Текст книги "Собибор. Возвращение подвига Александра Печерского"

Глава 2

В конце июля – начале августа 1944 года в результате Люблин-Брестской операции войска 1-го Белорусского фронта РККА освободили Западную Белоруссию и Восточную Польшу. Среди освобожденных районов был и Люблинский округ, на территории которого располагались крупные концлагеря и лагеря смерти – кроме Собибора, также Белжец и Майданек. Вскоре в рапортах официальных лиц и в советской прессе появились первые свидетельства о происходившем в этих лагерях.

Сохранилось несколько донесений представителей армейских политорганов о Собиборе[21]21
  См.: Документы обвиняют. Холокост: свидетельства Красной Армии / Сост. Ф. Д. Свердлов. М., 1996. С. 91; Центральный архив Министерства обороны РФ (ЦАМО). Ф. 32. Оп. 11289. Д. 661. Л. 303–308.
  Среди хранящихся в ЦАМО документов – донесение временно исполняющего должность начальника политотдела войск НКВД 1-го Белорусского фронта подполковника Семена Вольского от 19 августа 1944 г. с уникальными фотографиями лагеря.


[Закрыть]. Заместитель начальника Главного политического управления (Главпур) РККА генерал-лейтенант Иосиф Шикин[22]22
  И. В. Шикин (1906–1973) – генерал-полковник (1945), начальник Главпура (1945–1949), впоследствии на дипломатической, партийной, государственной работе.


[Закрыть] 23 августа 1944 года по указанию своего непосредственного руководителя Александра Щербакова[23]23
  А. С. Щербаков (1901–1945) – генерал-полковник (1943), начальник Главпура и Совинформбюро, первый секретарь Московского обкома ВКП (б), кандидат в члены Политбюро, входил в ближний круг И. В. Сталина. Умер в ночь с 9 на 10 мая 1945 года от инфаркта. По мнению современного историка, «наиболее ярый противник «выпячивания» еврейской темы в пропаганде» (Костырченко Г. Н. Тайная политика Сталина: Власть и антисемитизм. М.: Международные отношения, 2003. С. 227).


[Закрыть] докладывает председателю ЧГК Николаю Швернику[24]24
  Н. М. Шверник (1888–1970) – председатель Президиума Верховного Совета РСФСР (1944–1946), председатель Президиума Верховного Совета СССР (1946–1953), кандидат в члены Политбюро ЦК ВКП(б) (1939–1952). ЧГК (Чрезвычайная государственная комиссии по установлению и расследованию злодеяний немецко-фашистских захватчиков и их сообщников и причиненного ими ущерба гражданам, колхозам, общественным организациям, государственным предприятиям и учреждениям СССР) была создана в ноябре 1942 года, собранные ей документы стали одним из важнейших доказательств обвинения на Нюрнбергском процессе. В Комиссию входили партийный деятель А. А. Жданов, писатель А. Н. Толстой, историк Е. В. Тарле, митрополит Николай (Ярушевич), ряд ученых и др.


[Закрыть] о своей поездке ранее в том же месяце в район Собибора. Ссылаясь на беседы с местными жителями, железнодорожниками и работниками лесничества, Шикин описывает работу конвейера смерти, разрушенного после восстания. «Достаточно слегка вскопать землю, чтобы обнаружить следы дикого преступления. На этом месте можно найти много костей, пепла, остатки одежды, обувь и разную домашнюю утварь», – рапортует он и просит адресата направить в этот район представителя ЧГК.

Сразу после освобождения Люблина, 27 июля, в газете 47-й армии 1-го Белорусского фронта «Фронтовик» под рубрикой «Не забудем! Не простим!» появился «Акт о зверствах немцев на станции Собибур[25]25
  В первых русскоязычных публикациях обычно используется написание Сабибур или Собибур, что более точно соответствует польскому произношению топонима Sobibór. Однако в позднейшей традиции утвердилось название Собибор (с ударением на последнем слоге – в отличие от традиционного польского на предпоследнем).


[Закрыть]«за подписями семи местных жителей. «Акт…» был не лишен неточностей, например, восстание составители датировали июнем 1943 года – тем не менее, это было первое упоминание о нем в советской печати.

Первое упоминание о Собиборе в центральной прессе – пол-абзаца в очерке Василия Гроссмана «В городах и селах Польши» («Красная звезда», 1944, 6 августа). Автор ссылается на некоего поляка, который долго пробыл «на окопах» с «человеком, бежавшим с сабибурской фабрики смерти».

Видимо, поэтому история собиборского восстания в тексте Гроссмана причудливо трансформировалась: «Рассказал этот поляк и о том, что обреченные, безоружные, голые люди почти ежедневно на пороге фабрики вступали в борьбу с конвоем и гибли смертью бойцов».

Ключевой для памяти о Собиборе в Советском Союзе текст впервые был напечатан в газете 6-й Воздушной армии «Сокол родины» в двух номерах за 16 и 19 августа 1944 года. Он назывался «Фабрика смерти в Собибуре» и был подписан С. Красильщиком и Р. Александровым.

2 сентября эту статью в несколько измененном виде перепечатали газета 1-го Белорусского фронта «Красная армия» и, главное, «Комсомольская правда». Здесь второй автор обозначен уже своими настоящими инициалом и фамилией – А. Рутман[26]26
  Рутман Александр Исаакович, майор (1910–1958) – журналист, редактор «Сокола родины»; Красильщик Семен Иосифович, старший лейтенант (1917–1997) – журналист, впоследствии составитель ряда антологий военной публицистики, прозы, поэзии, мемуаров, общался и переписывался с Печерским и другими участниками восстания в Собиборе.


[Закрыть]. Материал Рутмана и Красильщика был основан на беседах с двумя выжившими узниками, встреченными ими в польском Хелме, – Бером Фрайбергом и Хаимом Поврозником[27]27
  В первоначальном варианте, опубликованном в «Соколе Родины», есть еще рассказ третьей узницы – Зельмы Вайнберг.


[Закрыть]. Именно из слов последнего советский читатель впервые узнал об организаторе и руководителе восстания в Собиборе – «Сашко» из Ростова[28]28
  Материал Красильщика и Рутмана лег в основу некоторых публикаций в иностранной прессе, например статьи «Фабрика пуговиц» в номере от 15 сентября 1944 года ивритоязычной газеты «Давар», выходившей в подмандатной Палестине. «Фабрикой пуговиц» называли Собибор немцы, дабы скрыть истинное предназначение этого «предприятия» от местного населения.


[Закрыть].

Фамилию его Поврозник не знал или не помнил. Кроме того, он называет «Сашко» политруком, хотя Печерский в это время даже не был членом ВКП(б). По всей видимости, это прозвище Печерский заслужил теми «политинформациями», которые он проводил в лагере и которые описывает в своих воспоминаниях. Возможно, хотя и не очень вероятно, какую-то роль в этой путанице сыграл тот факт, что реальное воинское звание Печерского – техник-интендант 2-го ранга – соответствовало званию младшего политрука. На самом деле неразбериха со званием Печерского продолжалась и позже и в каком-то смысле продолжается по сей день. Постановлением ГКО СССР № 1494 от 26 марта 1942 года «О введении интендантских званий» техники-интенданты 2-го ранга переименовывались в лейтенантов интендантской службы. Но Печерский в это время находился в плену, так что новое звание присвоено ему не было. В документах конца войны и даже послевоенных он по-прежнему проходит как техник-интендант 2-го ранга[29]29
  См., например, наградной лист Печерского от 19 мая 1949 года (тогда Печерскому вручили медаль «За боевые заслуги») – ЦАМО. Ф. 33. Оп. 744809. Ед. хр. 97. Запись № 83439133.


[Закрыть], хотя такого звания в то время уже не существовало. Но какие-либо аргументы в пользу версии Михаила Лева, что Печерский «до конца жизни по документам ‹…› был рядовым»[30]30
  См.: Симкин Л. С. Полтора часа возмездия. М.: Зебра Е, 2013. С. 176.


[Закрыть], нам не известны.

Вернемся, однако, в 1944 год. «Комсомольскую правду» принесла Печерскому со словами «Это о вас» заведующая продовольственным отделом коломенского госпиталя, где он находился после ранения, Ольга Ивановна Котова[31]31
  Лев М. А. Длинные тени. М.: Советский писатель, 1989. С. 439–440.


[Закрыть]. Вскоре она выйдет за него замуж.

К моменту знакомства со статьей Рутмана и Красильщика у Печерского уже была готовая рукопись о пережитом – он создал ее в июне 1944 года, находясь в 29-м отдельном полку резерва офицерского состава при 1-м Белорусском фронте, расквартированном в городе Овруч Житомирской области[32]32
  Опубликована в кн.: Макарова Ю. Б., Могилевский К. И., Эдельштейн М. Ю. Собибор: хроника восстания в лагере смерти. М.: Изд-во «Э», 2018.


[Закрыть]. По-видимому, под влиянием газетной публикации Печерский решился выступить со своим свидетельством публично. Дополнительным толчком стало появление в печати («Красная звезда», «Известия», другие газеты от 16 сентября) подробного Коммюнике Польско-советской чрезвычайной комиссии по расследованию злодеяний немцев, совершенных в лагере уничтожения Майданеке в городе Люблин. Именно эту публикацию, где в ряду других лагерей смерти на территории Польши перечислялся и Собибор, упоминает Печерский в отправленном 20 сентября секретарю Совета народных комиссаров СССР[33]33
  На самом деле должность секретаря СНК была упразднена еще в 1930 году. Впоследствии секретарские обязанности исполнял управляющий делами (в 1940–1946 годах – Я. Е. Чадаев).


[Закрыть] письме с предложением приехать в Москву для дачи показаний – «если данный вопрос может интересовать наше Правительство» – и просьбой переслать его письмо «по назначению»[34]34
  ГАРФ, л. 153–154.


[Закрыть].

Получил ли Печерский какой-то ответ, мы не знаем. Однако спустя месяц, 23 октября, он направляет Швернику развернутые письменные показания о своем пребывании в лагере и о восстании[35]35
  Там же, л. 157-159 об. При сопоставлении этого документа с предыдущим бросается в глаза одна странность, объяснения которой у нас нет. В письме от 20 сентября Печерский «со слов старых лагерников» сообщает о 500 тысячах убитых в Собиборе за все время его существования, а в письме Швернику, ссылаясь на те же свидетельства, говорит уже о двух миллионах погибших. В книге 1945 года он, со ссылкой на своего солагерника Леона Фельдгендлера, вернется к версии о полумиллионе уничтоженных в Собиборе.


[Закрыть]. Здесь он детально рассказывает о структуре лагеря, перечисляет участников восстания и убитых эсэсовцев. В этом же письме он ссылается в качестве доказательства своей роли в «организации восстания и побега» на «показания, каковые имеются» у Ильи Эренбурга. Речь идет о свидетельствах Фрайберга, Поврозника и Вайнберг, которые Эренбург и Гроссман включили во второй том сборника «Народоубийцы», вышедшего в Москве на идише в 1945 году.

По выходе из госпиталя Печерский посылает в «Комсомольскую правду» рассказ о Собиборе и восстании, где раскрывает тайну «Сашко»: «Сашко – это я». Материал, подписанный «Лейтенант А. Печерский. Действующая армия» и в большинстве подробностей повторяющий письмо Швернику, вышел 31 января 1945 года. Слова про действующую армию являются некоторым преувеличением, скорее всего, редакционного происхождения. В начале февраля Печерский возвращается в Ростов и несколько месяцев до увольнения в запас служит завделопроизводством штаба 199 рабочего батальона.

Наконец, весной 1945 года, еще до окончания войны, в Ростовском областном книгоиздательстве (Ростиздат) пятитысячным тиражом вышла небольшая (64 страницы карманного формата) книжка Печерского «Восстание в Собибуровском лагере». Она построена как дневник, хотя дневника в полном смысле слова он никогда не вел. Автор поясняет, что «в первые дни лагерной жизни украдкой ‹…› делал очень короткие записи, в которых намеренно неразборчивым почерком отмечал главнейшие факты из пережитого». Эти записи в расшифрованном и существенно дополненном виде и вошли в книгу.

Одной из главных героинь книги стала Люка – дочь гамбургского коммуниста, после прихода Гитлера к власти бежавшего вместе с семьей в Голландию. Печерский познакомился с ней в лагере, потерял в суматохе побега и разыскивал до конца жизни. Ни ее дальнейшая судьба, ни настоящие имя и фамилия неизвестны до сих пор[36]36
  Предпринятая Ю. Шелвисом попытка идентифицировать Люку с узницей Собибора Гертрудой Поперт не кажется нам достаточно убедительной (см.: Sсhelvis J. Sobibor: a history of a Nazi death camp. Oxford: Berg Publishers, 2007.; Симкин Л. С. Цит. соч. С. 124–128, 247–250).


[Закрыть].

Книга, выпущенная Ростиздатом, во многом отличается от «овручской рукописи». В рукописи повествование ведется от третьего лица, а в книге от первого, рукопись больше по объему, беллетристичнее, в ней есть полухудожественные куски (описание гибели людей в газовой камере, видения, преследующие Сашку – так зовут героя, – когда он представляет себе оставленную в Ростове дочь, пытающуюся спастись от нацистов, и т. п.), не вошедшие в книжную версию.

Несмотря на отдельные фактические неточности, скорректированные позднейшими исследователями, и брошюра, и «овручская рукопись» Печерского сохраняют значение уникального первоисточника по истории Собибора и особенно по истории собиборского восстания. В дальнейшем Печерский будет неоднократно возвращаться к мемуарам, то расширяя их, то сокращая, то добавляя беллетристический элемент, то, напротив, превращая в сухое документальное повествование. Однако фактическая сторона и предыдущей, и всех последующих версий мало отличается от описанного в книге, выпущенной Ростиздатом.

После публикаций о Собиборе к этой истории возвращается Гроссман. Причем если в журнальной редакции очерка «Треблинский ад» («Знамя», 1944, № 11) он еще упоминает «политрука Сашко» из Ростова, то в книжном издании, вышедшем годом позже, уже называет фамилию Печерского (впрочем, тот по-прежнему остается «политруком»).

Интересно, что Гроссман в «Красной звезде» прямо говорит о «массовом механизированном убийстве польских евреев», которое «совершалось в течение нескольких лет», Шикин без обиняков называет Собибор «местом массового истребления евреев»[37]37
  Ситуация менялась стремительно. Полугодом позже тот же Шикин докладывал начальнику Управления пропаганды и агитации ЦК ВКП (б) Г. Ф. Александрову о преступлениях нацистов в Освенциме – и в этом документе слово «еврей» уже отсутствует (Полян П. М. Между Аушвицем и Бабьим Яром. Размышления и исследования о Катастрофе. М.: Росспэн, 2010. С. 337).


[Закрыть].

Составители коммюнике Польско-советской чрезвычайной комиссии тоже неоднократно упоминают евреев, хотя и маскируя их всякий раз помещением в конец длинной перечислительной конструкции[38]38
  «Гитлеровское преступное правительство организовало в этих лагерях систему массового истребления неугодных ему групп населения и в первую очередь интеллигенции оккупированных стран Европы, советских и польских военнопленных и евреев»; «Список уничтоженных людей, заключенных в лагере, постоянно пополнялся за счет советских военнопленных, за счет различных групп населения, привезенного из оккупированных стран Европы, за счет лиц различных групп населения, захваченного гестапо на улицах, вокзалах, в домах при систематических облавах и обысках, постоянно проводившихся гитлеровцами в Польше и в других странах Европы, а также за счет евреев, привозимых из созданных гестапо в Польше и различных городах Западной Европы гетто».


[Закрыть]. В статье Рутмана и Красильщика слово «еврей» не встречается, авторы говорят о «фабриках массового истребления людей», гибели «миллионов людей всех стран Европы».

В «овручской рукописи» еврейская тема занимает не главное, но вполне заметное место[39]39
  Впрочем, и там Печерский – и едва ли по цензурным условиям – подчеркивает прежде всего свою советскую идентичность. Вот характерный диалог, происходящий у него с одним из лагерников сразу после прибытия в Собибор.
  «– Вы откуда сами будете? – спросил у Саши по-еврейски, подсевши сбоку, полный мужчина лет сорока. – Я не понимаю, – ответил Саша. Незнакомец повторил вопрос по-польски.
  – Он не понимает ни по-польски, ни по-еврейски, – вмешиваясь в разговор, сказал Шлёйма.
  – Как не понимает? – удивился незнакомец. – Ведь он еврей!
  Шлёйма перевел Саше.
  – Скажи ему, Шлёйма, – сказал Саша, – что я не знаю еврейский язык не потому, что я чуждался его или хотел скрыть свое происхождение. У нас в Советском Союзе этого не нужно было. Мы не знали разницы между евреем, русским, узбеком, татарином, у нас просто – люди жили. Для всех у нас существовало одно имя – это человек. Этого было достаточно, чтобы ты жил, как жило стодевяностотрехмиллионное советское население. В условиях моей работы, моей жизни, жена у меня русская, мне не приходилось разговаривать по-еврейски, поэтому я его и не знаю. Пусть он не думает, что я чуждался или чуждаюсь своего родного языка!»


[Закрыть]. Однако в письме Швернику Печерский избегает этого слова, называя погибших в газовых камерах «мирным населением Европы», а одного из участников восстания, Хаима Энгеля, – «поляком из Лодзи» Генрихом Энгелем[40]40
  Не исключено, что здесь Печерский ориентируется на очерк Рутмана и Красильщика, где Энгель также назван Генрихом. «Генрих Энгель» фигурирует и в последующих публикациях Печерского, в том числе в книге 1945 года.


[Закрыть]. В книге 1945 года он точно так же переименовывает своего солагерника Леона Фельдгендлера, первоначально известного ему под конспиративным именем Борух, в Бориса (впрочем, скажем, друг и соратник Печерского Шлёйма Лейтман назван здесь своими именем и фамилией). О евреях речь заходит лишь в идишском варианте книги Печерского, вышедшем в 1946 году в московском издательстве «Дер Эмес». Что это: собственное неоднозначное отношение к проблеме, понимание правил игры, вектора развития ситуации, сугубая осторожность человека, прошедшего плен, лагерь смерти, спецлагерь НКВД и штурмбат, вмешательство цензуры? Вряд ли кто-то способен точно ответить на этот вопрос…

После выхода книги Печерский начинает получать письма от читателей. Самое интересное из найденных на сегодняшний день написано Виталием Рубиным, только что вернувшимся с войны студентом исторического факультета МГУ. Он очень точно почувствовал и сформулировал смысл не только брошюры Печерского, но и всей истории собиборского восстания: «Ваша книжка, в противоположность большинству описаний немецких лагерей смерти, не производит тягостного впечатления. Не то чтобы преступления, творимые немцами в Собибуре, были меньше, чем в других местах, не то чтобы картина этих преступлений не внушала ужаса и не давила как кошмар. Но, прочитав Вашу книжку, прежде всего я испытал чувство гордости и радости за то, что такой человек, как Вы, – мой соотечественник. Глубоко волнующее, возвышающее зрелище – герой, борющийся за спасение своих товарищей, преодолевающий все трудности и одерживающий победу. ‹…› Ведь здесь победа человеческого достоинства над озверением!»[41]41
  Интересна дальнейшая судьба Виталия Рубина (1923–1981). Он стал крупным специалистом по истории Древнего Китая, а затем – одним из лидеров движения советских евреев за репатриацию, членом первого состава Московской Хельсинкской группы. В 1976 году эмигрировал в Израиль. Любопытно, что упоминаемая Рубиным в письме Фира (Эсфирь) Шифман (1922–1997), передающая Печерскому свое восхищение его «благородством и мужеством», – жена крупнейшего медиевиста Арона Гуревича.


[Закрыть].

Выше уже говорилось о письме Антокольского в Ростиздат с рекомендацией опубликовать воспоминания Печерского. Имя поэта возникло в этой истории не случайно. Со слов М. Лева известен такой эпизод: в конце июля 1944 года, во время формирования в Подмосковье 15-го отдельного штурмового стрелкового батальона, куда был зачислен Печерский, произошла его беседа с командиром батальона майором Андреевым. Комбат был так потрясен услышанным о лагере и восстании, что на свой страх и риск отправил Печерского в Москву, рекомендовав обратиться в ЧГК к Алексею Толстому. Однако вместо Толстого руководителя собиборского восстания выслушали Вениамин Каверин и Павел Антокольский.

Так ли обстояло дело в реальности? Сама по себе встреча Печерского с Кавериным и Антокольским сомнения не вызывает. Не исключено, однако, что она имела место не летом 1944 года, а в начале 1945-го, по выходе Печерского из госпиталя. Напомним, что в сентябре 1944-го, стремясь рассказать официальным лицам свою историю, он пишет мифическому «секретарю СНК СССР», явно не подозревая ни о какой ЧГК. А месяцем позже, обращаясь к Швернику, не упоминает в письме о предыдущих контактах с членами комиссии и лишь выражает готовность дать при необходимости более развернутые показания.

Более вероятна, на наш взгляд, другая последовательность событий: после госпиталя Печерский приезжает в Москву, общается с Кавериным и Антокольским и показывает им созданную в Овруче рукопись, результатом чего становится письмо последнего в Ростиздат. На основе этой рукописи и беседы с Печерским, а также показаний Фрайберга, Вайнберг и Поврозника Антокольский и Каверин пишут очерк «Восстание в Собибуре», который появляется в апрельской книжке «Знамени» за 1945 год. Заметим, что если встреча Печерского с писателями действительно состоялась летом 1944-го, то труднообъясним многомесячный интервал между ней и последующей публикацией остроактуального материала.

Так или иначе, очерк о Собиборе вышел в «Знамени» и должен был появиться на страницах знаменитой «Черной книги», задуманной Гроссманом и Эренбургом как сборник документов и свидетельств о гитлеровском геноциде советского и польского еврейства[42]42
  «Восстание в Собибуре» – единственный вклад в «Черную книгу» и для Антокольского, и для Каверина.


[Закрыть]. Однако 3 февраля 1947 года заведующий Управлением пропаганды и агитации ЦК ВКП(б) Георгий Александров направляет секретарю и члену Политбюро ЦК ВКП(б) Андрею Жданову докладную записку, где обосновывает нецелесообразность издания «Черной книги»: «Чтение этой книги ‹…› создает ложное представление об истинном характере фашизма и его организаций ‹…› У читателя невольно создается впечатление, что немцы воевали против СССР только с целью уничтожения евреев. По отношению же к русским, украинцам, белорусам, литовцам, латышам и другим национальностям Советского Союза немцы якобы относились снисходительно»[43]43
  Еврейский антифашистский комитет в СССР, 1941–1948: Документированная история. М.: Международные отношения, 1996. С. 281.


[Закрыть]. В итоге «Черная книга» была запрещена к изданию, материалы к ней изъяты, а почти готовый набор рассыпан. Впервые она вышла в Израиле в 1980 году. Затем последовали издания на Украине (1991 г.), в Литве (1993 г.), в России (2015 г.).

24 ноября 1945 года статья о Печерском выходит в органе Еврейского антифашистского комитета (ЕАК) – идишской газете «Эйникайт». Ее автор – Рахиль Ковнатор, советский литератор, известная среди прочего тем, что 18 октября 1917 года она присутствовала на собрании партийного актива в Смольном при обсуждении вопроса о вооруженном восстании. В феврале 1946-го Собибор коротко упоминался в выступлении помощника главного обвинителя от СССР на Нюрнбергском процессе Льва Смирнова[44]44
  Нюрнбергский процесс: Сборник материалов. Т. 5. М.: Юридическая литература, 1991. С. 169. Бывший узник Собибора, чешский еврей Курт Тихо, описал все происходившее в лагере в письме от 7 марта 1946 года, адресованном представителю Чехословакии в трибунале генералу Богумилу Эчеру, однако ход письму не был дан. Не имеет никакого документального подтверждения широко разошедшаяся по прессе и специальной литературе информация о том, что советские власти запретили Печерскому участвовать в процессе, куда он якобы был приглашен в качестве свидетеля.


[Закрыть]. В 1948 году в чудом вышедший сборник «Партизанская дружба: воспоминания о боевых делах партизан-евреев, участников Великой Отечественной войны» вошел рассказ руководителя Черниговско-Волынского партизанского соединения Алексея Федорова о том, как под его началом сражались двое бывших узников Собибора – Ефим Литвиновский и Цадик Левин.

За следующие десять с лишним лет в советской печати, насколько нам известно, не появилось ни одного упоминания о восстании узников лагеря смерти Собибор.

В Польше после войны историю Собибора изучали Центральная еврейская историческая комиссия и – в первую очередь – Центральная комиссия по расследованию немецких преступлений в Польше. В 1947 году в очерке судьи из города Седльце и одного из самых известных польских исследователей Холокоста и лагерей смерти Зджислава Лукашкевича общее число погибших в Собиборе было впервые оценено в 250 тысяч человек[45]45
  Biuletyn Głównej Komisji Badania Zbrodni Niemieckich w Polsce. 1947. Vol. 3, III. P. 49–58; German Crimes in Poland. Vol. II. Warsaw, 1947. P. 99–104. Для нашей темы важно, однако, что в центре интересов Лукашкевича находились прежде всего Треблинка и Майданек.


[Закрыть]. Эта цифра до сих пор принимается большинством историков. В 1945 году в сборнике документов по истории оккупации был напечатан небольшой мемуарный фрагмент бывшей узницы Собибора Саломеи Ханел[46]46
  Dokumenty zbrodni i męczeństwa. Kraków, 1945. P. 63–66.


[Закрыть]. Годом позже в другом сборнике вышли еще два свидетельства людей, бежавших из Собибора: руководителя лагерного подполья Леона Фельдгендлера и Зельды Мец[47]47
  Dokumenty i materiały z czasów okupacji niemieckiej w Polsce. T. 1. Łódź, 1946.


[Закрыть]. В 1952 году в бюллетене варшавского Еврейского исторического института (№ 1/2) был напечатан польский перевод брошюры Печерского. Однако восстание в лагере на том этапе не привлекало специального внимания исследователей.

В конце 1940-х начались суды над эсэсовцами и вахманами из Собибора. В Германии в 1949 году был арестован и в следующем году приговорен к пожизненному заключению Губерт Гомерски, обершарфюрер СС, отвечавший за работу третьего сектора, т. е. газовых камер. В 1972-м он был освобожден по состоянию здоровья (умер в 1999 году в возрасте 88 лет). Вместе с Гомерски судили унтершарфюрера Иоганна Клиера, заведовавшего собиборской пекарней. Он был оправдан благодаря показаниям Иегуды Лернера и Эстер Рааб, сообщивших, что Клиер относился к узникам гуманнее, чем остальные эсэсовцы, и иногда передавал им дополнительную порцию хлеба.

В том же 1950 году судили обершарфюрера Эриха Бауэра, «газмейстера Собибора», как он себя называл, лично включавшего двигатель во время газаций. Годом ранее бывшие узники Собибора Самуил Лерер и Эстер Рааб опознали Бауэра, когда он с детьми катался на колесе обозрения в берлинском парке аттракционов. Бауэр был приговорен к смертной казни, которую через некоторое время заменили пожизненным заключением. Он умер в тюрьме в 1980 году.

Первый в СССР суд над вахманом из Собибора состоялся в 1949 году – судили Ивана Козловского. Он служил в Белжеце, затем, с декабря 1942 года, четыре месяца пробыл в Собиборе, а оттуда был направлен в Освенцим. Козловский был приговорен к 25 годам заключения и весь остаток жизни провел на руднике в Казахстане[48]48
  Тимченко С. От колхозника до палача. – «Независимое военное обозрение» (прил. к «Независимой газете»). 2006. № 20.


[Закрыть].

Глава 3

После смерти Сталина в 1953 году стремительно сворачивается антисемитская кампания. Начинается «оттепель», один из знаков которой – резкое расширение границ дозволенного в разговоре о минувшей войне. Подтверждением необратимости этого процесса становится постановление ЦК КПСС и Совета министров СССР от 29 июня 1956 года «Об устранении последствий грубых нарушений законности в отношении бывших военнопленных и членов их семей». В 1956–1957 годах «Правда» в двух номерах печатает рассказ Михаила Шолохова «Судьба человека», в том же 1957-м выходит первым изданием книга Сергея Смирнова «Брестская крепость». Весь этот комплекс официальных документов и художественных произведений знаменует разворот в отношении государства к бывшим военнопленным, узникам нацистских лагерей, за которыми теперь признается «право на героизм».

Это не могло не сказаться на самоощущении Печерского. С конца 1950-х он возвращается к активной деятельности и в 1958 году передает или посылает Василию Гроссману новый вариант воспоминаний, отложившийся в архиве писателя. В том же 1958-м в Праге на чешском языке вышла книга «Ночь и туман» бывших узников Освенцима Эриха Кулки (1911–1995) и Оты Крауса (1921–2000), где несколько страниц посвящены Собибору. Но об этом Печерский узнает чуть позже.

В 1959-м он начинает переписываться с Бернардом Марком, директором варшавского Еврейского исторического института[49]49
  Бернард (Берл) Марк (1908–1966) – историк, журналист. Член Польской компартии с 1928 года. Годы Второй мировой войны провел в Советском Союзе, сотрудничал с ЕАК. В 1946 году вернулся в Польшу. С 1949-го и до смерти возглавлял Еврейский исторический институт, созданный двумя годами ранее (с 2009 года носит имя польско-еврейского историка и подпольщика-антифашиста Эммануэля Рингельблюма). Б. Марку принадлежит двухтомное исследование истории социальных движений в Польше, вышедшее на идише в 1938–1939 годах, он автор ряда работ по истории еврейской и польской литератур, биографий Шолом-Алейхема, А. Мицкевича, В. Гюго и др. Известен в первую очередь трудами о Холокосте, ввел в научный оборот большое количество документальных свидетельств, связанных с Катастрофой европейского еврейства. В 1963 году Управление пропаганды ЦК КПСС запретило издание на русском языке его книги о восстании в Варшавском гетто (см.: Чарный С. Советский государственный антисемитизм в цензуре начала 60-х годов (на примере судьбы книги Б. Марка «Восстание в Варшавском гетто»). – «Вестник Еврейского университета в Москве». 1997. № 2 (15). Периодическое издание «Бюллетень Еврейского исторического института» выходило с 1950 по 2000 год. Б. Марк был его редактором в 1949–1966 годах. С 2000 года институтом издается «Ежеквартальник еврейской истории». Переписка Марка с Печерским частично опубликована: После Собибора / Публ. Ф. Колодной, предисл. и прим. М. Майкова. – «Лехаим». 2013. № 11.


[Закрыть], где к этому времени была небольшая экспозиция о восстании (в № 1/3 за 1952 год в издаваемом институтом «Бюллетене» были напечатаны воспоминания Печерского о пребывании в Собиборе). А летом 1960 года в издающейся в Польше на идише газете «Fołks-Sztyme» появляется… некролог Печерскому, написанный рижским журналистом Ионой Родиновым. 31 августа та же газета помещает опровержение. Тогда же, 30 августа 1960 года, по-видимому, удостоверившись в том, что Печерский жив, Родинов обращается к Илье Эренбургу с просьбой «возбудить ходатайство» о награждении организатора восстания в Собиборе каким-либо орденом[50]50
  Советские евреи пишут Илье Эренбургу: 1943–1966 / Под ред. М. Альтшулера, И. Арада, Ш. Краковского. Иерусалим, 1993.


[Закрыть]. О реакции Эренбурга на это письмо ничего не известно.

В 1959 году в двух номерах газеты «Падомью Даугава» (1 марта, 18 октября) печатаются отрывки из драмы «Последний звон» даугавпилсского писателя и историка-краеведа, ветерана войны Залмана Якуба (1919–2009). Действие драмы происходит осенью 1943 года в неназванном концлагере в Польше, за которым, однако, безошибочно угадывается Собибор. В лагере готовится восстание заключенных, узницу, убивающую начальника лагеря, зовут Люка. Печерский выведен под именем Валерий, кроме него среди действующих лиц пьесы Шулаев (то есть Шубаев), Борис (Цибульский), Лейтман и др.

Периодом наибольшего прижизненного признания Печерского становится первая половина 1960-х годов. Ростовская газета «Комсомолец» 18 сентября 1960 года поместила статью «Конец Собибура» журналиста и краеведа Бориса Агуренко (1934–2003). Так же называется материал, вышедший полтора года спустя, 12 января 1962 года, в «Комсомольской правде». На этой публикации, подписанной «Л. Друзенко, В. Томин», стоит остановиться подробнее.

Один из ее авторов, Уальд Романович Тальмант, сыграл исключительную роль в популяризации в Советском Союзе подвига Печерского и истории собиборского восстания. Тальмант работал научным сотрудником Государственного музея революции СССР, специализировался на истории антифашистского сопротивления, в том числе в нацистских лагерях, и иногда выступал в печати под псевдонимом Валентин Томин. Первое письмо от него Печерскому датировано 1 февраля 1961 года.

После статьи в «Комсомольце» о Печерском узнали его земляки-ростовчане. После публикации в «Комсомольской правде» – вся страна. Свидетельство тому – многочисленные письма, сохранившиеся в архиве Печерского. Большинство из них – от школьников.

Первое письмо такого рода, от шестиклассников школы № 3 города Батайска Ростовской области, Печерский получил еще после очерка Агуренко. Но теперь ему пишут и из-за пределов родного региона – из Самары, из Москвы. Восьмиклассники Тацинского санаторного детского дома, воспитанники школы-интерната № 1 Новочеркасска, ученики 76-й ростовской школы… Четвероклассники школы № 11 Мончегорска Мурманской области просят: «Напишите, как у Вас идут дела дома, на заводе. Какая в Ростове-на-Дону погода. Напишите, сколько у Вас членов семьи, а если можно, то фото семьи». А учащиеся ростовской средней школы № 8 принимают Печерского в почетные пионеры[51]51
  Сорокин Ю. «Красные следопыты» продолжают поиск…» – «Вечерний Ростов». 1962. 2 февр.


[Закрыть].

Намного важнее, конечно, было другое: на статью Друзенко и Томина откликнулся Семен Розенфельд – участник лагерного восстания, живший в городе Гайворон Кировоградской области и ничего не знавший о судьбе Печерского после октября 1943-го. Вскоре Печерский приехал к нему в Гайворон. Вместе они выступали в местном клубе, встречались с учениками городских школ и слушателями училища механизации сельского хозяйства[52]52
  Ейдлiн С. Цього не можно забути. – «Ленинец». 1962. 30 окт.


[Закрыть].

Томин помог найти и еще одного участника восстания, Ефима Литвиновского, жившего в Куйбышеве. Приезд к нему Печерского стал «информационным поводом» для появления в газете Приволжского военного округа «За родину» (1963, 28, 30 августа) статьи А. Вятского «Через двадцать лет…», словно бы сконцентрировавшей всю советскую военную мифологию и все легенды, сопровождавшие историю Собибора и Печерского. Автор старательно избегает слова «еврей»: «В Собибур свозили людей, неугодных третьему «рейху», из Франции, Голландии, Норвегии, Австрии и Германии. С восточного фронта везли сюда военнопленных». Столь же старательно он романтизирует и героизирует историю попадания Печерского в плен: «Немцы выловили Александра из озера, через которое он плыл, поддерживая раненого полкового комиссара»[53]53
  О реальных обстоятельствах пленения Печерского см. в его письме Томину – Симкин. Цит. соч. С. 37.


[Закрыть]. В сходном духе описывается пленение Литвиновского и других товарищей Печерского. Вятский добавляет Печерскому лишнюю попытку побега из лагеря для военнопленных, демонстрирует интернационализм, расходящийся, увы, с исторической действительностью («Спаслись преимущественно те участники восстания, которые доверились польским крестьянам»), повышает своего героя в чине, называя его капитаном запаса и т. д.

Серию публикаций Тальманта о Собиборе продолжили немецкоязычный очерк Aufstand in Sobibor, помещенный в журнале Der Widerstandskämpfer Zeitschrift (1962, № 1), и статья «Восстание в лагере смерти» в газете Северной группы войск «Знамя победы» (1962, 3 февраля). По условиям времени разрешение сказать – в скобках – частичную правду покупается прямой неправдой: «Этот лагерь был создан гитлеровцами для уничтожения людей различных национальностей (главным образом евреев)». Вскоре в «Знамени победы» появляется заметка Печерского «Борьба в оковах» (1963, 12 января), где он называет охранников в Собиборе «власовцами». Это именование сохранится и в позднейших версиях его мемуаров.

В 1962 году Тальмант подает в издательство «Молодая гвардия» заявку на книгу о восстании в Собиборе. Его соавтором становится Александр Синельников, ответственный редактор радиовещания предприятия п/я 1323 – производителя зенитных ракетных комплексов для войск ПВО, более известного под позднейшим названием «ЦКБ Алмаз». Тема, видимо, кажется издательскому начальству подозрительной, и в октябре 1962-го главный редактор «Молодой гвардии» Валентин Осипов[54]54
  В. О. Осипов (1932 г.р.) – сын советского дипломата О. Я. Осипова (Шифмана), расстрелянного в 1938 году. Главный редактор «Молодой гвардии» (1962–1974), затем работал в журнале «Знамя», издательстве «Художественная литература». Известен в первую очередь как биограф Михаила Шолохова и «панфиловца» Василия Клочкова.


[Закрыть] направляет письмо на имя председателя КГБ СССР Владимира Семичастного с просьбой сообщить, «не располагает ли Комитет государственной безопасности сведениями, вызывающими возражения против упоминания А. А. Печерского в книге». В ответном письме начальник Группы при Председателе КГБ по изучению и обобщению опыта работы органов госбезопасности и данных о противнике Владимир Белоконев сообщает, что возражений не имеется.

Роман «Возвращение нежелательно» вышел в 1964 году. В стремлении сделать текст более «цензурным» соавторы изменили некоторые еврейские имена и фамилии героев. Но ценность этой книги в том, что она писалась в достаточно тесном сотрудничестве с Печерским – в период работы над романом они с Тальмантом неоднократно встречались и переписывались.

Выход романа Томина и Синельникова стал поводом для обмена письмами между Печерским и бывшим узником Собибора, израильтянином Моше Бахиром[55]55
  Печерский в эти годы и позже интенсивно переписывается с заграницей, обмениваясь письмами с бывшими узниками, журналистами, исследователями. В 1965 году он дает объявление о розыске бывших заключенных Собибора в голландскую еврейскую газету Nieuw Israëlietisch Weekblad (14 мая), предлагая для связи свой ростовский домашний адрес.


[Закрыть]. Бахир задал Печерскому вопрос, почему в книге о лагере, созданном специально для уничтожения евреев, практически не упоминается слово «еврей». Ответ Печерского демонстрирует всю глубину пропасти между разными подходами к истории Собибора, собиборского восстания и шире – к истории Холокоста и Второй мировой войны: «Главное состоит в том, что в войне, в борьбе с гитлеровскими палачами отдавали свои жизни разные народы и народности, и большой задачей книги являлось показать, что такое интернациональная дружба и какие чудеса она творить может в самых тяжелых жизненных ситуациях. Книгу писали два автора (кстати, один из них еврей), и авторы не считали главной задачей своей работы выделить этот подвиг только потому, что его совершили евреи, их цель – показать победу человека над зверем. И в этом я с ними согласен».

За три года до книги Томина и Синельникова выходит коллективная монография «Советские партизаны. Из истории партизанского движения в годы Великой Отечественной войны» (М., 1961. С. 779–80), в которой есть два рассказывающих о Собиборе абзаца, но один из них полон ошибок, а второй представляет собой цитату из показаний Поврозника. Тем не менее сам факт упоминания восстания в самом авторитетном издании по теме был недвусмысленным знаком официального внимания. Кстати, во втором издании этой книги в 1963 году уже упоминаются фамилии Печерского и Лейтмана. Еще более отчетливым знаком изменившегося отношения к подвигу собиборцев стал краткий рассказ о нем (опять же с упоминанием Печерского и Лейтмана) в пособии «История СССР», изданном Высшей партийной школой и Академией общественных наук при ЦК КПСС (М., 1963).

Печерский активно выступает перед публикой – в библиотеках, домах культуры[56]56
  Борисов М. В фонд мира. – «Вечерний Ростов», 1962, 11 июля; Интересная встреча. – Там же, 1963, 10 июня.


[Закрыть]. В 1962 году он записывается для ростовского телевидения. В 1963 году журнал «Советиш Геймланд» (№ 2) помещает рассказ Печерского о том, как он в Минском лагере и в Собиборе узнал о восстании в Варшавском гетто. У него появляются добровольные помощники, пропагандисты подвига собиборцев: уже упомянутый Иона Родинов в Риге, учитель истории из Баку Пиня Калика, ленинградский литератор Авраам Белов-Элинсон, ростовчанин Лазарь Любарский и другие.

К концу оттепели история Собиборского восстания приобрела всесоюзную известность. Считаться участником тех событий теперь было не опасно, а почетно и даже выгодно. Доказательством тому – появление в 1963 году лже-Цибульского, радостно встреченное прессой.

Реальный Борис Цибульский был одним из самых активных участников восстания. После побега из лагеря и перехода через Буг он заболел крупозным воспалением легких и умер в белорусском лесу. Впрочем, сам Печерский не был свидетелем его смерти и узнал о ней позже и с чужих слов. Поэтому, когда «Правда» рассказала о том, как новосибирский учитель физкультуры Борис Цибульский выступил перед горожанами с воспоминаниями о восстании в Собиборе, Печерский не был готов категорично утверждать, что корреспондент имел дело с самозванцем. Он написал в газету, получил адрес и послал Цибульскому письмо. Тот ответил коротко, обещал позже написать подробно и позвонить, но надолго исчез. Все стало более или менее понятно. Однако Печерский по-прежнему боялся оскорбить друга недоверием и потому воздерживался от публичных разоблачений. Даже когда год спустя газета «Советский воин» поместила фото новосибирского Цибульского (по-видимому, он действительно был фронтовиком, и его имя и фамилия совпадали с данными погибшего узника Собибора), Печерский попытался уверить себя, что на фотографии изображен его товарищ.

Он собирался поехать в Новосибирск, но тут Цибульский позвонил, причем из Харькова, куда собрался переезжать. В телефонной беседе он откровенно «поплыл», не смог толком ответить ни на один вопрос Печерского. Сомнений не оставалось. Через несколько дней после этого разговора самозванец написал покаянное письмо, где признался во лжи.

Печерский не стал публично разоблачать лже-собиборца. Но через восемь лет эта история получила еще более драматическое продолжение. Сюжет с самозванцем заинтересовал знаменитую журналистку «Известий» Нину Александрову – участницу войны, кавалера двух орденов Красной Звезды. Непонятно, был ли Печерский инициатором ее интереса к этой теме, однако он в любом случае не возражал против готовящегося разоблачения и помогал журналистке сведениями и документами.