Текст книги "Подельник века"

Лишь только отлетали тарелки и тяжелые книги, как Гузик принялся гадать на будущее Польши. Русские офицеры слегка возроптали – где они и где Польша, но все же выслушали волшебника-мистификатора. Покрутив тарелочки, тот выдал:

– Быть Польше самостийным государством!

– Это с чего вдруг? – поинтересовался не без издевки один из военных.

На тот момент в подобное развитие событий поверить было непросто. Польша была важной частью Российской империи, Варшава – одной из столиц большой страны наряду с Санкт-Петербургом и Москвой, а император Николай Александрович гордо именовался еще и царем Польским.

– Я так вижу, – был ответ.

Был ли Гузик ландаунутым и мог ли знать события наперед или просто испытывал патриотические чувства по отношению к малой родине, история умалчивает. Но от будущего Польши мысли собравшихся быстро переключились и на судьбу всей Российской империи. Медиум крутил тарелки уже дольше, жмурился и демонстрировал, как вздуваются вены на его лбу, а под конец выдал странное предсказание, которое каждый при желании мог бы интерпретировать по-своему:

– Будет у России иной царь…

Но кто? И главное – когда? Цесаревич Алексей Николаевич, который так и так должен наследовать своему отцу, особенно если с последним что-нибудь случится? Или единственный оставшийся в живых брат императора, Михаил Александрович?

Офицеры зашептались. Видно было, что последняя фигура вызывает у них наибольшее приятие. Впрочем, даже среди дворян – опоры трона – нашлись смутьяны и оригиналы, которые увидели вместо царствующего императора даже не его ближайшего родственника:

– Михаил Александрович слабоват характером. Чтобы управлять Россией, недостаточно иметь в жилах голубую кровь. Но если все-таки говорить о крови… великий князь Николай Николаевич подходит по всем параметрам!

– Ха, кто ж ему даст управлять Россией?! Владимировичи не уступят трон никому. Посему быть следующим императором Всероссийским Кириллу Владимировичу. Кузен царя не шибко морален, но на первое время сойдет!

– А что мы все о Романовых да о Романовых, есть еще Светлейшая княгиня Юрьевская с детьми от Царя-Освободителя Александра Второго, да и прочие Рюриковичи…

– А зачем вообще Рюриковичи? Я республиканец! Поставь во главе какого-нибудь депутата Протопопова или языкастого адвоката типа Керенского, и станет Россия страной с подлинной демократией! Главу будем избирать каждые четыре года, как оно заведено за океаном, или каждые семь лет, как в благополучной Франции…

– А я бы Гришку Распутина у кормила оставил, он уже и так министров меняет, а представьте, если никто не станет его сдерживать…

Брусилов зевнул – сколько раз за последнее время он уже слышал подобные разговоры – и покинул мероприятие даже до официального завершения. Пожилой генерал не питал иллюзий ни относительно будущего страны, ни по поводу собственной судьбы. А о медиуме оставил следующую запись в своих воспоминаниях: «Один только Ян Гузик был у меня под сомнением… Хотя окончательно уличить его мне и не удалось, но верить трудно было».

Однако спустя всего несколько дней Брусилова неожиданно повысили по службе, произведя в генералы от кавалерии, то есть полные генералы! Значит, не зря свечку ставил да тарелочки крутил?

6

Под сводами похожего на церковь культового сооружения можно было заметить и Керенского. Сухощавая фигура новоиспеченного депутата Государственной Думы была облачена в черный фрак, а глаза завязаны черной же лентой. Он стоял в кругу новых товарищей, но еще не видел их. Все организовал поручитель из числа тех, с кем он разговаривал на своей квартире. Гарант провез его через весь город, пока остальные братья – вольные каменщики собирались здесь и готовились пустить Александру Федоровичу кровь, символически, разумеется.

Вскоре Керенского отправили в так называемую комнату потерянных шагов, где он имел возможность в последний раз передумать. А после того как не сделал этого, ввели и в основную залу, заставив обнажить правое колено, а на левую ногу надеть сандалию. Судя по тонким улыбающимся губам, все происходящее завораживало и восхищало кандидата в вольные каменщики. Он чувствовал себя в своей стихии. И хотел поскорее завершить обряд, чтобы окончательно стать своим – среди тех, большинство из которых хорошо знал и раньше.

– Я должен прочитать клятву? – Политик всегда бежал немного впереди паровоза.

– Магистр должен попросить тебя зачитать клятву, – был ответ.

– А, понял…

– Готовы ли вы, Александр Федорович Керенский, зачитать наизусть клятву нашего брата, члена общества вольных каменщиков?

– Готов!

– Читайте…

– Клянусь во имя Верховного Строителя всех миров никогда и никому не открывать без приказания от ордена тайны знаков, прикосновений, слов доктрины и обычаев масонства и хранить о них вечное молчание, обещаю и клянусь ни в чем не изменять ему ни пером, ни знаком, ни словом, ни телодвижением, а также никому не передавать о нем ни для рассказа, ни для письма, ни для печати или всякого другого изображения и никогда не разглашать того, что мне теперь уже известно и что может быть вверено впоследствии. Если я не сдержу этой клятвы, то обязываюсь подвергнуться следующему наказанию: да сожгут и испепелят мне уста раскаленным железом, да отсекут мне руку, да вырвут у меня изо рта язык, да перережут мне горло, да будет повешен мой труп посреди ложи при посвящении нового брата, как предмет проклятия и ужаса, да сожгут его потом и да рассеют пепел по воздуху, чтобы на земле не осталось ни следа, ни памяти изменника!

В довершение ритуала новоиспеченному масону выдали расшитый фартук, или так называемый запон, а также серебряную лопатку и две пары белых рукавиц. А Керенский настолько вжился в роль, что под конец собственной речи едва не потерял сознание. Такое уже случалось с ним дважды или трижды во время самых громких судебных баталий, где он отдавал всего себя без остатка, а его психическое и физическое состояние должны были произвести дополнительное влияние на ход процесса.

Сейчас все было несколько иначе. Человеку, чьи глаза все еще были завязаны, велели сжимать и разжимать кулак левой руки, в то время как один из старших братьев коснулся его предплечья холодным клинком. Когда-то в старину в этот момент действительно пускали кровь, но в начале XX века уже можно было ограничиться символическим действием. Когда с глаз будущего премьер-министра сняли повязку, он плакал…

И в толпе вокруг некоторые не могли сдержать эмоций. К примеру, депутат Государственный Думы Александр Протопопов – кстати, будущий министр внутренних дел Российской империи, причем последний, занявший свой пост как раз перед недолгим триумфом Керенского…

Глава 5. Подельники идут по следу

1

Глава Московского охранного отделения подполковник Мартынов по-прежнему держал слово во время особого совещания, посвященного предстоящим Романовским торжествам.

В том числе об эсерах (социалистах-революционерах), которым серьезно сочувствовал тот же Керенский. Однако на момент описываемых событий Александр Федорович не был еще ни известным политиком, ни даже членом этой партии. Он вступит в нее только в революционном 1917-м.

– После разоблачения Азефа верхушка партии прячется за границей, а здесь их политический вес близок к нулю, – повторил Мартынов.

А когда бывший министр внутренних дел Дурново обвинил его в самоуверенности, за подполковника вступился нынешний шеф Дворцовой полиции Спиридович:

– Господа, мнение подполковника Мартынова опирается на агентурные сведения. Он хорошо осведомлен о том, какая партия какой сегодня имеет вес. Кроме того, Московскому охранному отделению будем помогать мы, Дворцовая полиция. Во всех поездках, при всех перемещениях августейшей семьи мои люди будут находиться рядом с людьми МОО. Наконец, нас усилят и чины Московской сыскной полиции. Их наблюдательные агенты тоже привлечены к вопросам безопасности, особенно в самой Москве, но не только.

– При чем здесь сыскная полиция? – удивился глава комиссии по торжествам Булыгин. – Разве они имеют опыт борьбы с политическим террором? Их дело – уголовная преступность!

Но тут протестующе поднял руку московский губернатор Джунковский:

– Александр Григорьевич, кашу маслом не испортишь! После лихолетья девятьсот пятого года некоторые из тех, кого вы ловите, так перемешались с уголовными, что сам черт не разберет, где кто. Экспроприации этих «политиков» больше смахивают на обычные уголовные проделки. И опыт сыскной полиции действительно может оказаться полезным. Давайте заслушаем начальника московских сыщиков статского советника Кошко. Аркадий Францевич, дайте справку!

– Слушаюсь, ваше превосходительство, – вскочил Кошко, разложил перед собой какие-то бумаги, но больше для самоуспокоения, он говорил, не глядя в них. – Мы тоже активно присоединились к мерам по охране государя в ходе предстоящих торжеств. Я выделил своего лучшего чиновника по поручениям Двуреченского для непосредственного подкрепления сил Дворцовой и тайной полиций[14]14
  Тайная полиция – просторечное наименование Охранного отделения.


[Закрыть].

А Двуреченский привлек к содействию свою агентуру в уголовной среде. Эти люди… ну наиболее развитые из них, будут находиться в толпе, на самых опасных участках, и следить в оба глаза за окружающими…

По залу прокатилось легкое эхо если не недовольства, то удивления. Но Кошко продолжал:

– Их знания обычаев преступного мира, их обширные знакомства, опыт и навыки помогут определить преступника даже в самой людной толчее. Как говорится, рыбак рыбака видит издалека! Например, Двуреченский завербовал и привлек к охране известного в уголовном мире налетчика по кличке Гимназист…

– Гимназист? – перебил статского советника премьер Коковцов. – В каком смысле?

– Это прозвище, а фамилия ему Ратманов. Прозвище получено не зря, он действительно окончил полный курс гимназии, что для фартовых[15]15
  Фартовый – удачливый, везучий, а также вор.


[Закрыть] большая редкость. Ратманов выделяется из их мира сообразительностью, я бы даже сказал, острым умом и способностью планировать силовые акции. До своей вербовки он был есаулом в нескольких бандах… Так у них называются ближайшие помощники атамана, так сказать, начальники штаба… Так вот, Ратманов задал нам немало хлопот своими блестящими придумками. А Двуреченскому удалось не только поймать, но и перетянуть на нашу сторону такого штучного человека. И теперь его преступный опыт, только направленный на благие цели, весьма нам пригодится.

Идея явно понравилась московскому губернатору Джунковскому:

– Вот это правильно! Как вы сказали, Аркадий Францевич: рыбак рыбака видит издалека? Пусть помогает делу охраны государя. А каким образом по окончании торжеств вознаградить секретного осведомителя и надо ли его вообще вознаграждать – это мы потом посмотрим. Думаю, место Гимназиста в тюрьме. Но ему знать сие преждевременно!

Главный московский сыщик все же попытался отстоять своего осведа[16]16
  Освед – секретный осведомитель полиции или Охранного отделения.


[Закрыть]:

– Ваше превосходительство! Ратманов по кличке Гимназист всегда избегал при налетах жертв среди обывателей! И атаманов своих удерживал от жесткости. Мы обещали ему амнистию, которую ожидают по случаю трехсотлетия царствующей фамилии. За что же его в тюрьму?

Но Джунковский лишь лениво отмахнулся. Было видно, что при всей своей внешней демократичности он считает себя специалистом по любым вопросам и не нуждается в советах со стороны…

2

Новый Двуреченский оказался не только приятным собутыльником, но и полезным знакомым в карьерном плане. Не далее как на следующее утро после славной попойки в особняке на Чистых прудах Викентий Саввич, или кто там был за него, повез Ратманова напрямую в полицейское управление. Слава богу, не для того, чтобы сдать как опасного преступника. Хотя… Никто не дал бы гарантии, что Георгия сейчас же не повяжут и не поместят в кутузку на все последующие годы. Доверять людям, а тем более не в своем времени и тем, кто уже однажды скомпрометировал себя, точно не стоило. Как бы то ни было, они отправились в полицию. Ехали в автомобиле – у Двуреченского имелся служебный. И по дороге состоялся такой разговор.

– Викентий Саввич, мы ведь с тобой на «ты»?

Чиновник для поручений чуть скривился, но все же постарался сделать вид, что подобное панибратство нисколько его не задело.

– С тобой на «ты», с вами на «вы», – попробовал он отшутиться.

– Можно вопрос?

– Изволь.

– А почему у чиновника для поручений при шефе всей сыскной полиции гражданский чин – губернский секретарь, двенадцатый по общему счету и второй с конца? – Ратманова давно подмывало об этом спросить.

– Когда Петр Великий путешествовал по Европе, он тоже был всего лишь урядник Преображенского полка Петр Михайлов…

– Это не ответ.

– А какой ответ тебя больше устроит?

– Честный.

– А честный ответ в том, что не ради должностей и не ради орденов мы трудимся на благо нашего великого государства! А о том, какой у меня гражданский чин и почему, мне докладывать тебе и не по чину, и не по должности… Напомнить, кто ТЫ такой?

Ратманов отвернулся. Хотел еще спросить про роскошный особняк на Чистопрудном бульваре, где и спустя 100 лет будет едва ли не самая дорогая «недвижка» в столице. Как такой дом соотносился с работой мелкого чиновника, имеющего лишь 12-е место в Табели о рангах? Наследство богатого дядюшки? Компенсация за недополученные звания и регалии? Обыкновенная взятка? Что-то еще?.. Но по прежнему тону губернского секретаря стало понятно, что ничего нового тот не расскажет. Странный этот Двуреченский, ох странный…

Спустя несколько минут они уже стояли у кабинета Аркадия Францевича Кошко – великого сыщика, которого в свое время даже называли русским Шерлоком Холмсом. Мельком Ратманов с ним уже встречался минимум дважды. Но до отдельного свидания еще не доходило.

Поэтому самое время напомнить, что Кошко с ударением на последний слог заведовал всей московской сыскной полицией. И в этом деле немало преуспел. Например, внедрил идентификацию личности преступников по методу французского врача Бертильона. Благодаря чему московские полицейские сумели собрать воедино данные о физических параметрах десятков тысяч джентльменов удачи. И вне всяких сомнений, не последнее место в этой страшной картотеке должен был занимать Ратманов – тот закоренелый преступник Жорка Гимназист, о предыдущих похождениях которого Юра и сам знал далеко не все… На секунду Бурлаку в теле Ратманова стало страшно до жути.

Но он быстро взял себя в руки. А в высоком кабинете первым скрылся Двуреченский. Вошел, кстати, без стука. Даром что губернский секретарь, второй с конца в Табели о рангах. В то время как Кошко – уже статский советник, а это семь ступенек разницы. Очевидно, Викентий Саввич обладал некими скрытыми от посторонних глаз достоинствами, раз пользовался подобным авторитетом у такого начальства.

Спустя еще несколько мгновений Двуреченский на четверть высунулся из дверного проема и поманил Ратманова за собой. А Георгий аж… перекрестился. Вот Юра Бурлак очень вряд ли бы так поступил. Он уж и не помнил, когда последний раз ходил в церковь. Но здесь все было иначе. И похоже, что в прошлом от Бурлака оставалось все меньше, а от Ратманова все больше – со всеми вытекающими…

Жора сделал глубокий вдох и… снова перекрестившись, вошел внутрь. Кошко оказался не только успешным сыщиком, но и знатным библиофилом. Взору посетителя его кабинета открывалась огромная библиотека, о которой любителю раритетных книг Юре Бурлаку приходилось только мечтать. В результате начало своего визита к Аркадию Францевичу он потом даже не мог вспомнить, хотя всегда гордился своей блестящей фотографической памятью. Можно лишь предполагать, что все это время бывший опер стоял с раскрытым ртом и просто глазел по сторонам, с трудом переводя дыхание.

К реальности, больше похожей на фантастику, «подельника» привычно вернул Двуреченский. Губернский секретарь явно уже обсудил назначение Ратманова с начальством. Поэтому долго вводить в курс дела никого не пришлось. Да и сам Кошко вряд ли планировал тратить много своего драгоценного времени на какого-то бандита. Хотел лишь рассмотреть того получше, вероятно – в течение тех самых минут, которые и выпали из памяти попаданца. А единственное, что хорошо запомнил Георгий, – окончание встречи.

– Ну что же, не возражаю, приступайте. – Кошко протянул бывшему налетчику руку. – Передаю вас на поруки Викентию Саввичу, отвечает, как водится, головой. Ну а вам не советую шутить с управлением шутки, даже если голова Викентия Саввича и не представляет для вас той ценности, что для нас.

Шутка Георгию понравилась. Пожимая руку Кошко, он тоже решил не упасть лицом в грязь на почве юмора.

– Боюсь, за голову Викентия Саввича мои бывшие «коллеги» дадут много больше!

Старшие сыщики не без удивления переглянулись, а Ратманов понял, что сказанул лишнего. Но назад дороги не было. Пришлось импровизировать:

– Хотя кто бы говорил… Моя собственная голова наверняка поднялась в цене не меньше на фоне всех последних событий!

Эффект от второй шутки был ненамного лучше, чем от первой. Начальники снова переглянулись. А Ратманов понял, что это не его день. Фиаско было налицо. А чуть позже отразилось и на багровой от гнева физиономии Двуреченского, лишь только «подельники» вышли за дверь кабинета.

– Ты что творишь? Я ж тебе сказал стоять и молчать, говорить буду я! – губернский секретарь был вне себя.

– Пардон, Викентий Саввич, вырвалось…

– Я за такое «вырвалось»…

– Не надо, Викентий Саввич, я все понял. Лучше объясни мне мою новую роль в структуре вашей… нашей… то есть старой полиции.

– Роль… – Двуреченский все еще дулся и не мог собрать мысли в кучу. – Роль как роль. Официально – вольнонаемный агент сыскного отделения второго разряда, но по факту – мой первый помощник, выполняющий любые мои поручения.

– А какой разряд выше, второй или первый?

– Первый. Но его сначала надо заслужить. Начнешь с низов, как все. Это в том числе и для того, чтобы не вызывать подозрений.

– А зарплата, то есть жалованье, довольствие, официальное оформление? Этот… как его… социальный пакет?

– Все будет, – пробурчал начальник. – Зайди к Стеше, она оформит.

– Какой Стеше?

– Стефании Марковне, в первой комнате сидит, мимо не пройдешь.

– А там расписываться везде надо, да?

– А как же? Ты что, писать не умеешь?

– Ну по-вашему, дореволюционному, с ятями да ерами, не очень…

– Тише! – Двуреченский осадил экс-капитана. – Ты ври, да не завирайся. Нас и окружающие могут слышать. Еры как еры, приставляешь ко всем словам, оканчивающимся на согласную, да и все. Хочешь, зайди ко мне в кабинет, потренируйся…

Последнее предложение губернского секретаря отчего-то насмешило. Но Ратман воспринял его неожиданно серьезно.

– А вот и зайду!

– А вот и зайди.

3

Ять, фита, ижица, и десятеричное, а также ер. Ратманов исписал дореволюционными каракулями уже несколько листов мягкой и шершавой бумаги – сейчас такую даже не делают. Запачкал чернилами стол, а также вымарался сам и погнул несколько перьев, точно ребенок, которого чиновник полицейского управления вынужденно привел на службу, ибо дома с бутузом некому было посидеть.

Сам Двуреченский смотрел на Ратманова как на идиота. Будто до этой минуты по-прежнему не верил, что перед ним посланник из будущего и потомок людей, переживших реформу русской орфографии 1918 года. Последняя как раз и лишила нас многих прежних букв и заодно шарма, присущего, к примеру, письмам Толстого или запискам Достоевского.

– Господи, как вы вообще жили с таким алфавитом! – воскликнул в сердцах попаданец.

– Прекрасно жили.

– Есть же нормальные буквы: е, фэ, и, а не это вот все.

– Слушай, не нравится что-то – отправляйся к своим и пиши, как захочется!

– Да я бы и рад! Только о том и мечтаю! Да кто ж меня туда теперь отправит?

– Головой думать надо было, прежде чем на такую работу соглашаться…

– Такую – это какую? В СэПэВэВэ?

– В СэПэВэВэ, – почти передразнил Двуреченский, он все еще был немного на взводе.

– Не устройся я туда на работу, не было бы сейчас в твоем подчинении дельного агента. Не говоря о том, что и тебя самого уже не было бы.

– Только не приписывай себе все заслуги-то. Если б не я, тебя бы сейчас и самого не было. Кто тебя вылечил, на ноги поставил после последнего инцидента, да еще и от уголовного преследования отмазал, предложив работу мечты в полицейском управлении?

– Слово-то какое современное – «отмазал».

– С кем поведешься, от того и наберешься!

– Ну да, ну да… Ять!

– Чего опять ругаешься?

– Да не ругаюсь я, это буква такая! Двуреченский осклабился.

– А что вместо ера в слове «адъютант» писать? – Георгий схватился за голову.

– Так и пиши ер.

– Так ер же ПОСЛЕ слова?! – Ратманов бросил перо и откинулся на спинку стула.

– И после, и здесь, как разделительный знак. Давай заканчивай уже. Стеша примет тебя потом. И мне домой надо.

– А вот это мысль, – Георгий вновь оживился. – Значит, домой?

Двуреченский странно посмотрел на нового подчиненного:

– Уж не ко мне ли?

– Ну а куда еще, ведь теперь мы – банда!

– Что?!

– Подельники… времени, подельники века, так сказать.

– А ты фантазер.

– Ага. И вот еще что я тебе скажу. Перед уходом, когда в управлении почти никого не осталось, самое время поискать в этом кабинете еще одного человека…

– Прекращай говорить загадками.

– С кем поведешься… Ну да ладно… Вот тебе отгадка. Когда-то в твоем теле квартировал Корнилов Игорь Иванович, подполковник ФСБ в отставке… И как опытный сыщик, ты не можешь не понимать, что после себя он не мог не оставить хотя бы каких-то следов, хотя бы мало-мальских зацепок.

– Если, как ты говоришь, он был таким первоклассным профессионалом и отвечал за операции по поиску и отправке домой заблудившихся во времени, то и следов мог не оставить.

– А вот это мы и проверим! Тебе же нечего скрывать, да?..

С этими словами попаданец подбежал к чиновничьему секретеру с книгами, статуэтками из служебных командировок и тому подобным. Обернулся и многозначительно посмотрел на Двуреченского.

– Вообще-то почти каждая бумага в этом кабинете не для прочтения посторонними, – проворчал губернский секретарь.

– Если у тебя от меня секреты, я немедленно покину этот кабинет!

Подумав, чиновник для поручений не стал возражать. А чуть позже и сам присоединился к поискам. Лишь изредка забирая из рук Ратманова отдельные легко бьющиеся вещи или донесения особой государственной важности. Вместе они осмотрели каждый шкаф, или по-тогдашнему – шкап, каждый ящик, каждую полку. Но ничего подозрительного так и не обнаружили. Георгий лишь морщился, глядя на исписанные дореволюционными каракулями листы. Вчитываться в такое – хуже, чем знакомиться с полными условиями современных банковских вкладов, теми, что набраны мелким шрифтом.

В конце поисков добрались и до сейфа, а по-тогдашнему – несгораемого шкапа. Ратманов многозначительно посмотрел на соответствующую нишу в стене, прикрытую от лишних глаз портретом императора. Двуреченский посмотрел на Ратманова. Скрестили взгляды. Чиновник легко мог бы сказать «нет», но сдержался и тут.

– Отвернись, – наконец изрек губернский секретарь, чтобы сохранить хоть какую-то тайну, например комбинацию цифр для открытия «сейфа».

«Может, он специально поддается, чтобы меня задобрить и отвести от себя подозрения? Или реально хочет помочь? Черт его разбери! Но на Саввича больно смотреть, это ж какой-то мазохизм – позволять капорнику, бывшему уголовному, по сути, устраивать обыск в своем рабочем кабинете!» – подумал Жора. Но вслух сказал уже другое:

– Ничего нет.

Несгораемый шкап закрыли так же быстро, как и открыли.

– И что мы вообще могли здесь найти? – проворчал хозяин кабинета.

– Это вопрос…

– Ты бы сначала на него ответил, а уже потом рылся в бумагах уважаемого человека…

– После драки кулаками не машут…

Напоследок Ратманов поднял наугад один из черновиков на окне, где почерком чиновника для поручений было выведено: «Воронъ ворону глазъ не выклюетъ, а и выклюетъ, да не вытащитъ». Повертел некоторое время бумагу в руках да вышел из кабинета вслед за Двуреченским.

Подельники знатно припозднились, но так и не ответили ни на один из заданных самим себе вопросов.

Где сейчас Корнилов? Кто есть Двуреченский? Может ли Ратманов, он же Бурлак, до конца ему доверять? Почему Двуреченский настолько доверяет бывшему уголовнику Ратманову? И кто вернет попаданца в будущее, если Викентий Саввич таки не Корнилов, а самостоятельная дореволюционная сущность, не помышляющая себя более никем, кроме как чиновником по поручениям при главе московского сыска в 1908–1915 годах…

4

До особняка на Чистых прудах ехали молча. Каждый думал о своем. «Интересно, о чем таком важном размышляет мой подельник?» – прикинул Георгий и как бы невзначай бросил взгляд на Двуреченского. Но тот и вида не подал, что у него на уме.

«Рожа кирпичом. По ее выражению фиг поймешь, – продолжил анализировать Ратманов. – Вспоминает последние инструкции от Кошко или секретные задания от Службы эвакуации пропавших во времени? Только делает вид, что его ничего не волнует, или действительно спокоен, как удав, потому что находится в своем родном теле и не помышляет ни о каком другом?»

А Корнилов… тьфу ты… Двуреченский как ни в чем не бывало разглядывал дома на московских бульварах. Будто первый раз здесь проезжал, ей-богу! Но в остальном ничего особо подозрительного не делал. И на этом фоне Георгий решил вспомнить, какие «корниловки», то есть специфические привычки, были у подполковника ФСБ…

«Дай бог памяти… Помню, он часто тер нос. Так и этот трет… Хотя… Это больше по части физиологии.

Попробуй-ка иметь такой длинный нос и периодически его не теребить? Что еще? Тот был очень разговорчив, этот – потише. Но кто его знает, может, тактика такая, а может, действительно совсем другой человек… Из общего – оба любят поруководить. Но тоже мне, сенсация… Занимая такую должность при Кошко, грех не руководить. Хотя этот как будто помягче…»

– Ты что-то сказал? – Двуреченский привычно отвлек попаданца от занимательных мыслей.

– Я что-то сказал? – Ратманов повторил за чиновником и сам же задумался: «Что из всего передуманного я мог произнести вслух?»

– Значит, показалось.

– Угу.

Автомобиль наконец поравнялся с особняком Двуреченского. Дворник вновь смерил попаданца неодобрительным взглядом. Хозяин и гость быстро прошли внутрь.

«Ворон ворону глаз не выклюет», – все еще повторял про себя привязчивую фразу Ратманов. Чтобы от нее избавиться, даже помотал головой – в то время, пока поднимались по лестнице.

– Как самочувствие? – тут же справился губернский секретарь.

– Великолепно… Продолжим обыск в доме?

– Не надоело еще?

Ратманов усмехнулся – не на того напали! Он привык доводить начатое до конца:

– Вот когда снимем все вопросы, тогда и закончим.

– Думаю, Корнилов тоже не дурак…

– Не дурак, конечно, точно не дурак! Но в будущем и не таких раскалывали…

– Тогда валяй, весь дом в твоем распоряжении.

– Правда? А ты? Не поможешь?

– Я умываю руки и… в душ.

– Душ? В начале двадцатого века? – Ратманов скептически сморщил лицо.

– Да, душ. Здесь все по последнему слову техники.

– Ну да, ну да.

– Не буду тебе мешать, а ты не мешай мне.

– Лады. Иди мойся. С легким паром!

Ратманов воспользовался образовавшейся паузой, чтобы облазить буквально весь дом. Даже на кухню забрел и перекинулся парой слов с прислугой. Впрочем, не стал там особенно жестить. Все же он числился гостем, и привлекать к себе излишнее внимание, вызывая подозрения еще и в собственный адрес, в его планы не входило. Он лишь спросил кухарку:

– А Игорь Иваныч, то есть Викентий Саввич часто к вам заходят?

– Игорь Иванович? Не знаем такого. А Викентий Саввич все больше у себя-с, наверху-с.

– Понятно. Ну, извините за беспокойство.

– Ничего-с. А ежели хозяин прикажет, мы и здесь накроем, и туда вынесем, где скажете-с.

– Понятно. Спасибо.

– Вы только не волнуйтесь!

– А я и не волнуюсь! – Ратманов инстинктивно ощерился и лишь потом сообразил, что его ни в чем не подозревали.

– Ну вот и хорошо…

«Милая женщина… Которая никогда не видела Игоря Ивановича или просто не говорит об этом. Хотя по первому впечатлению – похоже, что не врет», – подумал он.

Напоследок Георгий снова засел за бумаги начальника. Доносы, незначительные подношения, хозяйственные вопросы, письма родне в Ярославскую губернию, пословицы и поговорки… Все тот же «Ворон ворону глаз не выклюет, а и выклюет, да не вытащит», да еще и по нескольку раз на одном листе. Фу, о чем он только думал… Вернее, о ком.

А вскоре и сам Викентий Саввич пожаловали-с из душа-с. Чистыми, преисполненными сил и даже с шуточками, что за новым Двуреченским водилось не так часто, как за старым.

– Ну что, поймал дезертира? Стоило тебя одного с ним оставлять?

– Не поймал. Пока. Вдвоем управились бы быстрее… – пробурчал Жора.

– Ну, извиняй… Я вообще на такую работу не подписывался!

Ратманов кивнул и замолчал. Других планов на вечер, кроме как вывести на чистую воду Двуреченского, у него не было.

Зато были у чиновника для поручений. Тот быстро сообразил на двоих, достав откуда-то штоф с водочкой и пару бутылей с другими напитками, а также поднос с икорочкой и иной щедрой закуской начала XX века.

– Давай-ка пригуби, а потом еще расскажешь о будущем.

– Давай. О твоем, что ли?

– И о моем. И об общем. А то я все меньше верю в твои россказни о попаданцах и путешествиях во времени. Убеди меня!

– А что, еще не убедил?

– Да как-то слишком складно все у тебя. – Двуреченский поморщился от проглоченной целиком дольки лимона. – А с другой стороны, деталей не хватает, чтобы составить какое-то внятное впечатление. Царя убьют со всей семьей, даже дочек и подростка-сына не пожалеют… Красный террор, гражданская война, всех буржуев к стенке или в эмиграцию… Жуть какая, прямо не верится!

– Увы, все так и будет, – серьезно подтвердил вольнонаемный агент второго разряда. – Ты о себе подумай. «Птенцы гнезда Керенского» в семнадцатом году выйдут из тюрем по амнистии и станут искать сыщиков, чтобы отомстить…

Мужчины выпили. После чего Двуреченский без паузы налил еще.

– Завтра на службу, – напомнил Ратманов.

– И тебе, – парировал начальник.

– Это да… Кстати, давно хотел спросить…

– Ну так спрашивай!

– Что нынче с Хряком и его бандой?

– Все в ажуре. Другими словами – все упакованы и распределены по нужным учреждениям.

– Вот прямо все?

– Все, кроме Лодыги, которого мы с тобой отпустили.

– Этот – да… А банда Казака?

– Казак пока в бегах. Но ненадолго. Этого уж предоставь нам.

– А Дулю хоть поймали?

– Да как сказать… Скорее, он двух наших поймал и сразу же оприходовал. Не до смерти, но сейчас в госпитале. А Дуля где-то шарится вместе со своим атаманом. Но опять же ненадолго. Дуля – личность более чем приметная, выдающаяся хотя бы даже ростом.