Текст книги "Эликсир жизни"

Первая любовь

Считается, что первая любовь приходит в период полового созревания. У меня всё было наоборот: первая любовь случилась в детстве, а в юношеские годы не было почти ничего. В раннем детстве я избегал девчонок и не интересовался ими ничуть. Но во втором классе обратил внимание на одну девочку. Она хорошо училась и сидела на первой парте. Гладкие темные волосы были собраны в короткую косичку с белым бантом на затылке; по сторонам оттопыривались милые ушки. Глаза у нее были светло-карие. Она была умненькой девочкой, никогда не участвующей в школьных буйствах, склоках и перебранках. Когда она впервые взглянула на меня, сердце мое забилось и я от волнения онемел. Я не смел к ней подойти. Разве можно поймать синицу в небе? Разве можно представить журавля в руке? Эта девочка казалась мне волшебной и недосягаемой. Я был оглушен любовью. Она, по-видимому, даже не догадывалась. Любовь не дружба: она не обязана быть взаимной.

Одухотворенная любовь – бессмертный голос человеческой природы, божественный инстинкт, возвышающий нас над четвероногими. Я смотрел на эту девочку и млел от восторга. Мне грезилось, как спасаю ее от разбойников и как мы с ней, взявшись за руки, счастливо идем по цветочному лугу. Не усмехайтесь. Это была самая настоящая любовь. То, что люди обычно именуют словом «любовь» к истинным чувствам отношение имеет весьма косвенное. Многие вообще склонны путать чувства с органами чувств. Не всё, что называют любовью, заслуживает этого названия. С годами я усвоил истину: «И пресытится тело телом, но не насытится дух духом».

В сексуальном плане я был попервоначалу совсем дремучим. Почему-то в детстве совсем не интересовался, откуда и как берутся дети. Я изредка видел весной на улице спаривающихся собачек, но никак не переносил это на людей. Когда в 13 лет впервые услышал от приятелей подробности об интимных отношениях, то сначала не поверил: «Как же это мужчина и женщина будут вместе голые? Ведь это стыдно!». Приятели покатились со смеху. Когда на 14-м году я, наконец, начал созревать, то стал осознавать, что приятели правы. Тут я чуть не влюбился в красивую армянскую девочку с двумя длинными косичками. Черты лица у нее были яркие, филигранные. Но через год, повзрослев, она подурнела и расплылась; лицо стало приторным, чувственным. И чувства мои угасли.

В наш 9-й «Б» пришла новенькая: синеглазая принцесса с длинной косой. Неожиданно ее посадили за парту со мной. Я не смел верить в такую удачу. Вот только удачей этой никак не удавалось воспользоваться: не мог набраться храбрости. Сидя за партой, боялся шевельнуться, чтобы случайно не задеть девушку локтем. Максимум, на что я за год решился, это сочинить и озвучить при ней такую фразочку: «Девушки хороши, когда любят от души». Она невозмутимо посмотрела на меня своими очами и равнодушно отвернулась. Я почувствовал, что сморозил чушь, вспыхнул от смущения и готов был от огорчения провалиться под парту, под пол и даже под школу. Когда юноша решает поразить воображение девушки, он не находит ничего лучшего как брякнуть какую-нибудь глупость. Впоследствии я понял: не пытайся поразить воображение девушки; у нее его нет.

Лаокон

Я задумчиво сидел на берегу и лениво бросал камушки в воду. Море было теплым, спокойным, тихим, бескрайним. Ни души. Ранее утро. Прохлада. Соленый запах обрывков водорослей. Солнышко вставало над горами. Было так тихо, что аж звенело в ушах. Только слышался шелест легких волн, омывающих обеленную гальку. В тишине раздались чьи-то неторопливые шаги. Я обернулся. По краю берега в мою сторону неспешно шел мужчина. Галька со скрипом уползала из-под ног. У него было тело атлета, русые волнистые волосы и бородка. Он был похож на ожившую статую отца из скульптуры «Лаокон». Не хватало только сыновей и удава. Он шел величественно, спокойно. В нем была какая-то сила, мощь. Я ощутил некоторое беспокойство: от атлета исходила неуловимая угроза.

Его взор был светел и невозмутим. Ни слова не говоря, он подошел вплотную и обхватил меня сильными руками. Я попытался освободиться. Ничего не вышло. Хватка у него была железная. Я сделал еще одну попытку. Безрезультатно. Я был крепкий юноша, но он был явно сильнее. Он с силой дернул меня, чтобы бросить наземь. Я чудом устоял на ногах и, собрав силы, обхватил его за шею. Он попытался освободиться. Для этого ему пришлось расцепить руки, и мой корпус получил свободу. Тогда я уперся коленом ему в живот и рванул за шею вниз. Он перехватил рукой мою левую ногу и хотел оторвать от земли. Я вывернулся, уперся в гальку ногами поплотнее и сильно толкнул его в грудь. Он даже не качнулся и снова обхватил меня. Он боролся как робот: бесстрастно и мощно. Я сопротивлялся так, как будто речь шла о жизни и смерти, хотя он собирался меня всего лишь побороть, ничего более.

Солнце поднималось всё выше и выше. А мы всё боролись и боролись, молча, в полной тишине. Стало жарко. Я сильно устал и взмок от пота. Почти выдохся. Мой противник выглядел таким же свежим, как вначале. Пот со лба заливал мне глаза, мышцы гудели от натуги, сердце билось гулко. Но я не собирался сдаваться. Я почувствовал, что он не сможет меня победить до тех пор, пока сам не признаю себя побежденным. Главное не терять хладнокровия. Кто стремится к победе, должен сделать сердце горячим, как пламя, а разум – холодным, как сталь. Конечно, разумные люди не борются, если знают, что не способны победить. А неразумные борются и – побеждают.

Когда солнце поднялось в зенит, я держался уже только на силе воли. Тут сверху послышался голос: «Зря стараешься. Всё равно не осилишь». Я глянул вверх, но никого не увидел; и продолжил поединок. Опять раздался голос: «Перестань. Знаешь, с кем борешься?». «Какая разница! Всё равно не поддамся», – проронил я сквозь зубы. И вновь услышал предостерегающий голос: «Это ведь Бог!». «Ну и что!», – упрямо промычал я.

И проснулся. И подумал: «А вдруг Бог есть? Чем черт не шутит!?». И удивился этому сну. В свои 16 лет никогда не задумывался о Боге, поскольку был воспитан родителями и школой как 100 %-ный атеист. Хотя, как ни странно, родители меня еще в младенчестве зачем-то крестили. Я не только в глаза не видел Библии, но вообще не знал никаких библейских сюжетов. Позиция властей и КПСС была такова: Библия – священный сборник древнееврейских анекдотов. В дни моей юности молодежь знала только одного бога – Ленина. Мы помнили имена секретарей компартий всех государств, но ничего не знали о религии, кроме того, что она опиум. Не исключено, что именно безбожие позволило мне во сне не спасовать, когда вдруг открылось, что предо мной Бог. Перед безбожниками боги бессильны.

Почему-то я запомнил этот сон навсегда. Немало было в юности снов, но мало какие так хорошо запомнились. Спустя много лет, когда в нашей стране на смену воинствующему атеизму пришла не менее воинствующая религиозность, я с удивлением узнал, что борьба человека с Богом – известный библейский сюжет. Тот, кто смеет бороться с Богом, не обязательно черт. Сейчас, читая Библию, вижу, что Бог – маньяк, провокатор и зануда. А я-то представлял его добрым дядькой, парящим над радугой и радостно смеющимся солнечному утру.

И еще был один сон, связанный незримыми нитями с первым. Как будто я стою перед входом в главный корпус МГУ и понимаю, что это не просто здание. Вверху корпуса, где башня, я вижу человеческий лик, размером с саму башню. Лицо не было нарисованным, но пронизывало и просвечивало башню насквозь. Голова была объемная, как голограмма. Глаза смотрели сквозь меня, длинные волосы слегка развевались. У него была бородка и усы. Лик Христа. Плечи сливались с правым и левым фасадом здания. МГУ мне приснился вероятно потому, что в выпускном классе я решил, что буду туда поступать. Но откуда там взялся Христос – загадка. Суеверный человек сказал бы: «Это тебе было провидение Божие». Суеверия смешны, но они придают жизни аромат значимости. Я до сих пор уверен (особенно когда всё идет хорошо), что Бога нет. Бога придумали затем, чтобы при случае было на кого всё свалить. Бога нет, но Что-то есть.

В направлении к МГУ

Жизнь подобна разгоняющемуся поезду: в детстве мы любуемся открывающимся пейзажем, в зрелости отворачиваемся и желаем быстрее достичь станции, а в старости движение действительно ускоряется, и мы тщимся замедлить его, но неизбежно прибываем на конечный пункт, где нас ждет крушение. Невеселая перспектива. Но тогда, в 17 лет, сидя в поезде «Симферополь-Москва», жарким летом, я ни о чем таком не думал. Просто сидел, глазел в окно на проплывающую мимо степь, грыз яблоки и мечтал о том, что будет. Мечта – самое сильное наркотическое средство. Поезд вез меня туда, куда нужно. Всё было впереди. Если бы я тогда знал – что будет! Будущее это воздушный шелк, по которому воображение вышивает золотые узоры надежд. Жаль только, что жизнь грубыми портняжными ножницами нарезает всё на серые никчемные лоскутки. Трамплин в будущее строится всю жизнь. Иллюзия – вот мудрость жизни! Рай фантазий парит над адом реальности.

Я сидел, смотрел в полуоткрытое вверху вагонное окно, жевал яблоки, бросал огрызки в степь и щурился от встречного ветра и яркого солнца. В купе заглянула молодая красивая цыганка и заговорила нараспев, с заменой некоторых «о» на «а»: «Э, залатой, хароший, зачем грустный такой сидишь? Давай пагадаю, дарагой!» – «Спасибо, не нужно» – «Пачему не нужно, ненаглядный? Ты что – уже всё знаешь?». Я смутился. Цыганка рассмеялась и попросила: «Дай яблоко!». Я протянул ей. Она взяла яблоко и проворковала: «Ах, добрый ты юнош, счастье тебе будет. Дай 10 рублей!». Я потянулся было к карману, но сообразил, что если дать, она попросит еще. «Не могу, мне на жизнь надо в Москве» – «Да я верну, не бойся, дай! Пагадаю. А то счастья не будет» – «Правда не могу» – «У-у, ты жадный что ли? Дай!» – «Нет» – «Смотри, жалеть будешь! Дай, а то беда придет» – «Не могу». Цыганка была сильно раздражена. Ее лицо стало вдруг безобразным и как будто старым, покрылось морщинами и позеленело от злобы: «Ну, пеняй на себя. Жить хорошо не будешь. Кровью харкать будешь. Мучиться будешь. Мочиться песком станешь. Поносом к смерти изойдешь». Я растерялся. Сколько бы классики ни писали, что врут цыганки, но душа к столь ужасным словам спокойно отнестись не может. Злобные слова шипят, извиваются и жалят.

Цыганка увидела мою растерянность. Усмешка превосходства скользнула на ее мрачном лице. Она схватила мою руку и поднесла к своим пронзительным глазам. Затем отпустила руку, вопросительно на меня вытаращилась и быстро вышла из купе. Я тупо уставился на ладонь. И, конечно, ничего не увидел.

Столица встретила меня белой метелью. Я обалдел: «Тут зима что ли?!». Но это летел тополиный пух. Порывы ветра мели и вздымали вокруг тучу снежинкоподобных хлопьев. Куда ветер дует, туда все пылинки и летят. С тех пор каждый год, когда в июне начинается тополиная карусель и все клянут службу озеленения, я вспоминаю тот день приезда в столицу.

Я подал документы на биофак МГУ и поселился в общаге. Конкурс был 9 человек на место. Генетика, биохимия и биофизика – вот где я видел надежду разобраться с самым главным, что есть на свете – с феноменами жизни и мысли. Я хотел выучиться и открыть «эликсир».

Первым экзаменом была биология. Мне достался билет с вопросами о питании растений, о дыхании рыб и об устройстве дождевого червя. Я мучительно пытался воскресить в памяти то, что читал в «Биологии» Вилли, но вспоминались лишь смутные картинки: какие-то цветочки и чьи-то кишки. Я призвал на помощь логику. Вот какие получились ответы. Растения питаются путем извлечения питательных веществ из воды, падающей на листья. У рыбы есть зубы, чтобы пережевывать пищу, и мощные легкие, чтобы дышать под водой. А у червя есть маленькое сердце – чтобы гонять кровь по всей длине, мышцы – чтобы быстро ползать под землей, а также два мозга – спереди и сзади – чтобы не нужно было разворачиваться при смене направления движения на противоположное. От таких ответов лица у экзаменаторов вытянулись. «А Вы, молодой человек, ничего не перепутали?», – деликатно спросил пожилой профессор. Я задумался. Тогда его помощница вытащила из своей большой сумки школьные учебники по зоологии и ботанике и открыла их на нужных страницах, чтобы я увидел, на сколько далеки мои ответы от истины. Экзаменаторы стали спрашивать что-то из анатомии. С каждым моим ответом они растерянно переглядывались. Я смутился и замолк. «Молодой человек, а Вы уверены, что правильно собрались именно на биофак?», – спросил профессор. «Да, уверен», – промямлил я неуверенно. «Но ведь Вы не знаете элементарных вещей! Может быть, Вы забыли всё из-за волнения?», – попытался помочь мне профессор. Я потерянно молчал. «Ну, хорошо, расскажите нам хоть что-нибудь – что Вы знаете». Я вспомнил то, что читал в «Генетике» и других книжках. И начал рассказывать, сначала путано и сбивчиво, а потом всё уверенней и всё более и более увлекаясь. Я говорил про дезоксирибонуклеиновую кислоту (ДНК), хромосомы, ферменты, про живую клетку. Сам не заметил, как заговорил в полный голос, встал и начал оживленно жестикулировать. Теперь лица у экзаменаторов вытянулись, но уже в другом направлении, не вниз, а вширь: они блаженно улыбались. Потом они приостановили мой монолог и попросили на время выйти за дверь. Совещались долго. Я нервно ходил взад-вперед перед дверью аудитории и страстно желал, чтобы не влепили двойку. Наконец вызвали. «Уважаемый молодой человек, – обратился ко мне профессор, – мы впервые оказались в столь щекотливой ситуации, когда не вполне ясно, как поступить. Ваши познания в зоологии, анатомии и ботанике, как бы это помягче выразиться, не привели нас в восторг. С другой стороны, Вы недурственно знаете кое-что из генетики, биохимии и биофизики. Кроме того, нам понравилась, что Вы умудряетесь сочетать логику и увлеченность. Поэтому мы решили поставить Вам четверку. И желаем успешной сдачи других экзаменов!». Я онемел от счастья.

Перефразируя Вольтера, можно сказать, что счастье прилетает на крыльях, а уходит на костылях. В тот год, чтобы поступить, нужно было набрать все 15 баллов из 15. Узнав это, я забрал документы сразу же, как только сдал последний экзамен. А через неделю на биофаке объявили дополнительный набор и приняли почти всех. Я огорчился своему поспешному шагу, но было уже поздно.

МБИ

Неудача это такая удача, смысл которой тебе пока не понятен. После неудачи в МГУ я подал документы на факультет биофизики Медико-биологического Института (МБИ). Конкурс был всего 3 человека на место. При этом на факультете биохимии конкурс был 8 человек. Причина такой разницы была в том, что на биофизике не было абитуриенток. Девушки опасались сдавать физику, предпочитая химию на факультете биохимии. А те редкие девушки, которые хорошо знали физику, на биофизику всё равно не принимались. В приемной комиссии им доходчиво объясняли, что пришлось бы иметь дело с радиацией, а это пагубно для женского здоровья. Формально это звучало вполне убедительно. Но это было не законно. Некоторые девушки попытались бунтовать. Их быстренько усмирили.

На самом же деле причина была в том, что декан факультета биофизики профессор Владимир Андреевич Юрьев на дух не переносил женский пол в науке (только в науке). В приватных мужских беседах он декларировал следующее: «Один мужчина – одна проблема; одна женщина – проблем не сосчитать. Женщин нельзя пускать в лаборатории; от них только вред и суета. Им ведь нужно произвести впечатление, очаровать каждого, будь даже этот каждый телеграфным столбом. А кого они не в состоянии очаровать, того начинают ненавидеть. Никогда никакой истины не услышите от того, кто озабочен тем, чтобы хорошо выглядеть. Не случайно среди великих ученых не было женщин; и не будет, какие бы социальные условия не создавались. В науке женщины никогда не вытеснят мужчин, ибо даже лучшая дюжина куриц не заменит в курятнике одного дрянного петуха».

Юрьев был заражен духом великомужского шовинизма. Но все-таки в чем-то он был прав. Количество женщин в лаборатории не должно превышать критическую массу. Иначе будет взрыв похлестче атомного. Зачем в лабораториях все-таки нужны девушки? Для привлечения молодых талантливых специалистов. Многие биологические лаборатории напоминают гаремы: десяток наложниц, парочка евнухов и самец – хозяин гарема. «Кот ученый»: научный руководитель четырех аспиранток.

Первым экзаменом в МБИ была письменная математика, гораздо более крутая, чем на биофаке МГУ. Тут на математике срезался почти каждый второй. Большинство получило тройки. Четверок было всего три. Пятерок не было. Поскольку из пяти задач я решил до конца только две, а третью – только в общем виде, то даже не пошел смотреть результаты. Был уверен, что пролетел. Пошел устраиваться на работу. Случайно забрел в какое-то КБ на Зубовской площади. Это было очень серьезное КБ: посулили отсрочку от армии, жилье и прописку. Назначили трехдневный испытательный срок, дали ватман, карандаш и задание: нарисовать по эскизам чертеж ворот с дистанционным управлением. Я потел над чертежом с утра до вечера… Взяли!

Я зашел в общагу МБИ за чемоданом с вещами. Двое абитуриентов, живших со мной в одной комнате, получили за математику «четверку на двоих». Они сидели грустные и пьяные. Я удивился: «Вы же говорили, что решили все пять задач!» – «Мы решили все пять, да оказалось, что все пять неправильно. Кстати, твою фамилию мы в списке двоечников не видели». – «Вы серьезно?» – «Да. Ты бы поехал на факультет, посмотрел». Я поехал. Оказалось, что математику я не завалил! До экзамена по биологии оставалось всего два дня. За два дня я умудрился худо-бедно проштудировать два учебника – по ботанике и зоологии. Сдав биологию, взялся за физику. Четыре дня на подготовку? Да это просто роскошь!

Я стал студентом МБИ. Факультет располагался в здании, которое когда-то было протестантской церковью. Это единственный известный мне случай удачного единения науки и религии. Наука есть храм, в котором человек славит Вселенную.

Набор предметов в течение шести лет был таков: от математического анализа до физ-химии, от анатомии до иммунологии, от теории вероятностей до электроники, от спектроскопии до фармакологии. Студентов нафаршировывали знаниями, как чесноком колбасу «студенческая, высший сорт». Голова студента подобна пустому чемодану; приходит преподаватель и запихивает туда всякий хлам.

В нашей группе было 18 человек, причем, ни одной девушки. Через год половина студентов отсеялась. В МБИ шел очень жесткий отбор. В первую сессию я тоже чуть не вылетел. Хотел учиться без двоек, но преподаватели не дозволяли.

Клявикуля

Особенно трудно давались мне биология и латынь. Впрочем, латынь была почти неприступной крепостью для многих. В нашей группе был один отличник, Сережа, зубрила из зубрил. Причем, память феноменальная, работоспособность зверская, хватка мертвая. Мы подтрунивали: «Эй, отличник! Зубрить не вредно, но усердствовать в этом стыдно. Зубри не зубри – мозгов не прибавится!». Он сопел, кряхтел, потел, но на провокации не поддавался. Когда он отвечал латынь, то почему-то произносил слова торопливо-протяжно, с каким-то английским прононсом, с идиотским акцентом. Он очень старался говорить правильно, но ничего не выходило. При каждом его слове мы лопались от смеха. Преподаватель Вольц, педантичный немец, типичный учитель – олицетворение поучения – каждый раз поправлял его. «Клявикуля (ключица)», – мягко произносил Вольц. «К-к-лэви-кула», – заикаясь и тужась повторял Сережа, косясь на наши хихикающие физиономии. «Клявикуля», – спокойно повторял Вольц. «К-к-к-лэв-викула», – еще хуже произносил Сережа, красный как рак. «Клявикуля, клявикуля, клявикуля», – методично повторял немец. Мы замирали в предвкушении и ложились на парты. «К-к-к-лэв-в-вик-кул-лэ, к-к-к-лэв-в-вик-кул-лэ, к-к-к-лэв-в-вик-кул-лэ!», – с энтузиазмом вторил ему бедняга, сопровождаемый нашим гоготом. Хотя мы жалели Сережу, но не падать от смеха на парты было невозможно. Зато он вызубрил столько латинских слов, сколько не знали мы вместе взятые. Выучил он латынь блестяще, но нормально говорить не мог. Вольц был непреклонен.

И вот в ноябре вместо Вольца пришла старушка лет 75. То ли Сереже просто повезло, то ли он накапал на Вольца в деканат… Это была замечательная старушка, из бывших гимназисток. В молодости она, вероятно, была красавица. Чудесные голубые глаза, благородная седина, правильные черты лица, хорошая осанка. Приятная и опрятная, она сразу получила у нас признание, а вместе с ним ласковое прозвище «Княгиня Божий Одуванчик». Она была чуть менее требовательна, чем Вольц: не так сильно мордовала за произношение. Сережа стал получать по латыни желанные пятерки.

Выучить кучу слов и освоить латинскую грамматику было делом нешуточным. Многие студенты старались вызубрить, ненормальные. Некоторые умудрялись списать. Я был не способен ни на первое, ни на второе. Правда, один-единственный раз все-таки списал. Почти вся группа уже давно получила по латыни зачет, а я нет. Я никак не мог взять в толк: зачем знать язык, на котором давным-давно никто не говорит? Княгиня Божий Одуванчик каждый раз сокрушенно отправляла меня доучивать. И вот перед самым Новым годом я в очередной раз пришел на зачет. Она дала задание и вышла из аудитории, на пороге предупредив: «Вернусь через полчаса. Не торопитесь». Решила дать мне шанс. Минуту моя гордость боролась с искушением. Наконец, гордость жалобно мяукнула и спряталась под парту. Я вытащил из-под парты учебник и первый раз в жизни (первый и последний!) списал. Старушка вернулась, послушала мои ответы и ободряюще молвила: «Ну вот, видите, Никишин, Вы все-таки кое-что знаете. Ставлю Вам зачет. А Вы когда-нибудь поставьте за меня свечку». Прошло много лет, но до сих пор свечку в церкви я так и не поставил.