Текст книги "Евангельская имущественная этика. Русская социальная мысль. Цикл публичных лекций"

Я вернусь к Клименту Александрийскому. Климент Александрийский – первый основатель, как я это называю, «общепринятой доктрины». Доктрины, которая считает, что собственность иметь можно для христианина в любом количестве. Но вот привязываться к собственности, зависеть от неё – это грех. Подчиняться собственности нельзя. А если ты не привязываешься – пожалуйста, владей сколько угодно. Златоуст мыслит иначе. Он считает, что если ты набрал много собственности, то вовсе неспроста ты это сделал: в 99 случаях потому, что ты сребролюбец, потому, что ты её любишь, потому, что ты её хочешь, всё больше, больше и больше. Свой тезис, что собственность иметь можно, Златоуст предлагает в качестве нормы для новоначальных, которые становятся только на первую ступеньку лестницы совершенств. А для совершенных он предлагает иное: надо жить так, как жили христиане в Иерусалимской общине. Всё у них было общее, «и никто ничего не называл своим». Таким образом, Златоуст строит очень глубокую и ёмкую концепцию, в которой есть определённое место и мыслям Климента Александрийского. Только он их ставит в надлежащую нишу: это норма для новоначальных, не более. К сожалению, история нашей имущественной этики такова, что вот эти нормы для новоначальных постепенно стали нормами для всех, в том числе всех христиан. И те высшие идеи общей собственности, которые Златоуст проповедовал, постепенно забылись.

Подытожим: у Златоуста как бы двухэтажная концепция. Для более совершенных он считает, что личный идеал – полное нестяжание, общественный идеал – общественная собственность. А для новоначальных он снижает планку и считает, что личная норма – это просто честный труд: не воровать и не эксплуатировать, а общественный идеал – это частная собственность с обязательной щедрой милостыней.

Вот на этом я свою лекцию окончу и отвечу на вопросы.

Вопрос: Николай Владимирович, вот Вы, описывая взгляды Златоуста, говорите о том, что у него было отрицательное отношение к эксплуатации. Я бы хотел задать вопрос: терминологически у него в первоисточнике как это звучит? Ведь вроде бы термин «эксплуатация», мы так привыкли, что это термин всё-таки довольно современный.

Н. С.: Да.

Вопрос: Это так сказать из марксизма, вот. А в какой терминологии он это описывал? Какие у него для этого были слова?

Н. С.: Он всё время произносит слово «хищник». Вот в контексте златоустовских проповедей это и есть эксплуататор. Хищник – это тот, кто терзает свою жертву, ведь эксплуатировать – это и есть мучить других. Златоуст считал, что такое хищничество – величайший грех, величайший, с христианством несовместимый.

Вопрос: Он (Златоуст) признавал возможность некоего владения для новоначальных. Но он, идеал, который он описывал для человека, так скажем, мирского, для человека не монаха, может, очевидно, представляться достаточно сложно выполнимым. Так сказать, для монаха его идеал очевиден, а для человека мирского, имеющего семью, близких, о которых он как-то должен заботиться, по отношению к которым у него есть тоже какие-то свои обязательства, он – человек, должен обладать неким умением, да? Или, так сказать, ну чем-то таким, благодаря чему он обеспечивает жизнь своим близким. Он же не мог, Златоуст, наверняка не мог тоже обойти в том числе и этот вопрос и здесь провести какое-то различение. Тоже интересно, как у него этот вопрос решается, как он его описывает, что он предлагает?

Н. С.: Понимаете, да. Личный идеал христианина – отдать всё. Но Климент Александрийский говорит: «А на какие средства жить, если отдать всё? Как вообще-то существовать-то?». Он даже считает, что Христос и не мог такой дурацкой нормы дать – «отдать всё». Златоуст видит решение проблемы в общей собственности. Он недаром говорит об общей собственности, об общей жизни. Действительно, вы отдали всё, всё в общину отдали, и у вас лично нету ничего. Но остальные люди в общине о вас заботятся. И тем самым вы в этом смысле богаче всех. Ибо в вашем распоряжении, так сказать, все возможности, все средства общины. Только за счёт общей общинной собственности разрешается этот конфликт. На уровне личной собственности он неразрешим никак.

Вопрос: Вы не могли бы ещё назвать, может быть, основные несколько работ, где, прежде всего, вот именно по имущественным (вопросам) наиболее такие ёмкие, программные у него? Где он высказывается по имущественным вопросам?

Н. С.: Понимаете, вот в том-то и дело – не могу. Дело в том, что у Златоуста есть проповеди, циклы проповедей, например, «На первое послание к коринфянам». Что-то около сорока проповедей. После он комментирует другую книгу Священного Писания, и так далее. И к имущественным вопросам он обращается совершенно неожиданно, обычно в третьей части своей проповеди, даже как-то иногда не мотивированно: вдруг раз – и он уже об этом говорит. Вот в том-то и беда: чтобы понять, так сказать, вычленить имущественную концепцию Златоуста, надо пропахать очень много. Надо прочесть всё. Это одна из задач нашего богословия. На самом деле это не сделано. Я вот 15 лет занимаюсь этим вопросом, у меня даже книга написана об имущественных воззрениях Златоуста. Книга, которую, к сожалению, издать невозможно. Я её пытался издать, но мне тут же сказали: она плохая, слабая в художественном смысле, там всё перепутано, да и содержание какое-то странное. В общем, никуда не годится. То есть, это задача будущих богословов. У меня есть корпус текстов, который я вывел: там что-то 600 килобайт текстов Златоуста, посвящённых этим вопросам. Давайте, включайтесь в работу – интереснейшая проблема.

Вопрос: Здравствуйте! Не подскажете, многие деструктивные секты также стремятся к тому, чтобы люди продавали имущество, да, и передавали им деньги. Как отличить?

Н. С.: Я думаю так. В чём гибельность секты? В тоталитаризме. Там обычно есть гуру, который непререкаем, он там харизматичная личность, он там всеми управляет. Секта – она не признаёт большую Церковь. Сектанты считают, что там, в большой Церкви, люди, безусловно, погибнут. Только мы спасёмся под руководством нашего гуру. В этом беда секты. А то, что они живут общей жизнью, то я считаю, что это хорошо. Мы, к сожалению, не живём так. Это вот плохо. На самом же деле жизнь общей собственностью – это традиция, которая сложилась в ранней Церкви. А я, между прочим, на следующих занятиях хочу сделать такой исторический экскурс, как жила византийская Церковь, и вообще, как жила Византия. Тоже полуторачасовая, «галопом по Европам». Там мы увидим, что, к сожалению, эта традиция в Византии утеряна, её надо возрождать, её надо воссоздавать.

Вопрос: Вы процитировали: «блаженны нищие».

Н. С.: Да.

Вопрос: А вроде бы – «блаженны нищие духом»?

Н. С.: Да, если сейчас вы откроете наши Евангелия, то в Евангелии от Матфея и в Евангелии от Луки сказано «блаженны нищие духом». Но дело в том, что в Евангелии от Луки слово «духом» появилось только в VIII веке. Иоанн Златоуст жил в IV веке, умер в 407 году, в начале V века и он, безусловно, читал Евангелие от Луки без «духом». Так же, как и все наши великие Святые Отцы: Григорий Богослов, Василий Великий и все прочие. Правда, в Евангелии от Матфея «духом» стояло с самого начала: это достоверно выяснено людьми, которые очень тщательно занимались рукописями. Здесь же, в Евангелии от Луки, – «духом» нету, причём нету именно в греческом тексте. Их Евангелие вы откроете – «духом» нету. В Евангелии от Луки «блаженны нищие духом» только в нашем церковнославянском тексте и в нашем русском тексте. Ни в одном западном переводе Евангелия «духом» нет. Вот так.

Вопрос: Ни в одном Евангелии?

Н. С.: Нет. Я вам говорю – в Евангелии от Луки только. В Евангелии от Матфея с самого начала стояло «блаженны нищие духом». И там, в обеих Евангелиях, это, собственно, немножко две разные мысли. Если «блаженны нищие духом» относится как бы к личной душе: это вот вопрос аскетический. А «блаженны нищие» – это уже социальный вопрос.

Вопрос: В связи с чем такая правка была внесена?

Н. С.: Она была внесена, как мне думается, именно потому, что Греческая Церковь к VIII веку уже прочно стала на позиции «общепринятой доктрины». Мысли Златоуста о том, что общая собственность это хорошо, это христианский идеал, – они к VIII веку были прочно забыты. И уже проповедники того времени об этом и не заикались. А всех учили, что частная собственность – это хорошо и неизбежно, и только так человек и может жить. Поэтому, когда люди читали Евангелие от Луки, то встречали какую-то непонятную вещь: «блаженны нищие». Ну вот, чтобы народ не соблазнялся, когда-то кто-то вставил «духом». Да, начиная с VIII века это «духом» становится общим местом в рукописях.

Вопрос: Спасибо.

Вопрос: Николай Владимирович, такой вопрос. Часто, когда приводится община Иерусалимская, то, соответственно, приводятся места в Апостольских Писаниях: то, что довольно-таки быстро другие общины начали помогать Иерусалимской, и вроде бы этим оправдывается то, что неправильное было обобщение общего имущества. Ну, я так думаю, в принципе, наверное, Иерусалимская община стояла в центре гонений, которые тогда были на Церковь. Что больше повлияло? Есть какая история первой Иерусалимской общины?

Н. С.: Понимаете, в чём дело. Вот, я вижу, вы человек новый. Вся прошлая лекция, все полтора часа были посвящены Иерусалимской общине. Жалко, что вас не было, но я вкратце повторю. Да, действительно, и апостол Павел об этом говорит, что остальные общины стали помогать Иерусалимской общине. Это, конечно, плохой признак. Почему? Не потому, что сам принцип общности плох. Но, в общем-то, они самостоятельно должны были прожить, безусловно. Ведь дело здесь не в гонениях, точнее говоря, не только в гонениях, а в том, что в Иерусалимской общине начисто не было организовано производство. Они ждали скорого пришествия Господа. Считали, что Он придёт если не сегодня, то завтра, если не завтра, то послезавтра. А в этих условиях начинать производство, рассчитанное на долгосрочную перспективу, как-то глупо. И это значит – не верить в скорое пришествие Господа. Раз ты начинаешь какую-то деятельность, значит, ты хочешь на земле устроиться надолго. Вот, видимо, поэтому производство в Иерусалимской общине, за счёт которого она могла бы прожить, – оно не началось, и это плохо. Об этом говорили многие наши философы. Например, отец Сергий Булгаков говорил, да и Златоуст говорил, что сейчас, как и в Иерусалимской общине, живут в монастырях. Только понимаете, в монастырях-то занимались каким-то рукоделием, и худо-бедно монастыри и у нас на Руси, и в Византии – они сами себя как-то прокармливали. В этом дело.

Вопрос: И ещё один вопрос. Вашу книгу в Интернет-версии можно посмотреть? Есть она на сайте?

Н. С.: Да, конечно. У меня на моём сайте. Если вы знаете, у меня есть сайт, который очень легко найти: Если вы в Яндексе наберёте «Сомин Николай Владимирович», то там он очень быстро выпадет (http://chri-soc.narod.ru). Там не только мои работы, около 200 работ разных авторов. И вообще он называется «Православный социализм как русская идея». Там не только эта книга, но много и о современности.

Вопрос: Хорошо, спасибо. А 25 томов Иоанна Златоуста в Интернет-версиях можно найти?

Н. С.: Да, есть, выложен. Пожалуйста. Сейчас выложены все 25 томов Златоуста, причём уже церковно-славянские вставки переведены на русский язык, и вы можете применить все новейшие компьютерные технологии для обработки этих текстов и выявления имущественных фрагментов. Все условия для успешной работы над текстом есть.

Вопрос: У меня вот такой вопрос. Если я правильно понял, то идея вот этой общественной собственности – она как бы появилась, да, но была характерна раннему христианству. О ней вы, собственно, достаточно подробно рассказали – в понимании Златоуста, да? А потом она как-то уходит на такое дно, да, то есть идёт какое-то историческое развитие, и люди всё чётче понимают, что вот эта положительная обратная связь – она ну как бы очень тяжело преодолима, надо как-то пытаться её разорвать. Да и вот, в частности, в нашей стране, по-моему, при Иоанне Грозном монах со звонкой фамилией предлагал, что боярским детям собственность отдавать не надо. Что-то типа того. Значит, потом – я очень отрывисто в силу плохой осведомлённости – и в более позднее время в XIX веке некоторые осуждали, например, в частности, монастыри за то, что у них было в подведомстве очень большое количество крестьянских поселений. Ну там иногда это доходило до того, что якобы в монастырских местах нельзя было ходить, стрелять дичь.

Н. С.: И в XVI веке такое происходило.

Вопрос: Вот-вот, я про это и говорю. Получается, что проходит 16 веков, когда вдруг вспоминают вот об этой общественной собственности Златоуста. Неужели она себя никак раньше не проявляла? И что вообще, в принципе, как-то противодействовали? Я уж не хочу к какой-то конспирологии всё это сводить, но 16 веков – а потом вдруг резко всплыла? Это вот как произошло? Спасибо.

Н. С.: Понимаете, вот как это всё произошло и происходило – собственно этому посвящён мой цикл лекций. Вы задали настолько обширный вопрос, на который невозможно ответить коротко, и я буду постепенно раскрывать это. По сути дела, вся история человечества – она является борьбой между идеями частной собственности и общественной. Идея общественной собственности – это идея чисто христианская. Она появилась по-настоящему только в христианстве. Хотя греческие мудрецы, «христиане до Христа», Платон например – они о ней говорили, но в такой уродливой достаточно форме. И эта идея оплодотворяла всю западную мысль долгое время. Социализм на западе вплоть до середины XIX века был христианским социализмом. Собственно, эта идея во многом – в такой, что ли, начальной форме – была внедрена и в русской жизни. Например, наша крестьянская община – в зачаточной форме это общая собственность, ибо там земля была общая. Самое главное средство производства было общим. Она (земля) принадлежала не крестьянам, а общине. И происходили переделы земли, и так далее, и так далее. Мой цикл лекций именно и посвящён тому, какова судьба идеи общей собственности как в Церкви, так и в обществе в целом. И следующая лекция будет посвящена судьбе имущественной этики в Византийской империи. А лучше сказать – в Православной Церкви. Ну, и заодно я попытаюсь объяснить, что такое Византия, вот этот удивительный феномен этого государства. Так что не могу я сейчас в двух словах на ваш вопрос ответить.

Вопрос: Можно такой по милостыни практический вопрос. Вот, допустим, мужчина бездомный просит денег и честно признаётся – на водку…

Н. С.: Да.

Вопрос: В другой ситуации: хорошо одетый пацан из полной семьи лет 12-ти просит денег, не знаю там на что. Как к этому относиться в свете… ну, того, что Вы говорили?

Н. С.: Понимаете, здесь всё зависит от вас и от того, насколько вы поняли Златоуста. Я не буду давать какие-то рекомендации. Я могу сказать, как я делаю. Я даю. Да, просит на водку – много не даю, но даю. Даю любому нищему, который на пути попадается. Этому я у Златоуста научился. И должен вам сказать, мне стало легко жить. Я не думаю, давать этому вшивому или нет. А может, он плохой какой-нибудь, а я ему дам. И вообще, наверняка там у них мафия, они ходят по вагонам, собирают деньги. Если вы точно знаете, что человек это использует порочным образом, тогда не надо. А тот же алкаш – он же погибнет без водки. Понимаете, он умрёт через пять дней. Вам не жалко его? А мне лично жаль. В общем, не буду я никаких рекомендаций давать. Да, многие считают, что надо давать с очень большим разбором: вообще никому не надо давать, а вот если ты точно знаешь, что человек действительно нуждается в этом, ты точно знаешь, вот тогда давай. Как кто думает.

Вопрос: Я прошу прощения. Может быть, я повторю какой-то вопрос отчасти, я просто не совсем понял. Златоуст – он давал вот эту низшую планку для начинающих христиан, и есть высший идеал. Но он видел, к каким людям он обращается, и он понимал, что высшую планку они, вот, не возьмут. Правильно?

Н. С.: Да.

Вопрос: И получается, что всё, на что он мог рассчитывать, что они все останутся на этой низшей планке. Но тогда, говоря о высшем, он либо должен был давать какие-то конкретные, такие вот прямо пошаговые рекомендации, как по этой лестнице двигаться дальше. Ну, не знаю – на что он рассчитывал? Он же, во-первых, ещё не знал, что его проповеди достанутся будущему поколению. Ну, по крайней мере, может, он как-то знал, но не был уверен. Поэтому-то он работал именно с той аудиторией, которая была перед ним. Вот как он ожидал, что они будут достигать этого, совершенствоваться как-то?

Н. С.: Понимаете, в чём дело. Златоуст был уверен, что, в общем-то, любой человек может достичь святости. И я тоже, честно говоря, в этом уверен. Что если он упрётся, то он станет святым. Только всё дело в решимости, как говаривал Серафим Саровский. И Златоуст считал, что если люди запрыгнут на следующую ступеньку, то почему они там остановятся? У них изменится ментальность. У них душа изменится. Они увидят совершенно другие горизонты. Понимаете? Да, кто-то остановится, может быть. Да, у него нет решимости. А другой пойдёт дальше. И можно ступать со ступеньки на ступеньку. Другое дело, сразу сигануть вверх – вот это очень трудно.

Н. С.: Вообще я должен сказать, что очень доволен тем, что здесь выступаю. Я никогда не встречал аудитории более подготовленной и аудитории более дисциплинированной. Обычно начинается гвалт какой-то. Все начинают руки тянуть, орать. И, в общем, кошмар получается. Так что, спасибо большое.

Вопрос: Скажите, пожалуйста, вот учение Златоуста – оно зародилось в Византии, а потом на какое-то время ушло в подполье. Время шло. Церковь разделилась на восточную и западную, позднее ещё ветвь протестантизма ответвилась. Вот подскажите, пожалуйста, мне лично интересно, в рамках католической этики и протестантской имело ли учение Иоанна Златоуста, особенно в протестантской, последователей наиболее ярких, и как шло развитие там?

Н. С.: Эх, вы всё забегаете вперёд! О католиках я собираюсь говорить в будущем. Вот я, может быть, вас удивлю, но дело в том, что учение Златоуста, во всяком случае, то, что общая собственность выше частной, в католичестве держалось дольше всего. По крайней мере, в теории – до XIII века. А у нас в Православии это забыли уже в V веке, в общем-то сразу после Златоуста. Это очень интересный Вопрос: какова имущественная этика католичества? Там очень хорошо видны шаги вниз, шаги в преисподнюю. Сначала она держалась на златоустовском уровне до XIII века. После она прыгнула вниз на уровень общепринятой доктрины. А сейчас она на уровне протестантской этики – это ещё более низкий уровень. Как это происходило? Я этому собираюсь целую лекцию посвятить.

18.09.2013

6. Имущественные течения в истории Византии

Эта лекция должна ответить на один важный вопрос. А именно: как же так получилось, что в нашей замечательной Православной Церкви идеи Златоуста вдруг были забыты? Сейчас, конечно, Златоуст почитается как величайший святой, но его имущественное учение во многом забыто и просто не используется. Но чтобы это понять, нам придётся сделать небольшой экскурс в Византию.

Одни историки считают, что Византия началась с императора Константина Великого, который обратился в Православие и сделал неожиданно гонимую Православную Церковь не только свободной, но и Церковью государственной, Церковью господствующей. Другие историки считают, что Византия появилась позже лет так на 70–80, во времена императора Аркадия. Того самого императора, который упёк Златоуста в ссылку. Ну это, собственно, не суть важно. Важно, что появилось очень мощное православное государство, которое просуществовало 1000 лет. Это государство – нельзя сказать, чтобы было всегда равно себе. Оно изменялось, изменялись его и какие-то административные параметры, изменялось военное дело, изменялась экономика. Но две вещи всегда оставались неизменными. Это, во-первых, православная вера, которой ромеи, как себя называли на самом деле византийцы, очень твёрдо держались. И, во-вторых, власть императора. Без императора Византия жить не могла, и, более того, между Церковью и государственной властью образовалась, как говорили греки, симфония, то есть согласие. И вот эта симфония явилась таким замечательным социальным достижением византийцев, можно сказать – их социальной доктриной.

Вообще, вопрос симфонии очень интересен, и я чуть-чуть остановлюсь на нём подробнее. Дело в том, что часто говорят, что Церковь и государство – вещи совершенно разные. Церковь – она сопровождает людей в Царство Небесное, а государство занимается сугубо земными делами, и поэтому каких-то близких контактов между ними быть не должно. Такую позицию очень часто можно встретить в церковных кругах. Мне кажется, что такая позиция, мягко говоря, уязвимая. Да, одной из задач Церкви является приближение людей к Богу или, говоря церковным языком, спасение. Но, как я уже замечал, так узко смотреть на задачи Церкви было бы неверно. Есть ещё вторая, более широкая задача. Это – преображение этого мира, отвоевание этого мира от власти сатаны. И один из важных фронтов этой борьбы – это социум, социальные отношения между людьми. И в самом деле: эти две задачи Церкви очень сильно переплетены и связаны, и одна без другой, в общем-то, и существовать не может.

В самом деле, допустим, Церковь полностью отделена от государства. Но в этом случае эти социальные отношения, которые очень важны для спасения человека, оказываются вне её влияния. Дело в том, что, конечно, грех, прежде всего, гнездится в душах человеческих, это безусловно. Но не только в них. Люди действуют, они создают общество, они преобразуют природу, мир, в котором живут. И вот эта падшесть, греховность, которая в душах людей существует, – она неизбежно выливается во внешний мир и там огустевает в виде культуры, экономики, каких-то социальных отношений между людьми. И уже новые поколения рождаются и вступают в уже греховный мир, который очень сильно воздействует на людей, очень сильно. Воспитывает их, так сказать, в своём духе. И поэтому, чтобы решить задачу преображения этого мира, Церковь без государства обойтись не может. Да и первую задачу она решить, по сути дела, не может, потому что если мир плох, то против него обычно выступают люди, но это – наиболее сильные, волевые, которые идут против течения. А большинство, как вы знаете, идёт по течению, подчиняется реалиям этого мира и впитывает в себя все его грехи. Поэтому при такой ситуации обязательно есть люди спасающиеся, но их немного. Это как будто бы представьте себе: войска окружены, и некоторые наиболее сильные выходят из окружения, а остальные – сдаются в плен. Нам же нужна не такая ситуация, нам нужна полная победа. И поэтому без симфонии, без такого союза Церкви и государства, решить эту задачу абсолютно невозможно.

Это, так или иначе, поняли византийцы. И замах у них был очень большой: создать христианское общество. Общество, ориентированное на всеобщее приближение к Богу не отдельных людей, а в пределе всех, всего народа. И союз Церкви и государства должен был эту задачу решить. Как говорят учёные, это было в задумке сотериологическое общество. То есть общество, ориентированное на спасение. И византийцы очень, очень, очень любили свою единственную, уникальную христианскую империю и гордились, как гордились советские люди Советским Союзом, что они живут в некоем уникальном, не похожем на другие государстве. Но, конечно, уникальном в своём роде. Византийцы где-то рассматривали свою империю как если не царство Божие, то как преддверие Царства Божия: сначала тут человек живёт, а после, естественно, уже переходит в настоящее Царство. В этом смысл симфонии – создать подлинное христианское общество.

Но это в теории. А на практике всё получилось немножко не так, гораздо более приземлённо. Во-первых, конечно, подразумевалось, что в этом союзе всё-таки ведущую роль играет Церковь. Но в жизни получилось не так. Оказалось, что именно государство в лице императора захватило в этом союзе ведущие позиции. И когда в VI веке при императоре Юстиниане вот эта концепция симфонии Церкви и государства была зафиксирована – причём зафиксирована в новеллах, то есть в законах Византийской империи, – то там, если прочитать по-простому очень витиеватые византийские формулировки, получится примерно следующее. Юстиниан говорит священникам: «Всё, вы за меня только молитесь. На этом ваша функция и кончается. Всё остальное сделаю я сам. Я – православный государь, я управлю всю империю, установлю нужную экономику, социальные отношения, да и Церковью я на самом деле буду командовать. А вы только молитесь за меня». То есть Церковь была отодвинута от решения социальных проблем. Ей была предоставлена область работы с личными душами, но не более. Более того, императоры рассматривали Церковь как некое министерство. Обычно патриарх назначался по воле императора. Обычно это был или какой-то крупный чиновник, или, скажем, племянник императора. Конечно, это решение утверждал собор епископов, но он всегда одобрял. Это первое.

Второе. В Византийской империи очень большое внимание уделяли праву. Причём право византийское было на 90–95 процентов взято из римского права. И византийцы всегда гордились тем, что в этом смысле они – преемники Римской империи. А римское право основано на частной собственности. На праве частной собственности, которое там формулируется весьма жёстко: что собственность – это вот такое полное владение имением: что хочу, то с ним и делаю. Хочу – подарю, хочу – продам, хочу – буду там бурить скважину до центра Земли: моя собственность. И это, в общем-то, очень здорово влияло на жизнь Византии и византийцев.

И, наконец, сами императоры. Да, некоторые из них были канонизированы и считались квалифицированными богословами. Но большинство было людьми, достаточно далёкими от христианства (хотя, безусловно, император Византийской империи не мог не быть православным). И они вели своё государство «по заветам века сего», а вовсе не по христианским заповедям. А Церковь, к сожалению отодвинутая от социальных проблем, не объясняла, что же такое есть христианское государство, христианский социум.

И поэтому получились ножницы. С одной стороны, мы видим в Византии расцвет храмового христианства. Масса замечательных храмов. Великолепный храм Святой Софии, потрясающий, с куполом диаметром 33 метра, был построен из камня. Замечательные богослужения, была создана великолепная литургия. Появилась масса богословов, в результате ожесточённых споров была разработана православная догматика, появилось множество монастырей. И прочее.

А с другой стороны, социальная жизнь в Византии была, прямо скажем, не христианской. Рабство. Оно де-юре существовало вплоть до гибели Византийской империи, которая произошла в 1453 году. Хотя рабство было смягчено по сравнению с Римской империей, значительно смягчено, а после – в поздний византийский период – оно перестало быть актуальным по экономическим соображениям, стало экономически невыгодным. А в ранний период рабов в Византии было полно. И рабов имели все сословия общества: начиная от крестьян и кончая епископами. И это не считалось зазорным: вроде так и надо. Очень серьёзное социальное расслоение было между народом. Применялись и узаконивались самые изощрённые способы закабаления и эксплуатации крестьянства. И так далее, и так далее. В Византии мы, что интересно, никогда не наблюдаем коммунистических движений, даже локальных, сколь-нибудь серьёзных. Вот такова сила была римского права здесь.

Поэтому, заключая такой небольшой обзор, следует признать, что само византийское общество было в основе своей противоречивым. С одной стороны – идеология Православия, а с другой стороны – в реальной жизни, в социуме, это православие как бы куда-то девалось, фактически не приводило к преображению отношений между людьми, не приводило к увеличению любви. И, переходя, наконец, к нашей основной теме – к имущественной этике, – мы и в ней видим вот такое же противоречие, борьбу разных подходов к имущественной этике. Но всё по порядку.

Ещё до Византии, в период церкви гонимой, в I–II веках, если посмотреть, то оказывается, что очень многие христианские общины пытались копировать общину Иерусалимскую, в которой, как вы знаете из предыдущих лекций, был реализован христианский коммунизм. Откуда это видно? Видно из самых первых документов, манускриптов. Это манускрипты первого века: Дидахе – «Учение двенадцати апостолов». И ещё ранний манускрипт – послание Варнавы. О том, что христианские общины живут общей собственностью, так же как Иерусалимская община, свидетельствует широкое распространение института дьяконства. В то время дьяконы не служили в Церкви, а занимались социальной работой, распределением благ. Это было их основное церковное служение. Мы имеем свидетельства христиан во II веке: это святой Иустин Философ, который прямо говорит, что «мы живём в общей собственности». Или в начале III века известный богослов Тертуллиан: он тоже прямо говорит, что «мы живём общей собственностью».

Но всё меняется. Наступил III век. Хотя в III веке были гонения на христиан, но иногда преувеличивают масштабы этих гонений. Они были либо кратковременными, либо локальными. И число мучеников – оно там измеряется сотнями, вот где-то такие масштабы. Самые суровые гонения были в XX веке, когда по реальным подсчётам было репрессировано примерно 100 тысяч активных православных христиан, причём примерно 40 % из них было либо расстреляно, либо умерло в лагерях.

Это я к чему говорю? Что в III веке в Церковь приходят люди достаточно состоятельные, богатые, которые, становясь христианами, вовсе не хотят отказываться от своего имения. Так сказать, хотят совместить приятное с полезным: и попасть в Царство Небесное, и здесь пожить. Они так или иначе финансируют жизнь христианских общин, становятся уважаемыми людьми. И идеологом этой группы становится Климент Александрийский – богослов, о котором я уже не раз говорил, поэтому я буду краток.

Климент Александрийский – это церковный деятель где-то начала III века, который первым предложил так называемую умеренную «общепринятую» имущественную доктрину. Эта доктрина заключается в двух положениях. Первое. Иметь собственность, любую, даже большую, для христианина не предосудительно. И ему противопоставляется второе положение: но попадать в зависимость от этой собственности, подчиняться ей – это уже грех. Эта доктрина, с одной стороны – видите? – она противоречива. Иоанн Златоуст это хорошо объяснил: у кого богатство – он его собрал неспроста. Он его собрал потому, что он сребролюбив и хочет ещё большего богатства. То есть он находится в зависимости от богатства. Но, с другой стороны, я бы не сказал, что это худшая доктрина. Отнюдь. Она не худшая, она обладает определёнными достоинствами. Скажем, гибкостью: она может быть приноровлена и к жизни аскетов, которые ничего не имеют, и к жизни простых мирян, и к жизни богачей тоже.