Текст книги "Пластуны. Золото плавней"

Глава 9

– Момуля и Мищника ко мне, швыдко, – распорядился сотник Билый, когда приказной Рудь погайсал вдоль изгороди, представлявшей собой традиционное для черкесов плетневое укрепление с воротами, задвинутыми изнутри засовом. Микола, ожидая казаков, нахмурился, рассматривая аул, от цепкого взора ничего не могло скрыться.

Высокие караульные башти, видневшиеся сквозь туман, мрачно упирались колосами в утреннее небо. Они были, как правило, оснащены сигнальным костром, который вспыхивал при малейшей тревоге. Охрана велась и днем и ночью, караульные сменялись регулярно по установленному распорядку.

Сотник думал дальше, взвешивая все возможные варианты.

Данные сооружения возводились на некотором расстоянии от хижин. При нападении противника черкесы, бывшие в карауле, сначала разжигали костер на баште, чтобы подать жителям аула сигнал к эвакуации в безопасное место. После чего, расположившись на своих баррикадах, они начинали обстреливать противника, тем самым удерживая его на время, необходимое для побега и укрытия соплеменников. Затем горцы оставляли укрепление и быстро скрывались сами: только разили из своих рушениц – и вдруг разом исчезали, растворяясь тенями.

Билый вздохнул, подобное в план не входило. Надо было учесть многое. Что еще?

Наряду с этими средствами защиты черкесы делали различные выходы в своих жилищах, чтобы в случае нападения с одной стороны спастись через противоположно направленный выход.

Микола снова тревожно вздохнул.

Зная об этих особенностях, необходимо было выработать тактику боя таким образом, чтобы взять черкесов в кубырь, не дав уйти через запасные выходы в жилищах.

Сотник на собственном опыте владел информацией, что если удавалось напасть на аул внезапно и, полностью окружив его, перекрыть все пути к отступлению, то в этом случае черкесы от мала до велика, все, кто мог держать оружие, становились похожими на загнанных зверей. Мужчины, женщины и дети бросаются с неистовыми криками из домов и стараются воспрепятствовать врагу проникнуть во двор. О сдаче и покорности не может быть и речи. Смысл этого слова черкес даже не понимает, и каждый, без различия пола, защищается до тех пор, пока он может еще двигать хотя бы одним членом. Если враг ворвался во двор, то в домах и вокруг них начинается неистовый бой. Горцы защищаются отчаянно, и почти всегда взятие приступом нескольких саклей и хижин может стоить значительных жертв.

«Надо избежать потери», – и снова Микола тревожно вздыхает.

Очень редко бывают взяты пленные. Билый знал, что легче схватить голыми руками дикую лесную кошку, чем десятилетнего черкесского ребенка. В любом случае жители аула дрались до конца, и их жилища играли роль баррикад, облегчавших горцам ведение боя и позволявших им наносить противнику большой урон.

«Но и казаки были не лыком шиты». – Микола не смог удержать сорвавшейся ухмылки. Постоянная война многому научила.

Многолетний опыт ведения военных действий против абреков на их же территории позволил казакам выработать свою, особенную тактику ведения боя. Аул, как правило, окружали, снимали втихую караул на баштях, и затем следовала внезапная атака. Как удар клинка, мгновенный и разящий. Эта тактика приносила свои плоды. Многие аулы были уничтожены. Те, кто предпочитал жизнь смерти, переходили на сторону Российской империи, вливаясь в ряды российской императорской армии. Из этих горцев создавались дикие дивизии, принесшие славу и доблесть русскому оружию.

– Докладывай! – приказал Билый возвратившемуся Василю. Казак отогнал назойливую мошку от лица и начал четко рапортовать:

– По одному черкесу на баштях стоят. Еще двое у загона с конями. Бдительно сторожат, настороже абреки. Кони, наши и горцев, в одном большом загоне, но разделены перегородкой. В остальном тихо. Ворота закрыты на засов изнутри. В дальнем углу, у второй вышки, плетневое укрепление ниже. Через него можно перемахнуть на территорию, – закончил Василь с неким бахвальством в голосе, ожидая похвалу – разведку местности произвел умело. Сотник нахмурился, скрывая улыбку.

– Добре! – ответил Билый. – Молодец! Укрепление ниже, говоришь?! То нам на руку.

Приказной, истолковав по своему, решил проявить инициативу.

– Дядько Микола, дозволь… – начал было Василь и осекся под суровым взглядом, пошел красными пятнами. В горле разом пересохло, так что закашлялся, прочищая.

Все не давала ему покоя мысль о геройстве.

– Цыц, баламут! – оборвал его Билый. – Коза мэкае, Мыкола кумэкае. Здесь не нахрапом да удалью брать нужно. Здесь особый подход требуется. Хитростью черкеса брать трэба.

Загрустил Василь, закручинился – жарко ему стало. Думал, что добрую идею подаст. Но вышло по-иному. Не доверяет, видать, сотник.

Билый заметил его настрой:

– Что губы накопулыл?! Пойми, Василь, черкес – то не турок. Здесь одной жоглости мало. Ум нужен да смекалка, чтобы горца победить и одолеть. А без ума казаку – сума. Нэ журысь. За службу тебе спаси господь. Навоюешься еще.

Рудь повернул голову в сторону аула, делая вид, что пытается разглядеть в тумане, что делается за укреплением, а у самого горло сдавило от обиды. Выть хотелось и слезы задушили.

Не понимал он, что сотник просьбу деда Трохима исполнял. Его буйный нрав осаживал, чтобы дел ненужных не натворил. Сваландать в бою – головы не только своей лишиться можно, но и всех казаков под удар поставить.

«Молод еще, горяч, – думал Билый, глядя на молодого казака. – Хоть и опыт имеет. В плавнях черкеса бил. Но то плавни, там свое, там нэнька. А здесь все чужое. Посему ухо держать нужно востро. Отойдет».

Позади раздался шорох. Сотник обернулся. Две темные тени, словно призраки, метнулись к нему. Это были казаки Момуль и Мищник, за которыми он послал. «Наконец-то. Вовремя», – подумал Микола, чехвостить Василя все время было не с руки. Но как по-другому?

– Так, братцы, – сказал Билый, когда казаки мелкими перебежками, почти сливаясь с травой, приблизились к нему. – Скоро у черкесов смена. Ваша задача пробраться на вышки и снять караульных. Дождаться смены и тем въязы звэрнуть. Глядите, шоб ныжче травы, тышэ воды. Трудно, но уверен, что справитесь. Да и на их языке говорите, как на родном. Вам и починать. Как управитесь, знак дайте.

Казаки низко склонили головы.

– Сробим, господин сотник. Не впервой, – в голос ответили Осип и Иван, друг друга дополняя, как одно целое становясь.

– С Богом, браты! – перекрестив обоих двуперстным знамением, напутствовал Билый. – Мы друг за друга, а Бог за всих.

Такими же мелкими перебежками Момуль и Мищник скрылись из виду. Это были типичные представители казаков-пластунов.

От прочих казаков пластуны всегда отличались как по виду, так и по одежде, даже по походке. Ходили неуклюже, переваливаясь, как бы нехотя; из-под нависших бровей глаза глядят сурово, лицо совсем бронзовое от загара и ветров.

Ползком, прислонившись к земле, скрытый густой травой, прокрадывался пластун в стан врага. Он мог часами лежать ничком, спрятавшись за кочкой или кустом, а то и в реке или болоте, дыша через соломинку-камышину.

Пластунами, говорят, назывались потому, что непоседливыми были и все слонялись по плавням, и поскольку больше им приходилось месить грязь, чем ходить по сухому, сиречь пластать, то и прозвались пластунами. Подражая походке и голосу разных зверей, они умели подходить и выть по-волчьи, кричать оленем, филином либо дикой козой, петь петухом, и по этим сигналам подавали друг другу вести, собирались в партии.

Каждый пластун мог метко стрелять с рушницы. Меткость эту вырабатывали в стрельбе по побережникам.

Побережник – по-другому бекас – птица из семейства куликов, и попасть в нее чрезвычайно трудно: очень быстро летает, постоянно меняя траекторию полета.

Именно пластуны научили пить чай царскую армию, которая до того пила лишь кипяток. Пластуны никогда не пили сырой воды, чтобы не заразиться, а заваривали чаи из аира, зверобоя и полыни.

Они носили малиновые эполеты, обшитую малиновым кантом черкеску, малиновый верх на шапке. И традиционный казацкий чуб-оселедец дольше всего сохраняли тоже пластуны.

Соседство с горцами накладывало свой отпечаток на быт и некоторые традиции казаков. Пластуны и одевались, как горцы, причем самые бедные. Каждый поиск по теснинам и дебрям основательно изнашивал обмундирование. Походное убранство пластуна составляли черкеска – потрепанная, покрытая разноцветными заплатами; вытертая, порыжелая папаха, как правило, лихо заломленная на затылок; чувяки из кожи дикого кабана щетиною наружу или ичиги. В руках верный штуцер с тесаком, на поясе – кинжал и прычындалы: пороховница, мешочек для пуль, жирник-масленка, шило из рога дикого козла, котелок. Брали с собой в поиск и ручные гранаты. Если прижимал противник, зажигали фитили и забрасывали его гранатами, а сами – давай бог ноги, спаси Христос.

Дойдя до места у конца укрепления, на которое указал приказный Рудь, Осип и Иван ловко перемахнули через плетень и оказались на территории аула. Присев, осмотрелись, зыркая глазами, оценивая ситуацию.

Все было тихо. Селение еще спало. Только на вышках стояли караульные. Иван знаком показал, что берет того, что на дальней вышке, Осипу оставалась ближняя. Казаки перекрестились, разделились и начали.

Убедившись еще раз, что в ауле все тихо, Иван по-кошачьи, ориентируясь в ряду хижин каким-то шестым, подвластным, видимо, лишь пластунам чувством, пересек майдан и, распластавшись на земле, затаился. Роса холодом обожгла кожу лица, казак выдохнул в траву, глядя, как прогибаются под дыханием травинки, и медленно приподнял голову.

Вслушался в тишину темноты. Ни звука. Мертвое время. В этот предрассветный час на баште стоять особенно тяжело. Даже не думается, часового начинает клонить ко сну. Иван это знал и надеялся, что караульный будет менее бдительным, что будет только на руку. До бревенчатой вышки оставалось около пяти метров. «Пора», – сам ебе приказал казак, отдавая команду и запуская часы смерти.

Чтобы не вызвать подозрения, Иван осторожно поднялся, стараясь не брякнуть оружием, и медленно, развалистой походкой, по-черкесски, прошел к основанию лестницы. Прислушался. Ничего по-прежнему не нарушало тишину. Лишь кони всхрапывали в темноте да изредка били копытами землю, переминаясь в беспокойстве от нового места.

Караульные вышки черкесов по своему устройству были схожи с теми, что строили казаки. От основания до бойницы, расположенной в пяти-шести метрах над землей, вела лестница. Боковины закрывались стенками, как правило, плетеными из ивняка. Крыша крылась чаканом или камышом. Зная об этом, Иван без особого труда поднялся по лестнице. Перед подъемом к бойнице вновь прислушался. До его слуха донесся легкий храп. Караульный стоя дремал, прислонившись к стойке. Ему, может, даже казалось, что он не спал, то был минутный крепкий и глубокий сон, похожий на пропасть, в которую проваливаешься.

Скрестив руки, горец придерживал черное ружье с отполированным от долгого применения прикладом и цевьем. Голова абрека, опираясь на руки, клонилась в сторону. Мимолетный сон стал роковой ошибкой, стоившей ему жизни. Казак, не раздумывая, в два прыжка оказался возле черкеса и, выдергивая на ходу из-за голенища правой ичиги свой нож, резко всадил его в шею врага. Тот лишь успел открыть выпученные в страхе глаза и задохнулся в немом крике, хлопая веками с длинными ресницами.

Иван провернул нож, и абрек вздрогнул в конвульсиях. Заваливая рукой обмякшее тело черкеса – полежи, воин, покойся с миром, – Мишник осмотрелся, инстиктивно прижимаясь к стене и растворяясь в тени, переводя дыхание. Прошли секунды, но мало ли, вдруг сумел нашуметь и привлечь чужое внимание? Тихо. В камыши-ной крыше затренькал сверчок. Иван кивнул насекомому и решил, что сработал четко. Теперь нужно ждать сигнала Осипа и, дождавшись смены караулов, повторить маневр со вторым караульным.

Момуль тем временем бесшумно подымался по лестнице к смотровой площадке первой вышки. Как и Иван, Осип, замирая на месте, вслушивался в тишину. Ветка лестницы под ногой опасно прогнулась, но выдержала, в последний момент казак перенес тяжесть тела на другую ногу. Замер. Под мышкой взмокло, и по телу потекли капли холодного пота.

Тихо, только сверху, у бойницы, слышались поскрипывания плетенного из ивняка пола. Караульный не спал. Казак мог видеть его ноги, когда тот, проходя по периметру смотровой площадки, останавливался перед люком. План созрел мгновенно. Медлить было нельзя. Дождавшись, когда черкес сделает новый круг и остановится у люка, Осип, присев, выпрыгнул кверху, выпрямляясь в струну, схватил черкеса за голенища сапог и с силой рванул на себя, стягивая вниз часового. Не давая опомниться обезумевшему от неожиданности горцу, казак зажал ему своей крепкой ладонью рот, потянул голову на изгиб вверх и полоснул кинжалом по горлу. Горячая струя брызнула из раскрытой смертельной раны, заливая плетеный пол. Черкес захрипел, засучил ногами. Захватал за руки, но хватка быстро ослобевала. Тело горца, содрогаясь в предсмертных судорогах, напряглось и спустя мгновение обмякло.

«Эх, хай йому грэць, – чертыхнулся тихо Осип, – кровы дюже богато налыв. Перепачкался весь». Отерев холодную сталь кинжала о черкеску горца, Момуль перевернул бездыханное тело на спину. «Так меньше течь будэ», – подумал казак. Поднявшись осторожно на смотровую площадку вышки, он всмотрелся в туманную утреннюю хмарь. В сером воздухе уже можно было различить очертания местныхсаклей и жилищ. Заметив на противоположной вышке движение и признав знакомую фигуру Ивана, Осип махнул ему рукой: «Все добре». Друг ответил таким же знаком.

Снизу послышался негромкий говор. Момуль, наклонившись, посмотрел туда, откуда слышались голоса. Внизу стояли трое черкесов. В руках один из них держал то ли ведро, то ли бадейку. Видимо, это был тот, кому было поручено приглядывать за лошадьми. Двое других явно были сменными караульными. Значит, с минуты на минуту следовало ждать «гостя». Что-то тихо сказав друг другу, так, что слов не разобрать, черкесы разошлись каждый по своим делам. Осип заметил, как горец с ведром прошел в загон, где временами слышалось конское фырканье. Один из предполагаемых караульных направился к вышке, на которой сидел Иван. Другой стал не спеша подыматься наверх, прямо в руки. «Иди же сюда! Быстрее», – пронеслось в голове. Осип напрягся как пружина. Нужно было действовать молниеносно. Своих черкесы знали хорошо. То, что Момуль владел их языком, не говорило о том, что к нему не отнесутся с недоверием или не примут сразу за чужака. Нюх на гяуров, коим враждебные горцы считали не только русских, но и казаков, у них был, как у хищников на добычу.

До уха Осипа долетело учащенное, шумное дыхание черкеса. Пахнуло чесноком и смешанным запахом пряностей.

Так дышит человек, когда ему приходится преодолевать какое-то препятствие или подыматься в гору. Оставались считаные секунды. Здесь или пан, или пропал. Сейчас!

Осип, присев на корточки, казалось, слился с плетеным полом вышки, разделяющим смотровую площадку и лестницу. В руках застыл, отливая серебряным светом, кинжал. Черкес в натянутой на глаза мохнатой папахе медленно подымался по лестнице. Не заметив в углу темный силуэт убитого товарища, он, видимо, думая о чем-то своем, ступил на последний пролет лестницы. Вот и проем. Над люком показалась голова горца и плечи в потертой черкеске. Удобная позиция для атаки. Момуль резко поднялся. Черкес, заметив его, потянулся было за ружьем, висящим на плече, но Осип среагировал молниеносно и с силой выбросил вперед руку с зажатым в ней кинжалом. Сталь легко вошла через подбородок и, пробив тонкие внутренние перегородки лицевого черепа, вонзилась в мозг. Черкес не успел и пикнуть. Смерть наступила мгновенно. Казак подхватил тело и резким рывком вытащил абрека из люка. Ноздри продолжали хищно раздуваться, но сердце с каждым ударом успокаивалось.

– Ну шо, бисова душа, погупотил и буде. Хамыляй тэпэр до своэго бога, – негромко произнес Осип, когда успокоился, отирая кинжал о рукав черкески варнака. Сняв папаху, казак осенил себя двуперстным знамением, произнеся:

– Господи, прости грэшного!

Затем, вновь надев папаху и уложив кинжал в ножны, он, привстав на одно колено, всмотрелся в направлении другой вышки.

Второй караульный в этот момент подымался по лестнице. Осип видел, как метнулась тень к черкесу. Как завязалась между казаком и горцем борьба, как оба они скатились по лестнице на нижнюю площадку. Как занес друг руку над черкесом. На мгновение блеснул карбиж, и рука Ивана резко опустилась на тело черкеса. Через минуту Мишник, медленно вставая, махнул рукой: «Сработал», он даже не сомневался, что за ним наблюдает сослуживец.

Вот и все. Осип прижался спиной к плетеной сене и вытер испарину. Дело сделано.

Оставалось открыть ворота и впустить ожидавших снаружи станичников.

Иван ловко спрыгнул с нижней площадки башти и по-кошачьи прокрался к запертым воротам. Тела его противников остывали наверху, а души уже неслись к гуриям, обладающим, по преданию, поразительной красотой, покоящимся на драгоценных коврах в роскошных, вечно зеленеющих садах. В их объятиях правоверного ожидало бесконечное блаженство. «Да нехай!» – подумал мимолетно казак и сплюнул.

Подкравшись к воротам, Иван осмотрелся. Чуть поодаль, на второй вышке, маячила фигура Осипа в черной длинношерстной папахе. Где-то в глубине аула послышался стук. Мишник вновь посмотрел на вышку, где находился друг. Тот махал ему рукой, делая знак затаиться. Казак присел. Через майдан в направлении загона, где стояли лошади, прошел черкес, держа в руках что-то, напоминавшее лопату или сапу, в сумраке толком не разглядеть. Иван, дождавшись, когда черкес скроется из виду, надавил на засов, закрывавший ворота. Крепление поддалось с трудом. Мишник, толкнув створ ворот, просунул голову в образовавшийся проем. Крикнул сычом, давая понять, что путь свободен.

Аул, как правило, был обнесен оградой из нескольких рядов плетня, пространство между которыми заполнялось землей. В оборонительных целях также возводились и сторожевые башти, располагавшиеся обычно на противоположных сторонах аула. Ворота черкесы делали деревянными или плетеными в несколько слоев. Преодолеть ограду с ходу не представлялось возможным. Штурмующие становились легкой мишенью для обороняющихся. Отворив ворота, нападавшие оказывались в более выгодном положении, занимая удобные позиции для атаки.

Увидев Ивана и поняв по его знаку, что путь свободен, Билый дал приказ казакам двигаться вперед. Зная тактику оборонительного боя у черкесов и их способность незаметно скрываться в заранее оборудованных ходах, Микола распределил несколько казаков по периметру изгороди, а основную группу повел к воротам. Казаки в одно мгновение раскрыли тяжелые створы, открывая себе путь.

– Карабут! Деркач! – позвал сотник. – Вам задача пробраться к загону, где черкесы держат наших коней. Коней выпускайте, они сами дорогу в станицу найдут. Затем к нам присоединяйтесь.

– Так там же и черкесские кони могут быть, – ответил Деркач.

– Та и хай с ними. Вали кулем, потом разберем, – подытожил Билый, махнув рукой.

– Хлопцы, – обратился он к остальным казакам. – Атакуем с ходу. Не даем опомниться варнакам. У них один путь спасения – через ворота. Остальные пути станишники наши, что за укреплением стоят, перекроют и там их встретят. Если где лазейки у черкесов к отступлению и приготовлены, то только в одном месте, где аул к скале примыкает. Но там наши на выходе их порубят. А там война план покажет. Гуртом и батька лэгше быть. Ну, с Богом!

Казаки закивали, соглашаясь и принимая наказ.

– Василь! Рудь! Ходь до мэнэ. Шо, скис чи ни? Казак пэрэд лыхом нэ плачэ! Рядом будь, – сказал как отрезал Билый. – Станишные, рушницы на изготовку! – приказал Микола.

Карабут с Дергачом перебежками добрались до загона, где черкесы держали украденных коней. Черкес, которого видел Иван Мищник, поил коней. Напевая себе под нос то ли молитву, то ли какую-то свою черкесскую песню, он не замечал две темные фигуры в черкесках, тайком крадущиеся к загону. Горец и не догадывался, что в родном ауле на майдане в данный момент находится целый отряд заклятых врагов – гяуров. Не знал и о том, что минуты его вольной, свободной жизни сочтены.

Горцы говорят «свобода – первый среди земных даров». Свобода для горца была неотъемлемой частью его существования, и защищать ее он готов был всегда от любого посягательства. Мог быть бедно одет, но всегда преисполнен достоинства, независимости и личного превосходства. Редко горцы давали брать себя в плен, неволя для них становилась страшнее смерти. Черкес всегда готов был к набегу и бою. Еще в девятнадцатом веке среди них встречалось немало панцирников, оборонительные доспехи которых состояли из шлема, кольчуги, налокотников, боевых перчаток. Стандартом вооружения горца были винтовка или ружье, кинжал и шашка. Бритую голову черкеса прикрывала папаха, по обеим сторонам верхней одежды на груди были нашиты газыри – гнезда для ружейных патронов, число которых доходило до двадцати восьми. На поясе крепилась сумка с принадлежностями для чистки оружия и жирница – металлическая коробочка с маслом для тех же целей. Все необходимое черкесу в набеге или бою он носил с собой. Ружейная отвертка служила огнивом, кремень и трут находились в кожаной сумке на поясе. В одном газыре хранились нитки и кусок смолистого дерева, чтобы в любую погоду быстро развести огонь. Рукоять плети и конец ножен шашки были обмотаны пропитанной воском бумажной материей – скрутив ее, получалась свеча.

Оружие подгонялось и не мешало одно другому. Ремень на ружье был пригнан так, что черкес мог зарядить его на полном скаку, выстрелить, перекинуть через левое плечо и тотчас обнажить шашку, которая помещалась в обтянутых сафьяном деревянных ножнах, чтобы не производить шума во время езды. Со своим кинжалом черкес не разлучался ни на миг, разве что на время сна, да и то в стенах родной сакли. Ничто на нем не бренчало и не болталось, не блестело скрытое в чехле ружье, мягкий и гибкий чувяк, надетый на ногу, делал ногу черкеса похожей на лапу тигра. Даже конь горца был приучен не ржать в засаде.

Конь же был выезжен так, что не боялся ни огня ни воды. Тонкая плеть не причиняла ему боли, чему также способствовал прикрепленный к концу тонкий кусок кожи, который понукал коня хлопающим звуком. Седло было легким и удобным – черкес по неделям мог не расседлывать своей лошади. За седлом всегда имелся запас продовольствия, сошки для стрельбы и тренога. Оружием горцы дорожили, особенно старым. Не случайно среди них ходила поговорка «Смерть джигита в бою – плач в его доме. Потеря оружия – плач в целом обществе». Национальное воспитание облагораживало их души, закаляло их моральный дух и приучало переносить усталость и трудности войн и долгих путешествий. Они жили простой, поистине суровой жизнью, воздерживаясь от всякой чувствительности.

Казаки незаметно приблизились к загону. Карабут остался за оградой, посматривая по сторонам. Деркач же, осторожно, чтобы не вспугнуть коней, перемахнул через плетеное заграждение. Стоящий рядом конь фыркнул и негромко заржал. Черкес поднял голову и моментально насторожился. Крадучись прошел ко входу в загон. Было ясно, что конь испугался неспроста.

«Гяуры? Проворонили? Часовые спят, что ли? Или уже на пути к Аллаху? Нужно успеть добежать до ближайшей сакли и поднять тревогу», – мелькнула мысль в бритой голове, покрытой папахой из козлиной шкуры. Одним прыжком черкес перепрыгнул через заграждение и почти лоб в лоб столкнулся с Карабутом. Видимо, от волнения горец сразу не признал в Осипе врага и выпалил: «Цигахь гаур!»

«Якши!» – ответил Карабут, недобро улыбаясь и протягивая руку к шашке.

Черкес, опомнившись, дернулся назад и, видя свою смерть, успел лишь сказать: «Аллаху акбар».

Остро отточенная сталь со свистом рассекла воздух, и бритая голова черкеса, отделившись от тела, покатилась под ноги стоявших у ограды загона коней. Кони шарахнулись в сторону, нервно вдыхая воздух. Как цепная реакция, разнеслось громкое конское ржание.

Не теряя времени Осип Карабут и Степан Деркач бросились к калитке загона. Сорвав ее с петель, они чудом успели отбежать в сторону, когда косяк лошадей, словно горный поток, сломав плетеный забор, двинулся к открытым воротам. Черкесские лошади, отделенные от казачьих плетеными воротцами, шарахались из стороны в сторону. Осип отвалил воротца, и животные, ведомые природным инстинктом, галопом понеслись в ту сторону, куда мгновение назад умчались их собратья.

Выращивание лошадей в казачьем животноводстве занимало особое место. Поэтому конь был для казака на вес золота. Лошадь была основным помощником в земледельческом хозяйстве. Условия службы у казаков способствовали тому, что они выработали замечательную по быстроте бега и выносливости лошадь, которая могла проходить большие расстояния, довольствуясь подножным кормом при недостатке воды. Билый, говоря о том, что кони сами найдут дорогу в станицу, не ошибся. Казаки воспитывали своих коней так, что те без труда могли добраться домой, проходя немалые расстояния.

На громкое ржание коней и стук копыт из ближних саклей выбежали несколько встревоженных черкесов, держа в руках ружья наизготове. Выкрикивая гортанные команды, они пытались оценить ситуацию и быстро принять решения. Нельзя было терять дальше драгоценные секунды.

Горцы заметались, заметив отряд казаков, и в один голос крикнули: «Кхерам! Гаур!»

Сотник почувствовал, как внутри обрвалась натянутая пружина завода, тренькая переливистым звоном, и резко выкрикнул, командуя: «Пали!»

Грянули выстрелы. Четверо черкесов упали как подкошенные. Остальные моментально скрылись за саклями.

В ауле сразу начался переполох. Из жилищ дробленым горохом посыпали вооруженные горцы и сразу стали валиться, попадая под огонь казачьих рушниц.

Билый расслабился, подпустило. Беспокойство ушло. Поправил папаху, вытирая испарину. Теперь за боем наблюдал как бы со стороны, оценивая каждую деталь, думая за всех. Выкрикнул команду, приказывая станичникам рассредоточиться, чтобы не попасть под собственный перекрестный огонь.

Горцы перестраивались, сработал инстикт самосохранения: пользуясь тем, что находятся в своем родном ауле, где все им знакомо с детства, быстро занимали оборону, используя в качестве баррикад и укрытий сакли и стены жилищ. И началась ответная прицельная пальба!

Ответили не менее меткими выстрелами. Практически сразу несколько казаков было ранено, причем двое из них завалились кулями. Сотник скрипнул зубами, сжимая челюсти и серея лицом. Зыркнул глазами. Без слов поняли, и с разных сторон станичники кинулись к раненым, вытаскивая из-под обстрела. Те, кому из казаков позволяли силы, доползали до ворот и укрывались за наружней стеной аула. Тяжело раненных станичники оттаскивали к сторожевой вышке, где можно было укрыться от пуль и оказать первую помощь.

В центре аула у загона для скота были вырыты ямы для хранения зерна, накрытые деревянными навесами. Здесь засели Осип Карабут и Степан Деркач. Оба стреляли хорошо с довольно приличного расстояния. С самого детства казака приучали к войне, передавая из поколения в поколение умение нападать и защищаться. От отца к сыну передавалось и оружие, и даже фамильная техника боя.

И Осип, и Степан, как любой из пластунов, могли бесшумно передвигаться по любой местности, отлично маскировались, имитировали для сигналов друг другу птичьи и звериные голоса, могли использовать в качестве оружия все, что оказывалось под рукой, даже собственный пояс. Оттачивали до совершенства умение оставаться незаметным, быстро и бесшумно перемещаться, терпеливо сидеть в засаде, вслушиваясь в звуки, разбираться в следах и многое другое, что необходимо разведчику. Действовали, как правило, внезапно, проявляя смекалку, хладнокровие и выдержку. Стреляли без промаха, иногда даже не видя противника, на звук.

Регулярные стычки с горцами оттачивали военное искусство пластунов. Еще их прадеды – бывшие запорожцы – переселились на Кубань к 1793 году. В какой-то мере этот мир напоминал им днепровские места – такое же раздолье первозданной природы. Цветущие луга, густые заросли леса, приречные низины, заросшие камышом; а среди этого разноцветья – пернатая дичь, кабаны, лисицы, козы, изобилие рыбы в реке. Но полной идиллии не случилось. Казачьи селения начали подвергаться нападениям со стороны различных горских племен. Так называемые водяные псы под священным знаменем газавата, используя протоки, лесные и камышовые заросли, появлялись внезапно и бесследно исчезали. Они угоняли стада, уничтожали посевы, безжалостно вырезали жителей хуторов и станиц. Казаки отвечали тем же. Порой с большей ожесточенностью, вырезая целые аулы. Днем и ночью пластуны лежали в секретах и залогах, высматривая, не переходят ли реку горцы. По следам безошибочно определяли численность и планы неприятеля. А ночами и сами незаметно пробирались к горским аулам. Случалось, что горцы обнаруживали посещение пластунов и тут же устремлялись за ними в погоню. Однако те умело путали следы, маскировались, иногда часами залегали пластом под воду, дыша через тоненькую камышинку. Враги их называли не иначе как урус-шайтан. Хотя правильнее было бы сказать – казак-шайтан.

Такими же типичными казакаш-шайтанами были и Карабут с Деркачом. Оба – потомки славных запорожских родов. Вся их внешность говорила об этом. В отличие от своих станичников Момуля и Мищника Осип со Степаном имели лик южно-славянский. Усы носили подковой, на запорожский лад. Головы брили, оставляя осэ-лэдэць. Говорили мягко, с характерным долгим «а» и фрикативным «г». Карабут был на голову выше Деркача, но сухопарее. Деркач же выглядел кряжистее. Оба хорошо не только военным искусством владели, но петь-гулять были мастаки. Осип на гармозе играл добре, Степану кобза нравилась. Заведет порой на посиделках станичных песню, дедами-прадедами петую, слезу с души вышибет.

Окромя того что стреляли метко, добрыми рубаками были. Не одну голову вражескую снесли. Не посрамили былую славу своих предков. И в мирной жизни добрыми семьянинами были. Веру дедовскую чтили. Детей своих растили в традициях. У Степана сын-подпарубок да дочь-казачка. Осипа тремя дочерьми Господь одарил. Хата что у одного, что у другого – полная чаша. Труд уважали, доброе хозяйство поставили на базах.

Таковы были казаки-пластуны. Боялись их черкесы, уважали. За смелость, честь, гордость. За умение воевать и не бояться противника, независимо от его количества. За то, что под стать самим горцам ценили свободу и не знали слово «плен». За то, что покрыли славой себя на веки вечные.