Текст книги "Повести и рассказы"

Наши говорят, что вы сбили меня с истинного пути. Я им сказал, что Андрей Петрович только ускорил процесс кристаллизации моих убеждений. Тетушке я на опыте показал это (раствор глауберовой соли и готовый кристалл той же соли).

Александра Семеновна присутствовала при некоторых химических опытах. Раз у нас зашла речь с ней, по поводу серной кислоты, о кулачном праве. Я убедил ее, что химия вовсе не учит кулачному праву, и серная кислота, вытесняющая слабейшие кислоты, доказывает лишь то, что в природе надежны одни прочные соединения (гипс).

В настоящее время я приступаю к определению свойств почвы по дикорастущим на ней растениям. Это возможно в таком случае, когда известен состав золы растений, длина и форма их корней. У Либиха определен состав некоторых наших полевых растений, но у него ничего не сказано про нашу кормилицу лебеду; поэтому я хочу начать анализы с этого растения.

Перед тем я разлагал почву, находившуюся в банке с давно умершим растением; я открыл, что последнее погибло от недостатка некоторых солей. Уже не в первый раз мне приходит мысль, что растение – то же, что и животное, которому нужна пища, свойственная его организации; между тем люди не знают, сколько борьбы, роковых усилий поддержать свое существование заключалось, например, в этом умершем растении; а какая-нибудь ложка супу, спитой чай могли бы вдохнуть в него жизнь и разукрасить его лепестки… Все это я объяснил сестре. Она спросила меня: «Кто ж эти люди, которые преследуют естествознание?»

Сообщу вам кое-что о нашей школе. Она выстроена по моему плану и представляет два здания; в одном детей учат, в другом их кормят (отец отпускает провизию, но не без того, чтобы не сказать всякий раз: ну, уж времена!). Отец Павел, наш священник, также учит детей грамоте. Он составил было программу преподавания такого рода:

В. Кто спасся после потопа?

От. Ной. (Как будто он один.)

В. Сколько было чистых пар животных и сколько нечистых? и т. д.

Новостей у нас никаких. Отец нимало не раскаивается в покупке вашей земли. Он часто бывает в Вязовке и вспоминает, сидя в старом доме, вашего покойного батюшку: «Примерный был хозяин и добрый сосед! а вот что значит детки! постройка вся развалилась, в доме живут одни галки, сам наследник этого имения пропал без вести». Отец хочет в вашем имении устроить отдельную ферму. Вязовские мужики заметно поправляются; они обещались у себя в деревне выстроить школу. Бывший ваш арендатор живет в Сорочьих Гнездах и торгует у графа десятин в пятьсот лес. Наши все вам кланяются и просят, чтобы вы приезжали к нам на святки. К этому особенную просьбу присоединяем сестра и я.

Василий Карпов.

ОТ ТОГО ЖЕ К ТОМУ ЖЕ

Декабрь.

Вот и зима на дворе, любезнейший Андрей Петрович. Как-то вас бог спасает? Признаюсь, я без ужаса не могу подумать о ваших похождениях a la Вамбери[34]34
  В стиле Вамбери (фр.).


[Закрыть]. Я начинаю серьезно побаиваться за ваше здоровье: доктор говорил вам правду…

Извещаю вас, что ученье у нас кончилось, ибо до рождества осталась одна неделя. Я никуда не поеду во время праздника, буду ждать вас. У нас в доме настоящая больница. Никто никуда не ездит, все стонут, а иногда ведут разговорную канитель такого рода, что хоть уши зажимай. У нас гостят две барышни-соседки (уже заматорелые), которые исправно играют в свои козыри и даже на гармонике. Мать не выходит из своей комнаты; Александра Семеновна по целым дням сидит наверху и раскладывает гран-пасьянс. К ней часто приходит из города странница – тип, заслуживающий внимания. Когда эта женщина тут, то весь дом, не исключая прислуги, стекается наверх послушать, что будет говорить матушка Апраксия. По-видимому, Апраксия пользовалась когда-то красотой, потому что, несмотря на свои пятьдесят лет, она и теперь поражает своими как огонь сверкающими карими глазами, правильными и тонкими чертами лица. Разглагольствования ее в таком роде:

– Всё мы недовольны! Отчего? оттого, что стали вольны… Баба, змея подколодная, она взяла верх над мужем. Он на работе всю свою силу положил, а она думает только о нарядах. Есть баба благочестивая, баба домовитая и баба – змея; выбирай любую.

– Выбирай любую, – поощряет странницу лакей Иван. – Вы верно говорите.

– Что сказано в писании? – строго оглядывая публику, спрашивает Апраксия. – Сказано: брак есть таинство… разве он теперь таинство? жены все пустились в разврат, надели кринолины, да шляпки, да разные тряпки! Ходят в церковь зачем? друг друга перемывать да осуждать. А что читает дьячок: «Щедр и милостив господь», этого они не слушают. Цветы на лугах давно посохли и пропали. Где они? Они очутились все на платьях да шляпках!.. Все стали умны, да у всех порожни гумны… все учены, да в ступе не толчены… я ведь вот какая!..

– Это проезжай всю Россею, – замечает Иван, – нигде таких умных слов не услышишь… – Горничные вздыхают. Александра Семеновна слушает с глубоким вниманием.

– А вы, толстые купцы, проклятые… – обращается Апраксия к воображаемым купцам, – куда готовите свою душу? в ад ее готовите! Как кошка достает из дупла скворцов, так и вы бедных хватаете, обманываете! Ты хочешь чаю? погоди! я тебе из ада смолы кромешной накачаю! Прежде бесы шлялись где попало… а теперь они сидят в людях… Все забыли храмы божьи; молятся, только бесов утешают… А что дьякон голосом выводит? Никто не слушает; все живут обманом, хитростию… Все бога забыли, все сатану возлюбили… Христа вторично распинают, ко кресту его пригвождают, родителей не почитают… Мне однажды сказал голос: «Иди за мною, Апраксия!» Я и иду, словно парком. Вдруг опять слышу: «Смотри! эти парки – будут жарки!..» Не правду я говорю? – обращается Апраксия к Ивану и продолжает: – Правда светлее солнца: солнце померкнет, а правда никогда! Все умны! Слава богу, хоть я одна дура (Апраксин крестится). Один про меня сказал: «Она – словно Леонид». Да! нынче всякий Леонид, кто правду говорит.

– А что значит вскую шаташеся? – спрашивает Иван, ухищренный в писании.

– А вот что! – Странница неожиданно напускается на Ивана за его дерзкие слова, – вот ты постов не соблюдаешь, мамон свой набиваешь, бесов утешаешь – вот и шатаешься, да скоро и в ад попадешь… Я вижу, – продолжает странница, обращаясь к смущенному Ивану, – как за спиной твоей сидит бес да на ухо тебе шепчет, вот ты векую и шатаешься…

– Матушка Апраксин! – говорит Иван, – я спрашиваю насчет жизни: отчего я шатаюсь?

– Ну, а я отчего шатаюсь? Почем я знаю! Вот так-то один говорил мне: ты не за свое дело взялась; апостол сказал: «Женщина да не учит». А разве я учу? Я разговариваю… Хочешь – слушай, хочешь – нет… Я говорю про разврат: нынче парни покупают орехи, а от этого бывают прорехи…

– И все правду говорит, – восклицают слушатели. Александра Семеновна очень любит странниц; она даже ведет переписку с монахинями. Посылаю вам образчик одной из душеспасительных бесед: «Христос посреде нас, моя безценая подруга и собеседница Александра Семеновна (соблюдена орфография подлинника). Спасайса, моя голубушка, придумываю и вспоминаю, как мы стобою, моя незабвенная, проводили время приятно, часто ты пекласа о своей жизти, я знаю, что не без скорби теперишняя ваша жизть, но что делать, нада всегда вуме держать, что здесь не вечность и здесь покою нечего желать, а ждать и думать о вечном покои кабы нам не ли-шитца вбудущей жизни; о себе скажу, что телом здорова да духом часто бизпакойна и скорбями висьма давольна но все дыки моя галубушка опишу, как я грешная празник встретила, после утрени во втором часу обедня, пришли отобедни напились чаю збулками и легли спать…»

Теперь опишу я, как мы вообще проводим время. Мать, рассматривая в увеличительное стекло разные картинки, расспрашивает меня, что такое диафрагма, которая будто бы не дает ей покоя (уездный доктор определял ее болезнь); при этом она жалуется на бессонницу. В углу на столе сидит любимица матери – ангорская кошка, словно мертвая: она постоянно спит, опустив голову до самого стола… Скука страшная. В зале за чаем или обедом идут разговоры такого сорта:

– Смотрите, какой снег идет! – говорят барышни-соседки.

– Да! теперь дорога поисправится, – замечает отец.

Все задумываются, как будто решают вопрос: что, если в самом деле дорога исправится? Куда ехать? ехать-то и некуда. Затем идет речь о том, что в город приехали фокусники, – купчиху Слабоумову схоронили, гувернантка Прянишникова убежала с офицером. Зина Горшкова влюбилась в дьякона. (Отец любит слушать подобные курьезы.)

Иногда приезжает к нам сосед Пылаев и начинает пороть околесную… (Надо заметить, что мужики почему-то стали ему поперек горла.)

– Вы не знаете этого народа! – вопит он, осушая одну рюмку водки за другой.

– Как мне не знать мужиков? – возражает отец.

– Нет, вы не знаете! вы не знаете! Разными послаблениями вы только избалуете мужика! его тогда не допросишься ни на какую работу. Тот только и работник – у кого нет ничего… (каков?) Разве наш мужик думает о завтрашнем дне? у него есть лапти да кусок хлеба, он и лежит на печке. Его, голубчика, тогда только и можно прикрутить, когда ему есть нечего! О! вы не знаете этого народа!

Пылаев напивается у нас всякий раз до помрачения ума, и тогда только и слышишь: «Parole d'honneur[35]35
  Честное слово (фр.).


[Закрыть], последние времена пришли…» Каковы типы, любезнейший Андрей Петрович, окружают меня? Отец Павел также нередко посещает нас; повествует про больных, про повсеместный угар, как одной бабе «а толчее руку отшибло и пр.

Я живу во флигеле с старым охотником Поликарпом, который рассказывает мне про жизнь и нравы птиц. Рассказы эти до того хороши, что я записываю их для моих учеников, с которыми после святок намерен проходить естественную историю. На сон грядущий Поликарп рассказывает мне про волков и разбойников (во мне уцелели барские замашки): как, например, в старину шайка удальцов верхом на лошадях, в полночь, останавливалась перед домом дьячка, который со смирением являлся перед гостями и упрашивал их зайти к нему откушать хлеба-соли. Незнакомцы с кистенями и топорами спрашивали у причетника: не видал ли он проехавшей тройки?.. «Людей бедных и смирных, – говорит Поликарп, – разбойники не обижали, а, напротив, даже помогали им; приходского попа сам атаман нередко просил помолиться за него богу и давал на весь причт не менее красненькой». Во время подобных рассказов иногда с такою силою бушует вьюга на улице, что флигель наш уподобляется морскому судну, носимому волнами. У меня кружится голова, и я слышу явственно скрып мачт, хлестание волн, даже крик народа… Господи, как иногда тяжело!.. невыносимо грустна ты, русская жизнь… Где-то вы теперь? Меня берет досада, что вы не пишете… Живы ли?..

ОТ ТОГО ЖЕ К ТОМУ ЖЕ

Март.

Что же вы не пишете, Андрей Петрович? Где вы? Что поделываете? Беседой с вами я только и отвожу душу… Один в поле не воин, вы это знаете. Если вы не откликнетесь и на это письмо, то я поеду вас отыскивать.

Посмотрите! уже весна начинается… Солнце так ярко светит; с крыш, на которых прыгают воробьи, каплет растаявший снег… Коровы и лошади подставили свои спины под теплые солнечные лучи. «Ну! – думаю я себе, – зиму пережил! теперь не погибну…»

А между тем жалобно раздается благовест церковного колокола, призывающий говельщиков, богомольных старушек к часам. Одетые в полушубки, толстые сермяги и заячьи шубки, богомольцы тянутся по улице, вероятно толкуя о грехах своих или вообще о предметах, в которых наиболее проявляется промысл божий.

Я, конечно, знаю все порядки относительно богослужения и поста. Я знаю, например, что в промежутке между заутреней и часами говельщики собираются в церковную караулку, где под образами сидят духовные, рядом с ними почетные люди: приказчик в калмыцком тулупе или богатый дворник. Они ведут речь о зимней стуже, о четье минее и т. п. Их слушают мужики с отмороженными носами, стоящие близ печи.

О своих занятиях ничего вам не сообщаю, так как не знаю, доходят ли мои письма к вам? В силу этого ограничиваюсь написанным. До тех пор, пока вы не отзоветесь, не стану писать. Отвечайте скорее…

Но ответа не было.

XIII

ВЕСНА

Русский народ говорит, что весна начинается с самых «Спиридоновых поворотов», когда солнце поворачивает на лето, а зима на мороз. Таким образом, почти весь великий пост, называемый четыредесятницей, стоят сильные морозы и бушует зимняя вьюга. Но иногда выпадают красные деньки, когда все говорят о весне и когда внутренний голос подсказывает каждому деревенскому жителю, что у бога милости много: он накажет, он и помилует. Едва ли не в каждом доме начинают поговаривать о прилете грачей и жаворонков; вынимаются из сундуков праздничные платья, радужные шали, полинялые мантильи под предлогом, не попортила ли их моль, при этом соображают, что лучше, надеть на благовещение или на светлый день? так что красный денек, выпавший на долю изможденных зимними холодами людей, позволяет им запастись силами для новой борьбы с стихиями, ибо вскоре опять сердито заглядывает зима.

Так начинается русская весна, и народное изречение: солнце поворачивает на лето, а зима на мороз, показывает, что в это время завязывается борьба зимы с весною. Но вот, наконец, и несомненные признаки весны: снег разрыхлел, соломенные и закоптелые крыши домов обнажились. По улице шумят ручьи, на полях показались проталинки, грачи кричат в березнике. В село приходит известие, что через плотину ездить нельзя по причине сильного напора воды, и мельница остановилась; везде, как говорят, все растворилось. Между деревнями и городами прекращается всякое сообщение, время от времени разносятся вести, что половину города М. затопило водой, а городскую мельницу снесло за пятнадцать верст, что в овраге засел какой-то барин в возке.

Мало-помалу полая вода сбывает. Снег лежит только в оврагах и на склонах гор, обращенных к северу. На лугах и выгонах зазеленела трава, которую щиплют овцы. Приближается светлый день.

В селе Кострюлине, в доме доктора Гаврила Иваныча (о котором писал Новоселов), на столе под образами стояло каменное блюдо с водой, назначенной для освящения. Было около четырех часов утра. У икон горели свечи. Тучный хозяин сидел на диване и вслушивался в неясный, но торжественный крик приближавшихся к его дому «богоносцев», которые пели «Христос воскресе», что свидетельствовало о наступившем светлом дне.

С фонарями и украшенными образами богоносцы вошли в дом Гаврила Иваныча, причем каждый из них повторил: «Христос воскресе». Вслед за богоносцами вошел причт.

После водоосвящения хозяин пригласил священника в другую комнату, к больному. Это был Новоселов.

– Христос воскресе! – возгласил священник, прикладывая к устам больного крест, – Христос и тебя пришел посетить… Неужели в эти радостные дни ты обречен на смерть? Выздоравливай! – Священник положил у подушки больного красное яйцо.

На лицах присутствовавших выразилось участие к больному, который лежал в забытьи…

1870

Егорка-пастух

I

ВСТРЕЧА В ЛЕСУ

Был осенний вечер. Невдалеке от села Лебедкина, на опушке леса, сидел красивый парень, лет двадцати двух, в худом стареньком армяке, в низенькой шляпе, украшенной лентами. Он вил кнут, напевая песню и посматривая на табун барских лошадей, пасшихся в глубине леса; подле него лежал мешочек с хлебом, горсть пеньки с прядями конских волос и новый, недоконченный лапоть.

Солнце уже закатилось. Изредка моросил дождь; на верхушки дерев с резким щебетом взлетали дрозды; на пасеке за оврагом, тянувшимся посреди леса, громко лаяла собака. Парень окончил свою работу, снял кафтан и, положив кнут на плечо, начал обходить табун. Вдруг из-за оврага показалась крестьянская девушка в красном платке, в набойчатом, холстинном сарафане, босиком. Зорко оглянувшись кругом, парень подошел к девушке.

– Ты кого ищешь? – спросил он.

– Я так… за грибами…

– Теперь темно… не найдешь грибов…

– Ну, я так похожу…

– Ты чья? из какого дома?

– Из Губарева… Воробьевская…

– А! это что на молотилке подает, – говорил парень, идя рядом с девушкой, – что ж, он твой отец?

– Отец.

– Я и тебя словно видал… Что ж, вы хлеб-то весь свозили?

– Не знаю… там возят…

– Ты небойсь уморилась, ходивши… пойдем – посидим…

– И-и! что ты!

– Да что ж? Ничего!

– Тебе пора лошадей гнать.

– Ничего! если бы подле села, – там управитель, али сам барин увидал бы; а тут один солдат на пасеке…

Лошади, почуяв время домой, подняли головы и начали ржать. Пастух громко хлопнул кнутом, и табун, фыркая, начал опять щипать траву.

– Садись вот сюда – на кафтан. – Парень и девушка сели. – А я вот тут один стерегу… дали было малого, да он только верхом разъезжает на лошадях, совсем мне не нужен…

– Тебе бы вдвоем веселей: бывает, какая забежит в хлеб, тебе не справиться…

– Экая ты! одному лучше… ты не знаешь… Вот мы с тобой теперь вдвоем… А кабы малый-то был, нам бы не пришлось посидеть…

– Да что ж я сижу-то? – улыбаясь, проговорила девушка, – разве от этого какая…

– Да нет… все-таки… А что б ты ко мне почаще ходила? – вдруг спросил парень.

– Зачем же я буду ходить?

– Да так… может, спознались бы, – а может, я и женился бы на тебе…

– Нет! тебе жениться не придется на мне… я уж пропита!

– Когда пропита? кому пропита?

– Еще прошлый Микитий – Краюхиным…

– Знаю Краюхиных… уж не за Ваньку ли?

– За него…

– Вот оказия-то!..

– Да я бы вовсе не хотела… Знамо дело, все батюшка с матушкой… Они там – приставили свечку к образу, помолились, выпили штоф… а наше дело девичье, вестимо: только смотри на них…

– Ты бы сказала, что не пойду! Ведь жених твоего ногтя не стоит…

– Эхма! Отец с матерью боем убьют! скажут, исхарчились: тоже десятую пили за меня под телегой, на ярмарке. Сват-то скажет, все вывороти… заплати, а нам где ж взять? Мы уж весь двор сожгли… Лебеда была, соломки-то нет, топить нечем… К воротам маленько двор похож на двор, а сзади нет ничего…

– Слышь! тебя как зовут?

– Прасковья. А тебя как?

– Был Егор. Вот что! выходи за меня замуж! Я навек буду у барина служить. Нам с тобой ни дома не надо, ничего не надо!.. Будем лошадей стеречь… А на жалованье я тебе куплю панёву, и платок, и полушубок… мы зимой будем жить в господской избе… нанимают же кухарку, ты будешь варить щи нам… А летом мы с тобой вот тут… ты будешь невод вязать, а я лапти плесть… Ты знаешь, я сам из бедного дома… ты думаешь, как бы богаты были, разве пошел бы лошадей стеречь?..

– Ведь пропита-то я!.. батюшка с матушкой ну-ко будут бить… они у Краюхиных взяли две четверти ржи… отдать нечем, а как меня отдадут, сват-то, может, простит…

– За рожь я заплачу! – подхватил парень, – я по три цалковых получаю, значит два месяца только послужить… Это ничего!.. – Парень помолчал, – ну, что же, будешь отказываться от Краюхиных?..

– С чево ж… – задумчиво произнесла девушка, – у тебя отец с матерью есть?

– Матери нету… один отец… он камни в горе копает… один живет… мазанка у нас небольшая есть… почесть вся завалилась.

– А ну-ко я останусь в девках?

– Экая ты! разве я с тобой смеюсь?.. ты скажи прямо, пойдешь за меня аль нет? люб я тебе аль нет?

– Неужли ж?.. не с Ванькой сменить…

– Тебе за ним пропадать надо!.. где ж тебе сжиться с ним?.. он словно блажной… а ты как маков цвет…

– За него и Ганька не пошла Андрюшина… Еремины тоже отказались… девки ни к себе уперлись…

– Что ж? упрись и ты…

– Беднота-то одолела! Ты не поверишь, мы всю зиму-лебеду ели… и той не было: покупали да за заработки брали у барина… – Девушка вздохнула. – Вишь, у тебя дома-то нет… наши не отдадут!.. Чем же ты будешь играть свадьбу-то?.. ведь надо попу три цалковых заплатить… а там вина купить…

– Экая!.. Поп наш добрый!.. вон его две лошади ходят в табуне. Я у него взял полтора цалковых, я ему отдам назад…

– Что ж только-то?

– Да что нам расход? Нам вся сила перевенчаться… а это пить-то… пускай кто хочет, тот и пьет…

В это время лошади захрапели и столпились в кучу: на опушке леса показались два волка. Парень схватил кафтан и направился к табуну.

– Постой, постой! – закричала девушка, – я с тобой…

– Не робей!.. они вон пошли… кабы тут овцы, а с лошадью где же ему справиться? они завсегда в эту пору выходят… мне уже не впервой…

– Ах, грехи тяжкие! – вымолвила девушка.

– Я верхом не сяду… иди подле меня. Я до гумна тебя провожу, а там ты пойдешь себе…

Парень замотал веревку на шею лошади, которая была привязана к дереву, и повел ее в поводу. Табун устремился по направлению к селу через овраг.

– Ну, так слышь, – говорил пастух при прощании, – я ноне же пойду к своему отцу… ты будь на своем слове верна… а уж я свое дело сделаю…

Парень сел на лошадь, гикнул и скрылся за барским гумном.

II

ОТЕЦ И СЫН

Поздно вечером пастух стучался в окно мазанки, стоявшей на краю деревни Чернолесок, которая разделялась от села Лебедкина небольшой речкой. Ночь была светлая; единственное окно мазанки ярко блестело против месяца.

– Отвори, батя!

В избе закряхтел старик.

– Ты что?

– Да так пришел… рубаху сменить.

– Зажечь-то нечего, – отпирая дверь, говорил старик.

– На что? авось месяц…

– Ты поужинал?

– Неужели ж не евши приду… ты сам-то небось дня три не ел…

– И то, парень, – сказал старик, садясь около печки и почесываясь, – намесь цалковый-то ты принес, два пуда купил, увсе вышло… Кажись, один живу…

– Один! – подхватил сын, закуривая трубку в переднем углу, – ведь у тебя хлёбова нет, и кашки-то не бывало… ешь один хлеб, – вот оно и скоро выходит…

– И чудно, братец ты мой, – проговорил старик, – как это скоро выходит! Кабы скотина была, живот бы не болел; а то нет ни поросенка, нет ни ягненка…

– Ты что ноне работал? – спросил сын.

– Работа одна: всё камни копаю; ноне чуть глиной не придавило… Анадысь вот случай-то, я тебе расскажу: пришел я к яме, а в ней сидят два волчонка… хотел я их пыймать, в город отнесть, да подумал: волчица житья не даст… она запах чует… так и не трогал: гидай их голова!.. Вот солюшки нет, горе мне… беда, да и только…

– Тут не про соль дело! я к тебе пришел маленько погутарить…

– Об чем? говори! аль тебе плохо жить?..

– Оно жить-то мне покуля ничего! Да вот ребят-то всё женят… а ты меня не женишь…

– Эх, Егорушка, – воскликнул старик, – кабы ты знал, как моя душенька болит об тебе… ты думаешь, я сам не смекаю… я у горе-то копаю, копаю, а все об тебе думаю… Люди запивают… Вон намесь Терехины усплений пили… а я пошел на ярмарку лычек купить, иду мимо-то – они гуляют… Я и вздумал об тебе… Вот кабы мочь была, я б не хуже людей разгулялся…

– Не тужи, батя… ты смотри.

– Что нам с тобой смотреть? Нам кабы господь послал по смерть хлеб-соль, – и слава богу…

– Эко, батя… хлеб-соль – хлебом-солью, а дело само собою. Вот нас с тобой двое; ты меня не бил никогда, жили мы с тобой ладно… Надо правду сказать: полюбилась мне девка…

– Где же это?

– Воробьевская… знаешь, у Губаревых…

– Как не знать! Эх, братец ты мой: голь на голь – что ж выйдет?

– Оно голь-то голь, батя! а ведь мы с тобой с голоду не помираем… авось господь! И ты живешь, и я живу… Вон ноне всю зиму лебеду ели, а живы остались… Будем оба с женою работать, – наймемся куда… а ты посмотри у работниках: каши невпроворот… еда хорошая… а что ж нам еще надо? Мне девку жалко… Ее пропили, за Ваньку косорылова… а девка-то какая!

– Так-то так, Егорушка, Краюхины люди богатые, а нам-то с чем свадьбу сыграть? ведь у нас куда ни кинь – везде клин, нет ничего!.. вон путо нашел, другой год им подпоясываюсь… а кафтанишко – в добрые люди и показаться нельзя… да уж и стар стал… хорошо, как глиной пришибет? а ну-ко нет?.. я и сяду на твои руки?.. а ты беден, хозяйка еще бедней…

– Эх, батя! дай пожить мне-то! все у нас будет: я буду служить старательно, попрошу управителя, он прибавит жалованья и тебя куда-нибудь возьмет – лес, что ль, караулить… авось как-нибудь проживем… жена будет помогать…

– Оно, вестимо, так, – ободрясь, продолжал старик, – что ж? лес караулить – это бы ничто!.. А ведь я ломом-то долблю, долблю – рук не подымешь; придешь домой, ляжешь на печку, поясница так и ломит… Как же это нам быть-то?

– Да ты уж не хлопочи; я оборудую дело… только слухайся меня: ступай ты завтра к Губаревым свататься, наперва приходи ко мне в лес, я ранехочко у приказчика выпрошу пару цалковых… Ты купи вика и ступай, запивай за меня… потому, я тебе сказываю, девке идти не хочется за косорылова… мы с ней устрелись в лесу… она за грибами ходила… Девка, одно слово, смиренная… супротив этой девки весь свет выходи – не найдешь… Что ж я буду так жить? Ты помрешь, кто меня женит? И запить некому будет…

– Оно ничего… Что ж, когда такое дело?.. вот маленько у меня не докопано до сажени… десятский приезжал, кричал, кричал…

– Авось докопаешь! Ступай, да и раз! там уж запой был… отдадут за Ваньку – девка пропала… а она мне говорила, что со всем согласьем… дело насчет, значит, родителев…

– Вот что, малый: куда ж мы ее приведем-то?

– Толкуй там, куда приведем… а у них-то что? одни ворота… двора-то нету… весь сожгли…

– Стало быть, вы промеж себя будете жить?

– А то что же! Я не во двор ее веду, а будем жить по людям, и ладно…

– Это так… – доставая тавлинку, заметил старик, – ну что ж… пожалуй…

– Вот что, батя: однова дыхнуть, жени меня на Параше… дюже будет хорошо!.. Ну, я пойду… завтра поране вставай…

– Эх, Егорушка, – говорил старик, провожая сына, – я б тебя на ком хошь женил, мочи-то не хватает…

III

ПОПЫТКА

Рано утром Ефим, так звали отца пастуха, зашел к сыну в лес, взял деньги и отправился в деревню Воробьевку, до которой считалось от Лебедкина не более двух верст. На пути в кабаке, стоявшем на большой дороге, он купил водки, белого хлеба и середку ветчины.

Ефим вошел в дом невесты, сложив провизию в сенцах.

– Что, хозяин дома? – спросил он, помолившись образам.

– Тебе что надо? – спросила хозяйка.

– Да я так пришел: мне повидаться надо.

– Тебе насчет чего же надо-то?

– Да так! поговорить насчет одного дела.

– Ты откудова?

– Чернолесский. Вскоре вошел хозяин.

– Доброго здоровья! – сказал он, – тебе что надо?

– Тут… насчет своего дела…

– Об чем же?

– Да насчет, примеру, девки…

– Какой девки?

– Силич, твоей.

– Моя пропита!

– Мало что есть! вот мы поглядим, как дело пойдет… Ефим отправился в сени, принес оттуда провизию и, становя ее на стол, проговорил:

– Тут вот что!..

– Да это мы видали виду-то, – возразил хозяин, с пренебрежением глядя на закуску, – у нас не такие бывали: и яблок принесут и арбузов… что твоей душе угодно… Только нам теперь не до этого… я уж готовлюсь к свадьбе: вон и ржицы на солод приготовил; бражку затеваем…

– Эх, брат! – воскликнул Ефим, развязывая провизию, – люб-нелюб – повидался…

– Да что, брат ты мой, повидался… у нас уж два года дружелюбие идё с Краюхиными…

– Опоздал, батюшка, опоздал! – заговорила хозяйка, становя чугун в печку, – мы уж никак больше году с Краюхиными знаемся… и дары уж отдали.

– Мало что отдали! – сказал Ефим, – хлеб-соль во сне хорошо, а наяву еще лучше…

– Ну так что же, брат ты мой? – сказал хозяин, садясь за стол, – в чем же у нас будет дело? ты чей, откулева?

– Да я – чернолесский… Ефим… А у мня малый есть, Егорка, знаешь, в Лебедкине у барина лошадей стережет…

– Знаю, знаю… Так что ж, значит, куда же это вы мою Параньку хочете взять? ведь я дом-то ваш знаю: мой хорош, а ваш еще ловчей!..

– Э! братец ты мой любезный! – держа в руках штоф, заговорил Ефим, – и через золото слезы льются, я слыхал… Я ведь не в дом беру, а просто за Егорку: человек дорог!.. Парень тебе известный: вокруг вас другой год живет…

– Живет-то живет… ну-ко, садись за стол: там видно будет… что с тобой делать. Подноси… ну, пей сам.

– Дурья голова! – завопила хозяйка на мужа, – что у тебя горло-то как бёрда! что хошь пройдет… И рад, родимец те растяни, что вина принесли… а забыл, что девка давно пропита…

– Э! гость на гость, хозяину радость… во всем воля божия!.. вот Еремины опили, может быть, десятерых… а нам по бедности только другой пришелся…

– Я не к чему что, – держа перед хозяином стакан, говорил Ефим, – не знаю, как имя, отчество…

– Был Кузьма, – сказал хозяин и обратился к жене, – ты бы посмотрела на улице да хлудом дверь-то заперла… неравно сваты придут… Краюхин ноне Параньке говорил… То-то, стало быть, баба дура!

Хозяйка заперла дверь и возвратилась в избу.

– Садись, сват! – продолжал хозяин, обращаясь к Ефиму, – мы попросту… мы народ бедный… Аксинья! порежь ветчинки-то…

– Я сам, малый, бедный, не рассказывать тебе, – объяснил Ефим, присаживаясь на коник, – у вашего же барина камни копаю… Только вот что я тебе скажу… Нет! давай выпьем по другой… Просим покорно!

– Отрежь ребрышко, – сказал хозяин жене.

– Вся для вас! – указывая на ветчину, объявил Ефим, – дело, видишь, какое: лежу я на печке, Егорка приходит мой и пересказал мне, что твоя девка больно полюбилась ему…

В это время вошла Параша с коромыслом, увешанным рубахами.

– Здорово живете! – сказала она гостю, проходя к печке.

– Здравствуй, касатка! – проговорил Ефим, глядя на девушку, – стало быть, твоя дочка? – спросил он хозяина.

– Моя…

– Ну, я и говорю, – продолжал Ефим, – куда ж нам, говорю?.. не сыграть нам свадьбы… а он вон как: «У меня управляющий нипочем! Взял пару цалковых, ступай, говорит, запивай! Вот тебе вино, вот тебе и середка…» Удалой парень зародился…

– Знамо! что говорить? – сказал хозяин, – по душе на что лучше! Только как же, сват? где же мы свадьбу-то играть будем?

– Матушка! – шептала за перегородкой девушка своей матери, – это пастухов отец?

– Он…

– Я видала парня-то… он малый хороший… я за него с радостью пойду!

– Погоди ты, девка, дай послушать, что говорят.

– Да, вишь, он хитрый какой, – продолжал Ефим, – беру, говорит, не в дом, а себе…

– Значит, по людям? – спросил хозяин, – а мы-то где ж при старости будем?

Ефим замялся, взял в руки штоф и проговорил:

– Ведь это и так сказать, это дело его! лишь было б согласие!.. ведь не нам с тобой жить… Ну-ко, сватенек, давай еще по одной…

В это время на улице раздался стук в дверь… «Отпирай, сват!» – кричали несколько голосов…

– Я тебе говорил! – воскликнул хозяин, сердито смотря на жену, – это что? Беги посмотри!

– Ах, провал тебя возьми; они, и то они! – объявила хозяйка, входя из сеней в избу…

– Ну слухай, сват, – сказал хозяин Ефиму, – ты сядь поди к печке… кабысь насчет колес пришел… Аксинья! прибирай! поставь посуду-то на полку… возьми середку… поправь скатерть…

– Это кто же? – боязливо спросил Ефим, отправляясь к печке…

– Экой ты, братец ты мой! Сваты…

– Что ты врешь?

– А ты как думаешь об Параньке? За ней бяда что народу!

– Батюшка! – объявила девушка, подходя к столу, – ты меня лучше не отдавай за Ваньку… вот тебе Христос, не пойду за него! За Егора – пойду!..

– Ну, ну! знать, не учена давно?