Текст книги "Личный тать Его Величества"

Дорожные раздумья

Я поднимал железо и свинец, но не нашел ничего тяжелее хулы и клеветы.

Акир Премудрый

Санный поезд с арестантом двигался по возможности споро. Зимний денёк короток… Ну а стрелец хоть ко всякому привычен, ан если имеется возможность ночевать на ямской станции, а не на лесной поляне… Да что там – и без слов всё ясно. Вот и старались за светлое время добраться до жилья. Благо, за состоянием зимника крестьяне близлежащих деревенек следят старательно…

Воейков с пути всякий раз отправлял вперёд на станцию гонца: мол, готовьте место, где караульную команду разместить, а главное – арестанта. Получив известие, каждый приказной реагировал по-разному: кто-то начинал хлопотать с готовностью, кто-то с досадой… Но к прибытию поезда все необходимые приготовления непременно завершались. Вызвать неудовольствие государева поручика – как говорится, себе дороже выйдет!

Караульным стрельцам разговаривать с арестованным категорически запрещалось. Да они и сами не особо к тому стремились.

Разного полёта арестованных доводилось сопровождать стрельцам. Встречались и такие, кому они и сочувствовали – из тех царедворцев, которые во времена своего могущества простого служивого не чурались, кто на войне доблестью отличился… Тем и облегчить путь старались, подлавливая момент, когда старшой отвернётся; впрочем, случалось, старшой и сам почаще отворачивался… Ну а кто при дворе чванился, кого стрельцы по битвам не знавали… К тем, понятно, и отношение складывалось в пути соответствующее.

Как вот к Головину. В период своего могущества сторонился он стрельцов в высокомерии своём. Теперь они платили ему тем же.

Весь путь бывший казначей сидел в своём возке, закутавшись в меховую полость. Молчал угрюмо.

Думал… Да и что ему ещё оставалось?..

Человеку думающему, как правило, куда труднее переносить заключение, чем тому, кто мыслить не привычен. А мозг государева казначея просто изначально не способен оставаться в бездеятельности. Пётр Иванович скрупулёзно перебирал в памяти всю свою деятельность, ворочал мысли так и эдак, старался отыскать в прошлом роковую ошибку, которая привела его сюда, в арестантский возок. Прикидывал, сколько времени может продлиться опала, и что может произойти в Москве, чтобы участь его облегчилась…

Нет, конечно же, он не считал своё казнокрадство той самой ошибкой, за которую теперь приходилось столь мучительно расплачиваться. Его внутренние поиски толклись на совершенно иной делянке. Опальный царедворец тягостно размышлял, когда, с какого момента Бориска Годунов начал набирать такую силу, что склонил на свою сторону большинство Боярской думы, когда он сам, Петька Головин, утратил контроль за ситуацией…

Он с запоздалой досадой размышлял о том, что на место великого царя Иоанна волею провидения вознёсся его бесталанный и вовсе уж никчёмный сынок, и он, столь хитроумный мозгун, способный обвести вокруг пальца кого угодно, решил, что при таком правителе ему и орудовать станет легче. И не понял, недомыка, что сам-то царь Фёдор, ничего в такой ситуации самостоятельно решать не станет, зато резко наберёт силу его окружение. Но окружение не цельнолитно – и в этом столкновении боярских группировок Головин примкнул не к тому лагерю…

Вязень мучительно размышлял о том, почему за него не вступились Шуйские и Мстиславские, на чью защиту он рассчитывал, как теперь выяснилось, совершенно напрасно… Уж не вступили ли они в сговор с Годуновым и Бельским, чтобы свалить его, набравшего слишком много силы Головина…

Он гнал от себя эту мысль, способную многое объяснить, но она упорно возвращалась вновь и вновь… И вот уже пассивное поведение Шуйского и Мстиславского обретало в его воспоминаниях всё более зловещий смысл…

Головин льстил себя надеждой, успокаивал, что опала продлится недолго, что друзья-покровители не отвернулись от него, а только взяли некоторую паузу… И когда изменится обстановка, вернут его в столицу.

Любой узник тешит себя надеждой.

Правда, постоянно тревожил Петра Ивановича взгляд пристава, который ехал во главе охранявших его стрельцов. Нехороший взгляд, тяжёлый, как будто знающий что-то грозное наперёд…

Однако что мог сделать рядовой пристав, коль боярский суд приговорил его к опале и ссылке?

…И ещё кое-что терзало опального царедворца…

Постоянно с досадой возвращался Головин к мысли, что следовало ему вовремя сбежать в Литву. Как почуял, что тучи вокруг него сгущаются, так и сбежать. Ведь чуял же, чуял!..

Давно уж повелось, что беглые военные начальники или государевы люди, чем-то прогневавшие монархов Польши или Литвы, укрывались в России. А из Руси бежали на заход солнца. Время от времени по обе стороны кордона раздавались голоса о том, чтобы обменяться беглыми… Да только дальше разговоров дело и не шло – ни одной стороне такой обмен не представлялся выгодным: потому что в этом случае не только вернёшь беглых врагов, но придётся выдать поверивших тебе союзников!

А единожды предавшему былой веры не будет уже никогда.

Самый известный беглец в Литву недавнего времени – это Андрей Курбский. Впоследствии они с царём Иоанном долго в переписке состояли, и за этой перепиской наблюдала едва не вся Европа. В разлетавшихся во множестве списков взаимных посланиях каждый отстаивал свою точку зрения: Курбский доказывал, что подданный имеет право спасаться от самодурства монарха, а Иоанн считал, что каждый подданный есть холоп государев и обязан принимать любую царёву волю безропотно. Что и говорить: вопрос и в самом деле принципиальный, а для подданных московского государя так и вовсе жизненно важный!

В Литве Курбского приветили, обласкали… Король Сигизмунд отдал ему во владение город Ковель и множество более мелких селений, просватал ему богатую знатную вдову. За это князь Андрей с литовскими ратями много воевал против Московского царства, причём, хорошо зная особенности охраны западных рубежей, весьма успешно.

Разъярённый таким вероломством, царь Иаонн в назидание остальным недовольным обрушил свой гнев на родственников и близких князя Курбского – кого казнил, кого заморил, кого в ссылку отправил… Замучили по его приказу и брошенную на произвол судьбы жену беглеца…

На чужбине беглый князь со временем женился – сначала раз, а после развода и второй. Через молодую жену породнился с родом Семашко – не последним в Речи Посполитой…

Лично знакомый с Курбским, теперь думал Головин о том, что и сам мог бы укрыться за границей… Нынче времена не грозного Иоанна, родне его ничего не грозило бы…

Только приняли б в Литве его, Петра Головина, настолько же сердечно?.. Да и стал бы он столь же ревностно служить великому князю литовскому против Отечества, как Курбской?.. А если бы стал, то что бы за это имел?.. А если б отказался, то чем бы ему это грозило?..

Бежать в иную державу можно только если имеешь возможность ворогу принести пользу, а родной земле вред – тогда тебя и приветят. Кому, как не казначею, это понимать!.. А что мог принести Литве он, Пётр Головин?.. Казну царёву?.. Да как же её вывезти?.. Для перевозки пятисот рублёв серебром требуется целый воз. И кто позволит этому возу до границы добраться?..

И так, и этак ворочал тяжкие мысли Головин…

Хотя и понимал: сейчас думай – не думай, а только былого не воротишь! Вовремя не сбежал – теперь уже поздно о том рассуждать.

С Годуновым следовало сдружиться – вот это правда! Но и тут теперь уж поздно рассуждать, не возвернёшь…

Разговор поручика с узником

Кто соблюдает весь Закон и согрешит в одном чём-нибудь, тот становится виновным во всём.

Иак.2,10

На одном из перегонов Воейков, отправив вперёд гонца, подсел в возок к узнику. Тот угрюмо покосился, но ничего не сказал.

– Напрасно дуешься, Петька, – холодно заметил Меньшой. – Я государев приказ выполняю…

– Не государев, а борискин…

– Государев или борискин… Какая для меня разница?.. Да и для тебя тоже… Главное – указ.

На это Головин промолчал.

А Воейков продолжил:

– Тебе б приказали, и ты так же сопровождал бы меня… Мы – люди подневольные…

– Ну уж мне-то людей в ссылку везти не приказали бы, – язвительно огрызнулся Головин.

– У каждого – своя служба, – не стал спорить пристав. – Кто-то татей сопровождает, а кто-то из казны это монеты отпускает, – со значением добавил. – Главное – кто как службу исполняет.

Головин, похоже, хотел что-то ответить резкое, однако только поёрзал, и промолчал.

– Воровать ведь тебе тоже не приказывали, – рассудительно добавил Воейков – он явно не желал поддаваться на провокационный тон собеседника. – Не был бы таким жадным, и не оказался б здесь…

– В ссылку отправляются не жадные, а неугодные, – тоже сбавляя тон, не согласился бывший казначей. – Был надобщиком Ивану Васильевичу – в Кремле сидел, стал ненужным Бориске – с тобой вот колоколить приходится…

– Может, и так, – покладисто кивнул пристав. Вспомнив свои недавние размышления за баклагой пива, добавил: – Всего-то и требуется: определить, кому правильнее оказаться нужным…

– Не плети нисенитницу, – и понимал Головин, что лучше бы не злить охранника, а только опять не удержался. – Не ты определяешь, надобен ты кому или нет, а как раз тот, от кого твоя судьба зависит. Сегодня ты нужен, чтобы меня караулить, тебя и приласкали. Завтра станешь невручным – и тебя куда-то повезут… Хотя нет: на то, чтобы тебя в неволю сопровождать, никто не станет тратиться – слишком мелкая вошь; отправят в какое Верхотурье, самоедов гонять…

Надо ж, как в жизни случается!.. Просто так сказал Головин – а оказалось, что в точку!..

Только не знаем мы будущее. Потому никто на оговорку в тот миг внимания не обратил.

– И тут, может, твоя правда, – опять согласился Воейков, демонстративно не обращая внимания на издёвку собеседника. – Только видишь, какая закавыка… То, как и чему случиться завтра, нам никому знать не дано – то Господь рассудит. А мы видим, как оно есть сейчас.

Головин промолчал. То ли перебарывая своё раздражение, то ли признав правоту собеседника.

– Ты чего от меня хотел-то? – спросил он, наконец. – Или просто так языком почесать?..

Воейков жёстко ухмыльнулся:

– А я похож на дадона, который любит попусту языком чесать?.. Нет, Петя, когда я приказ сполняю, всё больше молчком… Да и запрещено нам без необходимости на то с тобой варакушить – сам о том знаешь… У меня к тебе и самом деле некоторый разговор имеется.

– Ну так слушаю…

Воейков заговорил не сразу.

Он смотрел в маленькое окошечко, сквозь неровный размыв которого виднелась нетронутая за обочиной санной дороги снежная целина. Неподалёку тёмной стеной тянулся густой, кажущийся отсюда непроходимым зимний лес – с облетевшей листвой и густой хвоей со снежными сугробиками на лапах. Низкое, заходящее за спиной солнце отбрасывало от деревьев острые синие тени, которые словно указывали направление, в котором двигаться повозкам.

– Мне тут рассказывали, Петя, что у латинян есть такой орден торговый, – заговорил в задумчивости Воейков. – Или не орден, а товарищество такое по всему латинскому миру… Что если есть где отдел этого товарищества, человек там отдаёт на хранение свои деньги, а в другую страну приезжает, и ему там такие же деньги отдают, только уже местной монетой… Ты вот казначей… Ну… Был казначеем, должен знать… Так правда это?..

Озадаченный вопросом, Головин ответил не сразу.

– Не совсем так… – наконец, заговорил он. – Но примерно. А с чего это ты интересуешься?..

– А вот если бы ты, скажем, захотел такое сделать… – продолжая глядеть в окошко, допытывался Воейков. – Чтобы в Москве, скажем, иноземному купцу серебро отдать, а где-то у басурман тебе чтобы вернули… Смог бы?

– Нет. Та система, о которой ты говоришь, действует по территории Священной Римской империи, да и то не везде… Такое возможно только в государствах, где серебро беспрепятственно ходит через границы, свободно обменивается… А у нас в царстве вывоз серебра за границу настрого запрещён, за это и казнить могут… Ни один иностранец не отважится везти от нас незаконно монеты… Так, кошелёчек ещё, быть может, в подскоре укроет, но не боле – побоится… Да и потом, как ни крути, а товар везти всё же выгоднее…

– Хорошо, – чувствовалось, что Воейков вопросы задаёт не просто так, с умыслом. – А если ты ссудишь кому-то серебро, этот купец вывезет товар, а там тебе выручку отдаст… Это возможно?

По-прежнему не понимая, куда клонится беседа, Головин тем не менее считал нужным отвечать.

– Возможно… Всё возможно… Только и тут могут возникнуть препоны. Иноземный купец въезжает в царство и заявляет, сколько он везёт товара или серебра. И о том соответствующая запись делается. А как уезжает – тоже заявляет. Оно, конечно, можно что-то утаить, и утаивают, не без того. Но если вскроется утаённое, купец всего лишится, и в будущем въезд ему в пределы царства запретят. Ну, если мелочь, то только пеней обойдётся, а если много… Иноземцы ведь хорошо знают, насколько у нас суровые законы!.. Да и остальные правители других государств узнают о том, что он нечист на руку.

Опальный казначей умолк, пожал плечами…

– Конечно, если покумекать, серебро из царства можно как-то исхитриться вывезти… – после паузы продолжил он. – Но трудно это, и чревато… А потому чтобы иноземный купец на такой риск пошёл, его крепко подмазать надо. И он тебе верить должен, и ты ему… Да и то нет уверенности, что он в Разбойный приказ не побежит ябедничать… Чтобы такими делами заниматься, организация нужна, корпорация… И у нас нет таких.

Они помолчали.

Валютная система

[О России]

Сия благословенная земля изобилует всеми необходимыми для жизни человеческой, не имея действительной нужды ни в каких иноземных произведениях.

Кобенцль

Денежное обращение в России и в самом деле имело свои особенности – Головин на то и указывал Воейкову.

Дело в том, что Россия не имела возможности обеспечить свои потребности в серебре, не имея в достатке собственного сырья. Соответственно, страна нуждалась в притоке благородного металла извне, в том, чтобы его удерживать внутри государства. Между тем, в Западной Европе на хождение серебра не существовало строгих ограничений; более того, там неоднократно предпринимались попытки упорядочить его на международном уровне.

В частности, создать на всей территории Старого Света единую денежную систему на протяжении веков стремились многие. Некогда эту роль выполнял древнеримский золотой солид (любопытно: уж не от него ли произошло русское слово «солидный»?). Когда древнеримская империя рухнула и из её осколков возникло множество варварских самостийных государств, во многих из них начали чеканить свою монету. При этом за образец для подражания поначалу брали всё тот же солид. Богатство и сила народившихся государств оказались различными, запасы руд драгоценных металлов также, соответственно, и «авторитет» у новоиспечённых валют изначально не мог оказаться равным.

Так что монеты чеканились разные, в то время как потребность в некой универсальной, или эталонной, валюте сохранялась. На протяжении нескольких столетий такой основной европейской монетой считался денарий франкской империи Каролингов. Однако и эта империя распалась, и вновь на новообразованных территориях начали формироваться ещё более мелкие государства – суверенные или вассальные, в данный момент неважно. Одним из проявлений этого процесса стало и развитие, а точнее уж сказать, дробление европейской денежной системы. В разных регионах позиции денария начали теснить серебряные гроши и пфенниги (в английском прочтении пенни), и золотые флорины и дукаты. Теперь монеты штамповали все подряд – страны, отдельные города, епископы и феодалы. На территории одной только современной Германии чеканилось более 300 видов монет!.. Соответственно, качество каждой из них начало снижаться – в металле всё больше содержалось подмешанной к серебру меди. И сколько ни пытались с этим бороться отдельные короли и герцоги, поделать ничего не могли. Впрочем, не брезговали махинациями в монетном деле и сами монархи – французского короля Филиппа IV Красивого даже прозвали Фальшивомонетчиком.

Что выгодно одному-единственному человеку, тому, который подмешивает в серебро дешёвый металл, наносит ущерб торговле и вообще товарно-денежному обращению в целом.

А товарооборот в Средние века возрастал, как межгосударственный внутри Европы, так и межрегиональный, со странами Востока – Византией, султанатами и халифатами исламского мира. Непременными участниками денежного оборота стали менялы, от которых требовалось хорошо ориентироваться в этом монетном многообразии. Таким образом, в денежном обращении имелось ещё одно звено, которое не производило товара, но провоцировало рост накладных расходов.

Наиболее активной силой, которая пыталась упорядочить денежное обращение, стало, как нетрудно догадаться, купечество. В XIII–XIV веках на территории нынешней Германии начали рождаться торговые союзы, которые пытались взять под контроль хождение денег. Принимала участие в этом важном деле и Ганза – этот торговый союз прибалтийских городов.

Тут следует особое внимание обратить на следующее обстоятельство. Главное отличие нынешней денежной системы от средневековой состоит вовсе не в том, что в стародавние времена в обращении находились монеты, а сегодня ассигнации. Тут дело вот в чём.

Сегодня мы расплачиваемся за товары и услуги согласно условному номиналу, указанному на купюре. А тогда за основу расчёта принимался вес монеты. А точнее – количество драгоценного металла, который в ней содержался. Чеканное изображение на монете указывало, на каком монетном дворе монета изготовлена, а не количество тех же товаров и услуг, которые за них можно приобрести. Чеканка служила своего рода знаком, который указывал, кто несёт ответственность за соответствие реального и объявленного содержания золота или серебра в монете. Отголосок этого – нынешнее название британской валюты: вес серебра, содержавшегося в фунте монет, выпущенных монетным домом Стерлинга, чётко соответствовал заявленному номиналу, это являлось знаком качества, которому можно верить (впрочем, у данного названия имеются и другие версии происхождения).

Очередная попытка создать единую общеевропейскую валюту состоялась в самом начале XVI века. В 1518 году в чешском городе Иоахимсталь (по-чешски Яхимов), который входил в состав Священной Римской империи германского народа, была отчеканена серебряная монета весом 29 граммов, которую назвали гульденгрошен. В 1524 году немецкие князья на сейме постановили считать её эталонной для остальных монет, ходивших на территории империи. В обиходе монету стали называть по городу, где она чеканилась – иоахимсталер, впоследствии сократившейся до просто талера, а затем преобразовавшейся в доллар.

Ну а на Руси эту монету именовали на славянский манер – ефимкой, по чешскому названию породившего её города.

В 1550 году в германском городе Галле изобрели вальцовочный станок, который был усовершенствован в городе Аугсбурге – именно они стали прообразами современных монетных машин. С 1576 года во Франции стали появляться монеты пьефоры, с надписью на гурте, т. е. на боковой грани… Да и вообще в этот период право чеканить деньги государство всё жёстче прибирало к своим рукам.

При рассмотрении вопроса важно учесть ещё и вот что. В XVI веке наблюдался большой приток в Европу драгоценных металлов из земель Нового Света. Это привело, с одной стороны, к некоторому их удешевлению, а с другой – к увеличению числа стран, которые могли себе позволить начать чеканить свою собственную, оригинальную монету. К слову, именно тогда сформировалось пренебрежительное отношение к грошу – некогда полновесной монете, которая постепенно напрочь обесценилась.

Итак, в описываемый период наиболее крупными золотыми монетами являлись следующие. Это испанский двойной пистоль, иначе дублон, вес которого составлял 12 граммов. Это английский розенобль, название которого можно перевести как «благородная роза», первоначальный вес монеты составлял девять граммов, однако затем заметно уменьшившийся. Это французский флорин или экю…

Россия в этом отношении оказалась в очень сложном положении. Своих серебряных или золотых рудников на территории Руси на тот момент ещё не имелось. До Батыева нашествия Русь прекрасно обходилась и без них – за счёт дани с подвластных народов, торговли и военных трофеев. Достаточно напомнить эпизод, когда князь Владимир (Старый или Креститель) на всю свою дружину приказал изготовить серебряные ложки. Тогда и началось изготовление на Руси национальной валюты – златники и сребреники. Правда, чеканились они совсем недолго.

В период, который в истории принято называть татаро-монгольским игом, ремёслам и торговле русских земель был нанесён жестокий удар, приток серебра в страну сократился до едва заметного ручейка, который тут же в форме дани перекочёвывал в ханскую казну. Только по мере ослабления давления орды начали оживляться ремёсла и, как следствие, товарно-денежные отношения. В кошелях князей и купцов опять зазвенело серебро.

Правда, это серебро вновь оказалось сплошь иноземное. В Московию оно поступало из Польши и Литвы, Англии и Швеции, Дании и германских государств, а также из Турции, Хивы, других азиатских стран…

И вот тут надо снять шляпу перед нашими предками. Они нашли едва ли не идеальный способ привлечения в страну серебра.

В 30-х годах XVI века мать Ивана Грозного Елена Глинская провела в стране денежную реформу, в результате которой страна обрела собственную оригинальную валютную систему, действовавшую 170 лет, вплоть до преобразований Петра I. Она ввела в оборот единую для всей страны монету, которую нумизматы сегодня называют старомосковской. На одной стороне монеты имелось изображение всадника с копьём или с мечом – в народе его называли «ездец». С другой – имя царя, при котором монета отчеканена.

Московская монета отличалась от своих западных собратьев тем, что её чеканили всегда полновесной, без примесей. Потому приезжавшие в Россию купцы охотно обменивали привезённые дешёвые (если можно так сказать, полуфалыпивые) деньги на надёжные московские. Иностранные монеты, в которых драгоценного металла нередко содержалось очень мало, в Москве переплавлялись в качественную серебряную проволоку, из которых чеканились монеты отечественные. Честность и надёжность русской валюты привлекали приток иноземного низкопробного серебра.

Теперь что касается самой системы. Основная денежная единица в Московии так и называлась – деньга. Полденьги – полушка, две деньги – копейка. Три копейки – алтын, пятьдесят копеек составляли полтину, а рубль составляли сто копеек или двести денег. Так как серебра в стране имелось очень мало, а содержание его в монетах традиционно оставалось высоким, покупательная способность таких полушек и копеек котировалась очень высоко.

Но и это ещё не всё. Дело в том, что рубль, полтина и алтын существовали как денежная единица, однако никогда в те времена не чеканились. Полушка, деньга и копейка – монет более крупного номинала не существовало. Потому русские монетки оставались все очень мелкими, в описываемый период деньга весила всего три десятых грамма. Монетки эти называют «чешуйками». Они настолько мелки, что при штамповке на расплющиваемой проволоке не умещалось изображение, и в результате то всадник оказывался без головы, то лошадь без ног, да и надпись зачастую пропадала. Особенно это относилось к полушкам – копейки всё ж таки были чуть покрупнее.

Ну и главное! Вывоз серебра из царства и в самом деле категорически запрещался. Серебро служило исключительно для внутреннего денежного оборота. Вывозить же за рубеж дозволялось лишь товары, лишь купленную продукцию.

Если учесть все эти обстоятельства, становится понятно, почему во времена оны если кто и отъезжал из России в ту же Литву, состояние своё вывезти не имел возможности.