Текст книги "Эликсир жизни"

Чистый цирк и половой процесс

С биологией было не проще. На занятиях мы вскрывали лягушек и аскарид, учили систематику животного царства, изучали строение миноги, паука и прочих тварей. Систематизация дает успокоение, но порабощает.

Как может нормальный человек запомнить 200 названий костей или мышц млекопитающих? А знать названия всех органов? Да еще по латыни? Оказалось, что среди студентов ненормальных гораздо больше, чем нормальных. Я старался выучивать, но мозги отказывались бездумно запоминать; они требовали понять, найти причины и следствия.

Кто ищет, тот всегда блуждает. А кто не блуждает, тот не найдет. Читая учебники, я подолгу застревал на каждом интересном вопросе, а если было не интересно, то пропускал. Получалось, что некоторые вещи знал неплохо, а многие никак. Преподавательница по биологии смотрела на меня как на недоумка. Полугодовой зачет она мне все-таки поставила: сразил ее ответом на вопрос о стадии личинки в цикле развития ленточного червя. Когда она спросила, как называется эта личинка, я по ошибке вместо слова «цистицерк» (вот придумают же биологи подобное словечко!) брякнул «чистыцырк». Она заливисто засмеялась, как будто ее защекотали: «Что? Чистыцырк?! Ха-ха-ха! Вот уж действительно – чистый цирк!».

Экзамен по биологии был зимой. Мне сильно не повезло: попал к Рданскому, завкафедрой. Он слыл одним из самых крутых экзаменаторов. Пятерок обычно не ставил. Четверки ставил нехотя. Двойки влеплял каждому второму. Он читал нам замечательный курс; даже я на лекциях не дремал. На занятиях же многих других преподавателей я замечал, что лекция вдохновляет лектора, но усыпляет аудиторию.

Рассказывая на лекциях о питании хищников или пауков, Рданский причавкивал и причмокивал от удовольствия. Он пел гимн великой природе. Вообще-то «театр природы» состоит всего из двух действий: «актеры появляются» и «актеры пожирают друг друга». Когда Рданский восторженно тыкал указкой в плакат с какими-нибудь челюстями или кишочками, то многие в аудитории, особенно девушки, замирали от восторга. Рданский был великолепен: строен, подтянут, с изящным резным римским носом, коротко стрижен, с легкой проседью, и с зоркими глазами, скрытыми очками в золотой оправе. Всегда в строгом костюме, выбрит и причесан, аккуратен и точен.

На экзаменах у него была такая система: если хорошо отвечаешь на первый вопрос билета, то приступаешь ко второму, а если нет – сразу гудбай. Если хорошо ответишь на второй вопрос, то приступаешь к третьему, а если плохо – опять-таки гудбай. Экзамен он принимал в своем кабинете. Я зашел, чувствуя волнение и некоторый страх. Билет попался удачный, в том смысле, что первые два вопроса я знал, а о третьем и четвертом имел представление. Рданский задумчиво смотрел в окно, слегка покачиваясь на стуле. Я ответил на первый вопрос. «Что ж, давайте второй», – с некоторым сомнением в голосе произнес он. Я ответил на второй. «В общем, правильно. Странно. Ведь Вы не очень-то прилежно посещали мои лекции… Ну, ладно, давайте третий». Третьим был вопрос «половой процесс и его роль в эволюции». Надо сказать, что о самом этом процессе я в свои неполные 18 лет имел весьма туманные представления, преимущественно теоретические. Что касается роли в эволюции, то здесь чувствовал себя уверенней. Я пересказал то, что вспомнил из учебника: о том, что половой процесс нужен для отбора самых сильных особей и для обмена генофонда популяции. Рданский вполоборота повернулся ко мне. «Всё это так. Но Вы забыли упомянуть один важный момент, о котором я рассказывал на лекции. Зачем нужен половой процесс еще?». Я мучительно не мог вспомнить. Рданский пристально взглянул в упор и повторил: «Подумайте, зачем еще?». Я растерялся, наморщил лоб и вдруг ляпнул: «Может, для взаимного удовольствия?». Он выпучил глаза, откинулся на спинку стула и начал отрывисто хохотать, как булькающий засорившийся унитаз. Ни я, ни другие студенты никогда не видели его смеющимся. Он и улыбался-то редко и скупо. Рданский, наконец, перестал смеяться, отер выступившую от смеха слезу и, не приступая даже к четвертому вопросу, поставил в зачетку «уд». Я не осмелился переспросить: на самом деле – зачем еще? И остался в неведении.

Хвосты и обезьяны

Много лет тому назад французский ученый Ламарк, наблюдая огромное разнообразие и удивительную приспособленность животных к среде обитания, предположил, что приобретенные в ходе жизни признаки могут наследоваться. Ему казалось логичным, что у жирафа шея длинная потому, что многие поколения жирафов тянули шею вверх.

Научные открытия делаются гениями, заимствуются коллегами и закрываются новыми гениями. Немецкий ученый Вейсман опроверг Ламарка. Для доказательства Вейсман рубил крысам хвосты и смотрел: станут ли они короче через несколько поколений? Хвосты не укоротились. Хорошо, что он не рубил крысам шеи и, слава богу, не доказывал свою правоту на жирафах или удавах.

Вейсман, Морган, Дубинин и другие генетики доказали, что информация, образно говоря – о длине шеи жирафа, содержится в жирафовой ДНК и что выживают в природе именно те особи, у которых исходно, еще в эмбрионе, закодирована наиболее длинная шея, а не те, которые ее сильнее тянут. Откуда же берется разнообразие кодировок? За счет мутаций – изменений в кодах ДНК под действием тепла, радиации и т. д. Многие мутации смертельны (ученые предпочитают выпендриться: «летальны»). Зато те животные, которые после мутации выжили, оставляют после себя хорошо приспособленное потомство.

Хотя такая точка зрения в науке является общепринятой, я думаю, что Ламарк был не совсем неправ. Моя точка зрения не простирается в бесконечность и не претендует на вечность. В пользу нее говорит открытие одного американского нобелевского лауреата, что информация может считываться не только в направлении от ДНК к белку, но и наоборот: от белка к ДНК. Некоторые приобретенные признаки могут наследоваться (почитайте книжку Харриса «Ядро и цитоплазма»). Только признаки эти не внешние, а внутренние. Например, если ежедневно бриться, бороды не будет до тех пор, пока бреешься. И такая безбородость, конечно, не наследуется. А вот если принимать гормоны, препятствующие росту бороды, то в конце концов она перестанет расти. И поскольку гормоны действуют на белки, а через них на ДНК, то не исключено, что возникнет наследственное закрепление безбородости. Многие северные азиатские и южные африканские народы безбороды. Вряд ли это результат случайной мутации, подвергшейся отбору, ибо никакого толка человеку ни от бородатости, ни от безбородости нет. Другой наглядный пример: быстрое увеличение людей в росте за последние века. Петр Первый считался очень высоким, а по нынешним меркам он среднего роста. Наиболее высоки жители крупных городов. Это трудно объяснить случайной мутацией. Причем, дети высоких родителей наследуют этот признак и передают потомству.

Мы изучали в МБИ теорию эволюции очень основательно. То, что человек произошел от какого-то обезьяноподобного предка вроде неандертальца, это было понятно. Из человекообразных обезьян получились обезьяноподобные человеки, то есть мы. Не ясно было только, зачем Дарвин всю жизнь собирал доказательства и написал капитальную книгу о происхождении человека из обезьяны. Мудрец бы сказал ему: «Чарльз! Не будь ослом: не доказывай баранам, что они бараны». Доказательство – пространное рассуждение, делающее вывод о малопонятном через непонятное. Чтобы утвердиться в своей правоте, Дарвину достаточно было посмотреть в зеркало. И, кроме того, по-моему, не труд создал человека, а наоборот: ничего не делая, обезьяны научились думать.

У обезьяны 48 хромосом (хромосомы состоят из ДНК и белков, покрывающих снаружи эту самую ДНК), а у человека 46. Легко можно представить, что две хромосомы куда-то делись, но трудно – что появились откуда ни возьмись. Поэтому весьма правдоподобно, что человек произошел от обезьяны, а не наоборот. Обезьяна почему-то утратила две хромосомы. Но здесь есть парадокс: совершенный человек имеет меньше хромосом, чем примитивная обезьяна. А может, рассуждения о происхождении человека из обезьяны, при всей своей логичности, не верны? Логика спасает от мелких ошибок, но не от крупных заблуждений. Нельзя исключить другой путь прогресса: виляя хвостом перед вожаками стаи, обезьяны утеряли хвостатость и превратились в людей.

Шутки шутками, но современная генетика доказала, что ДНК человека совпадает с ДНК обезьяны на 98 %. Не удивительно, что люди ведут себя часто скорее как обезьяны, чем как люди. Вы еще более удивитесь, если узнаете, что ДНК человека на 90 % совпадает с ДНК свиньи! Хотя если рассматривать не всю ДНК, а только ее активные участки, то совпадений гораздо меньше. Но всё равно их слишком много. Против такого факта не попрешь. Человеку по природе свойственно жить по-свински. Вот что понаоткрывали своей генетикой дотошные вейсманисты-морганисты!

Грань между заблуждением и истиной столь неприметна, что мы по многу раз переходим туда и обратно, не замечая этого. Истина – не более чем общепринятое заблуждение, а заблуждение – отправная точка к новой истине. Время шлифует истину до тех пор, пока от нее не останется ничего, и тогда оно начинает шлифовать новую. А вдруг Дарвин и генетики что-то напутали? Ведь никто ни разу не видел, чтобы в зоопарке или джунглях обезьяна превратилась в человека. А вот человек легко превращается обезьяну; каждый видел это на примере мутных алкашей, напыщенных актеров и резвящихся юнцов-оболтусов. Вообще-то, если обезьяна будет подражать человеку, то превратится скорее всего, извиняюсь за выражение, в свинью. Высокомерное мнение человека о свинье проистекает из трех причин: человек считает себя чище и умнее; человек ест свинину; человек не во всем и не всегда похож на свинью.

Кстати, недавно я задумал новую книгу, под названием «Свиноферма». Сюжетец вот какой. Жил-был один доктор всяческих наук, лысый головастик по имени Борис Берездинский. И с помощью физики, математики и генной инженерии наловчился он встраивать человеческие гены (фрагменты ДНК) в ДНК зародышей свиньи. У свиноматок стали рождаться полулюди-полусвиньи. Причем, новорожденные на вид как поросята, а когда подрастают, то превращаются в людей. Только что-то свинское проглядывает. Тельце упитанное (только тронь – сало так и брызнет!), нос пятачком, глазки щелочками, щечки булочками. Но даже не во внешности дело. За всякой внешностью скрываются внутренности… С помощью инъекций Берездинский так имидж своих питомцев откорректировал, что сам черт не разобрал бы сходу, человекохряк перед ним или обычный человек. И вели себя человекохряки временами совсем нормально. Только иногда вдруг, но непременно, в них свинское естество пробуждалось. И тут начиналось! Как станут дружно хрюкать, визжать и жрать, пихаясь у кормушки, так сразу видно, кто они на самом деле. Самого напористого и отважного из первого приплода Борис вдохновенно назвал своим же именем, то есть Борькой. Самого бойкого и прожорливого (из того же приплода) – звучным именем Даргай, что означало «Даром г@вно? Йес!». Еще в приплоде был башковито-хитрющий Байсуч («байский сучок») и несколько других колоритных экземпляров. И всё это поголовье Берездинский выпустил на волю, в люди… А если человекохряк из новорожденного не получался, Берездинский, кормя его вволю и нежно поглаживая по холке, приговаривал с акцентом: «Кушай, кушай, дарагой. К пасхе зарэжем!».

Адам и Ева

Известно, что население Земли в 2000 году составляло 6 миллиардов человек; в 1900 году – 1,6 миллиарда; в 1800 году – 1 миллиард; в 1700 году – 0,6 миллиарда и т. д. Гиперболическая зависимость населения от времени хорошо известна на протяжении двух тысяч лет. Ее можно аппроксимировать на времена до нашей эры. Человечество усердно размножалось, интуитивно надеясь, что количество перейдет в качество. Если «плясать от печки», от Адама и Евы, то 2 нужно умножить на 2 (как минимум двое детей), затем результат снова умножить на 2 (у каждого из них хотя бы по двое детей) и т. д. В общем, геометрическая прогрессия. Двойка в энной степени. Чтобы получить 6 миллиардов достаточно 32-х удвоений. Однако реальное удвоение происходило не раз в 20 лет, как можно было бы подумать, а раз в 250 лет, из-за высокой смертности. Если помножить 250 лет на 32 удвоения, то получается 8000 лет. Вот примерный возраст человечества. Эта цифра близка к той, которую дает Библия. От Адама и Евы до нас сменилась всего сотня поколений. Человечество – супер-молодой вид. Наиболее древние археологические находки, оставленные на земле разумным человеком (посуда, статуэтки, оружие) датируются VIII тысячелетием до н. э.

Итак, был момент, когда на Земле имелись всего две человекообразные особи. Как их назвать – Адам и Ева или Первомужчина и Первоженщина, или Первообезьян и Первообезьяна – вопрос риторический (одинаково нелепо: называть разные вещи одним именем или одну вещь – разными именами). А вот откуда они взялись – вопрос вопросов. Послужили ли «материалом» для возникновения человека какие-то первочеловеки вроде кроманьонцев, неандертальцев или синантропов? Не факт. Их возраст наука датирует сотнями тысяч лет. Эти виды давно вымерли.

Человек как вид homo sapience возник резким скачком, по-видимому, всего около 8-10 тысяч лет назад. Скачок произошел в результате мутации ДНК в одной человекообразной особи. Не исключено, что это была самка. Наукой установлено, что митохондриальная ДНК, передающаяся потомству только от матери, одинакова у всех людей на планете. Эта самка стала той самой Евой. По неизвестной причине возникла мутация, изменившая весь организм. К чему именно привела мутация? К появлению интеллекта? Хитрости? Агрессии? Плодовитости? Трудолюбию? Не известно. Но, скрестившись с обычным самцом, Ева дала потомство, унаследовавшее эту мутацию. Возможно, что мутировала именно митохондриальная ДНК.

Ядерная ДНК клеток мужчины мало чем отличается от ядерной ДНК женщины. Из 46 хромосом отличается лишь одна – «игрек» хромосома мужчины. Она на четвертушку меньше, чем «икс». Вряд ли могла произойти «достройка» «игрек» до «икс». Скорее, мужчина возник как результат утраты кусочка женской «икс» хромосомы.

Либо мужчина когда-то «отпочковался» от женщины, либо она от него, «плоть от плоти». Библия излагает историю в пользу первенства мужчины. Если же принять гипотезу о Боге, то возникает вопрос: как Бог создал человека? Думаю, так: почесал в башке, поплевал на руки, замесил глину и слепил наскоро натурального обормота, по своему образу и подобию. Бог сотворил человека прямоходящим, чтобы тому легче было ходить перед ним на задних лапках. Господь сделал человека несовершенным, чтобы выглядеть на его фоне божественным. Творец дал людям жизнь, а зачем – не объяснил…

Поскольку результат не помнит средств, то в наше время предлагается компромисс науки и религии: Адам произошел от обезьяны. Адам был первым трижды счастливым человеком: первый раз он был счастлив, пока был один; второй – когда получил в подарок первую женщину; в третий – когда Бог заменил ее на другую. Забавно, что Бог заменил несовершенную женщину совершенной, а Адама оставил прежним, недоделанным. Первомужчина был скромен: когда Бог сотворил женщину из его ребра, Адам не решился намекнуть, что ребер еще много… И возблагодарим Господа за то, что он, сотворяя женщину, забрал у мужчины ребро, а не мозги.

Зареченская клубничка

После второго курса деканат (по советской халявной традиции) отправил летом студентов на подмогу совхозникам. Совхоз «Заречье» был процветающий. Поля и теплицы обширно зеленели и обильно краснели в полном соответствии с решениями партии и правительства. Нам выдали болотную форму и поселили в палатках. Днем мы ударно прокладывали траншеи для труб и ремонтировали всё подряд, а вечером после скудного ужина тут же в столовой устраивались ударные танцульки под магнитофон. По указке начальства поварихи в компот добавляли бром, чтобы студенты поменьше общались по ночам. Но то ли кто из поварих проговорился, то ли кто из стройотрядовцев оказался наблюдательным, но после каждого ужина на столах выстраивалась сотня стаканов нетронутого компота.

Самое трудное для студентов в «Заречье» было то, что кругом была тьма помидоров, огурцов, клубники, но рвать с грядок запрещалось. Однажды во время дождя все тетки и студенты попрятались по теплицам, а я с приятелем выбрался втихаря на клубничное поле. Мы ползком двинулись в междурядьях, срывая самые крупные спелые ягоды и набивая ими рот настолько, сколько можно было прожевать, не рискуя подавиться. Хлынул ливень. «Вот теперь клубничка совсем чистая», – радостно заметил мой напарник, усиленно чавкая. Мы промокли до нитки, но не обращали на это внимания. Мы наслаждались. Это был пир богов. Пир двух очень голодных студентов. Мы очнулись только в тот момент, когда услышали над собой смеющиеся голоса. Мы приподнялись и обалдели. Вокруг стояла толпа хохочущего народу. Дождь-то уже кончился. Мы оба были мокрые, замерзшие, грязные как хрюшки. И получили от начальства выговор.

Девушек в отряде было завались, даром что набрали со всех факультетов. Жили они в отдельных палатках. Головы всех парней непроизвольно поворачивались в ту сторону. Как говорится, казарма напротив балетного училища: ничего особенного, но что-то в этом есть… Я тоже изо всех сил пялил глаза, но взор ни на ком не зацеплялся. Поэтому в вечерних танцульках не участвовал. Посиживал на веранде и покуривал. Но однажды углядел Лиду, и сердце мое затрепетало. Она танцевала с каким-то обалдуем, норовившем подержать ее пониже талии. Милое личико девушки было грустное. Она была в синеньком платьице в горошек, ладненькая, кареглазая, темноволосая, с пучком на затылке. Обалдуй во время танца пытался прижимать ее к себе, а она отстранялась, стараясь держать его на дистанции. Когда очередной танец кончился, я двинулся к ней и успел подойти раньше обалдуя. «Можно Вас пригласить?», – робея и потому не слишком решительно спросил я. «Да, конечно!», – обрадовано воскликнула она и положила руки мне на плечи, хотя музыка еще не заиграла. Ее бывший партнер подошел и с вызовом произнес: «Лидочка, я ведь забил следующий танец!». Она промолчала. Тогда я ему посоветовал: «Отдохни». Девушка взглянула на меня благодарно и шепнула: «Спасибо. А то уж не знала, как от него отделаться».

Когда в лагере раздался сигнал «отбой», стройотрядовцы нехотя разбрелись по палаткам, а мы с Лидой сумели незаметно выскользнуть к каким-то деревянным домишкам для отдыхающих. Пошел дождь. Мы спрятались под навес флигеля. Стояли рядом, прижавшись друг к другу, и нам было тепло. Вскоре хлынул ливень, от которого козырек флигеля не спасал. Обнялись еще плотней. Целовались и не замечали ни шквального ветра, ни ливня, ни темноты, ни времени. Наконец ливень кончился, ветер утих, мы выбрались из-под навеса и вернулись в лагерь. Но было поздно: нас давно хватились. Наутро перед строем нам объявили строгий выговор за самовольную отлучку после отбоя. Начальник лагеря оповестил меня, что сегодня вечером руководство рассмотрит мою персону и что могут отчислить из отряда.

Но никакого рассмотрения не состоялось. Когда я днем, торопясь с обеда на работу, выходил из столовой, начальник лагеря крикнул: «Эй, Никишин! Постой-ка». Я ожидал нахлобучки, но неожиданно он произнес тихо и мягко: «У Лиды умер отец. Она уезжает. Только что пошла на автобусную остановку». Я бросился бежать. Успел. Она одиноко стояла на пыльной стоянке. Я подбежал. Она прислонилась ко мне и зарыдала. Тут подошел автобус. Она уехала, попросив меня приехать в выходные.

Миг неповторимый

Никогда еще трудовые будни не тянулись так долго. Наконец выходные настали. С утра я явился к командиру и выпросил отгул. Сначала долго добирался на автобусе до Москвы, потом на метро доехал до Курского вокзала, сел на электричку, доехал до Ногинска; там протиснулся в переполненный автобус. День был солнечный и жаркий. Водитель врубил радио. Магомаев пел «Я видел Вас всего лишь только раз. Но мне открылся миг неповторимый…». Мое сердце пело вместе с ним. Когда я выбрался из автобуса, то быстро нашел нужный дом – двухэтажный, каменный, сталинский. Меня встретила маленькая пухлая женщина в черном. «Дочка, это к тебе!», – крикнула она. Лида тоже была в трауре. Они оставили меня на ночь, постелив отдельно в маленькой комнате. В воскресенье вечером я вернулся обратно в «Заречье».

После стройотряда я поехал со своей матерью на Урал в деревню к бабушке, на целый месяц. Писал оттуда Лиде длинные письма чуть ли не через день. Ответов не было. Переживал, томился, страдал и снова отправлял письма. Уральская родня посмеивалась: «Ишь, писатель! Все тетрадки на любовь извел».

Когда я вернулся, то сразу поехал к Лиде. Она открыла дверь и, внимательно посмотрев, спокойно пригласила: «Что ж, заходи». Я удивился холодному приему, но потом причина выяснилась: за весь месяц Лида не получила ни одной весточки. Оказалось, что я перепутал адрес и слал письма не туда. Она сначала не очень-то в это верила. Но потом поверила или сделала вид, что поверила.

Вечером ее мать вернулась с работы и разрешила мне погостить у них недельку. Утром она уходила на работу, а мы с Лидой сидели дома, разговаривали ни о чем или шли гулять. Иногда Лидия позволяла себя целовать. От этого я стал совершенно хмельной. Однажды, когда в очередной серии объятий я распалился как утюг, она спросила: «Ты хочешь, чтобы я стала твоей?». «Да, само собой», – брякнул я, не совсем ясно осознавая смысл этих слов. Она неторопливо постелила, спокойно сняла с себя одежду и легла. Я быстро сделал то, что требовала природа, но почему-то без особых эмоций. Она тоже не проявила к процессу интереса, резюмировав его завершение фразой: «Я боялась, что ты меня проткнешь!». Одевшись, она воскликнула с воодушевлением: «Теперь я твоя!». «И я твой», – вздохнул я грустно. Я был не просто разочарован. Было хреново. Тот, кто гордится тем, что никогда не врет, пусть вспомнит свой ответ на вопрос «ваш первый сексуальный опыт?». Сразу после близости мне стало как-то погано, причем, даже физически: подташнивало и возникла резь в глазах. Лида пожалела: «Бедненький! Не горюй. Это может потому так, что у тебя в первый раз». У нее до меня был взрослый мужчина. Она встречалась с ним два года, с 17 лет. Это оказалось для меня неприятным сюрпризом.