Текст книги "Егорка-пастух"

VII. Мировиха

Краюхин приехал в деревню Антоновку. Крытый железом барский дом, с ярко раскрашенным балясником и двумя каменными воротами, стоял на крутой горе. В стороне тянулся длинный ряд амбаров с жирными соломенными навесами, на которых висели чугунные доски. За барским домом виднелся сад. Въехав в деревню, Краюхин постучался в окно мужицкой избы и сказал:

– Хозяин! Что, тут живет мировиха?

– Какая мировиха? – спросил мужик, выходя из избы.

– Стало быть, мне так сказали…

– Да! Силич Пятровна? – почесываясь, сказал мужик, – это коли самого барина нет… и то не одна, с писарем…

– Мне было к ней нужно… Можно тут лошадь отпречь? Не украдут?

– Отпрягай! у нас смирно…

– Ты уж, братенек, проведи меня… а то собаки на отделку съедя…

– Что ж, пожалуй… У ней псы здоровые… Они нас-то признали… Глядеть-то они дюже страшны, а то ведь ничего!.. иную пору хоть на язык наступи… Ты отпрягай, а я зипун надену…

– Ах ты, господи! – говорит Краюхин, отпрягая лошадь, – кабы сын-то у меня был как следует, разве быть бы мне тут? Куда заехал! где сроду не бывал… Ну, пойдем, милый человек, – увидав вышедшего мужика, сказал Краюхин.

– Ты откулева? Насчет чего засудился?

– Я воробьевский… А дело-то у меня насчет свадьбенки.

– Что ж это, знача, родня, что ли, али насчет годов?.. Мы тоже сами вокруг вешней Миколы до алхирея доходили… тоже, стало быть, мому куму приходилась Аксиныша дочь, – с Петрухой-то они родные были… Агафья крестила Петруху-то…

– У нас родни николи не было… Я насчет запою…

– Знамо дело… усякие дела бывают… Ну вот теперь иди… прямо, как взойдешь на двор, налево заверни… Ишь холопьев-то нет ни одного… Ступай! дай бог час!..

Краюхин вошел в переднюю и положил рукавицы с шапкой у дверей, на полу.

– Надежда Павловна! крестьянин пришел! – доложил лакей пожилой худощавой барыне.

– А где ж Скворцов?

– Они на охоту ушли…

– Пошли за ним…

Накинув большой барсовый платок на плечи, барыня вышла в зал, где стоял письменный стол с кипами бумаг и два кресла с высокими спинками.

Краюхин вошел в зал, помолился на образ и сказал:

– Здорово живете, сударыня.

– Здравствуй! Ты что?

– К вашей милости. Дело у нас завязалось насчет свадьбенки; я у Кузьмы запил девку за своего малого… дело тянулось долго…

– Петр! притвори двери… – сказала барыня, – да принеси мне папирос… Так в чем твое дело?

– Это значит, сударыня моя, запили мы с Кузьмой… расход был мой…

– То есть ты запил невесту.

– Так точно.

– Понимаю.

– Только пришло дело к концу, навернись ни оттуда ни отсюда Егорка… он и навостри своего отца запивать, – а девка ему полюбилась… Вот мы приходим с хлебом с солью, а Егоркин отец там… Мы сели за стол, как следует по положению… выпили маненько… только вдруг приходит Егорка – и ну, пировать! А девка выскочила на кон, себе взбесилась… пошел крик да бушеванье… Егорка говорит: я вам, такие-сякие, красного петуха подпущу…

– Послушай, мой друг, я тебя не понимаю… Ты хочешь сказать, что тебя оскорбили?

– Оскорбление ништо!.. а тут осталось недели две до свадьбы, а дела расстроились, а все вина вот Егорка!

– Да чем же он виноват?

– Знамо дело, съякшался с Паранькой; а мой-то парень недосмыслит… девка-то и заартачилась.

– Ты засватал невесту за своего сына, а Егор перебивает, так ли?

– Точная правда, сударыня: да еще кочета хочет подпустить… А я истратился – боже мой! цалковых с двадцать с прибавкой… и даров немало было!..

– Так ты хочешь вознаграждения?

– Кое награждение! мне девку надо!.. Я ему еще две четверти ржи дал… Не будет ли ваша милость – приказать ему, и расписочку мне пожалуйте, чтобы он не смел перебивать… а чтобы наша свадьба у законе была…

– Видишь, друг мой: все-таки без разбирательства нельзя положить решения… форму исполнить надобно… Мы твою жалобу запишем, разошлем повестки кому следует, назначим день и тогда разберем и решим.

– Матушка сударыня! – воскликнул Краюхин, кланяясь барыне в ноги, – будь милосердна! Заставь вечно бога молить… ведь всего две недели осталось до свадьбы… У нас, значит, праздник престольный: харчи заодно! дело осеннее… убоина есть… а там коли ее играть?

– Нельзя же, мой друг… я бы рада, но ведь закон… – Барыня показала Краюхину книгу.

– Ваше благородие! книжка в ваших руках… что ж? разя она попереча у чем?

– Я тебе говорю… мы все под законом…

Барыня встала и начала ходить по комнате, по-видимому придумывая, нельзя ли как помочь мужику… Краюхин снова упал в ноги и взмолился:

– Сударыня барыня! не взыщи на нас, на дураках…

– Встань, что можно, я и так сделаю…

– Коли такое дело, нельзя ли разобраться хоть завтра… мы бы и управились…

– Нет, завтра нельзя, – сказала барыня, глядя в окно.

В это время лакей, держа руки за спиной, подошел к барыне и тихо произнес – Вы о чем изволите беспокоиться?.. ведь у письмоводителя есть подписные листы… бариновой подписи целый стол…

– Знаю! – сказала барыня и обратилась к мужику: – Так ты приезжай завтра часов в десять… только ты можешь ли вызвать всех, кого нужно…

– Они все в одной деревне…

– Ах, вот и Скворцов пришел, – проговорила барыня, увидав входившего письмоводителя. – Так, значит, – снова обратилась она к Краюхину, – ты получишь эти бумаги, они будут написаны на волостное правление, а для скорости отдай сам этим лицам…

– Ты какой волости? – спросил Краюхина письмоводитель.

– Брендеевской.

– Позвольте! в нашем участке Брендеевской волости нету, – возразил письмоводитель. – Вот я каталог посмотрю: Березовская… Буславская, нет, нету! Это четвертого участка… ты ступай к мировому Вилюхину…

– Э! Братец ты мой, – взмахнув руками, воскликнул Краюхин. – А ведь я велел дома борова зарезать!..

– Какого борова? – спросил письмоводитель…

– Тут у них свадьба затевается, – объяснила барыня…

– Как же теперь быть? – говорил Краюхин… – Кое доедешь, кое что… я и то уж у одного мирового был… в Петровке…

– У Окулова? – спросила барыня. – Это опять третий участок… а наш пятый…

– Тебе что ж сказал Окулов? – спросил письмоводитель.

– Там сказали, в волостную надо… а я, знамо дело, поопасался: в волостной-то жмут нашего брата… а мировой лучше разбярет…

– Ты с кем судишься? – спросил письмоводитель.

– Вестимо, берем у своего брата… Письмоводитель подошел к барыне и шепотом сказал:

– Ведь мы не имеем права судить…

– Почему же?

– Он приносит жалобу на крестьянина, а крестьяне с крестьянами разбираются волостным судом.

– Так вот видишь, друг мой, – сказала барыня Краюхину, – тебе ни к какому мировому не надо! ты прямо отнесись в волостное правление…

– А может, петух-то мировому подлежит, – сказал Краюхин…

Эти слова озадачили барыню, и она обратилась к письмоводителю:

– Справьтесь в уставе насчет поджогов. Письмоводитель начал листать устав, бормоча: «Штрафы, взыскания, дела по имуществу, сроки арестов…»

– Нет-с… Нечего и искать… там прямо сказано: если крестьянин приносит жалобу на крестьянина…

– Ну, значит, ступай! – сказала барыня Краюхииу, – очень жаль, мой друг…

– Что ты будешь делать! – повертываясь к дверям, проговорил мужик.

– Ну, что, брат? как решили? – спрашивал мужик Краюхина, когда он пришел к телеге.

– Что, милый! толков никаких нет! Я думал, барыня-то ловчей разбяре… она, видно, одна статья!

– Бать! – крикнул Иван, сидя в телеге, – я не ел!..

– Эко пасть-то разинул! – сказал отец, – я и сам из тебя не жравши другой день…

– Так что ж теперь? Как твои дела? – спрашивал мужик.

– Что дела! нет ли у тебя хлябнуть чего! а то, брат ты мой, у брюхе щелкая!.. Нам хоть штей влей…

– С чаго ж?.. Я скажу бабам… ноне капустки бог зародил…

– Пожалуйста… Я тебе заплачу. – Идите в избу…

– Ванюха! подымайся! поищем хлябнем…

– Бабы! – кричал в сенях хозяин, – где их вихор взял? Эко окаянные!

С надворья показалась баба с пенькой в руках.

– Где вас разнесло? – кричал мужик.

– Аль не знаешь? пеньки мяли, – сказала баба.

– Улей проезжим штец… – А хлеб-то у них свой?

– Какой свой? Разве тут большая дорога!.. Сходи в чулан…

Отец с сыном сели за стол и принялись за щи. Хозяин сидел сбоку на конике и говорил:

– Так тебя, братец ты мой, наша барыня не разобрала? Ведь она усех разбирая! Барин-то забубённый… а она, сердечная, все дела правит за него… Николи не слыхать, чтобы она обиждала… Знамо, писарь подсобляя… где ж бабье дело одной? Оно что ж, и барин до нас ничего… да там у них промеж себя вышло… кто их разбяре! дело не наше…

– Она ничего, – сказал Краюхин, – такая умильная… да закону, значит, нет… Кабы я засудился с приказчиком али что… она разобрала бы… А наше хрестьянское дело в волостную…

– Так! – сказал мужик, – оно, малый, в волостной ноне тоже не доберешься толку.

– Отчего ж я езжу по мировым-то? А что я хочу спросить: тут, поблизости, обаполо нет мировых? Уж за одной заездкой попытал бы, чтоб в другой раз не собираться… А к ночи домой…

– Что ж? – сказал мужик зевая, – поезжай! вот прямо на бугор… как выедешь, управе будет видна деревня… на нее и держи… потом придут две лозинки… там успросишь…

Краюхин вылез из-за стола, помолился богу и сказал хозяину:

– Благодарим покорно! За хлеб за соль… Что ж положишь за хлёбово?

– Ну, Христос с тобой! авось у нас не большая дорога… приведется, мы побываем у вас…

– Ну, спасибо… Ванька! Поди из телеги принеси курицу… Жива, что ль, она?.. мы ее здесь оставим… а то вряд до двора довезем.

– Это на что ж вы возите курицу? – спросил хозяин.

– Да хотели подарить писаря мирового.

– То дело!..

Иван принес мешок и объявил:

– Бать! она издохла!

– Это небось ты ее придавил… Ах, дураково поле!.. Ну, малый, – обратился Краюхин к хозяину, подпоясываясь кушаком, – не приведи бог по судам ездить… Я вот к третьему мировому… а дело правое…

– Бать! – сказал Иван ухмыляясь, – шапка пропала…

– Мотри в телеге-то, с шапкой пришел аль нет?

– А кто ее знает?..

– Что ж, стало, твой сынок? – спросил хозяин…

– Да! – вздохнув, сказал Краюхин, – господь навязал!

– Что ж, его женить хочешь?

– Его, да девки не подыщешь… уж и запивал-то… что-что ни делал… баб дома нет… Ничего не поделаешь… А эта попалась хучь и бедная, да моторная… Ну, прощавай… благодарим покорно…

– На здоровье себе!..

– Так, стало быть, на бугор?

– Вот прямо через речку, мимо кустиков…

Уже смеркалось, когда Краюхин въехал в имение третьего мирового судьи. Старинный барский дом с деревянными колоннами, поросшими мхом, с двумя прудами и винокуренным заводом стоял среди дубового леса, заменявшего сад. Маленький присадник перед балконом украшался мраморными статуями.

– Почтенный, где тут к мировому проехать? – спросил Краюхин кучера, шедшего за возом соломы к барским конюшням.

– Поезжай прямо к хлигелю… там для вашего брата сделана слега… к ней привяжешь лошадь.

– А это какие ж такие статуи стоят? – указывая на присадник, спросил Краюхин.

– Это бога! – сказал кучер. Краюхин снял шапку.

– Только не наши… – объяснил кучер. – Тебе на что к барину-то?

– Насчет своих делов.

– Барина нет дома. Он уехал во Владимирскую губернию; у него там имение…

– Кто ж разбирает?

– Тут жалобы записывает конторщик… Ступай запиши, а когда приедет, разберет…

– Коли ж разбярет? нам недосуг!..

– Он так приказал… недельки через две приедет…

– Нет, что ж! – сказал Краюхин, – нам не рука… Ванюха, поворачивай! Я вижу, настоящих делов не доберешься…. Что будет не будет – поеду в волостную…

VIII. Волостной суд

В воскресный день, часа в два пополудни, в лебедкинское волостное правление сбирались судьи из крестьян. В присутственной комнате с развешенными на стенах печатными и письменными объявлениями носилась клубами пыль; пол был загрязнен до того, что нельзя было разобрать, земляной он или деревянный; воздух был насыщен махоркой, капустой и пр. Видневшиеся между плотно забитыми двойными рамами кирпичи с солью еще более наводили уныние на свежего человека. В переднем углу висела икона мученика Пантелеймона, присланная с Афонской горы. У окон стоял письменный стол, покрытый клеенкой, с грудами бумаг и массивною волостною печатью. По стенам стояли скамейки для судей. В ожидании старшины и писаря в присутственной комнате два старика рассуждали между собою.

– Наши судьи, Антон Игнатыч, грех сказать плохова! Старый старшина малый смирный… И Андрюшка косолапый, – хоть он маленько и с горлом… орет, что на ум взбрядет, но за себя постоит! И мы с тобой!.. Знамо дело, винца выпьем, а ведь за полштоф никого не променяем… А приносят – надо пить, и проситель тоже: сухая ложка рот дере… в праздничное время почему ж не выпить?

– Ванюха тоже мужик хороший, да похмыра, – говорил другой, – слова не доберешься… А Листрат хоть молвит слово старшине! Человек книжный… надо так сказать!..

Пришел старшина в новом дубленом полушубке, за ним писарь, несколько просителей и судей. Старшина положил на стол свою белую крымскую шапку и обратился к просителям.

– Вы что лезете?

– К вашей милости, Захар Петрович: у меня ноне ночью замок сломали…

– А у меня Парашка прибила мово ребенка.

– Постойте, постойте! Засядем, тогда и жалуйся… А воробьевские – все собрались?

– Все, – сказал сторож, – они на крыльце… Старшина подошел к письменному столу и вдруг

всплеснул руками.

– Стой!.. Куда цепь девалась?

– Должно быть, обронили, – сказал писарь, – это судьи, должно, маленько потерлись – свалили, вот она!

– Зачем их безо времени пускать! – заметил старшина, – ведь это вещия царская… Ну, что же? пора начинать!

Судьи разместились на скамейках, писарь сел за стол, старшина стоял среди присутствия, наблюдая за порядком.

– Сват! дай табачку, – вполголоса говорил один старик.

– Что, малый! у Петрухи отсыпал. Намесь махорки купил, стал это, братец ты мой, терет с золою… натер, понюхал – ничего не берё!..

– Будет вам калякать! – заметил старшина, – не накалякались! Здесь присутственное место…

– Ничего, Петрович, мы промеж себя…

– А то не хуже Егорки-пастуха… Он сдуру слово-то ляпнул на миру, а теперь другая неделя сидит…

– Петрович!.. Кого ж перва-наперво будем судить?

– Разве не видали? – сказал старшина, – вот в прихожей стоят!

– Нет, Петрович, для правды не лучше ли Егорку сперва судить, а эти только пришли…

– Егоркино дело, – возразил старшина, – ты молчи! Его разбирать надо с толком… А наперва разбяри плотву-то… вишь, она лезет! у сундучка замок сломали…

– По мне, что ж? – проговорил один старик, – кого хошь вяди!

Писарь сделал пол-оборота к судьям и объявил:

– Вот что, господа судьи: плотву-то оно плотву… она от нас не уйдет… а по-моему, лучше взяться за пастуха – а то как бы он на себя руки не наложил… кто его знает?.. долго ли до греха?..

– Что ж, Петрович, веди его! Когда-нибудь не миновать – судить надо!

– Сторож! – крикнул старшина, – зови сватов сюда…

В правление вошел Краюхин, невестин отец и мужики, бывшие на запое. Последние, вздыхая, бормотали:

– Вот оно, винцо-то, что делает! выливается наружу… не знаешь, где попадешь…

– Неверная его нанесла!.. у меня вот конопи не вытасканы…

Сторож привел пастуха. Парень был в изорванном полушубке, в худых сапогах и тяжовых, полосатых, домашнего изделия штанах. Он сильно похудел; всклокоченные волосы падали на глаза, и всего его охватывала дрожь. Сторож постановил его на средину комнаты. В эту пору все затихло; видно было, как пыль слоями улегалась на всем, что было в правлении.

– Ну, рассказывай, братец ты мой, – начал старшина;– какого петуха ты хотел подпустить? Евсигнеич! прочти-ка жалобу.

Писарь встал и прочитал: «18… года, дня… в лебедкинское волостное правление принесена словесная жалоба крестьянина деревни Воробьевки, Петра Краюхина, в том, что казенный крестьянин деревни Чернолесок Егор Ивлиев злонамеренно подущал родителя своего Ивлия Карпухина запивать дочь крестьянина деревни Воробьевки Кузьмы Ерохина и во время последнего запития произвел бунт, а также возмутил запитую невесту к сопротивлению против родителей и произносил угрозительные слова».

– Ну вот, слышишь, какая на тебя принесена жалоба? – обратился старшина к пастуху.

– Вот что, Захар Петрович, – начал парень, – на-первой я тебе скажу: девки я не перебивал, сама она не хочет за Ваньку итить… Родителя то есть своего я заслал сватать, – это у законе. Никто мне не смеет помехи делать. Отдали – отдали! а не отдали – вольному воля! Он тоже с угощением пришел, небойсь из последнего… Середку-то у Мотюхиных небойсь цалковый отдал… А что это, значит, насчет красного петуха-то, это мало что говорится! Кабы ты видел, что там было, так не то скажешь! Аль я с ума спятил – деревню жечь? Авось я тоже хрященый… разве я себе лиходей!

Судьи все молчали. Писарь скрипел пером. Старшина, сидя в креслах, поглаживал бороду. Наконец, он заговорил:

– Положим, что ты запивал… Это дело не наше! там валандайся с сватами, сколько знаешь… А вот насчет петуха-то, малый, дело наплевать…

– Ведь я, Захар Петрович, сказал тебе: петух дело пустое! Это я у этой страсти сбрехал…

– Сбрехать-то сбрехал, – подхватил старшина, – а ты небойсь слыхал пословицу: слово не воробей, а вылетит, не поймаешь: тебе бы не нужно этих речей и говорить; пришел, попил сабе, покалякал… Вышло дело – так, а не вышло – насилук мил не будешь. А то иде беседа, а ты сейчас красного кочета…

– Что ж, Захар Петрович! – воскликнул Егор, – я спокаялся тебе… вгорячах слово сказал… а насчет чтобы тоись того… не приведи бог лихому лиходею этакими делами займаться… спроста сказал, ей же богу! девка очень пондравилась…

– Слухай, Егор! – сказал старшина, – коли ты молвил, стало быть у тебя на уме лихое было!..

– Вот те лопни мои глаза, провались я сквозь землю, чтобы что-нибудь было такое… кабысь одно маненько взяло: нечем взять, наше дело бедное, она и сорвись с языка… А чтобы насчет настоящего… Я нехай век по чужим углам буду биться, а на это дело николи не соглашусь…

– Ну что ж? – объявил старшина, – допрос снят. Будет с тебя! Сторож! отведи его!..

Пастуха вывели. Краюхин выступил вперед и объявил:

– Захар Петрович! Я у трех мировых… Усе поряшили, что за ентакие дела хвалить не следует… Только им нельзя с Егоркой справиться, потому они судят промеж господ. Будь ваша милость! Засади его в острог! незымь его подумает, как кочетов подпускать…

– Разбярем, разбярем, это дело наше! – сказал старшина и обратился к свидетелям – Вы были на запое, когда Егорка бушевал?

– Что ж, Захар Петрович, – проговорили мужики, – мы не отрякаемся… только мы не с тем пришли, чтоб бушевать…

– Ну как же дело было?

– Это, значит, пришли мы, – заговорил один, – сели за стол как следствует, поели студень… Подали хлёбово… Знамо дело, – выпили по стаканчику, – девка и закандрычься… хлёбово похлебали, побалакали, откуда ни навернись – Егорка. И начал бушевать: мы ально ужахнулись… И пошла промежду нас нескладица… А он и начал тращать: «Мотри! говорит, коли не будет по-моему, вся деревня слетит!»

– Ну, ступайте теперь, – сказал старшина мужикам, – мы разберем без вас. Посидите в избе…

– Что ж, так было, как Федот показывая? – спросил старшина остальных свидетелей.

– Точно так, Захар Петрович: пастух кричал благим матом, хоть бяги вон из избы…

Мужики вышли. В правлении оставались одни судьи и старшина с писарем.

– Что ж, старички, – начал старшина, – как дело-то порешим?

– Говори! – сказал один судья другому.

– Говори ты!

– Что ж, – подтвердил старшина, – как думаешь, так и говори!

– Вон Федосеич что скажет? Он кабысь постарше нас…

– Аи я один у миру! – возразил седой старичок, закладывая одну руку за пазуху, другую опуская в карман, – по мне, как мир, так и я…

– Федосеич! – воскликнул один рябой высокий мужик в худом армяке, – ты все-таки мужик пожилой, ну, значит, пчел имеешь… и с тобой всякое бывало на веку… Ты, примерно, как знаешь, так и говори… А то вон, пожалуй, спроси Фильку: он сбреша такую оказию, сам не рад будешь!

– Что ж такое знача? – заговорил приземистый мужик с рожей на щеке, – аль меня на смех призвали? Мы тут усе ровны… Что он судья, что я судья… Разя у него больше моего в голове?

– Стой! стой! тут не место! – прервал старшина, – это вот кончим дело, тогда кричи, сколько влезя!.. Ну что ж, судьи? как порешим?

– Вот наперва что скажет Федосеич, послухаем… Федосеич кашлянул, посмотрел в пол и заговорил:

– У нас спокон веку неслыхано таких делов… У нас, бывало, ребята валяются на полатях аль на сене – и не знают, кого мы запиваем… Принесешь платок от невесты, швырнешь ему… платок красный, ну, знамо, парень и рад… никаких пустяков не было! А это вот нонешние ребята маненько стали из послухания выходить… Займаться чем не следует… вестимо, баловство!.. не смысляны… худа-то не видали!.. Егорку, что говорить! хвалить нечего… Да ведь он признался при всем суду, что пошутил… Отрастку дать ему следует, чтобы упережь не выдумывал чего не надо… Что ж налегать-то на него! Я слышал, управитель его расчел за эвти дела-то…

– Как же! – подхватил рябой мужик, вставая и размахивая руками, – ён, братец ты мой, приходя к управителю, а тот ему говорит: «Ты что там наделал? какую деревню хотел спалить? Нам таких негодяев держать в имении не приходится… получи расчет и убирайся с богом…»

– Вот что, ребятушки, – объявил богатый мужик с черной окладистой бородой, – слухал я, слухал ваши добрые речи и ничего не говорил… По-моему, я так полагаю: Егор парень молодой, допереж за ним мы ничего плохого не видали… А что дюже он зазарился на девку… и наболтал неведомо что… Глуп еще! Кабы он семьей жил… поучить некому… с мальства по чужим углам ходил… господь с им! довольно с него, что неделю отсидел в чижовке[4]4
  Чижовка – арестантское помещение.


[Закрыть] за одно слово! Незымь идет куда хочет! Ежели мы его будем казнить, он остервянится… Его в волости не продержишь… А вы, господа честные, решайте дело по-божьи.

– На это я тебе скажу вот что, Алистрат Мокеич, – возразил старшина, – ежели он остервянится, ты говоришь, так у нас, братец ты мой, Сибирь не почата! На каторжную работу друга милого спровадят!.. Забудет пустяками займаться…

– У Сибирь, – обратившись к старшине, подхватил плотный, с добродушным лицом мужик, подпоясанный веревкой, – у Сибирь тоже миром ссылают! ежели мы не пустим, никто не моге его тронуть! Что, Ваньку Ерохина сослали? Небойсь у мира спросили… ан шиш!.. а он остепенился да мужик-то стал за мое почтенство! хоть куда! И семья, значит, за ним пропала… Уробел – еще смирней стал жить…

– Да опять и то сказать, – заметил тощий, с реденькой бородкой мужичок, – ведь он девку-то еще не перебил, от Краюхина она не ушла… Что ж его неволить-то? Он один сын у отца и есть… отец чуть не по миру ходит… Сгидай его голова! Пустим его!..

– Балакали, балакали!.. – начал старшина, облокотившись на стол, – а все дело плохо… Ежели мы тепереча будем всякого прощать, тогда на белом свету житья не будет! А по-моему, братцы, потакать – только баловать!.. Опять что ж нас начальство на смех, что ль, сюда посадило? У вас, скажет, законы под носом, а вы ничего не~ видите? Евсигнеич! – обратился старшина к писарю, – покажи-ко им статью…

Писарь с пером за ухом поднялся и объявил судьям, прикладывая к своей груди правую руку:

– Ежели мы тому и другому будем прощать, тогда, следовательно, будут большие поджоги и разбои… Как я называюсь писарь – и не что иное, как наемный, а вы избранные и принявши присягу должны судить по закону, – не щадить ни отца, ни мать!.. Я как постоянно нахожусь при правах (писарь указал на письменный стол) и обязан вам давать знать, то я отвечаю и решаюсь своей головой… Но потому что с нас, с писарей, мировой посредник спрашивает и приказывает смотреть больше в права, то я не сам из себя говорю… А пастух подвергнут по доказательству уголовному.

Писарь окинул глазами слушателей и опустился в кресло. Старшина, следуя его примеру, тоже встал и обратился к судьям:

– Хотя хучь я и неграмотный, но я имею у себя писаря… и спрашиваю его: поглядикося в права… Что там права говорят? Но как писарь вам сейчас предлагает, то вы должны слушать его. А ты, Евсигнеич! говоришь по правам! и напрасно ты эти слова принимаешь те, которые самые дрязги…

– По-моему, дело решено: и ён сознался… и сваты доказали… ведь это уголовщина! надо – к судебному отправить…

– Что ж к судебному? – сказал богатый мужик, – засадят его в острог, через год, пожалуй, судить будут, а там, мотри, оправдают, – острожного-то к нам в деревню и пришлют… он там с острожными понашуркается, – он хуже нечистого будет! Тогда и беда с ним… Вон у Шенелевки у старосты Нехведа Андрюшка – сжег скирды, его подержали в остроге, да и пустили… настоящих примет нету. Он теперь и ходя по деревне, всем грозит: «Не то будя!» На всех такого холоду нагнал – поют, – как у праздника… А мой згад – посадим его еще на недельку и крепко-накрепко накажем… а не то отпорем…

– Нет уж, Савостьян Трофимыч, пороть не надо! – воскликнул один судья, – а то он, продрамши-то, еще злей будет! А вот что: коли такое дело, ежели он, напримерича, от судебного еще пуще подожже, то и сажать незачем… Пощуняем его и пустим… на слободе он скорей почувствуя!.. мало что бывает!

– А что, Егорыч, твоя речь правая! – заметил подпоясанный веревкой, – он судом-то нашим будет доволен, а уж его, коли он такая голова, у чижовке не выучишь… А то, мотри, и нам встретца нельзя будет…

– Что ж, это куда дело-то пошло? – возразил старшина, – куда ж мы закон-то денем? на что ж он нам дан?

– Что ж закон? – сказал один судья, – мы народ неграмотный… Что господь на душу положит, то и говорим… другое дело, мы закону не ослухаемся… Знамо, по мужичью!..

– А то кажное воскресенье тут сидишь, сидишь, – подхватил другой судья, – у меня вон картохи остались не рыты… всё в отлучке… А при чем мы тут? Вишь – решено Егорку пустить, а там говорят не так!..

– И то правда, – заговорило несколько голосов, – зачем же нас избрали? Кажинный раз бьем, бьем, а ничего не выходя…

– Вы что же забушевали? – воскликнул старшина. – Я, может, у земстве не жрамши три дня просидел, и то не супротивлюсь.

– Экой ты! – заговорили судьи, – ты вон мядаль имеешь, у посредственника у почете, по миру разъезжаешь – всягды сыт, доволен… опять жалованье получаешь…

– А подводы-то? – крикнул высокий мужик, – он ноне с обчества слизал полтораста цалковых; нанял работника: он и разъезжая и кстати паша…

– Стой! – закричал старшина, – нешто вас призвали о подводах рассуждать?

– Ну что ж ты нас держишь? – заговорили судьи, – дело порешили!

– Как порешили?

– Егорку простить… али неделю посидит, да и ладно…

– Вот что, судьи! – сказал старшина, – совсем пустить не годится… Я вам говорю, – какое-нибудь да наказание ему подобает… надо еще у Краюхина спросить, не будет ли он искать, если мы Егорку своим судом решим.

– Ну, зови Краюхина! – сказали судьи. Вошел Краюхин.

– Слухай, Петрей, – объявил старшина, – судьи по-ряшили Егорку выпустить… а я настоял, чтобы ему какое-нибудь наказание определить… Как ты хочешь? Отпороть его?..

– Нет, Захар Петрович, пороть не надо! уж лучше приприте его! а то он не даст свадьбу сыграть!

– Ты не будешь искать, если мы своим судом решим?

– Я боюсь, – сказал Краюхин, – как бы он после-то не выворотил…

– Судьи говорят, – продолжал старшина, – что ежели его к судебному отправить, хврошо, как его допекут!.. А если отпустят, тогда и держись…

– Это точно, Захар Петрович… он обозлится хуже. Мне бы только дал он в покое свадьбу сыграть… до праздника осталась одна неделя…

– Ну, на неделю его и посадить в чижовку! – заговорили судьи…

– Что ж, так, так, так! – подхватил Краюхин, – сажай его, Петрович, и ладно…

– Что ж ты, разве поладил с нареченным-то? – спросил старшина.

– Нет, Захар Петрович, – объявил Краюхин, – в суде толку мало! мы сошлись с ним опять… Стало быть, не хочем этого делать… Он вон там на крыльце… Господь нас надоумил обоих! видно, что ни дальше в лес, то больше дров…

– Это доброе дело! – сказал старшина, – а то поди возжайся… Еще судьи как бы осудили, не то по-твоему, не то no-свату. А ноне как судьи осудили, то на них жалоба не принимается. Сторож! веди сюда Егорку. А ты, Петрей, – обратился старшина к Краюхину, – выдь отсюда!

Сторож ввел пастуха.

– Ну, вот что, братец ты мой, – сказал старшина, стоя пред подсудимым, – по закону тебя надыть бы отправить к судебному, это, силич, в острог… а там невесть что будя!.. а вот судьи сжалились над тобой… жалуют тебя посадить в чижовку на неделю… так я тебе объявляю ряшение…

– Я и то, Захар Петрович, восьмой день сижу, – сказал Егор, – за что сажать-то? мало что сказано… ведь я так…

– Нет, Егор: ты не супротивься, – сказал богатый мужик, – это мы тебя помиловали…

– Значит, ты осужден на неделю в чижовку! – подхватил старшина, – сторож! веди его!

– Ну-ко пойдем, брат, к праздничку, – сказал сторож, подхватывая Егора под руку.

– Нельзя ли, братцы, ослобонить, – взмолился пастух, – что ж? ведь ничего не будет! Мне отсидеть не важная штука!

– Коли решено, ты не ослухайся! – сказал старшина.

– Ну да, ничего! Веди! – встряхнув головою, произнес пастух и вышел.

Все судьи встали.

– Пятрович! – заговорили некоторые, – плотву до другого воскресенья отложим… вишь, ночь на дворе. Пора расходиться… лошадям не месили…

– Что ж, пожалуй, – сказал старшина и обратился к писарю:-Евсигнеич! надо бы выпить.

– Вина вволю! – сказал писарь, – Краюхин привез полведра, да Еремин тоже за энто дело, помнишь? привез полштоф.

– Экие подлецы! – сказал старшина, – разве оно полштофом пахнет? А ты, Евсигнеич, мотри насчет бумаг, как бы какая не пропала.

– Кому они нужны? Народ бестолочь!

Судьи призвали в правление Краюхина и потребовали с него магарыч. Сторож принес полведерный бочонок. Все выпили, поздравив Краюхина с окончанием дела.

– Что, ребятушки! – говорил последний, закусывая кренделем, – завязался я эвтим делом, а уж горе меня уело, – не роди мать на свете!

– Что ж? ведь по-твоему решено, – говорили судьи.

– Решено-то решено, да Егорка-то разбойник! – возразил Краюхин, – через неделю-то он вольный казак! Ты и гляди: он, пожалуй, на похмелье-то, после свадьбы, как снег на голову!.. Да и девка-то ухо!.. – Краюхин затряс головой.

Все выпили еще по стаканчику и начали расходиться…