Текст книги "Честь имею"

Николай Михайлович Ярыгин
Честь имею

© Николай Ярыгин, 2019

© ООО «Издательство АСТ», 2019

* * *

Посвящается Мишель Левицкой

Часть первая

В последнее время нога стала подводить меня все чаще. Ходить становится тяжело, даже с палочкой. А при перемене погоды выкручивает так, что места себе найти не могу. В тот день колонна возвращалась с зачистки и была обстреляна издалека. Было буквально несколько выстрелов из автомата и один из гранатомета.

И вот эта граната разорвалась рядом со мной и сильно посекла мне правую ногу. И ведь надо же, почти четыре года за речкой – и ни одной царапины, а тут такое. Мне ее вообще поначалу ампутировать хотели, и только благодаря Борису Евгеньевичу Слизкому, который восемь часов собирал и шил ее, нога осталась при мне.

Что ни говори, а годы берут свое. Даже тогда, в восемьдесят пятом, сразу после госпиталя, и то легче было. Хоть и понимал, что карьера военного накрылась медным тазом и все мои планы рассыпались прахом, но истерики по этому поводу не было. Лишь в самом начале, когда речь шла об ампутации ноги, очень переживал и не спал ночами. Правда, когда врачи сказали, что все-таки попытаются сохранить ногу, немного успокоился.

За те несколько месяцев, проведенных по госпиталям, как-то свыкся с этой мыслью, что придется все начинать с чистого листа, гражданским человеком. Да и в двадцать шесть лет жизнь все равно видится в светлых тонах, даже в такой ситуации. В общем, мне по любому полагался отпуск после ранения, решил съездить домой к родителям – как-никак, почти пять лет дома не был.

Встречали меня почти всем поселком. На станцию, в район, сам председатель поселкового совета на личном москвиче за мной приехал. Он долго обнимал меня и хлопал по спине и плечам.

– Сашка, какой же ты молодец, герой ты наш! Садись, садись, поехали! – кричал он на весь перрон так, что все, кто там находился, смотрели на нас с любопытством. Он выхватил у меня чемодан и вещмешок и засеменил чуть впереди, постоянно оглядываясь. – Там все наши собрались, тебя ждут… вон, еле отбился от матери с отцом, когда сюда ехал. Но уговорил, что так лучше будет, когда сам тебя привезу.

– Погоди, Иван Семеныч! – оторопел я. – Кто ждет, где?

Но Семеныч только довольно улыбался.

– Всё, Саша, узнаешь, погодь чуть!

Наконец загрузились, и уже в дороге Иван Семеныч рассказал, что два дня назад позвонили с облвоенкомата и просили передать моим родителям, чтобы они меня встретили, а также то, когда и каким транспортом я прибуду.

– А я и подумал, так мы тоже хотим тебя встретить…Ты ведь наш Александр Николаевич, тут родился, учился… Что ж мы, в стороне останемся? Не каждый день, чай, к нам такие герои приезжают.

– Да брось ты, Иван Семеныч, какой я герой! Служил, как все, – смутился я.

– Э, Саша, не скажи… Не просто служил, а воевал в Афганистане. Вон, орденов полна грудь… Да и капитан в двадцать шесть лет – это тоже что-то значит.

А по приезде началось… Слезы матери… Батя, конечно, крепился, но глаза его тоже подозрительно блестели. Растянулась эта встреча часа на два. Мне даже речь пришлось толкнуть и рассказать, как оно там, в Афгане. Ну а дома – стол, накрытый во дворе, тетки, дядья, соседи… Короче, только далеко за полночь закончился этот сумасшедший день. А потом еще неделя всевозможных встреч и походов по гостям. И ведь если не пойдешь – обида кровная. Еле выдержал.

– Что делать думаешь, сынок? – как-то спросил отец.

– Да я, батя, как-то еще и не определился… Мне через две недели на комиссию. Вот после нее и посмотрим, – ответил я, хотя сам прекрасно понимал, что надеяться не на что. – Может, пойду слесарем на ремонтно-механический, – продолжил я.

Отец помолчал, нахмурившись.

– Нет, сын, так дело не пойдет. Не подумай, что слесарь это плохо или недостойно… я вон всю жизнь в забое, сам простой работяга. Просто неправильно это: ты что, зря шесть лет учился? Может, пойдешь вон с Дашкой вместе в институт? Молодой ведь еще.

Дашка – это моя двоюродная сестра, младше меня на восемь лет.

После двух недель криков, споров, обсуждений я решил подать документы в машиностроительный институт на заочное отделение. А тут после медкомиссии где приговор был один: не годен к строевой… В облвоенкомате предложили работу в одном из отделов, зарплата небольшая, да ведь и небольшая пенсия у меня есть – вот уже и не буду на шее у родителей сидеть.

Вот так и покатилась жизнь: институт, работа, женитьба, завод. Неустроенные девяностые, улучшение в двухтысячных. Должность главного инженера ремонтно-механического завода, затем должность директора этого же завода.

Жизнь потихоньку налаживалась. Правда, жена моя умерла рано, оставив на меня сына Алешку четырнадцати лет и десятилетнюю дочь Наташку. Веселая, непоседливая хохотушка, просто не проснулась однажды утром: тромб оторвался, сказали врачи. Больше я так и не женился. Вначале надо было поднимать детей, и никак нельзя было их упустить в той вакханалии беспредела и вседозволенности, что творилась вокруг. А потом – как-то даже и не знаю. Нет, женщины у меня были, но не сложилось ни с кем.

Дети выросли, выучились, женились, вышли замуж и разъехались. Наташка живет в Ростове, родила мне внучку, Алексей в Питере – у него два парня. Вот и остался я один, вроде бы и не совсем старый в свои пятьдесят девять, вот только нога совсем плохо держит. Я сегодня даже хотел отменить вечернюю прогулку. Но потом пересилил себя и вот теперь хромаю, переходя проезжую часть по пешеходному переходу, опираясь на палочку.

Посижу немного в сквере, да и вернусь домой. А там снова телевизор, сон, утренняя зарядка, кофе – всё как и всегда последние несколько лет. Наверное, все-таки соглашусь с сыном, продам тут квартиру, гараж и перееду к морю. Деньги есть, куплю себе домик у моря, смотришь внуков ко мне возить чаще будут. Все-таки юг, море, все детки здоровей будут, да и мне не скучно.

Из задумчивости меня вывел рев двигателя и вой клаксона вылетевшей из-за поворота машины. Идущая впереди меня женщина с маленьким ребенком замешкалась, и я увидел, что она просто не успевает увернуться от летящего на них автомобиля. Прыгнул вперед, выталкивая ее и малышку на тротуар, и тут моя нога подломилась. Последнее, что помню – распахнутые в ужасе глаза дамочки, визг тормозов, удар, а затем наступили боль и темнота.

Глава первая

В себя пришел резко: раз, и я уже ощущаю себя и вспоминаю все, что произошло, до мельчайшей детали. Ужасно болела голова, левый глаз не открывался. Подняв руку, осторожно ощупал голову. Выше лба, с левой стороны, была довольно серьезная рана. Кровь уже начала подсыхать, и я определил, что лежу уже более часа. Вокруг сгущались сумерки.

Все это было довольно странно. Все-таки областной город, ДТП – и никого вокруг. Попытался приподняться, но от движения голова закружилась и затошнило. «Наверное, сотрясение», – мелькнула мысль. Сколько лежал, не знаю, вокруг уже совсем стемнело, и за это время я не услышал ни одного звука. Нет звуки были, пару раз вскрикнула какая-то птица, в траве трещали сверчки, но того шума, который создает большой город, не было. Кстати о траве… Ведь все на асфальте произошло, а до травы, которая находилась в сквере, было метров двести. Думать было трудно: мысли расползались, не успев сформироваться. Очередная попытка приподняться привела к тому, что я снова провалился в темноту.

Второй раз пришел в себя оттого, что кто-то облизывал мне лицо, я дернулся от неожиданности и открыл глаза, вернее, один глаз. Было совсем светло, по всей вероятности, раннее утро, так как на траве еще была роса и одежда на мне тоже была влажной.

Осторожно повернул голову влево, опасаясь, что снова затошнит или потеряю сознание. Но ничего такого не произошло, увидел я и того, кто лизал мне лицо – это была маленькая собачонка какой-то непонятной окраски. Я даже дернулся непроизвольно, от неожиданности.

– Вилкул, да он живой, вон шевелится! – услышал я чей-то голос. – Да уйди ж ты, шерово отродье!

И чья-то нога, обутая в разбитый башмак, оттолкнула от меня псину. Глянув вверх единственным глазом, я увидел личность, одетую в холщовые штаны и такую же рубаху навыпуск, подпоясанную простой веревкой.

– Вилкул, – снова заорала личность, – давай сюда повозку! Как же мы тебя грузить-то будем, вон ты какой здоровый-то, боюсь, не справимся!

Вилкулом оказался пацаненок лет десяти, в таких же штанах и рубахе, только кое-где заштопанной, и, даже штаны у него были с заплаткой на коленке.

Кое-как с помощью мужика и его сына я встал и осторожно ступая, добрел до обыкновенной телеги с запряженной в нее небольшой лохматой лошадью. Вцепившись в борт и переведя дух, огляделся вокруг, стараясь сообразить, где я в конце концов нахожусь. Шагах в семи лежала лошадь, по всей вероятности, мертвая, недалеко находились лес и заросшая грунтовая дорога.

– Господин, вы бы садились на повозку, жаль, ни сена, ни соломы нет – мы за дровами ехали, потому и повозка пустая, – тарахтел мужик рядом. – Счас мы ваши вещи соберем и отвезем вас в село к знахарке. Ой, и сильно вас, видать, приложило, вон дырища в голове какая!

Говоря это, мужик сноровисто снял с лежащего коня седло, уздечку и пару сумок, притороченных к седлу. Положил все это в повозку, и мы медленно двинулись.

Телегу подкидывало на каждой кочке, хоть и двигались мы шагом, но муки эта тряска доставляла мне ужасные. А самое главное – это было не мое тело. Мысли мои, память моя, а вот тело не мое. Молодая гладкая кожа рук, хоть на ладонях и присутствовали мозоли, но все равно это руки молодого человека.

Даже сейчас, находясь в каком-то заторможенном состоянии, я все-таки осознавал, что у меня или просто посттравматический бред, или что-то произошло, чему я пока не мог найти объяснения. Одет я был в нечто напоминающее камзол, штаны из мягкой тонкой кожи черного цвета, заправленные в сапоги, поднимающиеся на пару ладоней выше колена.

Я полулежал в повозке, опираясь спиной на седло, и морщился от тряски. Мужик что-то говорил, я сосредоточился и понял, что он, видя мои мучения, пытается меня успокоить, говоря, что осталось совсем немного потерпеть. Еще каких-то полчаса моих мучений, и мы остановились у маленького аккуратного домика.

Пацаненок кинулся к двери.

– Бабушка Ингри, бабушка Ингри! Вы дома, бабушка?

– Ты чего тут раскричался? Чай, я не глухая! – сказала появившаяся в дверях пухленькая, опрятная старушка в юбке синего сукна и белой, вышитой по вороту рубахе с короткими рукавами.

– Вон, бабушка Ингри, привезли. Мы едем, а он лежит и в кровище весь, а Шумка давай его лизать, а он дернулся, а мы думали он мертвый! – скороговоркой затарахтел пацан.

– Да тише ты, не части! Здравствуй, Петро, и вы, молодой господин, здравствуйте, – сказала, подходя, старушка. – И что же это произошло? – продолжила она, осматривая тем временем мою голову. – Так, так, так, а ну давай-ка его сюда, на лавку, посадим – и голову печь не будет, и видно все хорошо. Вилкул, а ну сбегай воды принеси! А ты, Петро, очаг раздуй… Надо воду подогреть.

Раздала старушка команды, а сама скрылась в доме.

– А ну, господин, выпей это, – сказала она, появившись через некоторое время, и протянула мне кружку с какой-то жидкостью, которую налила из принесенной фляжки, сделанной, по всей вероятности, из тыквы.

– Пей, пей, не бойся… Оно, конечно, не очень-то и вкусно, но тебе это надо.

Я взял кружку. Даже вид находящегося в ней содержимого говорил, что это гадость. Собравшись с духом, я поднес кружку ко рту и одним махом опрокинул в себя то, что в ней находилось, стараясь при этом не дышать. На вкус это было даже хуже, чем на вид. Кое-как сдержав рвотные позывы, я стал дышать носом, боясь открыть рот, чтобы эта гадость не выскочила обратно. Старушка ласково улыбнулась.

– Выпил? Вот и хорошо, а сейчас мы раной займемся. Петро, а ну возьми в сенях на полочке глиняную бутылочку и неси сюда.

Получив бутылочку, бабуля смочила тряпицу, полив на нее из глиняной бутылки, и принялась этой тряпицей осторожно вытирать рану и вокруг нее.

После первых же прикосновений к ране мне показалось, что она вроде бы как занемела, и боль стала отступать. И вообще самочувствие стало улучшаться.

– Ну, вот и очистили ранку-то, а сейчас потерпеть надо: я ее зашью. Не волнуйтесь, я быстро, – приговаривала знахарка, что-то делая с моей головой.

– Ну, вот и все, – опуская руки, продолжала она. – Петро, а ну давай воду, теперь умыться надо, а то молодой господин весь в крови.

Петро приволок кувшин с теплой водой, и старуха стала смывать грязь и кровь с моего лица.

– Вот и хорошо, вот и хорошо, – повторяла она, ловко вытирая меня. – А ну, господин, глазик открой! Вот, а то крови натекло, она и присохла, так что и глаз слипся и не открывался.

И точно, мой левый глаз открылся, и я мог теперь смотреть на все происходящее вокруг двумя глазами.

– Ну все, Петро, вези господина домой, да уложи его, ему лежать надо. А я завтра наведаюсь, посмотрю, что да как. И пусть Арна зайдет к вечеру, я зелье приготовлю да обскажу, как его давать ему пить.

Петро с Вилкулом опять поволокли меня к повозке. Правда, состояние мое к этому времени значительно улучшилось, и я изо всех сил пытался помочь им, стараясь резво переставлять ноги. Правда, ноги меня почему-то слушались плохо и все время норовили зацепиться одна за другую.

Селение было небольшим и, как мне показалось, небогатым. Такие же небольшие домики, как и у знахарки, были и чуть побольше и получше, но таких были совсем единицы. Правда, село утопало в зелени и цветении садов. По всей вероятности, была весна, хотя в тот момент, когда меня сбила машина, у нас был август. Странностей становилось все больше, и их надо было спокойно обдумать и проанализировать.

По приезде на место – как я понял, это и было подворье Петры – мне предложили на выбор: лечь в доме или на сеновале под навесом. Благо на улице поздняя весна или ранее лето и тепло. Я подумал, что на свежем воздухе мне будет лучше, да и не хотелось стеснять хозяев, поэтому решительно показал на сеновал. Правда, сена еще не было, а была солома, на которую бросили какую-то ряднину и тонкую дерюжку, заменяющую одеяло.

Что интересно, за все время нахождения рядом с этими людьми я умудрился не произнести ни слова. Чувствовал, что говорят не по-русски, хотя и все понимал. Но пока меня конкретно ни о чем не спрашивали, я молчал, решив попробовать говорить позже, когда останусь один. Забравшись на сеновал по небольшой приставной лестнице, я с удовольствием вытянулся на импровизированной постели. Не успел улечься, как появился Вилкул и положил рядом со мной сумки, снятые с коня.

– Господин, снимай камзол и рубашку. Арна постирает. А ты вот пока надень, она чистая.

И он протянул мне такую же рубаху, как была на Петре. Я снял камзол и стащил рубашку из какого-то материала, похожего на хлопок. Правда, та одежда, что предложил Вилкул, на меня никак не хотела налезать, и я махнул рукой: подумал, что лето, не замерзну. В конце концов, мне побыстрей хотелось остаться одному, чтобы обдумать все что со мной произошло. Но из задуманного так ничего и не вышло – едва я остался один, как меня сморил сон.

Проснулся, когда звезды начали гаснуть, предвещая скорый восход, над землей тянулась дымка тумана, а на траве обильно лежала роса. Это что, получается, я проспал почти сутки? В загородке для скота слышались шевеление и тихий голос. Через некоторое время оттуда появилась молодая девушка, даже девочка, неся перед собой жбан – наверное, с молоком. Увидев, что я смотрю на нее, она ойкнула, засмущавшись, и быстро засеменила в дом.

Я усмехнулся и, улегшись поудобней, предался размышлениям, что все-таки со мной произошло и где я нахожусь. Промучившись с полчаса и так ничего и не решив, я обратил внимание на сумки, лежащие рядом со мной. Подтянув их поближе, решил проверить, что же там находится – может, хоть что-то прольет свет и даст больше информации. Развязав завязки на одной, заглянул внутрь, обнаружил два небольших котелка, вложенных один в другой, деревянную ложку, лепешку, завернутую в чистую тряпицу, и кусок сыра.

В холщовом мешочке была какая-то крупа и, по всей вероятности, полоски мяса, засушенные до состояния деревяшки. «Походный набор», – подумал я, укладывая все на место и завязывая сумку как было, и взял в руки следующую.

А вот тут уже были более интересные находки: Сверху лежала такая же рубашка, как и та, что я отдал стирать, которую я тут же натянул на себя. В кожаном мешочке находились монеты разного цвета и размера. Я их тщательно пересчитал, чтобы запомнить. Желтых кругляшей (вероятно, золотых монет) было четырнадцать штук, серебряных монет – а серебро я уж точно знаю – было сорок девять штук, медных монет – сто три штуки. Аккуратно ссыпав их обратно, я завязал мешочек.

Определить, бедный я или богатый, я пока не мог, так как номинальной стоимости монет не знал. Там же находился небольшой ларец, в котором лежали две красочно оформленные грамоты, с печатями в виде оскаленной морды какого-то зверя из семейства кошачьих, и заполненные неизвестной мне письменностью.

Покрутив грамоты в руках, я бережно уложил их обратно в ларец. Надо будет найти того, кто сможет их прочитать, а лучше выучить грамоту и прочитать их самому, мало ли что в них написано. Еще в сумке были два широких браслета с красивой резьбой и гравировкой – тоже, видно, золотых. Один был более массивный, второй поменьше, и я бы сказал, что более изящный. В самом низу лежал большой и тяжелый сверток. Когда я его развернул, это оказалась тонкая кольчуга. На этом находки закончились.

Не успел я сложить содержимое сумки обратно, как лестница заскрипела и показалась голова Вилкула.

– Господин уже проснулся? – это было больше утверждение, чем вопрос.

– Как видишь, – ответил я.

Интересно отметить, что это были первые слова произнесенные мной. У меня у нового был приятный баритон, но слова я произносил с небольшим акцентом, как-то более мягко, при этом немного их искажая.

Дети всегда более непосредственные и меньше подвержены чинопочитанию. Поэтому Вилкул тут же сбился с официального тона и зачастил, захлебываясь словами:

– Я тебе сейчас зелье принесу, бабушка Ирма дала, тебе его пить надо, а Арна тебя покормит. А я тоже хотел спать на сеновале, а меня не пустили. А еще…

Договорить он не успел.

– Вилкул, ты куда снова пропал? – раздался звонкий девичий голосок.

Вилкул спрыгнул с лестницы и зашлепал босыми ногами в сторону дома, подняв облачко пыли.

Все это выглядело так потешно, что я невольно тихо засмеялся. Все, что планировал Вилкул, произошло с точностью до наоборот. Ко мне пришла очень хорошенькая девочка или девушка с уже оформившейся грудью, большими карими глазами, пухлыми губами и тонкими чертами лица. Я уже видел ее раньше, когда она выходила из загородки для скота. Она очень стеснялась, так что и я начал испытывать чувство неловкости. Стараясь не смотреть на меня, она налила в плошку ту же гадость, которой потчевала меня вчера знахарка, правда, эта порция была не в пример меньше вчерашней. Потом дала выпить воды из этой же плошки, после чего снова налила в плошку воды и, открыв маленькую склянку, накапала туда же несколько капель розовой жидкости. Вокруг сразу запахло лесом, цветами и ее чем-то неуловимо приятным.

– Это тоже надо выпить, – протягивая мне плошку, сказала она.

Я выпил и это.

– Спасибо тебе, лекарка, – поблагодарил я девушку (хотел сказать: «доктор», но, видно, в этом языке не было такого слова).

Та смутилась еще больше, покраснели не только щеки, а и шея.

Следом за ней Вилкул притащил миску с какой-то похлебкой, кусок серой лепешки и глиняную бутылку с каким-то напитком с запахом продуктов брожения. От напитка я отказался, а вот то, что было в миске, с удовольствием съел. Похлебка оказалась очень вкусной и ароматной.

Пока я насыщался, Вилкул поведал мне все новости. Оказывается, Петро и еще несколько мужиков укатили разделывать лошадь. Я, правда, так и не понял, на мясо они ее разделывать хотят или только шкуру снять, но переспрашивать не стал. Затем он поведал, что его и Арны мать умерла еще два года назад, и Арна теперь ведет хозяйство, а он уже совсем взрослый и осенью пойдет к гончару дядьке Ониму в ученики. Так как своих детей у гончара нет, то он поддался на уговоры Петро, взялся обучать Вилкула гончарному делу. Арне уже шестнадцать весен, и ей пора замуж, только вот никто не сватает, потому что приданого у нее нет, и она иногда по ночам плачет. А Вилкулу ее очень жалко, потому что она хорошая и добрая.

Затем, переведя дыхание, он сообщил, что село их называется Придорожным, так как раньше, еще до его рождения, тут был шумный тракт, который вел в соседнее королевство Барием, но потом что-то случилось, перевал засыпало, и ездить тут перестали. Теперь сюда даже сборщики налогов не ездят, а староста сам возит с мужиками подати в город, находящийся в двух днях пути. Видно было, что рассказывать он может долго, но тут раздался голос вчерашней бабули, предлагающий мне спуститься для осмотра местным светилом медицины, то есть ею.

Пришлось подчиниться, и вот я сижу на маленьком чурбачке, нагнув голову, а она что-то там щупает и хмыкает. Вот отошла и уставилась на меня с задумчивым видом.

– Ну вот что сказать? – качая головой, сказала она и продолжила: – Не видела бы вчера твоей раны, сказала бы что ей уже семь дён, а то и более, хорошо заживает, да ить и настои лучшие отдала, за что их теперь покупать, даже не знаю.

Я понял, что разговор заведен, так сказать, с определенным желанием выяснить платежеспособность клиента. Атак как клиент был довольно далек от местных монетарных реалий, то задал осторожный вопрос: а сколько же стоят эти чудодейственные настои и эликсиры?

На это, еще поохав и посокрушавшись, бабуля ответила, что та отвратительная настойка, которой меня поят, стоит целых полторы медных монеты, а «Розовая роса» – так та вообще страсть как дорога и стоит целых три медяка. Ну а притирка – всего полмедяшки. Ну и за труды полмедяка, а всего набегает пять с половиной медяков. И старуха снова стала сокрушаться.

Когда была названа окончательная цена, у меня прям камень с души упал. Я мог спокойно рассчитаться и при этом не слишком нарушить свое финансовое состояние.

– А как долго мне еще лечиться? – решил уточнить я.

Старуха подошла, приподняла мою голову и пристально посмотрела в глаза.

– Да вот завтра можно уже и более активно шевелиться. Но пару дён еще надо поопасаться. А сегодня вообще больше лежать.

– Хорошо, мадам, я выполню все ваши требования. – От моих слов бабуля даже засмущалась. – Только вот что-то с памятью у меня плохо, я не помню все, что было до вчерашнего дня, и это меня пугает, – начал я разрабатывать свою легенду.

Старуха покачала головой и развела руками.

– Тут я не помогу. Удар был очень сильный, как еще кости выдержали, и голову не пробило совсем! Со временем, я думаю, память вернется, но честно скажу, что бывает по-разному.

И она, как-то ссутулившись, повернулась, чтобы уйти.

– Э… бабушка Ингри, ты это куда собралась? А деньги?

Я метнулся наверх, к сумкам, быстро достав кошель, вытащил серебряную монету и с десяток медяков, уже через пару мгновений стоял перед лекаркой.

– Вот это за зелья, – сказал я, протягивая медяки, – а это за лечение и беспокойство, – и я протянул серебряную монету.

Вилкул, который крутился все это время тут же, смотрел на нас, открыв рот.

– Да куда ж мне таки деньжищи-то, да и ничего я такого и не сделала! Ты молодой, на тебе и так все быстро заживает!

– Бери, бери, бабушка, я ценю свою жизнь и здоровье, спасибо тебе!

– И тебе спасибо, господин! – поклонилась она мне.

На душе стало легко и как-то умиротворенно. Я с улыбкой посмотрел на Вилкула. Тот стоял, до сих пор открыв рот, и с удивлением смотрел на меня.

– Рот закрой, а то жук залетит! – смеясь, сказал я.

Он бочком, бочком двинулся к дому, переводя взгляд с меня на знахарку и обратно. Я так и не понял, что так потрясло парня.

После ухода знахарки я опять забрался на сеновал и предался размышлениям. По всему выходило, что забросило меня или в параллельный мир, или глубоко в прошлое. Книги я тоже читаю и не раз сталкивался с таким сюжетом. И видно, как раз в тот момент, когда парень, в чьем теле я сейчас нахожусь, отдал богу душу, ударившись о камень при падении с лошади, я в это же время преставился, сбитый машиной. Как и почему все это произошло, не знаю. Думаю, раз дала судьба второй шанс, будем жить – чего голову ломать. С этими мыслями я снова задремал.

Проснулся, когда солнце пересекло точку зенита и день находился во второй своей половине. Во дворе Петро распрягал лошадь и о чем-то разговаривал с Арной, и та, улыбаясь, что-то ему отвечала. Чтобы не поставить хозяев в неловкое положение – мало ли, может, они меня обсуждают, – я громко кашлянул. Оба собеседника посмотрели в сторону сеновала. Арна, махнув рукой, пошла куда-то за дом, а Петро, взяв что-то с телеги, завернутое в холстину, полез ко мне.

– День добрый, господин! Мы со старостой и гончаром ездили коня прибрали, да шкуру с него сняли – чего добру-то пропадать. И вот что нашли-то.

И он развернул сверток, который держал в руках. В свертке была шпага или тонкий меч – я в этом роде оружия никогда не разбирался, в отличие от короткого холодного оружия, всевозможных ножей, кинжалов и стилетов, или огнестрельного оружия, которое знал досконально: все-таки за плечами высшее рязанское училище ВДВ да почти четыре года Афгана. Шпага была в простых, немного потертых ножнах безо всяких украшений, ножны крепились к ремню при помощи колец.

– Вот, – сказал Петро, – застежка лопнула, когда вы с коня сверзлись, она-то и отлетела подальше, чем вы лежали, а мы сегодня нашли.

Я немного вытащил лезвие из ножен. Неширокое, у самой гарды всего сантиметра четыре, плавно сужающееся к острию, с обоюдостороней заточкой и витой гардой и перекрестьем, оно завораживало своей хищной красотой. По лезвию шла какая-то надпись из таких же букв, что и в грамотах.

Петро мялся, порываясь мне что-то сказать, но, видно, не решался, и это создавало какую-то неловкость.

– Так, Петро, говори, что хочешь сказать, не ходи кругами, – оторвав взгляд от лезвия меча или шпаги – пока не знаю, как это назвать, – попросил я.

– Господин, ты не серчаешь, что мы коня твого ободрали? Так пропал бы или зверье потратило бы.

– Погоди, – остановил я его, – я абсолютно не в претензии и очень тебе благодарен за то, что вчера не оставил меня в поле и за… – Я замялся, не зная, как сказать. – За оружие, – решил я не конкретизировать то, что вернули мне сегодня.

– Та что вы такое говорите, как это оставить! Нельзя такое, первым делом помочь надо! – Видно было, что у Петро камень с души упал, и он заторопился. – Пойду, коня еще распрячь да попоить и в загон поставить надо.

Я махнул рукой, иди мол, а сам задумался: он что, думал, что я позарюсь на дохлого коня или деньги потребую?! Хотя кто его знает, какие тут бывают господа! Мало ли на свете самодуров и сквалыг!

Тут снова заскрипела лестница на сеновал. Да сегодня у меня просто нет отбоя от посетителей! Ну и кто бы сомневался, Вилкул собственной персоной.

– Там это… – шмыгнул он носом, – Арна вашу одежду постирала и разгладила.

– Ну что же, спасибо твоей Арне, славная хозяйка будет! Вот, возьми, отнеси ей.

Я протянул ему сыр, лепешку и все остальные припасы, которые были у меня в сумке, и того как ветром сдуло.

Через некоторое время появилась и Арна, неся камзол и рубашку.

– Вот что там было, – протянула она мне массивный серебряный перстень.

Я взял его и принялся рассматривать. Ничего особенного, только на печатке выгравирована почти такая же кошачья морда, как и на грамотах, и есть надпись по кругу.

– Ты можешь читать? – спросил я девушку.

– Да, могу, только не по-кентийски, – ответила она и зарделась. И тут же перевела разговор на другое: – Камзол я вам вычистила и зашила, а рубашку постирала, но кровь долго была на материи и остались заметные пятна.

Осмотрев одежду, я понял, что она безнадежно испорчена.

– Скажи, – обратился я к Арне, – а где у вас здесь можно купить одежду, есть здесь какая-нибудь лавка?

– Нет, что вы, это только в городе! Вот скоро староста поедет в город, повезет с дядькой Онимом горшки на продажу, можно с ними поехать.

– Спасибо тебе, Арна.

Девчонка снова покраснела.

– Господин, я сделала все, что смогла, – пролепетала она, вся красная, и быстро ретировалась, сославшись на срочные дела.

Вечер подкрался как-то незаметно. Ужин, который приволок мне Вилкул, состоял из той же похлебки, куска сыра и лепешки, которые я раньше передал Арне. После ужина меня заставили выпить розовых капель, разбавленных водой. И я остался один.

Лежа на спине, предался размышлению, пытаясь выстроить свою линию поведения и жизненные принципы в этом мире. Судя по отношению ко мне Петро и других жителей поселения, я не крестьянин… может, мещанин или какой-нибудь мелкопоместный дворянин. Надо найти свое место в этом мире. А раз так, то не мешало бы как можно больше узнать за него, сейчас это будет не так удивительно для окружающих, все-таки удар головой, потеря памяти и так далее, и свидетели есть.

А еще у меня стали появляться какие-то смутные воспоминания, не принадлежащие мне. Это может быть или какой-нибудь посттравматический синдром, или память прежнего владельца тела начинает проявлять себя. Надо как можно быстрей попасть в город и составить список всего необходимого: одежда, кое-какой инструмент, ну и конь, конечно – как-никак, средство передвижения.

Когда-то давно, на заре своей юности, я несколько летних каникул подрабатывал помощником пастуха в совхозе, где проживали родители моей матери. Так что ухаживать, ездить и обращаться с конем я мог, хотя, наверное, и не на должном уровне, но, как говорится, лиха беда начало. А вот обращаться со шпагой и мечом я не мог абсолютно. Да, я знал ножевой бой, как и рукопашный, в училище нам его преподавали, мог метать любой острый предмет в цель. Но короткое и длинное холодное оружие – это две большие разницы, как говорят в Одессе. Многое надо узнать, многому надо научиться. По всей вероятности, придется немного тут пожить, пока не ознакомлюсь с реалиями этого мира. А там уже будем решать вопросы по мере их появления. С этими мыслями я и заснул.

Проснулся я так же, как и вчера, лишь только заалел восток… Первое, что осознал, пробудившись – это то, что меня распирало от избытка сил и жизненной энергии. Да я так себя никогда в жизни не чувствовал! Мы, рождаясь и взрослея, живем в одном и том же теле, и все, что происходит с ним и с нами, принимаем как должное. А тут старый, больной инвалид получает молодое здоровое тело, в котором ни что не болит, не тянет, не создает неприятных ощущений. Хотелось петь, смеяться и делать глупости. Спрыгнув с сеновала, я пошел к бочке, стоящей у крыльца дома, и, сняв рубашку, принялся умываться, фыркая от удовольствия. Эх, в баньку бы сейчас или даже в речке поплескаться – было бы замечательно!