Текст книги "Рассказы не про всё"

Тополиный пух
(из дневника)

…Сегодня произошло странное. Навстречу шла девушка и мне улыбнулась. Я сразу подумал, что вот в такую девушку я смог бы влюбиться. Оглянулся на нее и увидел, как она тоже оглянулась. Она была очень красивой…

…Сегодня сдал последний экзамен. Первый курс позади. Но отчего-то ничему не рад, а тоска снова накрыла с головой. Вдруг вспомнилась та девушка в белом платье, что улыбнулась мне тогда, целый год назад. Тогда было очень жарко, а тополиный пух кружил вокруг словно снег…

…Эта новогодняя ночь удивительна. Что себя обманывать и тянуть свое же не бесконечное время, мне уже пора. Она правда мила и, наверное, надо делать ей предложение. Лучше я уже все равно вряд ли кого встречу. Да, решился. Самому смешно от этого напавшего и заставшего меня врасплох настроения: снег, ночь, новый год, тишина и торжественность. Все банально, но почему-то приятно и слегка грустно. Пытаюсь понять, отчего. А снег сегодня удивителен – он точно такой, каким был тот сумасшедший тополиный пух, когда я увидел ту девушку. Она была в белом платье с воланом, и у нее были изумрудные глаза. Она тогда оглянулась и смотрела на меня дольше, чем это было можно. Она улыбалась. Как хорошо я помню этот взгляд…

…У дочери взгляд как у той девушки. Хотя глаза совсем не похожи…

…Сегодня шел по бульвару там, где встретил ту девушку. Сразу всплыли в памяти ощущения и то настроение. Она шла здесь, и вот именно в этом месте, где асфальт неровный и сейчас, оглянулась на меня и смотрела в мои глаза с легкой, задорной и такой ласковой улыбкой. Волна нежности оттуда, из дальних лет, снова согрела. Солнечные волосы в беспорядочных кудряшках, бледная розовость щек, тонкий нос и удивительные глаза. Еще она держала что-то в руках, размахивала…

…Пора, пора решиться и что-то менять. Эту чертову работу, на которую хожу бесконечно и ничего не добился, эту конуру в общежитии вместо квартиры, эту свою так называемую «семейную жизнь». Если нельзя все поменять сразу, то хотя бы что-то. Если что-то одно изменить, ведь сразу же неизбежно изменится и все остальное, это обязательно. Всегда, сколько себя помню, подгонял себя подобными размышлениями – уговорами: пора что-то менять, предпринять, изменить, решиться, но всегда менялось что-то само или совсем не по моей инициативе, а чьей-то, а я, как обычно, следую за этой чужой, внешней волей. Признавать это не очень приятно, но это так, так. А может, и нет? Виной всему хандра, она всегда достает меня неожиданно. Никто же не сомневается в моих способностях, профессионализме и порядочности. Да, порядочность… засунуть бы ее куда-нибудь… И порядочность моя – обман. Трусость и обман.

Как она была прекрасна в этом голубом ясном небе в облаке тополиного пуха! Волосы ее разлетались, и в них путались эти пушинки, а она улыбалась и смотрела на меня. Еще она размахивала большой папкой с нотами и, наверное, напевала себе какую-то удивительно замечательную мелодию. Мне даже кажется, что я сам слышал эту мелодию, она тогда тоже доносилась до меня, и поэтому я оглянулся, и она видела, что я слушаю ее музыку. На асфальте пух лежал легким налетом, и от ее движения он расступался, разлетался и скатывался в маленькие прозрачные рулончики. Как было радостно…

…Вот и все. Наверное, это надо было сделать давно, но дочь… Для нее папа тогда многое значил, тогда… Не смог бы я оставить мою ласковую девочку. Как бы и кем бы я сам был без нее? А теперь у нее муж, и папа давно не рядом. Все разбежались. И не надо ныть, сам стремился к этому – к свободе, к спокойствию и равновесию. Быть самим собой и не подстраиваться ни под кого. Теперь все сам. Привыкну. Надо делать дело. Горит же в голове тот, уже почти забытый, огонек из юности, он все тот же, в задумках и мечтах, и руки чешутся. Наверстаю. Такой вот седой юноша со взором горящим.

В тот дальний летний день, когда пух ореолом волшебного вихря указал мне ту девушку, я был таким же. Видела бы она меня сейчас, уверен, что узнала бы. И я бы ее узнал, глаза, роняющие лучи, волосы облаком… У нее была крохотная, едва заметная родинка над левой бровью, и когда она мне улыбалась, эта родинка дрогнула вверх… Чистый открытый лоб и прилипающие к нему тополиные пушинки. Тогда казалось, что весь мир остановился, замер вокруг нас и мерцал словно мираж в знойном воздухе, а мы стояли и улыбались не просто друг другу, а нам обоим, как единому. Такая родная ее ласковая улыбка, губы, пересохшие от жары… Руки – тонкие и совсем не загорелые, а розовые и словно светящиеся собственным светом. На ладони у нее осталась красная полоса от веревочной ручки папки с нотами, когда она переложила ее в другую руку, и все так же продолжала ею размахивать. Да, еще из папки доносилась только нам двоим слышимая мелодия. Я никогда после не слышал эту мелодию, но хорошо ее помню – музыка радости, торжества и легкой грусти одновременно, музыка танца и полета. Казалось, что она даже чуть пританцовывала, но нет, она замерла на миг, когда обернулась и улыбалась, просто ее высокие ноги, изумительно красивые даже под длинным белым платьем, выдавали безудержную энергию молодости, так что казалось, что она танцует всегда, что это единственно для нее возможное состояние. Красные туфли – лодочки с ремешком вокруг щиколотки, они были уже не новые, но очень шли ей. Как-то давно, когда дочка еще заканчивала школу, я увидел точно такие же лодочки в окне-витрине и не удержался, купил их. Дочке они не подошли, а жена косилась на меня как на идиота. Почему-то я никак не могу найти портрет – фотографию или картинку, – похожий на нее, мою девушку из далекого жаркого июня…

… Почти забыл я про свой дневник. Сегодня должен сделать в нем последнюю запись. Завершить, а то останется незамкнуто. А потом я его сожгу. Долго придумывал, как сжечь дневник, непросто, оказывается. Они вряд ли догадываются, что я сам смог сесть за стол и еще способен писать, значит, и с этим справлюсь – сожгу. Сегодня жарко. С кровати было видно, как кружит белый пух. Его в этом году особенно много, столько никогда не было. Только в то лето, когда она шла ко мне и улыбалась. Через открытое окно пух залетает в комнату и его уже много здесь, но ни одна пушинка так и не упала ко мне на кровать. Мне кажется, что внизу за окном под этим снегопадом стоит она. Стоит и улыбается, ждет меня. Поэтому я поднялся посмотреть на нее.

Отдых дикарями

…За поворотом открывался новый вид, еще более неожиданный и яркий. Усталость как рукой сняло. Ехать было весело, словно и не было позади более трех тысяч километров пути, а они только вот сейчас, в предгорьях Алтая, и начали свое путешествие. Гор долго не было видно, тянулись поля, мелькал лес. Потом голубые зубцы стало видно где-то далеко впереди, но за деревней Сростки, сразу за небольшим поворотом, вдруг появилось ощущение, что они уже в горах. Разговор зашел о том, какие они все-таки молодцы – решились на эту поездку, и что друзья их Скворцовы пожалеют, что не поехали с ними.

– Двумя машинами, может, и хуже бы было – поджидали бы друг друга. А так сами по себе, – сказала Ира.

– В паре было бы спокойнее – мало ли что в дороге. Но пока все нормально, то одним, конечно, проще, – Матвей добавил газ, впереди был прямой участок отличной дороги. Рядом за деревьями угадывалась большая река.

– Да-а! Обзавидуются Скворцовы, когда им фото покажем. Смотри, какая красотища.

– Они будут делать вид, что им интересно и радуются за нас, а сами… Это Ленка всё, без моря она, видите ли, не может. В купальнике пофорсить хочет.

– На море теперь как раз лучше зимой летать, а летом у себя, по родным просторам… Но я думаю, что не из-за этого они не поехали, просто Серега поленился несколько дней за рулем сидеть.

– Давай им какой-нибудь подарок привезем, что-нибудь особенное отсюда, из гор, чтобы офигели.

– И чего мы им купим? Мед, орехи, лапти?

– Не знаю. Что-нибудь увидим необычное, рынок будет где-нибудь, попадется обязательно. Купим на что глаз ляжет. У меня так всегда бывает. Помнишь, как в Испании – у всех одно и то же, а я увидела тот колокольчик на блошином рынке, и всё, на него запала, а потом все спрашивали, где я такое чудо откопала. В путешествии всегда должны быть неожиданности.

– Скоро будет Горно-Алтайск. По навигатору он не по трассе, чуть в стороне.

– Ну и бог с ним. Давай не будем останавливаться. Хочется быстрее в настоящие горы, чтобы скалы, тайга и река шумела.

Москвичи, Матвей и его жена Ирина, любили путешествовать на машине. В это лето у них был запланирован Алтай. Отпуск тщательно продумывался всю зиму, покупалось недостающее снаряжение и изучался маршрут. По вечерам они часто, сидя обнявшись, разглядывали в гугле, подробно, с фотографиями и видео, Катунь, Телецкое озеро, извилистый Чуйский тракт; читали форумы и выбирали места, где будет протекать их активный отдых. Решено было, что сначала они проедут вдоль Катуни до села с загадочным названием Элекмонар, останавливаясь в самых живописных местах, затем вернутся на Чуйский тракт и от него доедут до Тюнгура – места, где дорога заканчивается. Там остановятся на турбазе и неделю проведут в горах в окрестностях Белухи. На саму вершину они не собирались, но готовы были примкнуть к какой-нибудь группе, чтобы увидеть хотя бы издалека легендарную гору. Ирина увлекалась эзотерикой, рериховским учением, картинами и по дороге рассказывала мужу про музей Рериха в селе, где до сих пор живут староверы и куда им непременно надо будет заехать. На обратном пути они хотели заглянуть на Телецкое озеро и сравнить его с Байкалом, на котором они были два года назад, им говорили, что озера похожи. Все путешествие должно было уместиться в три недели. Еще неделю от отпуска они оставляли в резерве, чтобы успеть дома в Москве какие-то дела сделать, побывать в Рамено на даче у родителей, например. Строго по дням свой маршрут не расписывали, по опыту они знали, что в этом нет необходимости. Находиться в свободном полете был особенный кайф. Теперь их замысел блестяще осуществлялся.

В большом, вытянутом вдоль трассы селе, они остановились на короткий отдых. Настроение у обоих было словно у молодоженов, они шутили и прогуливались в обнимку.

– Ирк, давай мяса на шашлык возьмем и вечером у реки зажарим, как мы любим, – с корочкой. Смотри, маралятина. Интересно, как она в шашлыке? – Матвей стоял у мясной лавки местного рынка и от вида сочного свежего мяса ему захотелось есть.

– А мангал?

– Ну вот какой мангал в горах? Камушки. Уголь можно купить, чтобы по-быстрому, и розжиг.

– Только мясо сам выбирай. И лук еще надо. Я могу по ходу, пока едем, мясо и лук нарезать… – Ирине хотелось уже чем-нибудь заняться. Несмотря на отличные виды вокруг, долго сидеть без движения было скучно.

– На ходу все валиться будет во все стороны. На ночёвку встанем – порежем, а пока палатку ставим – дойдет мясо, не переживай.

– Как скажешь, любимый мужчина, – у нее был такой прием, привычка – когда ей хотелось ему нагрубить или она чувствовала себя обиженной, то называла его «любимым» или улыбалась и говорила: – «Я тебя тоже люблю» – это означало, что она обиделась особенно сильно.

Они проехали еще с полсотни километров, и Матвей стал уставать, но руль Ирине передавать не хотел. Хотя солнце еще было высоко, выше зубцов гор вдоль реки, они решили искать место для ночевки. Вдоль шоссе было множество турбаз, кемпингов, частных домиков, что зазывали туристов, было много машин и людей. Но им хотелось оказаться одним в тишине, хорошо бы на берегу, пусть небольшой, речки. Элекмонар оказался обычным, ничем не примечательным селом, пришлось ехать дальше. За районным центром Чемал на карте они увидели небольшую речку и повернули налево с трассы на спокойную и вполне добротную дорогу. Матвей рассчитывал, что где-нибудь недалеко обязательно появится подходящее место для стоянки. Пришлось проехать чуть дольше, чем они ожидали, но наконец такое место появилось. Оно было роскошно: на берегу небольшой, говорливой на перекатах речки, была полянка, окруженная лесом. Здесь никого не было, хотя несколько еще свежих кострищ говорили о том, что место это долго не пустует, но сейчас они были хозяевами этого уголка. От радости и от того, что наконец можно было размяться, они стали дурачиться, гоняться друг за другом и потом оба упали в траву.

– Ура, мы приехали.

– Алта-ай, здравствуй…

– Господи, вот так бы всю жизнь провел у такой речушки, слушал бы ее журчание, рыбу бы ловил и бродил бы по лесу. Наверное, тут рыба есть, – Матвей, начинающий лысеть мужчина, закинул руки за голову и закрыл глаза. Небольшой животик его медленно и ритмично то поднимался, то опускался, демонстрируя глубокое и правильное дыхание.

– Ладно, ты отдохни пока, а я мясом займусь. Надо же мне голодного мужчину накормить, – Ирина, худенькая с соломенными волосами, собранным сейчас в небрежный хвостик, пошла к машине. Даже с небольшого расстояния было невозможно определить ее возраст, она походила и на подростка-девочку, и на зрелую женщину одновременно.

Палатку в этой поездке они ставили впервые, поэтому на нее ушло больше времени, чем обычно, все-таки за год навыки терялись. Зато костер и угли от жидкого розжига вспыхнули разом, и скоро Матвей пристраивал шампуры с кусками мяса на камни над жаркими углями. Солнце зашло за гребни гор и сразу наступили сумерки. Почему-то вода при этом стала шуметь громче. Стайка утят с серой уткой проплыли у противоположного берега, кажется, даже не обратив на них внимание.

Им обоим было за тридцать. Женаты они были уже семь лет, детей у них не было. Сначала они сами этого не хотели, надо было работать, а теперь были бы уже и не против, но что-то пока не получалось. Хотя по этому поводу они особенно не тревожились, а использовали свое время в полное удовольствие.

Они сидели на бревне у костра, слегка касаясь друг друга плечами, и смотрели в огонь. Дрова догорали, Матвей подкладывал их экономно, и пламя короткими языками плясало от красных углей к свежему полену. Они выпили под шашлык немного водки из красивой, специально купленной для похода, фляжки, и теперь приятное тепло разливалось по телу, а у Ирины немного кружилась голова. Она положила ее на плечо мужа.

Вдруг они услышали шаги со стороны дороги. Кто-то приближался. От костра ничего не было видно, и Матвей поднялся, чуть отошел, вглядываясь в темноту. Ирина осталась сидеть, но вытянулась навстречу шагам.

– Кто тут? – Матвей старался говорить спокойно, но голос его дрогнул и выдал испуг.

– Не пугайтесь, за-ради бога. Здравствуйте, добрые люди, – на свет вышел пожилой мужчина, пожалуй, даже старик. Он был невысок, худ, с морщинистым и обветренным лицом. – Хорошо, что я вас тут встретил, а то, думал, так до Чемала и придется пешком шагать.

– А что такое? – голос у Матвея обрел уверенность. Ирина встала рядом с мужем.

– Выручайте, вы ж на машине. Малой заболел тут у меня на кордоне, в больницу его надо. Боюсь, совсем худо будет. С утра вижу, что-то квелый какой-то, то носился как угорелый, а тут сидит все. Думал так, дурит просто, а оно вон как пошло…

– Дед, чем мы помочь-то можем?

– Так отвезти. В больницу, в Чемал. Тут километров пятнадцать.

– А кордон твой где?

– Вон там, за изгибом, – он махнул рукой в верх по реке. Во влажных его глазах было удивление, что его не понимают.

– Так позвонить же можно. В скорую или в МЧС. У тебя телефона нет? Давай с моего позвоним.

– Да что от него тут толку – горы. Может, и берет где местами, так дольше носиться будешь искать. В гору сейчас не влезешь…

– Я все равно попробую. – Матвей сходил к машине за телефоном. – Черт, и правда нет приема, а пока ехали, везде был.

– Говорю же… Ну что, поехали? – голос старика теперь был испугано-просящим.

– Слушай, дед, я даже не знаю, чем помочь. Выпил я уже водки, за руль нельзя, да и рано утром нам выезжать дальше. Мы ж тут только на ночь встали, как раз уже ложиться собирались.

– Ребенок же, вы чего…

– Говорю тебе – выпил, не могу.

– Так тайга же вокруг, какая разница-то, хоть и выпил. Не пойму тебя, ты что, серьезно?

– А в Чемале есть милиция?

– В Чемале? Есть, конечно.

– Ну вот, а говоришь, какая разница, тайга. Нет дед, все, не проси, помочь ничем не можем. Хочешь, фонарик тебе дам, а то в темноте бредешь. Иринк, сходи из палатки второй фонарик достань.

– Да засунь ты его себе… – Старик надвинул поглубже кепку на глаза, отвернулся и пошел от них. Отойдя несколько шагов, обернулся. – Эх вы и суки городские. Жаль, бердану не взял, сейчас загнал бы вас в реку. Ну ничего, назад пойду – колеса вам порежу, покатаетесь.

– Ты что, угрожать вздумал? – Матвей двинулся было вдогонку, но остановился, а старик исчез в темноте.

Ночь они спали плохо. Все казалось, что за шумом реки скрываются другие шорохи и кто-то крадется к ним. Едва только забрезжил рассвет, оба услышали теперь уже совершенно отчетливое чье-то дыхание и шаги рядом с палаткой. Матвей вскочил, рывком расстегнул молнию на входе и откинул полог – совсем рядом от них брело несколько коров. Они на ходу щипали траву, на людей не обращали внимания. От коров пахло молоком и теплым покоем, а над рекой висел туман, так, что противоположного берега было не видно и можно было подумать, что река была широкой. Они выбрались из палатки. Костер успел прогореть так, что горячих углей уже не было. Пришлось разжигать его заново. Сырые ветки не хотели загораться, и Матвей настрогал тонких щепок. Они вскипятили чай и, обжигая руки о железные кружки, торопливо выпили его с печеньем. Потом быстро и молча уложили вещи и сразу же выехали.

Было еще только пять утра, когда они подъезжали к Чемалу. Туман поднимался вверх ровной полосой и теперь висел посредине гор, отчего горы казались гораздо выше, чем они были вчера. На окраине села по пустынной дороге им навстречу шагал человек. Это был их ночной гость в длинном выцветшем плаще и фуражке, надвинутой на глаза. Шел он медленно, горбясь и глядя под ноги. На их машину он не взглянул.

Они ехали молча. Матвей был сосредоточен на дороге. Без особой надобности он все переключал режимы навигатора, словно боясь заблудиться. Скоро их машина уже бежала по Чуйскому тракту, поднимаясь на затяжной перевал. Вокруг появились кедры, их можно было узнать по округлым пышным кронам, что начинались от самой земли. Кедров становилось все больше и были они все величественнее. Матвей услышал, что Ирина плакала, отвернувшись к окну, но он по-прежнему молчал и смотрел на дорогу.

Истории из жизни Александра Зябликова, записанные его односельчанином

Александр Борисович Зябликов – коренной житель села нашего Иволгино, что в лесу у большой реки раскинулось. Родители Александра – наши, да и дед с бабкой по отцовской линии тоже здешние. То есть со всех сторон, как ни поверти его, Сашку Зябликова, получался он наш в доску, самый что ни на есть иволгинский, и ноги у него тоже кривые. Длинный, жилистый, нескладный, широкоскул, но не по-восточному, а как-то по-нашему, по-русски. Белобрыс и курнос, не сильно правда, но задиристо. Говорил он торопливо, сбивчиво и к тому же на высоких частотах – тенор-альтино, так в консерваториях это называют. Но музыкантом Сашка не был, был он электриком, но и про это мало кто в деревне помнит, потому что знаменит наш Санек Зябликов своими чудачествами и всякими историями, в которые непрерывно попадает. Можно даже сказать, что вся его сплошная, на зависть молодая, жизнь состоит из одних историй и приключений, где окончание одной истории тут же становится уже началом следующей, без пауз на осмысление для него самого и запоминание прочими. Вот я и взялся, наконец, эти случаи и истории записывать, чтобы не пропадали даром, может, сгодятся когда-нибудь, когда потомки приступят нас разглядывать, лет эдак через сто, через свои будущие, не нашим чета, компьютеры – микроскопы истории. Я бы и раньше подвязался в Санькины летописцы, да вовремя не сообразил, какой золотой ручеек рядом протекает, и через эту мою оплошность многие истории унесло уже мимо и забылись они, за что извиняюсь перед публикой, да и сам досадливо кусаю мундштук своей погасшей трубки и чешу в затылке. Но пора бы и к делу…

История первая

ВЕЧЕРНИЙ ЗВОН

Сижу как-то я на лавочке под сиренью увядшей, трубочкой своей попыхиваю, в небо заглядываю на розовый закат. А недалеко, у соседнего дома Сашки Зябликова, стоит его импортная машинишка, хотя невелика и праворульная, но свежая, нарядная. У дома через улицу на скамейке еще две бабушки сидят воркуют, то ли друг с другом, то ли каждая по-отдельности со своей памятью. И вот в этой вечерней идиллии покоя и красоты я даже, кажется, и задремать наладился, вдруг как… долбанет настоящий взрыв. Так грохнуло, что с сирени на меня остаток голубых лепестков посыпал, в ушах зазвенело, а машина Санькина подскочила вверх, заднее стекло из нее вылетело – выперло его наружу, и оттуда дым валом. Старухи завизжали, я пока рот закрыл и в себя приходил, дым разошелся, пожара не случилось. Народ окрестный осторожно собрался и стал окружать подорванную технику. Я, когда трубку свою нашел в траве, тоже подтянулся. В машине было тихо, остатки дыма нежной струйкой через бывшее заднее стекло выплывают и ничего подозрительного больше не происходит. Но люди-то бывалые, на затишье с дымком реагируют сдержанно, с недоверием – кто его знает, что там за хитрость в этой железяке. Однако время прошло – тихо. Подошли ближе, в окошки заглядываем – тоже ничего занятного. Людей прибавилось, просто не протолкнуться уже рядом с аттракционом. Хозяина только нет, на работе, видимо. Жена его из окошка выглядывала пару раз, но выйти к публике не решилась.

Знающие люди пояснили, что накануне Санька на рыбалку с дружком своим Пашкой ездили. Пашка этот рыбак тот еще – у него всегда клюет на электроудочку или смесь гремучую. Видать, снасти у них в машине остались, и то ли солнышко так нагрело к вечеру, то ли там случайно что подвинулось неудачно, но средство лова это – долбануло.

Разошлись соседи не сразу, а Зябликов появился часа через два. Подкрался осторожно к машине, внутрь забрался и долго там прибирался. Заднее стекло они с женой одеялом затянули да скотчем приляпали. Но это только начало истории. Это же Санька Зябликов, у него любая история с продолжением.

Рано утром следующего дня смотрю – суетится у своей подраненной тачки Санек, задумал что-то. Тут подъезжает на старенькой четверке его тесть. У четверки задняя дверь открыта и оттуда торчат горбылины корявые, в гвоздях. Разворачивается жигулёнок и сдает осторожно, аккуратно задом, да так, что досками торчащими точно в пробитое заднее стекло иномарки попадает и на полметра вглубь туда ими въехал. Оба затейника обошли спаренные машины, что-то поправили, достигая, видимо, совершенства, и угомонились. Я уж было подумал, что так Сашка Зябликов собирается машину буксировать – зацепив гвоздями изнутри, но моя фантазия оказалась беднее Санькиной. Стал Сашок названивать куда-то. Скоро приехал аварийный комиссар – так у него было написано на спине форменной куртки. Комиссар походил вокруг скрепленных досками изнутри машин, рулеткой расстояния померил до столба, забора и еще чего-то мне незаметного с моего места наблюдения. Сфотографировал оригинальную композицию на телефон, пожал руки пострадавшим и укатил.

Скоро Сашка Зябликов получил страховку на замену заднего японского стекла. Стекло потом он купил дешевле, китайское, и остался еще и при барышах. Да только что толку-то – с ним тут же новая история приключилась, куда денежки его хитрые и ахнулись. Но это уже другой сказ…

История вторая

КАРАВАН-САРАЙ

Самому мне эту историю наблюдать не пришлось – промахнулся я в тот раз с местом и временем. Рассказал мне ее сосед, он был свидетелем. Сашка Зябликов наладился сарай свой чинить – обновить крышу и расширить малость. Видать, добра ненужного много стало, что в старый сарай уже не лезет, у Саньки ведь ничего не выбрасывается, все хранится. Потому сарай – важная архитектура в его хозяйстве. Не караван-сарай, конечно, но по местным нашим понятиям строение немалое.

Теперь надо отметить еще одну Санькину особенность, вернее сказать, их две, особенности, и они, в паре, в дополнение одна к другой, дают необыкновенный эффект по результату. Первая – он охотно брался за любую работу, как для себя, так и для других, если за нее платили, даже ту, которую сам никогда не делал и понятия не имел, как вообще к ней приступают. Вторая – как бы это повежливее сказать… рукава его пиджака было бы вернее пришить к штанам, там, где бывают задние карманы, там бы его рукам было, факт, удобнее. Теперь вы и сами без труда представите, что с такой парочкой качеств заскучать невозможно. По отдельности эти особенности личности встречаются не так уж и редко, а вот сразу вместе – тут только Саньке выпало.

Влез Санек сначала на сарай, обследовал строение сверху. Шифер у него был заготовлен, лежал стопкой под черемухой еще с позапрошлой осени, натаскал он его с оставленного совхозного крольчатника. Но тогда все таскали, чего уж… Поднял на крышу несколько листов, приколотил их и остался собой доволен. Потом стал наращивать стены, и вот тут вдруг вся его конструкция почему-то покосилась и в сторону соседского сарая взяла некоторый наклон. Сараи у них с соседом были смежные. Думал Сашка недолго, он вообще не изводит себя этим занятием, решение нашел сразу. В огороде у него стоял столб с электричеством. Столб был старый, деревянный еще, но на вид крепкий. Санек захлестнул трос вокруг него, недостающую длину троса нарастил капроновой возжой и приладил через лебедку второй ее конец к балке сарая. Стал он не мешкая натягивать трос, чтобы вернуть вертикальность строению. Хотел он таким образом выправить его, и сразу, пока оно сохраняет нужное положение, обшить все досками – зафиксировать. Нельзя сказать, что решение это было полностью новинкой в инженерной мысли, но для нашей деревни оно точно стало новаторски свежим. Санек наяривал лебедкой, и затея его почти удалась: оба сарая приосанились и почти выпрямились. Сложная конструкция встрепенулась, ожила и пустила новый перекос по углам, но потом действительно стала возвращаться куда надо. Санька делал последние обороты лебедкой, сбавил прыть и чуть только подтягивал трос до окончательной вертикальности. Но только он спрыгнул с крыши, как капроновый, китайского качества трос лопнул… От рывка в потере тяги вся конструкция из объединенных сараев мгновенно пошла назад. Сначала сарай соседа, а потом и обновленный сарай Зябликова так качнуло, что они оба рухнули. Половина Санькиного сарая перелетела к соседу и накрыла собой его собственность. Валились они с таким грохотом, что вся деревня сбежалась на шум, как на начало конца света, который много раз уже обещали, а так и не показали ни разу. Но это было еще не все. Деревянный столб тоже не справился с испытанием: он откинулся назад и тоже упал, оборвав провода. Столб падал медленно, важно, с задумчивостью. Попал он на крышу бани в огороде левого соседа.

Хозяин бани, плешивый старичок, попросил потом освободить его только от столба, дальше он сказал, что сам со всем справится и свою баню поставит заново, никаких претензий к Сашке не предъявил. Похоже, он больше всего опасался, что Зябликов помогать станет…

Сосед по сараю, когда запоздавши примчался домой, бегал за Сашкой по трем объединенным теперь огородам с доской в руках. Почему-то именно доска, немаленькая совсем и не очень удобная для ношения, ему показалась подходящей для разговора с Зябликовым. Санька скрылся от него в яру в зарослях кустов. С соседом они через пару дней, после двух литров самогона тоже договорились: тот восстанавливал все сам, инженерный и творческий гений Александра не привлекал. Зябликов должен был лишь снабдить его материалами и уступил ему полтора метра палисадника. За палисадник на Саньку потом жена санкции наложила.

Серьезные претензии были от энергетиков, им Сашка выплатил штраф, куда ушли все его прошлые барыши. Участковый тоже навестил его и сделал, по его собственным словам, герою «местную томографию». Столб восстановили, но уже не в огороде Зябликова, а от греха подальше – на нейтральной улице.

Вот такая занимательная история приключилась, но пока я ее тут записывал по-горячему и разбирался в хитросплетениях события, Сашка Зябликов не дремал, жизнь зря не коптил, а тут же свое предназначение для потомков оправдал – опять в историю вляпался…

История третья

БАННЫЙ ДЕНЬ

Не то чтобы сильно любил Санька париться, но баню топил регулярно и не пропускал свой собственный банный день. У него и тут было не так, как у людей: по пятницам или субботам, баня у него случалась по воскресеньям. А все потому, что на выходные дни он находил какие-нибудь калымы на стороне и трудился пуще будних дней так, что бывал к воскресному вечеру чернее помазка мазутного, а на работу в понедельник принято было ходить помытым.

Истопил он баню заранее, веничек запарил, но запамятовал, что пригласил на баню участкового, когда конфликт с ним заглаживал по сарайным мотивам. Участковый на селе человек новый, городской, решил контакты с местным населением налаживать – принял приглашение. Он еще не знал, кто такой Сашка Зябликов, а то бы, конечно, не рискнул. Вот Санек идет к бане и смотрит: к калитке машина подкатила. Тут вспомнил он про участкового, что сам позвал, побежал встречать гостя. Участковый, чтобы не с пустыми руками, прихватил в ларьке по дороге пива. Руки друг другу пожали и сразу в баню проследовали. Жену Санька предупредить не успел, некогда было – радушного хозяина изображал как смог придумать, потому что опыта гостеприимства не имел, впервые пришлось так радоваться.

– Ну что, Александр, я вот пивка прихватил к баньке, ты как, не возражаешь?

– Пиво? Нет, не возражаю, оно хорошо, с удовольствием, – Санька соврал, пива он не пил, у него с него язва обострялась. Сам он после баньки и даже в перерывах между паром потреблял более крепкое зелье собственного изготовления. Он уже и опустил литровку в кадку с холодной водой, чтобы охладилась.

– Вот и ладно. Я, признаться, париться люблю. Спасибо тебе, что позвал, своей баней я здесь пока не обзавелся.

– Да разве ж жалко? Вдвоем оно и лучше попариться можно. Похлестаю я тебя… вас, то есть.

– Брось, на «ты» давай, по-свойски. Баня, она, знаешь ли, не любит чинов, тут все равны, слыхал про такое?

– А то, конечно. У меня для тебя, участковый, будет все по высшему разряду, – что такое «высший разряд», Санька догадывался смутно, но сильно хотел угодить гостю. Тот мог еще ой как ему пригодиться при нелегкой его жизни.