Текст книги "Наследство последнего императора"

Больше мать и сын не увидятся никогда. 21 марта Мария Феодоровна обратилась во Временный комитет Государственной Думы (первоначальное название Временного правительства) с ходатайством, чтобы новая власть нашла возможность ей выехать из Киева в Крым, причем желательно под охраной или с официальным сопровождением комиссаров Временного комитета. Просьба была удовлетворена. Так она и ее дочь великая княгиня Ксения Александровна, великие князья Николай Николаевич, Александр Михайлович и Петр Николаевич оказались сначала в ссылке в крымском имении Ай-Тодор, а после 25 октября – тут же под арестом большевиков.

Дальше произошло самое удивительное. Именно большевики спасли их всех от смерти, когда местная скороспелая советская власть попыталась перевести Романовых из Ай-Тодора в тюрьму и там расстрелять всех. Но матросы-большевики заявили, что без специального распоряжения Ленина решать судьбу Романовых они никому не позволят. К Ай-Тодору была приставлена охрана из революционных матросов, по углам ограды установлены пулеметы, и добровольные палачи из местного совдепа отступили.

Однако их спасители одновременно дали спасенным понять, чтобы они никаких иллюзий по поводу новой власти не строили. Матросы в первый же день провели сплошной и жесткий обыск, изъяли часть драгоценностей и почему-то старинную библию на старославянском языке, с которой никогда не расставалась вдовствующая императрица. Когда матрос, обыскивавший ее спальню, сунул пренебрежительно древнюю книгу за пояс, Мария Феодоровна впервые потеряла самообладание. Она заявила, что отдаст все, что у нее есть, до последней копейки, но только пусть он оставит ей книгу. Матрос неодобрительно заявил:

– Как же так? Вы такая почтенная женщина, небось, в гимназии учились… И читаете такую чепуху. Попам верите! Они и рады стараться – сеют дурман и среди трудового народа, и среди царей. Почитайте-ка лучше что-нибудь из произведений Карла Маркса или товарища Троцкого. Или, на худой конец, английского ученого Чарльза Дарвина[46]46
  Откуда простой матрос может знать о Дарвине, Мария Феодоровна так и не поняла. Но отобранную Библию ей потом вернул один из эмигрантов, купивший ее перед своим отъездом из России в букинистическом магазине Петрограда.


[Закрыть]. А книженцию вашу я возьму для вашего же блага: чтоб она мозги вам не засоряла.

После заключения Брестского мира из Крыма Романовых вывезли морем англичане.

Николай открыл тетрадку и прочел первую запись, которую перечитывал так часто, что знал ее уже наизусть. Это была телеграмма от Родзянко, которую главный думец прислал императору в Ставку 27 февраля в 12 часов 40 минут.

«Занятия Государственной думы Указом вашего величества прерваны до апреля.

Последний оплот порядка устранен. Правительство совершенно бессильно подавить беспорядок. На войска гарнизона надежды нет. Запасные батальоны гвардейских полков охвачены бунтом. Убивают офицеров. Примкнув к толпе и народному движению, они направляются к дому Министерства внутренних дел и Государственной Думы. Гражданская война началась и разгорается. Повелите немедленно призвать новую власть на началах, доложенных мною Вашему величеству по вчерашней телеграмме. Повелите в отмену Вашего высочайшего указа вновь созвать законодательные палаты. Государь, не медлите! Если движение перебросится в армию, восторжествует немец, и крушение России, а с ней и династии, неминуемо. От имени всей России прошу Ваше величество об исполнении изложенного. Час, решающий судьбу вашу и судьбу родины, настал. Завтра может быть уже поздно. Председатель государственной думы Родзянко».

Как же хорошо все-таки, что я не просто отправил телеграмму в архив, но сначала переписал ее, словно предчувствовал, что у меня будут отобраны и конфискованы все архивы сначала «Временными» демократами, потом большевиками. Странно, как же я так мелко попал тогда на крючок Родзянки! Наверное, оттого, что никогда и ни при каких обстоятельствах не предположил бы, что дворянин, камергер двора, человек столь известный и уважаемый, вознесенный на одну из самых высоких вершин служения Отечеству, сможет так нагло и без оглядки врать! И кому? Слишком поздно я обнаружил, в этой телеграмме все ложь – от первого и последнего слова! Другое дело, это его вранье все-таки неотвратимо обернулось страшной действительностью. Все, о чем сей жирный и трусливый негодяй нафантазировал в телеграмме, все-таки состоялось спустя несколько месяцев да еще и с удесятеренной силой.

Как-то Константин Петрович[47]47
  Очевидно, Победоносцев.


[Закрыть] говорил мне: существует категория так называемых неизбежных пророчеств. Простейший пример: вы можете с абсолютной уверенностью «пророчествовать», что после ночи наступит завтра утро. В истории часто встречается несколько иное: кто-то вещает о грядущей катастрофе, которая вряд ли состоится, но его «пророчества» становятся своего рода заразной болезнью. Они сеют панику и страх в обществе, которое, подобно невменяемому человеку, от ужаса предпринимают такие шаги в будущее, что они фатально приводят к тем результатам, о которых вещал истерик… И вот эта жирная свинья, которая говорила «от имени России» (когда это Россия просила Родзянку об этом?!) посеяла ветер и совершенно не соображала, что одним из первых ему придется пожинать бурю… если уцелеет. Он радел о народе! Народу, видите ли, срочно понадобилось ответственное правительство! Не может народ, понимаете ли, без ответственного правительства. И желает народ, чтобы в этом правительстве заседали ничтожества, вроде Родзянки и великого князя Кирилла Владимировича. Но ведь народ на самом деле хотел бесперебойного снабжения Петрограда хлебом! Хлеб народу был нужнее, чем Родзянка.

В тот же вечер неожиданно для всех, а для меня в первую очередь, на Ставку по прямому проводу вышел мой братец. У аппарата в тот момент (ну просто по заказу!) как раз оказался самый выдающийся хамелеон из моих генералов – начальник моего генерального штаба. Господи Боже мой, как же так?! Ведь я и Алексееву полностью доверял! Абсолютно доверял! Без оглядки. И тоже никогда бы не позволил себе даже на минуту заподозрить, что этот интриган способен на подлость и что он плетет за моей спиной свою изменническую паутину.

Говорить с Мишей мне нисколько не хотелось, так как я давно подозревал, что к нему нашли ключ и запугали родзянки и милюковы с керенскими. И оказался совершенно прав. Я поручил генералу Алексееву с ним переговорить, рассчитывая, что с Алексеевым Миша будет более откровенным. И я оказался прав.

Скоро мне принесли ленты их переговоров. Только почему-то это сделал не Алексеев, а комендант Зимнего дворца Воейков. Мне показалось, что тогда В-ов был чем-то сильно озабочен. И только спустя некоторое время я узнал, что он воспрепятствовал Алексееву, который намеревался сокрыть от меня детали его разговора с Мишей. Нет, ну каков все-таки подлец!

«Миша: У аппарата великий князь Михаил Александрович. Прошу вас доложить от моего имени государю императору нижеследующее: для немедленного успокоения принявшего крупные размеры движения, по моему глубокому убеждению, необходимо увольнение всего состава Совета министров, что подтвердил мне и князь Голицын[48]48
  Председатель Совета министров.


[Закрыть]. В случае увольнения кабинета необходимо одновременно назначить заместителей. При теперешних условиях полагаю единственно остановить на лице, отмеченном доверием вашего императорского величества и пользующимся уважением в широких слоях, возложив на такое лицо обязанности председателя совета министров, ответственного единственно перед вашим императорских величеством. Необходимо поручить ему составить кабинет по его усмотрению и по одобрению состава министров Государственной Думой. В виду чрезвычайно серьезного положения, не угодно ли будет вашему императорскому величеству уполномочить меня безотлагательно объявить об этом от высочайшего вашего императорского величества имени, причем, со своей стороны, полагаю, что таким лицом в настоящий момент может быть князь Львов. Генерал-адъютант Михаил.

Алексеев: Сейчас доложу его императорскому величеству телеграмму вашего императорского высочества. Завтра государь император выезжает в Царское Село. Позволю себе доложить, что если последует сейчас какое-либо повеление государя императора, то я немедленно телеграфирую его вашему императорскому высочеству. Генерал Алексеев.

Миша: Я буду ожидать ваш ответ в доме военного министра и прошу вас передать его по прямому проводу. Вместе с тем прошу доложить его императорскому величеству, что, по моему убеждению, приезд государя императора в Царское Село может быть желательно отложить на несколько дней.

Алексеев: У аппарата его императорское высочество Михаил Александрович? Говорит генерал Алексеев. Государь император поручил мне от его имени благодарить ваше императорское высочество и доложить вам следующее. Первое. Ввиду чрезвычайных обстоятельств государь император не считает возможным отложить свой отъезд и выезжает завтра в два с половиною часа дня. Второе. Все мероприятия, касающиеся перемен в личном составе, его императорское величество отлагает до времени своего приезда в Царское Село. Завтра отправляется в Петроград генерал-адъютант Иванов в качестве главнокомандующего Петроградского округа, имея с собой надежный батальон. Третье. С завтрашнего числа с Северного и Западного фронтов начнут отправляться в Петроград, из наиболее надежных частей, четыре пехотных и четыре кавалерийских полка. Позвольте закончить личною просьбою о том, чтобы высказанные вашим императорским высочеством мысли в предшествовавшем сообщении вы изволили настойчиво поддержать при личных докладах его императорскому величеству как относительно замены современных деятелей совета министров, так и относительно способа выбора нового Совета и да поможет вашему императорскому высочеству Господь Бог в этом важном деле. Генерал Алексеев. Со своей стороны сообщаю лично вам, что я опасаюсь, как бы не было упущено время до возращения его величества, так как при настоящих условиях дорог буквально каждый час.

Миша: Благодарю вас, Михаил Васильевич, за принятый на себя труд. Желаю вам полного успеха. Генерал-адъютант Михаил.

Алексеев: Завтра при утреннем докладе еще раз доложу его императорскому величеству желательность теперь же принять некоторые меры, так как вполне сознаю, что в таких положениях упущенное время бывает невознаграждено. Желаю здоровья вашему императорскому высочеству и успеха в той помощи, которую вы желаете оказать государю императору в переживаемые нами решительные минуты, от которых зависит судьба и дальнейшего хода войны и жизни государства. Генерал Алексеев».

Изменник Алексеев больше чем кто-либо еще – больше, чем Родзянко, Милюков, Гучков, Керенский и другие масоны, сделал для уничтожения самодержавия и в конечном итоге – России. Самый и удачный его ход: он совершил рутинную и внешне совсем не революционную меру – опросил командующих фронтами, предложил, чтобы они высказали телеграфно свое мнение генштабу относительно моего отречения и передачи Престола Российского. Бывший начальник моего генерального штаба изложил дело так, будто все уже давно слаженои решение мною принято, и от них требуется лишь формальный ответ. И я нисколько не сомневаюсь, что он надеялся скрыть свою главную роль в свержении своего императора. А вот это уже не получится! Потому что именно Воейков, оставаясь мне преданным, снял копию телеграммы, которую Алексеев разослал по фронтам. Привожу здесь и этот документ огромной обличительной силы, из которого совершенно недвусмысленно видно, кто на самом деле был главным исполнителем злодейских замыслов.

Вот что он хотел утаить от потомства – то, что не смог утаить от Божьего суда, а именно Божий перст я вижу в том, что его телеграмма стала мне известна.

«Его величество находится в Пскове, где изъявил свое согласие объявить манифест (тогда я еще никакого согласия не изъявлял, а только осмысливал возможность и невозможность отречения и пытался взвесить положительные и отрицательные последствия сего акта!), идя навстречу народному желанию учредить ответственное перед палатами министерство (и этого «уполномочил» таинственный «народ»!), поручив председателю государственной Думы образовать кабинет.

По сообщении этого решения главнокомандующим северным фронтом председателю государственной Думы, последний в разговоре по аппарату, в три с половиной часа 2 сего марта ответил, что появление такого манифеста было бы своевременно 27 февраля. В настоящее же время этот акт является запоздалым, потому что наступила одна из страшнейших революций (все – ложь! в его мозгах наступила эта «одна из страшнейших!»), сдерживать народные массы трудно, войска деморализованы (кем? до сих пор – загадка!); председателю Государственной Думы, хотя пока и верят, но он опасается, что теперь династический вопрос поставлен ребром и войну можно продолжать лишь при исполнении предъявленных требований относительно отречения от престола в пользу сына при регентстве Михаила Александровича.

Обстановка, по-видимому, не допускает иного решения, и каждая минута дальнейших колебаний повысит только притязания, основанные на том, что существование армии и работа железных дорог находятся фактически в руках петроградского Временного правительства (которое еще не существовало!). Необходимо спасти действующую армию от развала, продолжить до конца борьбу с внешним врагом, спасти независимость России и спасти судьбу династии. Это нужно поставить на первом плане, хотя и ценой дорогих уступок. Если вы разделяете этот взгляд, но не благоволите ли телеграфировать весьма спешно свою верноподданническую просьбу Его Величеству через главкосева, известив меня (подлец уже начал одновременно заметать следы: не свой обратный адрес указал, а штаб командующего Северным фронтом!).

Повторяю, что потеря каждой минуты может стать роковой для существования России и что между высшими начальниками действующей армии нужно установить единство мыслей и целей и спасти армии от колебаний и возможных случаев измены (кому? Родзянке?!). Армия должна всеми силами бороться с внешним врагом, а решение относительно внутренних дел должно избавить ее от искушения принять участие в перевороте (вот и признался!), который более безболезненно совершится при решении сверху. Алексеев. 2 марта 1917 года».

Сей генерал от партии измены опять-таки же самовольно, не испросив моего на то согласия или разрешения (а ведь я оставался еще Главковерхом!) разослал в качестве примера изменнического поведения телеграмму Николаши. Вот она-то у меня тоже сохранилась!

И это тоже сильнейший обличительный документ. И если когда-нибудь состоится суд – пусть не земной, не людской, а Высший Суд, то Николаша ответит за свою измену по самому высокому счету. Он давно, с того дня, как я был коронован, мечтал столкнуть меня с престола, чтобы занять его самому. И был готов на любую подлость. Так что привожу его телеграмму, чтобы ее использовал в дальнейшем тот Прокурор, которому достанется расследовать его изменническую деятельность.

«Его Императорскому Величеству Государю Императору Николаю Александровичу. Генерал-адъютант Алексеев сообщает мне создавшуюся небывало роковую обстановку и просит меня поддержать его мнение, что победоносный конец войны, столь необходимый для блага и будущности России и спасения Династии, вызывает принятие сверхмеры.

Я, как верноподданный, считаю по долгу присяги и по духу присяги необходимым коленопреклоненно молить Ваше Императорское Величество спасти Россию и Вашего Наследника, зная чувство святой любви Вашей к России и к Нему.

Осенив себя крестным знамением – передайте Ему Ваше наследие. Другого выхода нет.

Как никогда в жизни, с особо горячей молитвой молю Бога подкрепить и направить Вас. Генерал-адъютант Николай».

И что удивительного в том, что столь ханжеское и лживое послание, которое оказалось в распоряжении всех командующих фронтами, вызвало не менее лживые и даже гротескные подражания. Когда Алексеев принес мне ворох телеграмм от командующих, мне первой попалась телеграмма Сахарова с румынского фронта. Я не выдержал и, прочтя ее, расхохотался. Озадаченный начальник штаба измены Алексеев в изумлении глядел на меня. Он, конечно, решил, что я сошел с ума. Но именно в те часы и дни именно я (и это я теперь, по прошествии времени, очень хорошо сознаю) оставался самым здравомыслящим человеком, наверное, во всей армии и в России.

Неизвестный мой читатель! Ты, изучающий сейчас мои свидетельства, которые я оставляю для тебя и для других честных людей, которые желают знать правду о тех трагических событиях в истории нашей Любимой Родины, по справедливости оценишь опус, поступивший от генерала Сахарова. Так вело себя все высшее офицерство. Притворно плакало, но совершенно непритворно спешило наперегонки чистить сапоги новым начальникам, от которых ждало больше личных благ, чем от старого. Я глубоко сомневаюсь, что советская или какая-либо иная власть во главе с будущим русским патриотом (а он непременно когда-нибудь явится в России, в которой, как у алтаря, не может быть пустоты!) вознаградит подобных мосек чем-нибудь более существенным, кроме намыленной веревки. Судите сами.

«Телеграмма. Псков, главкосев; копия наштаверх.

Генерал-адъютант Алексеев передал мне преступный и возмутительный ответ председателя Государственной думы изменника Родзянки на Высокомилостивое решение Государя Императора даровать стране ответственное министерство и пригласил главнокомандующих доложить Его Величеству через Вас о решении данного вопроса в зависимости от создавшегося положения.

Горячая любовь моя к Его Величеству не допускает душе моей мириться с возможностью осуществления гнусного предложения, переданного Вам председателем государственной Думы изменником Родзянко. Я уверен, что не русский народ, никогда не касавшийся царя своего, задумал это злодейство, а разбойничья кучка людей, именуемая государственной Думой во главе с изменником Родзянкой, предательски воспользовалась удобной минутой для проведения своих преступных целей. Я уверен, что армии фронта непоколебимо стали бы за своего Державного Вождя, если бы не были призваны к защите Родины от врага внешнего и если бы не были в руках тех же государственных преступников, захвативших в свои руки источники жизни армии.

Таковы движения сердца и души. Переходя же к логике разума и учтя создавшуюся безысходность положения, я, непоколебимо верноподданный Его Величества, рыдая, вынужден сказать, что, пожалуй, наиболее безболезненным выходом для страны и для сохранения возможности биться с внешним врагом является решение пойти навстречу уже высказанным условиям, дабы промедление не дало пищу к предъявлению дальнейших еще гнуснейших притязаний. Генерал Сахаров. Яссы, 2 марта 1917 года».

Но здесь еще никто не знал, что все эти переговоры, консультации и обмены телеграммами ничего не значат и никому не нужны. Потому что Родзянко и его клевреты уже совершили преступный государственный переворот.

Революция была сделана ими с помощью единственной бумажки – телеграммы Алексеева командующим фронтами. И с помощью Госдумы, совершившей под руководством Родзянки мятеж, разогнав мое правительство – законное – и создав свое Временное, совершенно незаконное.

Что тут еще можно прибавить? Как назвать? Кругом измена, трусость и обман!

Уже через какие-то два часа после того, как сумасшедший Гучков выхватил из моих рук «отречение» (боялся, что я передумаю?), зачем-то поцеловал бумагу и сунул ее куда-то за пазуху себе, – после этого все вокруг стало как-то странно меняться… Так точно на окружающих медленно, но явно линяли краски. М.В.[49]49
  Алексеев.


[Закрыть] съежился, сморщился, как весенний гриб строчок, неожиданно сказался больным и ушел в свой вагон. Я еще не прочувствовал, что с этой минуты я – никто и что такое быть никем. Просто гражданином Романовым. Но скоро окружающее дало мне доказательство, что лучше быть вообще никем, нежели «бывшим», когда каждая мелкая тварь может совершенно безнаказанно над тобой издеваться, а те, кого я еще вчера считал образцом чести и благородства, поведут себя, как толпа в цирковом балагане.

Скоро растерянность и ошеломленность на лицах генералов и офицеров уступили место судорожно-хмельному состоянию. Будто все впали в эйфорию. К вечеру стало ясно, что некоторые офицеры и генералы (если не все) выпили по неурочной стопке водки, а может быть, и не по единой. При встрече отдавали мне честь, но с видом какого-то изумления, словно не понимали, правильно они делают или нет. Особенно туманно выглядело генеральство. Тем не менее, подносили руку к козырьку не дрогнув. Только наглец Русский[50]50
  Ошибка. Правильно: Рузский (ред.).


[Закрыть] нехотя поднимал два пальца до уровня своего плеча и с омерзительной ухмылкой смотрел на мои погоны. Вот оно как! Теперь для него я всего лишь полковник, который первым должен приветствовать генерала. В самом деле: а ведь он может меня и на передовую отправить, на гауптвахту или еще куда подальше!

Гр. Фредерикс, во мгновение переставший быть министром – даже не правительственным, а министром Двора! – в тот вечер непрерывно плакал, так что отсырели и отвисли вниз его широко известные усы-бакены. Тогда-то узнал, что, с позволения сказать, офицеры Ставки решили принести первую революционную жертву.

Выбор их пал на Фредерикса и генерала Воейкова. Сами, по собственной инициативе они решили арестовать обоих и… отдать под суд. За что?! Это им сообщил не кто иной, как все тот же начальник штаба измены бывший мой генерал-адъютант Алексеев! Воейков пересказал мне, какой у них с Алексеевым вышел разговор после того, как генерал-предатель собрал на площади революционный солдатский митинг и выступал на нем! «Вы понимаете, – услышал от Алексеева мой бедный Воейков, – что в такое революционное время, которое мы переживаем, народу нужны жертвы (опять «народ» его донимает!). Переговорив с Родзянко и Гучковым, мы пришли к выводу, что граф и вы должны быть этими жертвами».

Большего цинизма и подлости в мире, наверное, не бывает. Не Алексеев, на ком основная ответственность за ошибки и поражения в войне, за сотни тысяч зря погубленных солдат и офицеров – убитых, раненых, искалеченных, а министр двора, не имеющих никакого отношения к военным делам, а уж Воейков – подавно! Но поразительнее всего поведение лиц императорской крови. Саша, принц Ольденбургский, заявил тогда же Воейкову: «Вы должны умолять новое начальство, чтоб вас послали на фронт, на передовую, на поле сражения. Только так вы можете искупить свои преступления!» Пораженный Воейков все-таки нашел в себе силы улыбнуться и спросить, в чем состоят его преступления. На что Саша ответил: «Вы имели слишком большое влияние на государя!»

Несколько забегая вперед, сообщу: Воейкову удалось спастись от убийства. А вот бедный старик Фредерикс, старый больной человек, чья жизнь была образцом верности и преданности долгу, который никогда не был революционером или контрреволюционером (это все так далеко было от него!), постановлением Временного правительства, которое подписал князь Львов, был брошен в застенки Петропавловской крепости. Там от мучений и издевательств он вскоре и скончался. Дом его был разграблен «демократическими революционными массами» окончательно.

Воейков, перед своим отъездом, вернее, бегством, зашел ко мне в поезд.

– Владимир Николаевич, что слышно из Царского Села? – спросил я.

– Ваше императорское величество… – начал он, но я перебил и не дал ему говорить.

– Привыкайте к новой жизни! – велел я. – Она – вот, уже наступила, уже течет в эти секунды, которые мы с вами сейчас переживаем. Пора привыкать обращаться ко мне по-иному.

– Как, ваше императорское величество? – спросил он.

– По имени и отчеству. Можете также обращаться ко мне как простому полковнику. Я вам это приказываю! – добавил я поспешно, но уже мягче, увидев смятение на его всегда спокойном и уверенном лице, какое бывает только у людей с чистой совестью.

– Не могу… – ответил мой бывший дворцовый комендант. – Не могу подчиниться приказу вашего величества! – твердо добавил он. – В первый раз в жизни. Уж простите, Государь…

– Ну вот, – с шутливым неодобрением заметил я. – Стоит только отречься – и уже никто не подчиняется. Если с первых же минут дисциплина так упала, то боюсь даже представить себе, что будет дальше?

И, увидев, что Воейков снова собирается возражать, сказал:

– Не будем спорить, генерал. Вы ведь несмотря ни на что все равно остаетесь генерал-адъютантом? Что из Царского?

Вести из Царского Села не радовали. Заболели дети. Сначала Алексей. От него инфекция перекинулась на Машу и Анастасию. Теперь слегли Ольга и Татьяна. Вся тяжесть ухода и лечения легла на Аликс: до Царского уже дошли новости, и крысы побежали с корабля наперегонки. Хуже всего, если заразится и жена. Федоров[51]51
  Лейб-медик.


[Закрыть] говорил мне как-то, что в зрелом возрасте корь переносится очень тяжело и чревата опасными последствиями.

Кстати, тут же доложили о приходе Федорова. На мой вопрос, что ему известно, как протекает болезнь у моих, Федоров снял пенсне, повертел его в руках и, водрузив на место, сказал, как всегда, набычась:

– Полагаю, государь, там либо корь, либо… тиф – спутник всех войн и революций. Но надо смотреть на месте.

И тут со мной случилось чудо. Именно в этот момент я почувствовал, как с моих плеч свалилась стопудовая тяжесть, а передо мной словно открыли двери клетки и душа, ликуя, словно свободная птица, вылетела на свободу и запела: «Я свободна! Я наконец-то свободна. Какое счастье».

Да, какое счастье – вдруг вот так, в одну секунду сокровище, еще вчера недосягаемое: я теперь принадлежу только самому себе. Разве может это упоительное чувство освобождения сравниться с высотой и почетом любой верховной власти! Я обрел семью и свободу. Ослабла и распустилась петля, которая захлестнула и душила меня с самого дня смерти моего незабвенного отца, когда он, уже угасающий, соединил руки мою и Аликс, глянул на меня в последний раз угасающими глазами и сказал последнее: «Будь тверд… Трудно будет тебе. Лучше бы Мишка…», и его душа тихо отлетела.

Вот теперь, слава Христу, исполнилась воля отца, хотя и не при лучших обстоятельствах. Я тогда с радостью думал, пусть теперь этот жернов под названием «царская власть» повисит на шее у Михаила. Пусть он закончит войну – теперь ему будет легче: через шесть месяцев уже должна поступить первая партия винтовок из Англии и бронированные «тракто-машины» или их еще называют «бронетанки». На каждом – пушка и пулемет. Как раз для наших ужасных дорог.

Англичане утверждают, что бронетанки раздавят германский Восточный фронт, как дождевого червя. Окончание войны недалеко, все ее участники выдохлись, Михаилу будет легче. Только бы Англия выполнила свои обещания! Но в милом Джорджи, я уверен, как в самом себе!

Но я тут же овладел собой, что, признаюсь, было на сей раз нелегко.

– Нужно отправляться в путь, господа, – сказал я. – Меня ждет семья. Немедленно в Петроград!

Уже через полчаса вдоль состава забегали путейские, простукивая своими молотками на длинных ручках вагонные буксы, свистнул паровоз, лязгнули тормоза. А я сел за стол и написал – вдохновенно, от всего сердца – воззвание к Русской Армии.

«В последний раз обращаюсь к вам, горячо любимые мною войска. После отречения Моего за Себя и за Сына Моего от престола Российского власть передана Временному правительству, по почину Государственной Думы возникшему. Да поможет ему Бог вести Россию по пути Славы и Благоденствия. Да поможет Бог и вам, доблестные войска, отстоять нашу Родину от злого врага. Впродолжение двух с половиной лет вы несли ежечасно тяжелую боевую службу, много пролито крови, много сделано усилий, и уже близок час, когда Россия, связанная со своими доблестными союзниками одним общим стремлением к победе, сломит последнее усилие противника. Эта небывалая война должна быть доведена до полной победы. Кто думает теперь о мире, кто желает его – тот изменник Отечеству, его предатель. Знаю, что каждый честный воин так мыслит. Исполняйте же ваш долг, защищайте доблестную нашу Родину, повинуйтесь Временному правительству, слушайтесь ваших начальников. Помните, что всякое ослабление порядка службы только на руку врагу. Твердо верю, что не угасла в ваших сердцах беспредельная любовь к нашей великой Родине. Да благословит вас Господь Бог и да ведет вас к победе Святой Великомученик и Победоносец Георгий.

Николай.

Я передал подписанный мною текст Алексееву для распространения в войсках и для газет, наивно надеясь на его обещание немедленно исполнить мою просьбу. Напрасно! Как мне стало впоследствии известно, этот негодяй посоветовался с Русским, и они решили утаить мое обращение от Армии.

Прошло полчаса, потом час, однако, мой поезд продолжал стоять. Вскоре подошел полковник Серебровский, главноответственный за императорский транспорт и, не скрывая расстроенно-недоуменного выражения лица доложил: пути нет. Из Пскова не выехать, двигаться нельзя.

Подошли оба генерал-предателя Алексеев и Русский. Оказалось, какие-то взбунтовавшиеся пехотные части перерезали путь на Петроград и угрожают движением на Ставку.

– Ваши намерения, господа? – спросил я. – Вы, очевидно, собираетесь выдать меня толпе? На растерзание дезертирам и изменникам?

– Ни в коем случае! – горячо заверил Русский. – Сейчас свободен путь движения через Любань, и мы хотели вас предупредить об изменении маршрута.

Алексеев молчал и внимательно, со своей обычной холуйской угодливостью жрал глазами бывшее свое начальство, то есть меня. Привычка! Я видел по его физиономии, что ему очень бы хотелось выдать меня на самосуд шайке дезертиров. Как он сказал Воейкову? Дескать, Революция требует жертв и совершить жертвоприношение надо немедленно…

Но я спросил о другом:

– Мое обращение к войскам передано?

Алексеев щелкнул каблуками.

– Так точно, Ваше величество. Только что передано по фронтам и, безусловно, в газеты.

Я посмотрел на Русского.

– Разумеется, Ваше величество! – закивал он. – Разумеется! – и прибавил слегка обиженным и тоном: – Как же иначе!

Мне, признаться, не понравилась их новая манера давать ответ. Но тогда я и в голову взять не мог, что вижу перед собой больше не двух Русских Генералов, для которых Правда и Честь должны быть дороже жизни, а двух мелких лжецов и холуев, в которых они превратились за какие-то несколько часов. Через пять дней мне стало известно, что эти подлецы, тайно посовещавшись между собой, решили тогда утаить мое обращение от Армии. И одновременно с рабской поспешностью отправили мой текст секретной телеграммой Временному правительству и Петроградскому совдепу в доказательство своей преданности новым господам, хотя у русского военного человека господин может быть только один – Отечество…»