Текст книги "Трансцендентная сингулярность души (сборник)"

Пушок-3
(«Пушок» и «Пушок-2» печатались в книге «Полёт шмеля»)

Итак, улыбнёмся утром новому дню, сядем поудобней и приступим к очередной истории (и вы располагайтесь, как вам удобно и где удобно, и делайте что угодно, как вам нравится).

С чего начать? Ну, наверно, логично будет начать с какого-нибудь начала. А начало вот было какое: я ушел из дому. И уже не первый год бомжую. Вы спрашиваете меня: а не глупо ли покидать женщину, которая кормит, поит и ласкает? Может и глупо, но факт налицо. Остался я не только без заботливой хозяйки, но также без уютного дивана и даже без крыши над головой. Зато при мне осталась гордость. Знаю, знаю, что гордыня – грех. Да, вы правы: живу во грехе (прости меня, Господи, если ты есть). Что поделать! Не могу жить на поводке и в ошейнике. Таким родился. Когда взрослел, ничего никому не вылизывал. А теперь и подавно. Я вообще быстро заматерел и посуровел. Хотя жизнь нынче не балует меня сметанкой, но хвост всё равно держу пистолетом. Правда, годы есть годы: морда вся в шрамах, шерсть потускнела, усы пообвисли. Ой, извиняюсь, я ведь забыл сказать вам, что вообще-то я кот. Кто читал «Пушок» и «Пушок-2», те знают, какой я внешне и внутренне. Тем, кто не читал, сообщаю: я брутальный чёрный котяра по кличке Пушок. У меня белые кончики лапок, белый галстучек и серо-зелёные глаза. Я люблю рыбу путассу, сметану, мышей и валерьянку (увы, вся валерьянка осталась у хозяйки). Я грамотный (спасибо Интернету, рекламным вывескам и надписям на заборах) и умею кликать по клавишам компьютерной клавиатуры (спасибо моему кошачьему генотипу, который, согласно науке, почти на 90 % совпадает с человеческим). И ещё я очень самостоятельный. Не терплю фамильярности и хамства, а также кобелей и сук. По натуре я типичный кот. Но стараюсь удерживать свою котячью сущность в рамках приличия, ибо в следующей реинкарнации мечтаю стать полноценным 100 %-ным человеком.

Вы хотите знать, почему я от хозяйки ушёл? Если кратко, без воплей и соплей, то вот: она себе другого кота завела. То есть даже не другого, а второго, параллельно со мной. Что? Нет, я не ревнивый. Да было бы к кому ревновать! Котище тот хотя крупный, но туповатый. А я дебилов игнорирую. Башкой надо не только жрать и жевать. Нужно ей думать. До этой мысли я сам додумался, уверяю вас.

Хотя я кот бесхозный, но не запаршивел, не завшивел и не заблошивел. Обожаю чистоту и порядок. Купаться не очень-то люблю, но приходится: хожу на речку или под дождик. Ах, вы никогда не слышали про кота, который бы купался? Вот теперь услышали. Что – вру? Не, врать коты не умеют. Вы видели когда-нибудь врущего кота? Не видели. Вот именно. Орущего – да, но врущего – нет. Коты честней людей.

Живу я сейчас на чердаке, под крышей, рядом с трубами отопления. Тут тепло и уютно. Жаль, мышей поблизости нет. Но это ничего: хожу мышковать в поля. Иногда бегаю за пропитанием в подвал. Изредка удаётся ухватить зазевавшегося голубя, сдуру влетевшего на чердак. Голуби они дурные, но вкусные. Не понимаю, почему люди от них в восторге, хотя не едят. Они ведь нахлебники и гадят кругом.

В последние полгода в моей гордой аскетической жизни произошли судьбоносные изменения. А началось всё с того, что погожим осенним деньком короткого бабьего лета, когда солнышко ненадолго распушило по небушку свои тёплые золотистые усики, лёг я на пригорок посередь двора и сладко задремал (съеденные мыши в животе уже кончили пищать). Здесь ключевое слово – «посередь». Обычно я не выставляюсь своей персоной на всеобщее обозрение без лишней необходимости. А тут как-то расслабился, разнежился и потерял бдительность.

И вдруг, сквозь дрёму, чувствую: кто-то тронул меня за хвост. Не поднимая головы, приоткрываю левый прищуренный глаз и вижу: кошка! Молоденькая беленькая кошечка, почти котёнок. Хор-р-р-ошенькая! Слов нет. Но ведь я кот серьёзный, с понятиями. Поэтому не обращаю на малышку внимания. Охота ей мой хвост потрогать – пускай! Жалко что ли? Может, она вообще первый раз в жизни такой пушистый хвост видит.

Кошечка играть начала: то убежит, то прибежит, то кувыркнётся. Поглядывает на меня своими смышлёными серо-голубенькими льдинками и соблазнительно мяукает. Я суровый приказ дал сам себе: «нельзя!». Поэтому лежу отрешенно, посмеиваюсь в усы и даже не вибрирую. Пусть Малышка сначала подрастёт. А уж весной мы с ней споём «кошачий блюз»!

Неспешно встаю, сладко потягиваюсь, ревербераторно встряхиваюсь всем телом и, демонстративно игнорируя Малышку, отправляюсь к себе на чердак. Она – за мной. Интересный народ эти молодые кошки: чем меньше на них внимания обращаешь, тем им любопытней. Вот прояви я сейчас интерес, тут же бы удрала. Бегай потом за ней по двору целый день, чтоб догнать! Да нет, вообще мала́она ещё. К тому же до весны пока далеко. Рановато в догонялки играть.

Пришел я на чердак и свернулся в клубочек. Слышу, Малышка где-то под крышей тихонечко лазает недалеко, обстановочку разведывает.

Короче говоря, устроилась приблудная на моей территории. Ну, я не против. Она ж кошка, а не кот. Был бы какой-нибудь Васька, я б ему показал васькину мать! А кошечка пускай. Тем более что слабенькая она, нервная и пугливая, потому что брошенная. Видать, хлебнула за своё сиротское детство столько всего, что жалеет, что её вовремя не утопили. А я так считаю: раз не утопили, значит надо жить весело и держать хвост трубой. Малышка же хвост свой между ног держит (рефлекс обороны от разных зверюг).

Я стал старательно откармливать Малышку голубями (от мышей её, бедненькую, спервоначалу мутило). Через месяц, смотрю, оправилась она, приободрилась, начала со мной на охоту ходить. Вдвоём ведь веселей и добычлевей.

Вернулись мы с ней как-то с охоты, а на чердаке черная кошка сидит. Красивая, как киноактриса, и грустная, как укор судьбы. Оказывается, она сегодня сбежала от хозяина. Скучно ей, видите ли, с ним. Зажралась ты, матушка! Из сытой тёплой квартирной жизни уйти на улицу – это ведь не на приключения отправиться, это – нарваться на неприятности. Впрочем, раз пришла, Красавица, живи тут, я не против. Как говорится, одна кошка в доме – хорошо, а две – вдвое лучше.

Эх, насчёт «вдвое лучше» я вроде ошибся. Смелая нахальная Малышка войну начала с тихой доброй Красавицей: провокационно шипит, зло орёт и даже царапаться норовит. А та в ответ обидчиво мяукает и презрительно фыркает. Нет, думаю, так дело не пойдёт. Не из-за чего ссориться. Тут на чердаке места ещё на сто кошек хватит. Нечего делить: имущества у меня нет.

Как кошек помирить? Элементарно. Бросил обеих. Ушел молча. Через неделю возвращаюсь. Вижу – подружились, душа в душу. То-то же.

Красавица начала было около меня слишком плотно тереться. А я чую: пахнет от неё хозяином до сих пор. Не, мне чужого не надобно. Пусть сначала запах выветрится, а там посмотрим. Может, она к нему вернуться захочет. Кто знает! Кошкина душа – потёмки.

Время шло. Зима настала морозная, крепкая, а с ней пришли наши проблемы: холодно и голодно. И вот что странно: осенью, когда тепло, трубы были горячие, а зимой, когда надо людей и котов от морозов спасать, трубы едва тёплые. Такая идиотская дурдомоуправленческая традиция. Я вообще всяких жэковцев, ужэкахаковцев и домоуправленцев на дух не переношу. Своей работы они как следует не исполняют, зато нас и жильцов мордуют и гоняют, как хотят. Моя б воля, я бы их всех на куски, как тигр, разорвал и собакам скормил. Жаль, я не тигр.

Наконец пришла-таки весна. Морозы ослабли. Мартовское солнышко засияло, до рези в глазах. Кровь во мне забурлила. И, как оказалось, не только во мне. Мне даже бегать ни за кем не пришлось. Короче, сыграли свадьбу втроём. В ночь с четверга на пятницу. Ночью, как известно, все кошки серые – и чёрные, и белые. Никакой разницы.

Вскоре располнели мои кошки. К концу апреля разнесло их так, что с чердака вылезти через лаз не могли. Ну, я им пищу носил. Весной жратвы вдоволь.

А в мае нахлебничков поприбавилось. Примерно дюжина. Я их считал-пересчитывал, всё время сбивался: с арифметикой, сами понимаете, у меня хуже, чем с природоведением. Пока одного котёнка сосчитаешь, другой уже удерёт. Отлавливал и возвращал. Мамашам за ними не угнаться. Мамаши лежат благостные, как коровы: молоко дают.

А котята замечательные, почти все в меня! И чёрненькие, и беленькие, и серенькие. Один даже в клеточку: можно в шахматы играть! Вот только не пойму, откуда взялась парочка рыженьких?

Расстрел

Иван очнулся от чьего-то громкого хохота. Машинально откинув с ног солдатскую шинель и приняв на полатях полусогнутое вертикальное положение, сонно огляделся.

Вокруг сидели и стояли незнакомые военные в кителях с погонами и без, в галифе с лампасами и без. Колчаковцы! Они тыкали в его сторону пальцами и ржали.

Иван мотнул головой, пытаясь прогнать этот кошмарный сон. Но сон не уходил. Наоборот, он принял вполне ясные жизненные очертания.

Темноволосый тонкоусый поручик со шрамом на щеке и георгиевским крестом на груди весело спросил: «Что, солдат, проспал отступление?» Странно, а вот как раз его волевое лицо показалось Ивану знакомым. Хотя нет, это просто померещилось спросонья.

Вчера Иван так умотался, разъезжая по позициям, что к вечеру просто свалился с коня. Не ужиная, не раздеваясь, прямо в сапогах, залез на полати, которые освободили двое бойцов, и уснул, как убитый, осознав напоследок, что его заботливо накрыли чьей-то теплой шинелью. Накануне он, спешившись, трижды водил своих парней в атаку. И трижды, после ответных контратак, отступал без паники вместе с ними назад, не бросив ни одного раненого. За такое поведение красные партизаны молчаливо оказывали ему уважение по каждому поводу, пускай даже незначительному.

А теперь горница заполнена врагами. По-видимому, рано утром в суматохе поспешного отхода партизаны, ночевавшие на полу, забыли о своём товарище. Очевидно, ночного боя не было, иначе бы Иван проснулся.

«Читаешь про коммунизм на отдельно взятом острове!?», – ехидно-доброжелательно кивнул поручик на книгу «Робинзон Крузо», лежащую на столе.

«Само собой», – неосмотрительно подтвердил Иван. Отличная книга. Неделю назад он экспроприировал её у одного буржуя в Екатеринбурге, но не успел до конца прочитать.

«Само собой? Веришь в коммунизм?» – многозначительно переспросил поручик, и лицо его стало недружелюбным.

«Верю в то, что когда-нибудь все люди заживут по-человечески и построят мир, где не будет эксплуатации», – ответил Иван честно, но достаточно осторожно.

«Чё-то он шибко грамотный для солдата…» – грозно произнёс пожилой есаул, отирая со лба пот и грозно шевеля роскошными усищами.

«А он не солдат, он матрос! Глянь, тельняшка торчит!» – радостно воскликнул кто-то наблюдательный.

Иван машинально одёрнул косоворотку, но через дырку на плече (вот, чёрт, всё некогда зашить!) отчётливо виднелись полоски. Тельняшку он носил старую, авроровскую. Их была дюжина матросов с «Авроры», кто в 1918 году снялся с крейсера и отправился на бронепоезде на Южный фронт. А через год Ивана откомандировали сюда, в родные места, к уральским партизанам.

«Документики у тебя, товарищ матрос, имеются?», – с многозначительным ударением на «товарищ» и «матрос» спросил есаул, недобро прищурившись.

Иван покорно вытащил из кармана удостоверение и протянул ему, так как понимал, что всё равно шила в мешке не утаишь.

Есаул глянул в документ и стал, шевеля губами, медленно беззвучно, про себя, читать. Глаза его полезли на лоб. Ещё не веря в такую удачу, он восхищенно озвучил вслух: «Комиссар 1-й бригады!»

Офицеры оживлённо зашумели.

Есаул, придя в себя от изумления, крикнул с ненавистью: «Ах ты, сволочь!» Он яростно швырнул документ, с грохотом вскочил со стула и, выпучив безумные глаза, выхватил шашку из ножен.

Иван не успел бы увернуться, но поручик ловко перехватил есаулову руку: «Погоди, Михаил, не горячись. Надо разобраться».

«Что?! Разобраться!? В петлю этого гада! Повесить!» – заорали дружно офицеры вослед есаулу.

«Погодите, это успеем. Давайте сначала кое о чём его спросим», – веско возразил поручик. И, хотя рядом было двое старших по званию, они почему-то согласились.

Шум быстро утих. Поручик, изучающим взглядом оценивая Ивана, поднял удостоверение, сунул в карман и насмешливо спросил: «Ну-с, уважаемый Иван Евгеньевич, пожалуйста, проинформируй нас, куда ушли твои краснозадые товарищи? Не на Алапаевск ли двинулись?»

Комиссар пожал плечами.

Тут к нему вновь рванулся есаул и хрястнул кулачищем в лицо. Хорошо, не рубанул шашкой. В голове Ивана аж потемнело.

Очухался на полу. Над ним склонился поручик и сочувственно пояснил: «Лучше будет что-нибудь ответить. А то Миша у нас человек горячий. Может даже кишки выпустить. Не хотелось бы на это смотреть».

Комиссар тяжело поднялся и, ощущая неприятный металлический привкус крови во рту, выплюнул сломанный зуб вместе с фразой: «Не знаю, куда ушли. Но даже если б знал, не сказал. Об одном прошу: не вешайте, расстреляйте».

Офицеры снова зашумели. «Тихо, тихо!», – чуть повысив голос, остановил их поручик. Он встал и кивнул есаулу: «Идём со мной. Пустим комиссара в расход, согласно его пожеланию».

Некоторые офицеры тоже стали было собираться, но начальник властно и сердито остановил их: «Что, на кровушку охота поглазеть? Не нагляделись ещё? Всё мало?»

Есаул вывел пленного на крыльцо. Поручик вышел следом. Во дворе хозяйничали казаки и солдаты. Одни обхаживали коней и щедро кормили их, наполняя ясли овсом, другие споро разделывали у сарая тушу заколотой свиньи.

Иван поёжился от утреннего холода и волнения. Мысленно представив себе, что мог быть в избе зарезан, он испытал благодарность к поручику за то, что тот не допустил зверской расправы и что он будет убит по-человечески – расстрелян.

«Что, комиссар, страшно? Не охота помирать?» – иронично спросил поручик, закуривая папироску.

«Ваша правда», – согласился приговорённый.

«Небось, до победы коммунизма хотел бы дожить», – сквозь зубы усмехнулся поручик, благостно затягиваясь и пуская дым.

«Хотел бы. Товарищи мои доживут. Победа народная уже скоро», – ответил Иван, понимая, что терять уже нечего.

«Ну, это ещё поглядим, чья возьмёт. А вот твоя ревностная служба быдлу сейчас может закончиться», – бросил поручик через плечо и спустился с крыльца.

Арестованный двинулся за ним. Есаул, громыхая сапогами, топал сзади.

«Они не быдло. Они – люди. А вот Ваша служба ради чего? Получить новый чин? Не слишком-то ценит Вас господин Колчак, если Вы всего лишь поручик, а не полковник», – вдруг выпалил Иван, не удержавшись.

Тот приостановился, зло поиграл скулами и процедил: «Был полковник. Разжалован». – «За что?» – «За неисполнение приказа». – «Какого?» – «Какая разница! Впрочем, если это согреет твою комиссарскую душу, отвечу: отказался выполнять приказ Верховного о сожжении красных деревень. Доволен?»

Комиссар понял, что собеседник дорожит понятием офицерской чести. Вот почему он не дал растерзать арестованного, а ведёт на расстрел.

Тем временем они вышли за околицу и спустились к оврагу. Всю дорогу поручик шел чуть впереди и курил, а есаул тяжело с одышкой пыхтел, шествуя позади.

Овраг весь сверкал в лучах восходящего солнечного диска, серебрясь капельками росы на траве и паутиной на кустах. Роскошное солнце одаривало собой всё окрест. В деревне сдуру закукарекал петух, чудом оставшийся в живых и при красных, и при белых. Докукарекается… Высоко в небе кружил коршун или ворон. Эх, жизнь! Прощай!

Поручик остановился и приказал: «Нет, не поворачивайся. Стой лицом к оврагу».

Приговоренный услышал за спиной злобный голос есаула: «Ваше благородие, разрешите я его располосую!»

Спина комиссара похолодела, ноги ослабли.

Голос поручика прозвучал как спасение: «Нет. Сначала я разряжу в него обойму, а потом ты добьешь, если что».

Тело приговорённого стало непроизвольно трястись противной мелкой дрожью. Иван сжал зубы и, пытаясь перебороть страх, постарался успокоить сам себя. Держись. Ещё минута. Ничего, все люди когда-нибудь умирают. Не ты первый. Только бы не погибнуть позорно!

Сзади раздался насмешливый вопрос поручика: «Может, есть последнее желание?»

«Чтобы мы победили вас, гадов!» – стуча зубами от волнения и ненависти выпалил комиссар.

Грохнул выстрел. Иван не ощутил боли. Раздались ещё два хлопка. И вновь приговорённый ничего не почувствовал. Стрелявший что – промазал? Не может быть! Иван обернулся.

На траве в двух шагах от него, брюхом вниз, распластался есаул. Шашка зажата в руке, вытянутая к комиссару в последнем зверском усилии. Затылок разворочен в куски. Оттуда обильно текла кровь. Роскошные усы обвисли и обагрились.

Поручик с маузером в руке склонился над убитым и спокойно нравоучительно произнёс: «Вот, Миша, мы с тобой и поквитались за твой донос в Ставку». С этими словами он толкнул сапогом грузное тело в бок. Оно дрогнуло, но не сдвинулось с места.

«Что стоишь? Помоги!», – приказал поручик. Они с усилием столкнули тело в овраг. Оно скрылось на дне в траве и кустах. Туда же вышвырнули есаулову шашку и окровавленную папаху.

Затем они тщательно вытерли руки о траву. Натянуто улыбнувшись, поручик спросил: «Что, Ванька, не узнал меня? А помнишь, как мы в юности спорили и мечтали о новой жизни?»

Иван обалдело уставился на собеседника и, мысленно убрав с него усики, шрам и седину с висков, осознал: это ж Виктор! Лучший школьный друг! Они расстались давным-давно. Виктор тоже был из семьи политических ссыльных. Его отцу неожиданно быстро вышла амнистия, и юношу увезли в Екатеринбург. Ваня лишился хорошего товарища.

А теперь они враги. Иван не знал, что сказать. Виктор угрюмо молчал.

Наконец он прервал молчание: «Уходи оврагом. У тебя в запасе максимум минут пятнадцать. А потом мои ребята начнут тебя искать. И тогда, если найдут, не взыщи».

Комиссар спустился вниз, обойдя то место, где в густой высокой траве скрылось могучее тело есаула. Сначала он брёл кое-как, ноги не слушались. Потом прибавил ходу и, наконец, побежал, обламывая хрусткие стебли. Достигнув опушки леса, Иван понял, что будет жить.

Интересно, а как Виктор сможет оправдаться перед соратниками? За побег пленного и убийство есаула его, как минимум, должны привлечь к суду. Впрочем, с юности Витька отличался хладнокровием и сообразительностью. Как-нибудь выкрутится…

Прошел год. Советская власть установилась по всему Уралу и Сибири. Кое-где ещё бродили по лесам недобитые белые банды, но уже было ясно, чья взяла.

Иван стал начальником отдела ЧК в Екатеринбурге.

Однажды в его кабинет ввели офицера. Это был Виктор. Он был задержан при разгроме небольшой банды под Верхотурьем. Отстреливался до последнего патрона. Когда его схватили, умудрился пырнуть ножом двоих чекистов и сбежал. Был пойман через неделю случайно, когда вечером, выйдя из леса, перебирался через железнодорожные пути. Это всё было описано в бумаге, которую принёс конвоир.

Лицо Виктора было в недельной щетине и свежих синяках. Один глаз сильно заплыл. Видать, не удержались горячие чекисты. Надо будет сделать им втык.

«Садись. – указал Иван на стул – Давай поговорим».

«Иди к чёрту!», – высокомерно бросил Виктор, но сел.

Помолчали.

«Дай покурить!», – попросил арестованный.

«Ты же знаешь, я не курю. Хотя…». Иван порылся в ящике стола и вытащил серебряный портсигар подполковника, расстрелянного накануне.

Виктор жадно затянулся.

– «Можно возьму одну штуку в запас?» – «Забирай все». Иван подвинул ему портсигар. Виктор с сомнением покрутил его в руках, но всё же сунул в карман.

Начальник отдела ЧК не знал, как поступить. С одной стороны, Виктор был когда-то другом. С другой стороны, сейчас он враг. Иван понимал, что какое бы ни принял теперь решение, всё равно потом раскается. Но надо что-то решать…

С чего начать? Чекист спросил первое, что пришло на ум: «Того есаула ты специально хотел убрать или так получилось?»

– «И хотел, и получилось».

– «А как ты объяснил всё своим?»

Виктор усмехнулся: «Сказал, что комиссар обоссался, упал на колени, просил пощады и выдал, куда ушли его бойцы. Даже диспозицию партизан около моста через реку подробненько обрисовал. Вот я и отправил есаула с «языком» со срочным донесением в штаб. Да, видать, кто-то из красных бандитов по дороге его шлёпнул».

– «Ловко», – восхитился Иван.

– «Твои чекисты тоже ловкие: словили-таки меня!»

– «Я мог бы тебя выпустить. Но ты должен дать слово, что не будешь бороться против Советской власти».

Виктор ничего не ответил.

– «Послушай. Тебе не надоело воевать? Зачем лишняя кровь? Может, пора пересмотреть свои взгляды…»

Виктор бросил недокуренную папиросу и растёр её носком сапога.

– «Ванька, кончай свою агитацию. Ты же меня знаешь. Я такой же упёртый, как ты. Отказаться от борьбы не могу. Большевистская власть незаконная. Россия под ней погибнет в разрухе».

– «А когда твой Колчак разогнал тут Учредительное собрание, это было законно?! Россия погибла бы от заморских оккупантов. Что молчишь? Мы, большевики, свернули шею и Антанте, и её прихвостням – таким как ты! Значит, и с разрухой справимся, дай только срок».

– «С разрухой, может, справитесь. Сила у вас есть. А вот мозгов у твоих разлюбезных рабочих и крестьян маловато. Кишка у них тонка светлое будущее построить. А если всё же построят, то каждый будет норовить отхапать себе самый лакомый кусок, ибо такова натура быдлячей породы».

– «А твоя барская порода при царе хапала всё себе. И дохапалась. Я вот только не пойму, откуда в тебе это высокомерие, презрение к рабочим и крестьянам. Твой отец в 1905 году за политическую пропаганду среди них и участие в восстании попал в ссылку. А ты переметнулся. Надо не корить народ за отсталость и не воевать против него, а помогать ему, подсоблять во всех начинаниях, образовывать его знаниями и строить совместную справедливую жизнь…»

– «Вот сам и прислуживай ему, идиот! И ещё не известно, чем он тебе за это отплатит…»

Всё ясно. Точки расставлены. Иван давал другу шанс, но враг не захотел примирения. Совесть чекиста была почти чиста. Он вызвал конвоира и приказал увести задержанного, а на бумаге в верхнем левом углу решительно наложил резолюцию: «Расстрелять».