разные вклады, заупокойные вклады – очень большая статья прибыли монастырей, но тем не менее. И главная проблема была в том, что здесь происходил элемент эксплуатации. Были крепостные крестьяне, которые принадлежали не помещику, а монастырям. И работали на монастырь, на монахов. Вот это негативный момент, очень негативный. И он, давно было замечено, сильно влиял на духовный уровень в монастыре. И получалось так, что чем больше у них собственности, такой с деревеньками, тем меньше святых они рождали из своей среды. Я ответил на ваш вопрос?

Вопрос: Николай Владимирович, извините, Вы на прошлых лекциях не рассказывали про общину, которая в конце XIX века в России была организована.

Н. С.: Я об этом собираюсь рассказать, но позже. Эта община организована Николаем Николаевичем Неплюевым. Он был богатым помещиком, представьте себе. Человек, который ратовал за общую собственность, был человеком необычайной любви. Вот он организовал христианскую трудовую общину, причём православную. Она существовала 40 лет. И пережила и Октябрьскую революцию, и Гражданскую войну, и период НЭПа. И была уничтожена только в начале 30-х годов. Да, это, как говорят, «песня». Удивительная, потрясающая. Я довольно много занимался этой общиной: у меня на сайте с десяток статей, посвящённых ей. Я обязательно посвящу ей пару лекций. Но это в будущем.

Вопрос: Хочу задать вопрос по поводу рабства. Рабство в Библии как экономическая категория в Ветхом Завете и в Новом Завете трактуется одинаково или по-разному? И в этом свете как Вы прокомментируете вот выражение «рабы божьи»? Какое имеет отношение как к духовной категории и как к экономической категории? Связь какая-то есть?

Н. С.: Понимаете, аналогия есть, так же, как в притче. Аналогия между земным и духовным. Раб, ну, я уже сказал, что в Ветхом Завете это экономическая категория. Да, там были рабы-эведы – евреи и рабы иностранцы, такие, настоящие, рабы. А в странах, окружающих Израиль, было самое настоящее рабство, рабовладельческий строй. Что же касается понятия «раб Божий» – это прекрасно. Вот всем бы нам так! Понимаете, Бог – это истина. Разве плохо быть рабом истины? По-моему, очень хорошо. Бог – это любовь. Вот быть, так сказать, «рабом любви», никуда от любви не отклоняться, это что плохо? Хорошо! Господь – это самое высшее, что мы знаем. Вот следовать этому неукоснительно, пытаться стать, ну, вот таким же. Это что, плохо? В этом смысле выражение «раб Божий» меня нисколько не коробит. Ну, может быть, оно кому-то неприятно, кто-то хочет, видите ли, свободы. Ну, не знаю. Я должен сказать, что свобода и любовь – это вещи, в общем-то, мало совместимые. Понимаете, человек, обычно хороший, настоящий человек, он свою свободу меняет на любовь к кому-то. Например, мать. То она была свободной, а тут вот родила. Она любит своего ребёнка, но она полностью потеряла свободу, она на пять минут от него не может отойти. И так вот по аналогии с этим должен бы поступать, в общем, каждый человек. Да, полюбить можно только свободно. Но, понимаете, если вы всё время будете держаться за свободу как за некую ценность – вы не то что не христианином, вы будете просто эгоистом. Вот так я это представляю.

Вопрос: А вот отношение Церкви, христианства к рабству?

Н. С.: Оно отрицательное.

Вопрос: А где оно сформулировано?

Н. С.: Оно сформулировано самой жизнью христианских общин и христианских государств. Во-первых, даже в первоначальной Церкви любой раб считался таким же «братом во Христе», как и свободный. И только ради скорее политических мотивов рабам христианам не рекомендовалось устраивать бунты. Дело в том, что и апостол Павел, и другие христиане боялись, что если христиане будут явно выступать против рабства, то их быстро в рабовладельческом обществе объявят бунтовщиками и уничтожат как в общем-то людей совершенно беззащитных. Но, в принципе, рабство – оно среди христиан не поощрялось. Правда, были, были случаи, и не только случаи, при которых рабство в христианских государствах оставалось. К сожалению. Но оно было по своей жестокости резко сглажено. Например, в Византийской империи рабство в какой-то форме оставалось до гибели Византии. Во всяком случае, в законах. Рабство это было мягкое. Рабам там разрешали, между прочим, жениться, заводить детей, заводить свою собственность. Но тем не менее, они числились рабами вплоть до гибели Константинополя. А в первые века христианства очень многие слои в Византии имели рабов. Даже говорят, епископы имели рабов. Ну, это потому, что христианское сознание, оно ещё не до конца вошло в души людей. Я так понимаю.

Вопрос: Скажите, пожалуйста, как Вы понимаете любовь? В чём она проявляется? Спасибо.

Н. С.: Понимаете, любовь – это жертва. Если говорить кратко, когда то, что у вас есть, вы от себя отрываете и отдаёте другому, – это любовь. Любовь обязательно жертва, жертва бескорыстная. Жертва собой, своим имуществом, своим временем, своей жизнью и своей душой, в конце концов. И высшую любовь показал Господь Иисус Христос, который пожертвовал Своей жизнью ради спасения нас всех. Поэтому, например, воин, который гибнет на войне, – это поступок высшей любви. Он отдаёт свою жизнь за других.

30.07.2013