Текст книги "Этюды из жизни глубинки. Рассказы. Книга первая"

Осенью, когда Михей Ильич приехал на свои охотничьи угодья, оказалось, что до него охот ничье зимовье успел посетить лесной Миша.

Остававшиеся банки тушёнки и сгущёнки оказались прорваны мощными медвежьими когтями а содержимое высосано. Сухарей будто вовсе не было – всё подобрано до крошки.

– Нехорошо поступаешь, соседушка. Ну, погоди найду я на тебя управу, – пообещал подразорившийся охотник.

В ноябре, когда белковал, наткнулся Михей на берлогу. Снег покрыл землю на два десятка сантиметров, морозцы по ночам перевалили за двадцать, вот и залёг косолапый до весенней оттепели.

Выдыхаемое тепло не даёт метелям закупорить медвежье жилище – снег протаивает, образуя отдающий желтизной куржак. Жадность ли была причиной или желание показать людям, что и он «не лыком шит», да только в отсутствие Артёма, теперь студента в Красноярске, никого не позвал Михей, пошёл на медведя с дочкой. Восьмиклассница Люська до того рябчиков выстрелом сшибала с веток, как хороший снайпер мишени в тире, – била без промаха. Ружьё Тёмы тяжеловато для девчонки, вот и снабдил отец дочку привычной для неё тозовкой.

От лошади, запряжённой в сани, километра два Михей тянул нарты, сооружённые им ещё дома. Это для подвоза к саням медвежьего мяса.

– Идти по люськиной лыжне легче, чем по целику. Обратно по натоптанной и подмёрзшей лыжне нарты и с грузом хорошо пойдут. Благо, что обратно почти везде под уклончик будет, – размышлял Ильич на подходе к берлоге.

Поставив ружьё к сосне, чтобы успеть воспользоваться им, охотник вырубил жердь и утоптал снег. Это чтобы не запнуться в спешке. Люську поставил за сосну поодаль, заставив стрелять, как только медведь появится из берлоги. Протиснул Михей жердь в медвежье убежище и стал шуровать, пытаясь нащупать зверя. Ощутив, что жердь упирается в мягкое, стал орудовать безжалостно. Сначала хозяин жилища ухватил беспокоящий предмет зубами, но в какой-то момент отпустил, а Ильич резким усилием вырвал орудие и продолжил шуровать.

Разъярённый зверь молниеносно выскочил из берлоги и набросился на обидчика раньше, чем тот дотянулся до ружья. Медведь не обратил внимания на щелчок тозовочного выстрела. Маленькая пуля не помешала подмять Михея и расправ ляться с полушубком. Огромные сильные когти легко входили в одежду, цепляя и тело. Из глубоких рваных ран на руке и груди хлынула кровь Ильич ощутил её тепло и крикнул:

– Люська, стреляй!

– Но девчонка была напугана столь резким поворотом страшных событий. Руки её тряслись. Она не стреляла, боясь попасть в отца Помогли собаки, набросившиеся на добычу Михею удалось дотянуться и выхватить из но жен охотничий нож. Лёжа, вонзил его в подрёберье зверя, корёжащего и рвущего жертву А лесной Миша при этом успевал отбиваться от разъярённых собак. Ещё неимоверное усилие, и в толстой шкуре топтыгина появился разрез, из которого стали выпирать внутренности. Медведь сел на зад и с недоумением глянул на то непонятное, которое продолжало вылезать из него. В этот миг прозвучал второй щелчок. Лесного богатыря оглушило, но не звуком выстрела. В ухо попала пуля. Заметив Люську, медведь резко развернулся и готов был к прыжку, чтобы расправиться незваной гостьей, причинившей боль. Разворачиваясь, косолапый когтями задней лапы вспорол ногу и пах Михея.

Отцу было не до ощущений собственной боли. В жизни дочери могли остаться мгновения. Он дотянулся до заряженного пулями ружья, упёр приклад в землю и, не целясь, выстрелил в направлении разъярённого грозного хищника. Медведь рухнул. Сначала его ноги, а потом только стопы мелко задёргались. Вставшему на дыбы лесному великану пули раздробили мозжечок и через пробитое темя вынесли из черепа часть мозгов.

Люська, еле живая от страха за отца, бросилась перевязывать его, а он расплылся в широченной улыбке, радуясь, что его девочка жива и невредима. По мужскому лицу текли слёзы радости. Чтобы остановить кровь, пришлось пожертвовать отцовой рубашкой и Люськиным бельём. В горячке Михей умудрился перерезать горло зверя и, вспоров живот, выпустить большую часть кишок.

Ильич, лёжа в нартах, помогал девчонке в упряжке, отталкиваясь здоровой ногой. Собаки ходить в нартах не приучены, да и упряжи для них не было. Дотянула отца Люська до саней. Пригодились нарты. Медвежью тушу привезли в село на следующий день.

Встревоженная Марья Колпакова пришла к председателю сельсовета Каминскому ещё до открытия. Увидев её, полный неподдельного внимания Кирьян Николаевич спросил:

– В чём проблема, Марья? Не стряслось ли чего?

– То-то и оно, что стряслось. Насилу утра дождалась. Ночью не пошла будить Вас. Достаточно что Марию Васильевну из постели подняла. Изверг проклятушший в деревне объявился – Михей Ильич, забубённая его голова. Вчера вечером в Никишку мово из ружья шмальнул. Задержи его да первым самолётом в Кежму отправь. В каталажке его место. Угробить ведь мог мальца.

– Погодь, Марья. И задержать, и сопроводить, и в тюрьму посадить завсегда успеется. Где это случилось? Вдруг случайным был выстрел?

– Сторожил молоканку да колхозный двор он. С ружьём сторожил. Дети недалече играли, а он в мово Никишку, как снайпер какой, дробью саданул.

– Чего-то я ничего в толк не возьму. Сторожил? Ружьё? Дробью саданул? Не суетись. Тут надо во всём основательно разбираться.

Аннушке, часто исполняющей роль посыльной-рассыльной, наказал:

– Давай-ка мне сюда председателя колхоза, да этого «ворошиловского стрелка», Михея Ильича Не забыла, небось, что Верхотурова Алексеем Семёновичем зовут?

Алексея Семёновича Аннушка разыскала первым. Он и пришёл раньше. Кирьян Николаевич попросил Марью идти домой, но согласился, что та подождёт на улице.

– Как же так случилось, что здоровый мужик у тебя молоканку сторожит. Там же, вроде, Шалапутины дед с бабкой трудодни зарабатывают, – поинтересовался Каминский.

– Они самые и работают. Только тётка Стюра приболела, а дед Данила уже не так крепок, чтобы на вторые сутки пойти. Он в выходной сутки отсторожил. Да и за больной женой дома уход нужён. А кто у нас безотказный, сам знаешь, Михей Ильич. Вот и попросил я его подменить стариков. Он и сегодня, после сторожения, на покос уехал бы. Да оставил я его из-за ночной стрельбы. Без него зарод смечут. Знаю, без разборок не обойдётся. Хотя, он утверждает, что в пестуна[10]10
  Пестун – годовалый медвежонок.


[Закрыть]стрелял. Я и сам не пойму, откуда в деревне пестуну взяться. Все собаки охотничьи, за версту бы медведя учуяли.

– Вот и от тебя ясности не добавилось. Послушаем ещё, что нам сам Ильич растолкует. А то и впрямь придётся в Кежму везти, в милицию сдавать. Лёгок на помине, Михей Ильич. Аннушка, побудь пока с Марьей. Рассказывай, откуда было взяться пестуну? Спросонья что ли шмальнул, – поинтересовался Каминский.

– Не было никакого сна. Да и время, хоть и темно, не позднее было. Эвон, молодяшки ещё шалили вовсю. После обхода сижу я в молоканке, лампу не зажигаю, задумался чего-то, вдруг треск слышу. Будто доски кто-то ломает. В оконце выглянул, никого не вижу. Вышел, а тут из-за угла рыканье медвежье. Не поверил, а оттуда и впрямь пестун появился. Меня увидел, да как рявкнет, будто и не пестун вовсе, а взрослый мед ведь. Кричать на него бесполезно. «Дайка я тебе шумну», – думаю. Вернулся по-быстрому, выскакиваю, а пестун ружьё увидел и от меня опять за угол хотел убежать. Убегает, я и решил «шумнуть» в него солью. Вот, председатель сам сказал мне что патроны с солёной начинкой, когда просил по сторожить.

– Да, Кирьян Николаевич, всегда так и было Ума не приложу, откуда взялись дробовые заряды. Я же сразу на выстрел прибежал. И патронташ с ружьём забрал. А там, кроме солевых, ещё два дробовых заряда оказалось. У Михея, знаю точно одно ружьё двенадцатого, другое – шестнадцатого калибра. А у сторожа – пухолка, тридцать второй калибр. И все патроны в патронташе родные. Не думаю, что Михей из дома принёс да перезарядил.

– Не было ни нужды, ни желания нести патроны из дома, да ещё и перезаряжать их, – возмутился Михей Ильич. – Только перебили вы меня Сразу-то я не сообразил, что как-то неуклюже шёл пестун, а потом убегал. Только слышу, из-за угла кричат мне: «Не стреляй, дядя Михей. Это не медведь»!

– Бросил я ружьишко у двери и бегом туда. А оттуда, девчонки убегают, будто воробьи слетают со скирды необмолоченных снопов. А следом за ними парни пестуна того волокут, как пьяного мужика из горящего дома. Ясно, что не медведя прут с такой лёгкостью, а в толк взять, что к чему, не могу. Не побежал я за молодяшками, сторожить остался. А вскоре и Верхотуров вот, тут как тут появился. Про патронташ он уже сказал.

– Не хочешь ли сказать, что Никитка был под медвежьей шкурой, если дробовой заряд его нашёл? – поинтересовался Кирьян Николаевич.

– Выходит, что так оно и было. Хотя удивляюсь, что при всей неуклюжести медвежьей походки, для человека в шкуре шёл и бежал он очень ловко и проворно.

Чуть поразмыслив, председатель сельсовета возмутился?

– Я кто тебе, мальчик что ли? Что ты мне дет-кий детектив рассказываешь? Иди и до прилёта самолёта сухари суши. Да не вздумай в лес в бега податься. Так, глядишь, разберутся, дадут год или два, а с побегом мало не покажется, – строго предупредил Михея Каминский.

Ушёл Михей, а Марья напирает:

– Зачем отпустили злодея? Хотите, чтобы он челядёнка совсем порешил жизни, если сразу не получилось?

– Остынь, Марья. Не всё тут так просто, как тебе кажется. Поразбираемся до прилёта самолёта. И не вздумай на рацию бежать, милицию будоражить Надо будет, сам вызову. Я предупрежу, чтобы тебя к рации близко не подпускали. Не обижайся ни на меня, ни на радиста. Не тридцать девятый год, что бы по навету человека в тюрьму садить. Разберусь – пообещал представитель власти и страж законности в одном лице.

Понурая ушла Марья, только и она заподозри ла, что не всё ей Никишка рассказал. Заневестившаяся Нюрка, которая в тот вечер была с парнями у молоканки, не утерпела и утром всё рассказала матери. Оказывается, студент Толька Бабашкин на летние каникулы приехал из Новосибирска с магнитофоном – штуковиной невиданной по тем временам в таёжной глухомани. Перед поездкой домой побывал в зоопарке, где записал сначала рыки медведя, а потом – рёв. Ему было интерес но, как отреагируют на магнитофонного медведя деревенские собаки. Но ещё больше не терпелось парню похвастать дорогой вещицей перед «дремучими» земляками. Это он и сделал в первую очередь. Кому-то пришла в голову мысль:

– А давайте, бабу Стерву разыграем.

Бабушка Стюра, полное имя Анастасия, и впрямь была не безобидным созданием. От неё и сплетни и небылицы про односельчан шли постоянно. Придёт в магазин, посудачит с женщинами, а потом про кого-то из отсутствующих такое выдаст, что трудно не поверить. Молодёжи вечером парочкой на глаза бабке вовсе нельзя попадаться. Назавтра так нафантазирует, что хоть на улицу потом не выходи. Оттого-то и звали её взрослые – тётей Стервой, а молодёжь – в соответствии возрасту.

Для полноты картины пригодилось турсуновское чучело пестуна, о котором за два года успели подзабыть. Тимофей Турсунов в ту зиму медведицу с пестуном из берлоги взял. Обезжирил шкуры, продубил – выделал так, что хоть дублёнку шей. Только тяжёлая бы получилась дублёнка, хоть и мягкая. Из шкур Тимофей тогда два чучела сделал, пополнил свою коллекцию. У него уже были: пара волков, рысь, глухари, барсук. На «святое» дело розыгрыша зловредной бабки уговаривать Ваську, сына Тимофея, долго не пришлось.

Подростки, предупредив о секретности, предложили нескольким мальчишкам побывать в медвежьей шкуре. Ходить в ней так же споро, как девятилетнему Никитке, не удалось никому. Все дружно сошлись, что быть в розыгрыше медвежонком именно Никите. Одно не знала молодёжь, что в бабкину смену на молоканке Михей окажет-я. Неудобно смотреть через глазные отверстия, но вовремя заметил парнишка одним глазом, что не бабка вышла, а дядька Михей, да ещё и с ружьём.

Сообразил мальчуган в шкуре, что плохи его дела развернулся и хотел спрятаться за угол. Тут-то и достал его дробовой заряд.

Историю про розыгрыш Кирьяну Николаевичу рассказала Нюркина мать. Можно ли скрывать правду, когда мужику тюрьмой пахнет. Председателю сельсовета оставалось выяснить, как сильно пострадал мальчишка. Мария Васильевна рассказывала:

– Кто бы видел тогда Никитку. Слезами, в голос ревел мой оперируемый. Сделала я ему местное обезболивание в обе «ягодки». Подействовали уколы, а всё одно ведь для мальчонки-то… не в чужом теле пинцет орудовал. Я тогда удивлялась почему дробь у поверхности застряла. В птицу хоть там и перья, дробь глубоко заходит. Теперь знаю, медвежья шкура спасла. Большая часть не пробила маскарадный костюм, но в общей сложности девять дробин я из любителя розыгрышей извлекла.

В дождливый день, когда на сенокосе делать нечего, собрал Каминский всех участников розыгрыша вместе с родителями в сельском клубе Предупредил, что окажись тогда на работе бабушка Стюра, мог розыгрыш намного плачевнее закончиться. Ей и без того по сей день Мария Васильевна ходит уколы ширяет. А каково было бы с её-то больным сердцем, окажись она там? Групповая была бы обеспечена всем участникам розыгрыша. И вины Михея Ильича в случившемся нет. Не мог он знать, что дед Данила несколько патронов перезарядил, чтобы соболька добыть, да отдать для Турсунов-кой коллекции. Выходного-то отдавать, было бы жаль – шкурка денег стоит. А от летнего зверька только и толк, что на чучело. Соболь под молоканкой крыс промышлять повадился.

Вот такой детский детектив с недетскими последствиями получился. Жаль, что никто тогда о последствиях розыгрыша не додумался, не предостерёг зачинщиков.

– Радуйтесь, родители, что сыновья в армию, а не в тюрьму пойдут. Они-то – не Никитка – все до статьи доросли, – подытожил Кирьян Николаевич.

Нелегка была крестьянская доля той поры Днём – работа в колхозе, а вечерами – на своё подворье выкладывались. Молодые выдерживали, а тех, кто постарше, выматывало не на шутку Михей Ильич не был исключением. В тот день на пойменном берегу Чикилеи, левого притока Ковы две колхозных скирды сена метали. Большие зароды, не то, что для своих бурёнок теперь ставят – центнеров под сто в каждом.

Скрутило тогда Ильича так, что дышать стало трудно. А надо навильники высоко на скирду набрасывать. Пожелтел-позеленел бедолага. Бригадир распорядился без Михея справляться. Сам в тень под кусты больного отвёл и снова за работу принялся. Отвозить и переправлять через Кову в деревню некому – все работой заняты.

Прилёг болезный на правый бок. Так боль меньше беспокоила. Заснул, уставший, незаметно для себя. Михеева жена, Алёна, когда узнала про хворого мужа, грабли к кусту приставила и с соседней поляны бегом к суженому. Прибежала, да как завопит, запричитает по-бабьи, только почему-то еле слышно. Всполошился народ. Думали, что Михей на тот свет отошёл. Сбежались. Видят, что жив работяга, только спит крепко. Приглушённый плач жены не стал сну помехой.

Алёна слова молвить не может, рот себе руками прикрывает. Не успели допытаться, а из приоткрытого рта спящего Михея змейка выползла. Вся в слизи жёлто-зелёной. Вылезла и принялась извиваться в траве. Кто-то за вилами побежал, чтобы убить гадину. Не успел. Змейка, в женский мизинец толщиной, прилюдно снова во рту скрылась. Спящий Михей только шевельнулся, словно поперхнулся чем-то.

Минуты три не появлялась ползучая тварь. Возможно, прошло меньше, а время от ожидания тянулось. Снова появилась змейка в слизи, обтёрлась об траву и, извиваясь, в сторону ручья поползла. Кто-то в ней не гадюку, а ужа признал. Решили не убивать. Со змеи на Михея взгляд перевели, а он уже на спине лежит и улыбается во сне.

Разбудили, спрашивают:

– Что приснилось?

– Холодную воду пил. Четыре раза принимался, не мог напиться и от жжения внутри избавиться. Жадно пил, один раз даже поперхнулся, – рассказывал Михей, вставая.

Поведали ему, что не воду он пил, а уж в него дважды заползал.

– Горе-то, какое! Теперь Алёна меня всю оставшуюся жизнь целовать не будет, – с улыбкой сокрушался Михей.

– Чтобы рассеять мужнины сомнения, Алёна поцеловала его так, как только в молодости бывало, вдали от посторонних глаз.

– Ну, чего собрались? Идёмте работать! – с тоном недовольства, но с улыбкой сказала счастливая жена и направилась к оставленным граблям.

О том, как переселенцы на Ангаре и её притоках отвоёвывали у сибирской тайги земли для хлебопашества и покосов, теперь можно только предполагать. Что-то выкорчёвывали, а какие-то участки приходилось выжигать. Пядь за пядью прирастали клочки земли-кормилицы. Подрастали сыновья, каждому полагалось дать земельный надел, а это очередное наступление на тайгу. Пойменные земли по берегам реки и ручьёв приспосабливали под покосы. Равнинные участки, пологие склоны опок и плоские возвышения, террасы, распахивали и засеивали. Тайга – не равнинная степь, где у поля конца-края не видно. У нас отвоёванные земли, как лоскутное одеяло, клочками среди тайги разбросаны. Теперь с самолёта можно убедиться, что так оно и есть.

В больших семьях, где уже все взрослые и работать могли, крупные проблемы решали всей роднёй. В остальном – каждый хозяин сам по себе жил. Одни хозяйства крепли и ширились. Другим, при единственном кормильце малолетней детворы и стареньких родителей, не по силам было свои пашни обрабатывать, сено на корову и лошадь заготавливать. Шли они в наём к тем, кто крепко стоял на своей земле. А кто-то доходное ремесло осваивал, уходил в людные места на заработки. Все, кто более, а кто-то менее удачливо добывали в реке рыбу, в лесу – зверя. Так-то жили и жили из столетия в столетие.

Октябрьская революция и последовавшая за ней гражданская война всколыхнули народ. И из поковинских сёл были защитники революции. Воевавших на стороне белой гвардии среди наших наверное, не было. Мне, во всяком случае, это не известно. В тридцатые годы двадцатого века по менялся крестьянский уклад. Более зажиточных крестьян раскулачивали, с семьями ссылали на принудительные работы. Наш Уяр[11]11
  Уяр – село на Кове.


[Закрыть] был местом ссылки. В леспромхозе ссыльные работали. Тогда земля, скот, инвентарь общими стали, колхозными. Не всем это по нраву пришлось, где-то даже не довольства бывали. Но поняли там, наверху, учли психологию хлебопашца, – не может он жить при пустом дворе. Кроме огородов появилась и живность. Работы прибавилось – днём колхозное, а вечером своё обработать надо.

Даже жившие среди нас старики не помни ли, чтобы в какой-то из деревень Поковы при них была церковь. Передний угол у многих был с божницей и иконами, а в церкви земляки бывали, когда случалось приехать во Дворец[12]12
  Дворец – село на Ангаре.


[Закрыть]. Потом и Дворецкой церкви не стало.

Только успели окрепнуть, война на порог каждого дома пришла. Мужчины с оружием на фронтах а женщины, подростки и старики в тылу победу приближали. Очень тяжело было, голодно – почти всё продовольствие на фронт и в города уходило. Селяне друг друга поддерживали, помогали, чем могли. Даже ссыльным «врагам народа», немцам Поволжья, помогали выжить в нелёгкую для всех годину. Потому и выстояли.

Мужики после войны ремонтировали обветшавшее, строили новое. Вновь зажило Прокопьево, да ненадолго. В конце пятидесятых годов на Ангаре совхозы появились. Там за такую же работу люди не трудодни получали, а рубли. Вот и потянулся с Поковы народ в совхозы. Труженики, что помоложе, уехали, а за ними и старики отправились. Скот под нож пустили, а всё колхозное добро: земли, строения, инвентарь – скоро бесхозными стали. Нечистые на руку всё, что можно увезти, быстро разворовали. Теперь из семи поковинских деревень только в Уяре несколько семей лесохимиков живёт. В остальных рыбаки ещё не все постройки на костры растащили. Горестно, друзья мои, за малую родину.

Часть 3
Любомировы сказки

Написаны при творческом участии Н. Верещагина и А. Сорокиной

Я и сам не знаю, сказка ли это или легенда, да только не в этом главное. Все тайны удалённой на века старины когда-то былями слыли. Потому и дошли до нас, что современники тех событий сами не остались равнодушными к происходящему и другим рассказывали, как очень значимое и дорогое памяти.

Случилось это в те далёкие времена, когда в страну нашу вторглись дикие орды хана Батыя Наша Русь тогда не была такой огромной и могу чей, как в настоящее время. Но славилась богатствами несметными, которые трудом своим русичи брали в лесах охотой да рыбалкой в студёных водах. А ещё злаки разные выращивали от хлебопашества. Потому и лезли враги к нам, как мухи на лакомый кусок.

Глухой тёмной ночью налетели вороги на спавшую мирным сном деревню. Громким криком и звоном оружия заполнились улицы. Воины Батыя всегда издавали крик при нападении, чтобы сильнее напугать своих противников и вселить в них панику. В том селении были только мирные люди. Разбуженные, они выбегали из домов. Со страхом смотрели беззащитные селяне на озарённое отсветами багрового пламени небо. Яркие языки огня метались по деревне – это враги подожгли избы на окраинах. Деревня оказалась охваченной огнём почти со всех сторон.

С дикими криками врывались в избы чужеземные воины, хватали всё, что попадалось им под руку, жадно набивали свои мешки награбленным добром. Недрогнувшей рукой безжалостно убивали стариков, детей, женщин, если те пытались помешать разграблению. Рыдание и стоны, гневные проклятия и звон ратного металла слышались во всём селении. Но почему никто не поднял против врагов ни меча, ни лука? Почему никто не оказал сопротивления?

За несколько дней до этой страшной ночи Великий князь Юрий Игоревич призвал всех сильных мужчин деревни на смертельную битву с врагом. Ушли наши ратники в ополчение, как и воины других деревень, чтобы поставить заслон грозному врагу, помочь княжеской дружине. Далеко-далеко от родных мест, среди холмов, стояли они заставою, ожидая вражеское войско на реке Суре.

Вот и остались в приграничной деревне седые старики, женщины и дети. А один из отрядов коварного врага стороной обошёл наш заслон. Без крепкой защиты селяне оказались обречёнными на смерть и рабство.

Опьянённые лёгкой добычей, радовались вражеские воины. Они уже пленили многих женщин и детей этой несчастной деревни. Всех пленных завоеватели собирались продать в рабство и уже представляли, как зазвенят монеты в их кожаных кошельках.

И вдруг, у порога одной избы, вражеских воинов встретил молодой ратник. В его руках заблестела сабля. Враги, не встретив сопротивления от других, пришли в замешательство, отступили. Послышались недоумённые возгласы:

– Воин!

– Откуда он здесь?

– Беда!

Ханские вояки насторожёнными взглядами следили за каждым движением молодого воина преградившего им путь в избу, оглядывались друг на друга – кто рискнёт, не побоится вступить в схватку со смельчаком.

Молодой воин казался разъяренным медведем, он с ненавистью смотрел на врагов и ни один взмах его сабли не был сделан просто так. Уже не сколько врагов лежало у его ног, истекая кровью Захватчики грозились издалека, ругались, но ни один из них не решался броситься вперёд. Нападать по одному они уже боялись.

Откуда было взяться ратнику? Полагаете, что воин тогда болел, и князь не взял его в заслон? Думаете, он был на охоте и не знал о наборе в княжескую дружину, а воины не стали ждать, когда он вернётся и ушли без него? Да, могли его специально оставить для защиты мирных людей в деревне. Вполне может быть, что наши дружинники узнали о прорыве и возвращались. А этот воин вернулся самым первым. Каждый из вас мог оказаться прав, но послушайте эту давнюю историю дальше.

Неизвестно, как долго пришлось бы завоевателям осаждать избу, ставшую крепостью для местного воина. Но из-за горящего по соседству дома, в окружении нескольких телохранителей, на коне подъехал командир и вождь пришельцев – мурза. С округлого, с отвисшим подбородком, лица и без того узкие глаза с прищуром присматривались к происходящему. Вождь быстро сообразил, что его воины испугались всего одного противника. Дающий достойный отпор его воинам русич показался мурзе совсем юношей – незаметно даже маленькой бородки, которая могла быть у молодого мужчины. Был он по-юношески щуплым – не успел раздаться в плечах, возмужать. Свисавшая до колен домотканая холщовая рубаха казалась позаимствованной с чужого плеча.

Раскосые щёлки-глаза мурзы замутились от гнева.

– Это что такое? Вы испугались одного слабого и молодого русича? Забыли, что вы воины велико-о Батыя? А его повеление захватить Русь, ни пред чем не останавливаясь, тоже запамятовали? Если он защищает эту избу, то там вас ждёт хорошая добыча. Вперёд!

Мурза ещё что-то говорил, но слова потону ли в воинственных криках его соратников. Они бросились вперёд, на приступ. И снова, как будто обожжённые огнём, отступили назад. Молодой ратник защищал свой дом, умело используя то что врагов было много. Они не могли всей толпой сразу подняться на крыльцо, мешали друг другу, и вынуждены были идти по одному. Вот тут и полетели головы врагов от взмахов сабли осаждаемого защитника деревни.

Тогда враги достали луки и осыпали молодого воина стрелами. То ли руки у них дрожали, или гнев затмил им глаза, но не смогли пришельцы по пасть в смельчака.

– Его защищает русский Бог.

– Все стрелы пролетают мимо, а его заговорённая сабля ловчее, быстрее и сильнее, чем у любого из нас, – жалобно оправдывались завоеватели.

Вдруг мурза заметил, что два ханских воина, с широкой холстиной забрались на крышу дома. Он довольно усмехнулся – наконец-то догадались Мурза громко закричал:

– Взять парня живым!

В момент, когда он крикнул, молодого воина накрыл брошенный сверху холщовый полог. Воин упал и запутался под полотном, как птица в силках. Но не растерялся, а попытался саблей разрезать ткань, чтобы освободиться. Ещё чуть-чуть и он был бы свободен, но на него уже навалились несколько батыевцев, разъярённых гибелью соратников и собственными неудачами. Тучный мурза не спеша слез с коня и приблизился к месту хватки. Подойдя, остановился изумлённый – в отважном воине-русиче он признал девушку.

Она тяжело дышала. За руки её держали четыре завоевателя.

Бесстрашная защитница односельчан с гневом воскликнула:

– Нет, вы не воины, а подлые и трусливые собаки. Вы смогли победить одну меня, но что будет с вами, когда придут наши могучие и сильные воины!

Толстый и расчётливый мурза с ног до головы оглядел пленницу и самодовольно сообщил воинам свою волю:

– Женщина есть женщина. Я победил её без единого взмаха сабли. Отвезём строптивую девчонку хану. Среди его рабынь как раз не хватает такого цветка.

Сказал он это громко, а про себя подумал, что, сделав такой подарок хану, получит от него хорошее вознаграждение и, может быть, повышение по службе. Взобравшись на коня, мурза поехал со двора, приказав вести за собой отважную пленницу и её односельчан.

Огонь пожаров, пронёсшийся по деревне, затихал. На месте изб дымились головешки. Горячий пепел разметался ветерком по обезлюдевшим улицам. В дорожной пыли остались лежать селяне, не пожелавшие быть рабами. Кто-то цепко вонзал зубы в глотку завоевателя, другие ещё недавно упирались, били ногами, царапали поработителей. Около избы-крепости остались валяться тела захватчиков, убитых и смертельно раненых воинственной девушкой. Мурза был без жалостен к тем, кто поплатился жизнью от сабли в девичьей руке. Оставшихся в живых селян, воины хана гнали в рабство вместе с захваченным скотом, прочь от родных мест.

Пленных привели на берег реки. Три дня пути по ней на лодке отделяло всех от места впадения в Суру, которая впадает в Волгу. А где-то на Волге раскинулся Батыев град – Казан. Ханские воины соорудили плоты и, погрузив на них награбленное добро, начали сплывать по реке. Пленников и скот пешком погнали по берегу. Мурза и два его телохранителя сели в длинную лодку. Все они оста вались в железных кольчугах – боялись, что в любую минуту русичи нападут, пытаясь отбить своих земляков и родственников.

Девушку-воина посадили в ту же лодку. Пленница сидела, глубоко задумавшись. Не плакала она не рыдала, как другие женщины её деревни, угоняемые на чужбину. Она размышляла, как и когда сможет улучить момент, чтобы убежать от ненавистных врагов. Но просто сбежать она не хотела.

Никита, отец отважной девушки, самый крепкий, ловкий и опытный воин их деревни, долгие оды прослужил князю в дружине. Он учил дочь и её братьев стрелять из лука и владеть саблей. В ловкости и смелости девушка не уступала своим братьям. И во владении саблей могла на равных биться с любым из них. Сидя в лодке, она думала о том, как освободиться и уничтожить ненавистных врагов.

Неожиданно девушка поднялась, улыбнулась и запела. Один из телохранителей схватился за саблю, но мурза лениво остановил его:

– Она поёт не так красиво, как наши девушки в степи, но пусть поёт.

Девушка пела старинную песню своего народа. Пела возбуждённо, двигая всем телом в ритм песни, и тем самым раскачивая лодку. Воины хана не подозревали, что, двигаясь, девушка незаметно освобождалась от верёвки стягивающей руки. О, как необходимо было освободить руки! Когда связывали, враги даже не подумали её обыскать. Тонкий острый нож, подаренный отцом и бережно хранимый в ножнах, оставался за голенищем её сапога.

Девушка, закончив петь, поставила ногу на край лодки и из глубин девичьей души выплеснулась нескрываемая ненависть:

– Знай, вражий змей, что ты можешь заковать нас в цепи, но никогда не покорить тебе наш народ!

С этими словами она как молния пробежала по краю лодки, воткнула нож в незащищённую кольчугой шею мурзы, и прыгнула в реку. Лодка, покачнувшись, перевернулась верх дном. Белою рыбой мелькнула девушка под водой, а мурза и его телохранители в тяжелых доспехах камнем пошли ко дну. Там и нашли они себе могилу.

С плотов и идущие по берегу, ханские воины со страхом и оцепенением смотрели на свершившееся возмездие. Спохватившись, начали они выпускать стрелу за стрелой в реку, не понимая, куда стреляют и зачем они это делают. Девушка выныривала лишь на миг, чтобы сделать очередной вдох. Лучники не успевали прицелиться, а их живая мишень снова исчезала под водой. Страх сковал сознание воинов, лишившихся мудрого предводителя – их мурзы.

– Как такая хрупкая девушка могла в один миг уничтожить и мурзу, и двух свирепых телохранителей? – думали они.

– Непонятный здесь живёт народ. Непокорная у него душа. Трудно его одолеть, – говорили они между собой.

А пленные, гонимые по берегу, стали говорить о своих могучих воинах, которые уже мчатся сюда на быстрых конях и скоро всех освободят.