Текст книги "Пластуны. Золото плавней"

– Тихо! Готовсь!

Из-за поворота, где река изгибается, уходя за склон горы, показались кони. Они шли быстрой рысью в направлении прохода, где залегли Рева со станичниками. Кони шли одни, без всадников. Рева понял, что это, скорее всего, их станичные кони, угнанные черкесами. Когда косяк лошадей поравнялся с тем местом, где залегли казаки, то можно было без труда узнать своих коней. Они, ведомые вожаком, явно шли в сторону станицы. За ними бежало несколько незнакомых коней, скорее всего, черкесские, приставшие к ним. Рева дал знак не трогать коней, чтобы не испугать и пропустить через проход.

Те, не останавливаясь, пронеслись мимо затаившихся казаков и скрылись за следующим поворотом.

Глава 12
Обоз

Тем временем та часть черкесов, что была назначена на сопровождение стариков, детей и женщин, собравших на арбы свой скарб, выполняли свою задачу. Семья, как для казака, так и для горца – святое.

То, что дал Всевышний.

Следовательно, к дару Всевышнего нужно относиться соответственно. Черкес погибнет, но будет до последнего защищать свою семью. Как только начался бой в ауле, горцы немедля выделили двадцать всадников на охрану и сопровождение семей.

Обоз состоял из нескольких арб на высоких колесах с железными шинами, и каждую тащила двойка лошадей.

Почти все повозки имели соломенный верх, а внутри были выложены кошмами; задние отверстия туннелеобразного кузова были также завешены кошмой, чтобы по возможности уберечь сидящих в них от дорожной пыли.

На дно арб, в которых ехали женщины, дети и беспомощные старики, были набросаны подушки и тулупы, так что сидеть было мягко и удобно. Повозки горцев то и дело кидало по неровной дороге из стороны в сторону, точно лодку в бурю, а грохот раздавался такой, что впору было оглохнуть.

Каждая арба имела своего возницу. В основном это были старики. Женщин у черкесов к управлению лошадьми, в отличие от казачек, не допускали. Эти древние воины, словно выточенные из коряг и побитые временем, но не сломленные годами, держались бодро, то идя пешком рядом с лошадьми, то примащиваясь на передке со своим длинным кнутом в руках.

Впереди показалась неглубокая, но довольно длинная балка. Ее глубины было достаточно, чтобы скрыть от посторонних глаз весь обоз. По пологому спуску, который был обильно промыт дождями, вся процессия спустилась в балку. Боковины и края балки, обильно поросшие травой, отлично скрывали как саму балку, так и тех, кто в ней находился.

Черкесы, оставив арбы с детьми, стариками и женщинами, спешно повернули коней и поскакали в направлении аула. По звукам выстрелов и раздававшимся с той стороны крикам было понятно, что бой подходит к концу и явно не в пользу горцев. Не раздумывая, все двадцать вооруженных всадников наметом понеслись по дороге, ведущей в станицу. Пусть бой проигран, пусть их товарищи полегли, но жажда наживы была сильнее. Желание вернуть убежавших казачьих коней, чтобы после продать их и тем самым отомстить за сожженный аул, было сильнее чувства ожидания опасности. Уверенно держась в седле, воинственные всадники неслись по следам сбежавших коней.

Еще пять тысяч лет назад предки черкесов, вайнахов и дагестанских горцев составляли единый этнос. И говорили на одном условном восточно-кавказском языке. Согласно бытовавшей среди самих горцев хурритской гипотезе, чеченцы, ингуши, бацбийцы, как и коренные народы горного Дагестана, родственны именно хурритам и урартам, основателям древнего царства Урарту, занимавшего центр Анатолии еще три тысячи лет назад. Прародина хурритов и восточнокавказских народов, как считали горцы, располагается где-то в районе так называемого плодородного полумесяца на Ближнем Востоке – колыбели земледелия на планете. Это территория от Верхнего Египта по берегу Средиземного моря и до впадения реки Тигр в Персидский залив.

О том ярко свидетельствали наличие в восточно-кавказских языках ряда общих уникальных корней для обозначения обработки земли, землепашества.

Согласно преданиям, передаваемым из поколения в поколение, прародиной чеченцев, дагестанских горцев и хурритов называют горы Загроса на Иранском нагорье.

Именно отсюда, как было написано в древних книгах, примерно четыре-пять тысяч лет назад предки кавказских народов отправились искать лучшей доли. Пришли сперва в Анатолию, где основали могучее царство Урарту. А уже оттуда эти народы и Северный Кавказ заселили. Здесь нахско-дагестанская семья в седой древности и распалась на великое множество этносов.

Свою воинственность черкесы унаследовали от своих предков. Так же как и предкам казаков, им приходилось отстаивать свое место под солнцем с оружием в руках не одно столетие. За эти века ковался дух горца, отвага и бесстрашие. И ко всем этим положительным качествам, характеризующим воина, прилипло еще одно – жажда наживы. Именно это черта характера заставляла черкесов нападать не только на казачьи станицы и хутора, но и на аулы своих мирных собратьев. Черкесы не гнушались ничем. Устраивая резню в мирном ауле, они угоняли с собой отары овец, табуны лошадей, стада крупного рогатого скота, забирали с собой женщин и детей, которых затем продавали на невольничьих турецких рынках.

С казаками было сложнее. Ведь они, как и черкесы, с детства воспитывались как воины. Свобода и честь для казака были главными добродетелями на их нелегком и порой коротком жизненном пути.

Случалось так, что черкесы воровали казачек и затем насильно женились на них, воспитывая затем детей как истинных мусульман. К слову сказать, для черкесского народа смешанные браки – явление нередкое. Смешанные браки начались примерно в XVI–XVII веках, когда на севере современной Чечни обосновались многочисленные православные казаки – гребенские, терские, сунженские и кубанские Чеченцы и казаки нередко обменивались девушками – когда добровольно, а когда удальцы с обеих сторон просто друг у друга красавиц (сестер, дочерей) похищали, преодолев бурный Терек или Кубань.

Еще одна крупная волна русско-чеченских браков отмечается в годы Кавказской войны, когда в горах Нохчийчьо селились с позволения имама Шамиля русские дезертиры. Эти ребята нередко принимали исламскую веру и женились на местных вайнахских красавицах. Становились настоящими чеченцами, насколько сие вообще возможно для иноплеменного люда.

К любому метису черкесы предъявляли весьма строгие требования по поводу достаточности его нохчалла. Чтоб быть действительно признанным чеченцем на все сто, парню или девушке из смешанной семьи требовалось в совершенстве знать нохчийн мотт и нохчийн ламасташ. Непременным условием было быть бусулба динах – исламской веры. Поэтому украденную казачку, не предназначенную для продажи в неволю, черкесы обращали так же насильно в исламскую веру и затем женились на ней. К ней предъявляли все требования, которые предъявлялись и к настоящей черкешенке, которая должна носить платок или же хиджаб, закрывающий волосы и шею. Такое велит и чеченский адат и шариат. Бывало порой, что слишком уж верующие черкешенке такой запрет нарушали. И вместо платка или хиджаба надевали плотные никабы или паранджу, закрывающие лица полностью. Считалось, что никаб – одеяние отнюдь не исламское.

А национальное – традиционное арабское. И те черкешенки, что надевают никаб с паранджой, путают исламскую религию и арабскую национальность. Как говорили старики и мусульманские священнослужители, никакого добавления к скромности девичьей никаб не дает. Даже наоборот. А правильный выбор для любой уважаемой себя чеченской мусульманки – платок или хиджаб, открывающие тонкие черты прекрасных лиц вайнахских женщин. Черкешенки воспитывались весьма строго и консервативно. Все они в повседневной жизни надевали исключительно длинные юбки или платья. Настоящую нохчийн йоi можно было отличить по тому, как она одета. И даже самые бедные из них носили именно платья. Ношение шаровар женщинами – одно из важнейших табу в чеченском обществе. Брюки у вайнахов считались исключительно мужским предметом гардероба. Когда девочка, девушка, женщина одета в мужскую одежду, она уподобляется мужчине. Кроме того, считалось, что брюки демонстрируют у женщины то, что должно быть непременно скрыто.

А сие – харам, большой грех. Потому – только длинные платья и юбки. Штаны или брюки по адатам – чеченским обычаям, – как и папаха, важнейшая часть именно мужского гардероба. Снять с мужчины штаны – это позор такой для него будет, что нельзя смыть будет даже кровью.

Среди отряда черкесов, мчавшихся по следам сбежавших коней, на фоне чернобородых собратьев выделялись двое рыжих. Среди соплеменников считалось, что именно хурриты – далекие предки черкесов – были рыжеволосыми. Эта рыжесть была довольно нередким явлением.

Сами черкесы эту рыжесть многих своих соплеменников объясняли таким народным преданием, легендой:

Предки черкесов всегда жили в холодных горах. Потому разводили большие-большие костры. И в древние времена, когда вайнахи грелись у огня, некоторые опалили свои волосы, а затем передали сию внешнюю особенность потомкам.

У каждого всадника к седлу был приторочен кожаный мешок. Отправляясь в набег, черкес всегда берет с собой в кожаном мешочке провизию, которая состоит из просянной муки и нескольких кусков копченой козлятины или баранины. Провизии этой хватало черкесу на две-три недели. Такого же количества провизии русскому солдату едва ли хватило бы на два-три дня.

Кроме основного дорожного запаса, хранимого в притороченном к седлу кожаном мешочке, у наездников был еще один, особый запас провизии. Это был неприкосновенный запас, который употреблялся в самом крайнем, экстренном случае. По традиции его хранили в одном из газырей. Это был хакурт (хьэкъурт) – один из элементов черкесской походной пищи. Был он популярен и у пастухов. Хакурт делали вкусным и очень калорийным, напоминающим по вкусу подслащенную густую кашу с интенсивными нотками слегка подгоревших зерен кукурузы. Основу хакурта черкесские женщины делали из прожаренных зерен кукурузы с добавлением к нему разного рода злаков и не пророщенных зерен. Для его приготовления основу смешивали с кисломолочным продуктом, близким по составу к мацони. А сверху добавляли качественный каштановый или ореховый мед, темный и с горчинкой.

Ореховый мед черкесы делали из сока ореховых деревьев, добывая его по тому же принципу, как добывали русские сок березовый. Называли ореховым медом. До распускания почек (листьев) ореха черкесы просверливали небольшое неглубокое отверстие, вставляли соломину в ствол и опускали ее в сосуд. За день натекало до литра сока, готового к употреблению. После завершения сбора сока черкесы обязательно замазывали отверстие землей, глиной, древесной смолой. Сок нагревали, и он загустевал до состояния сиропа. Точно так же, как делали казаки нардек из арбузного сока.

Много было общего у этих двух, казалось бы, непримиримых народов – черкесов и казаков. От быта и до военных традиций. И те и другие славились воинским искусством, джигитовкой, искусным владением шашкой, меткой стрельбой. Носили похожую одежду и в быту, и на войне. Не брезговали набегами на селения друг друга, крали девок – насильно, а порой и по доброй воле оных, женясь на них. И неприязнь, доходившая до ненависти друг к другу, была одной. Если сеча – до последнего вздоха. И ненависть эта взаимная шла из глубины веков, передаваемая по наследству из поколения в поколение. И родившийся от смешанного брака черкеса и казачки мальчик считался черкесом и воспитывался по черкесским законам, в ненависти к своим соседям – казакам, несмотря на то что в нем текла половина казачьей крови. Так же и казачонок, родившийся от брака казака и черкешенки, с детства считал врагом каждого черкеса.

Разделяла эти два воинственных народа и вера. Каждый считал свою – истинной. Каждый был готов умереть за нее.

Но казаки, в отличие от черкесов, никогда не убивали за веру. Черкесы же постоянно объявляли газават. Убить неверного, независимо от возраста, считалось священным долгом. Убивший готовил себе место в раю, в котором его ожидали наивысшие блага от гурий.

Черкесы мчали галопом, стремясь нагнать табун лошадей до захода солнца. Каждый из них, как голодный волк, жаждал себе часть добычи. И жажда эта была неутолима. Слепая ярость на гяуров ослепляла сознание. Они неслись, не подозревая о том, что в ущелье их ждал отряд казаков, руководимый младшим урядником Димитрием Ревой.

Глава 13
Рева: засада

Рассредоточив казаков в укрытиях по краям дороги, младший урядник Димитрий Рева сам занял позицию. Из-за ствола упавшей когда-то со скалы большой сосны хорошо просматривались как сам тракт, проходящий через ущелье и ведущий по направлению к родной станице Мартанской, так и подножие склонов с обеих сторон.

Монотонно постукивал дятел. Никем не потревоженная птица занималась своим важным делом. Ветер волновал кроны деревьев.

– Тук, тук, – стучало сердце в груди Ревы.

– Тук, тук, – отзывался своей дробью дятел.

Димитрий пристальным взглядом оглядел оба склона. На одном из них, сходящем к самой дороге, он поставил секрет из нескольких молодых станишников. Солнце поднялось как раз из-за того холма, тем самым давая свою защиту казакам. С их позиции местность была как на ладони. Со стороны дороги из-за ярких солнечных лучей секрет был абсолютно не виден.

«Добре сховалысь хлопцы. Литом всякый кустык сховаэ и ночуваты пустыть. Басурмане нэ почують», – подумал про себя Рева.

Позиции были выбраны младшим урядником с толком и знанием боевых действий в горах. С таких позиций и при наличии отряда из двадцати боеспособных казаков, пусть даже и молодых, внезапной атакой можно было без особых потерь уничтожить равноценный отряд черкесов. Расстановкой сил Димитрий был доволен.

Но что-то скребло кошачьим когтем у него на душе. Не было внутреннего спокойствия. Сумбурность мыслей терзала сознание.

– Тук, тук, – выбивало дробь всегда спокойное сердце.

«Не к добру со мной такое, – вздохнув и вытирая рукавом черкески сочившийся со лба пот, подумал Рева. – Ой не к добру. Что не так?!»

Он знал наперед, что горцы при нападении на аул выделяют отряд для сопровождения своих семей в безопасное место, и до тех пор, пока не будет найдено безопасное укрытие, этот отряд не оставит женщин, детей и стариков. Обычно такой боевой конвой состоял из пятнадцати-двадцати всадников.

Знал и то, что черкесы из отряда сопровождения, выполнив свою задачу, не пойдут на подмогу своим товарищам в ауле, а непременно предпримут попытку вернуть убежавших лошадей. Уж очень ценность стада велика. Никто не захочет терять добычу. Тогда выходит – все зря.

А значит, они пройдут именно по этой дороге.

Звуки выстрелов, доносившихся со стороны аула явственно еще с час тому назад, стали реже, пока совсем не прекратились. Бой в горном поселении утих.

– Кажись, все.

– Разве?

– Больше не стреляют.

– Звэрнулы въязы басурманам станишные! – уверенно сказал Рева засевшим с мортирой Сидору Бондаренко и Сашко Журбе.

– Такая у них удача: вырастают несеянными, пропадают некошенными, – вполголоса ответил Бондаренко.

– Это хто, дядько Сидор? – спросил молодой Сашко Журба, вскинувшись. В голубых глазах интерес неподдельный. Наивный до чертиков. – Ты о ком?

– Хто-хто – дид пыхто и баба сэровотка, – съязвил Бондаренко. – Черкесы, хто. Молодый ты ще, не разумеешь многого. Гляди в оба, а то як собаци пид хвист наша с тобой мортира пульнеть.

– Да ни, – протянул Сашко, смутившись, он даже такое представить не мог.

– Добре, Сидор, добре. Учи молодых. Царскую службу нэсти – нэ мудямы трясты, – негромко смеясь в ус, сказал Димитрий.

– Без ума казаку – сума, – вздохнув, ответил Бондаренко. – Кто же, если не мы. Так уж издревле повелось: от старшего к младшему.

Рева поднес палец к губам, давая понять, чтобы казаки больше не проронили ни слова. В горах звук разносится намного сильнее и дальше, чем в степи. Чуткое ухо черкеса могло услышать тихий говор и не ко времени раскрыть казачью засаду.

– Усе, хлопцы, пары из рота нэ пускать, – сопроводил Рева свой жест коротким и четким указанием.

Сидор еще раз проверил наклон мортиры. Для чего-то, положив голову на дуло, погладил ее гладкую, нагретую солнечными лучами сталь и, довольно крякнув, перекрестил.

Долгое ожидание и наступающая жара немного ослабили бдительность казаков.

Димитрием вновь овладели мысли. Мимолетно вспомнились события прошлого сна. В сознании пронеслись картины прошлой счастливой семейной жизни. На смену им пришли воспоминания о славных боевых подвигах отца, его деда, прадеда. Все это передавалось в его древнем запорожском роду Ревы из поколения в поколение. От отца сыну, от деда внуку. Некому будет только передать рассказ о предках-казаках и о нем самом, о младшем уряднике Димитрие Реве. Не смирился он с гибелью двух дорогих ему людей. Любил и жену и доченьку Димитрий больше жизни. Не смог снова жениться и попытать счастья семейного. Глубока была рана, кровоточила, не заживала. И убитые им черкесы не заглушали чувство мести в этом природном казаке. Так уж устроен был Димитрий. Биться – так до победного, любить – так на всю жизнь, а если гулять, так до усталости. Не было в нем середины. Добра особого не нажил, но хата всегда в достатке была. А вот славой себя покрыть успел. Не один боевой выход за плечами. И в пикетах сиживал, и в плавнях.

– Добра слава лучше богатства. Вона лэжыть, а худа слава бижыть! – говорили о Реве станичники.

Взгляд Димитрия зорко осматривал дорогу и склоны, а мысли его вырывали из прошлого воспоминания. Далекое детство вспомнилось. Гайдалка, отцом устроенная на ветке ореха. Игры с ровесниками в чижа, асыки да клек, в бобра, в коня.

На ум пришла присказка, которой пользовались, в бобра играя:

– Бобре, бобре, ховайся добре, як найду, так-таки собаками растравлю!

– Митя, теперь в чижа давай! – кричит звонкий детский голос.

Весело было всем гуртом играть.

Когда станичные казачата подрастать стали, дед Димитрия, тоже Димитрий, в честь него-то и назвали внука, с дедом Трохимом в паре брали их рэбачить. Шапарей среди каргей кубырем да кригами ловили. Дед Димитрия дюже шапарей жареных любил.

Подпарубками и на охоту уж стали ходить с дедами. В основном зайцев да дудаков били. Ох и вкусны были дудаки с каймаком запеченные.

Дед Трохим, и тогда первый балагур в станице, любил повторять:

– Рэбак багатым нэ бувае. Рыбка та зайчикы довэдуть у старчикы.

Имея в виду то, что рыболовство и охота хоть и были традиционными промыслами казаков, но относились к малодоходным и ненадежным занятиям, доводящим порой до нищеты. Улыбнулся в усы Димитрий, вспоминая давно ушедшее время.

Мысли его переместились на другое. В роду его существовала легенда. Но не выдуманная, истинная. С прапрадедом его произошедшая. Ту легенду ему дед рассказывал, тому же отец его, прадед Димитрия, Грицько Рева, ну а тот ее непосредственно от своего отца, прапрадеда Димитрия, Васыля Ревы, слышал. Редкий казачий род не знал своих предков до седьмого колена. Позорным считалось, если не знал, как звали пращуров твоих. Берегли имена эти, в молитвах поминали заупокойных регулярно, не только по дням соответствующим.

Так вот легенда та с Васыля Ревы и началась. Так как он сам был участником тех событий, о чем в семейной легенде той и говорится. И рассказывал пращур Димитрия Ревы об участии черноморцев, поднявших бунт во время Персидской войны. Причиной восстания послужило отсутствие нормального снабжения казаков, издевательства царской администрации и отказ выплатить предусмотренную оплату за годы службы. Крепко взбунтовались тогда обманутые казаки. Честь и свобода в их среде выше всего всегда ценилась. Выгнали они нечестных на руку старшин да соглядатаев москальских. И как сказали, так и сделали, потому что вся казачья масса целиком поддерживала их. И избрали новых старшин и между ними избрали Дикуна, Шмалько, Собокоря. Был среди них ставленник столичный из царских прикормышей по фамилии Пузыревский. Получил он от царя наказ успокоить смуту казачью. Видя то, что казаки власть меняют, Пузыревский решил пойти на хитрость. Он должен был во что бы ни стало выполнить данное ему распоряжение. Он посоветовал казакам написать жалобу самому царю и послать депутацию в столицу, с условием, что пока делегаты вернуться из Петербурга, останутся все старшины. Доверчивые казаки послушались его совета, избрали делегатов, в число которых попали, конечно, наиболее активные казаки, защищавшие интересы казачьей массы: Дикун, Шмалько, Собокарь и др.

Как прибыли казаки в Петербург, их немедленно же арестовали, а в Екатеринодаре арестовали других непокорных, разводивших крамолу. Так как на Кубани в это время цари еще не успели построить тюрьмы, то арестованных посадили в глубокие сырые ямы. Тридцать казаков подкопались к реке и убежали за Дунай, чтобы сообщить своим товарищам, что на Кубани уже погибла казачья Воля. Пятьдесят человек умерли в сырых ямах, не дождавшись суда. Многих во время ареста не нашли, так как они убежали за Дунай, хотя далека и трудна была туда дорога.

Дикун, Шмалько, Собокарь и Половый долго мучились в тюрьмах, пока их перевезли из Петербурга в Екатеринодар, где добивались их казни, и суд приговорил их казнить, но царь «смилостивился» и смягчил их кару. Дикун и Шмалько не дожили до суда: Дикун умер по дороге в Екатеринодар, а Шмалько умер в тюрьме, когда привезли его в Екатеринодар. Собокаря и Полового в Екатеринодаре перед войском били кнутами, потаврили, вырвали ноздри и сослали в Сибирь.

С этими событиями на Кубани погибла последняя Запорожская Воля.

Васыль Рева избежал казни, так как среди активных зачинщиков восстания не был замечен. Но запомнил те события крепко и в роду наказал передавать историю сию из поколения в поколение, чтобы был как наказ потомкам о том, что борьба за свои права стала лебединой песней черноморцев о казачьей воле и демократических порядках. Казаки всегда были для царей и правительства костью в горле. Своей непримиримой позицией ко лжи и любому проявлению посягательств на их свободу. На что охотно шли царские военные чиновники.

От мыслей Димитрия оторвал внезапно раздавшийся впереди знакомый пронзительный гик. Этот гик, похожий больше на вой шакала, мог пощекотать нервы даже самому толстокожему человеку, который слушал его впервые. Черкесы перед началом атаки, чтобы оказать психологическое давление на врага, выли как шакалы. И если этот вой сливался в тысячах голосов всадников, то это могло воздействовать на противника похлеще разрыва снарядов и свиста пуль. Русские офицеры говорили, что влияние этого гика на войска столь парализующее, что солдаты оказываются не в состоянии защищаться. Натиск черкесов был всегда стремителен, и много надо было иметь не только храбрости, но и хладнокровия, чтобы не дрогнуть при таком бешеном нападении, да еще и сопровождаемом диким гиканьем. Исступленное гиканье горцев производило на нервы русских солдат неприятное ощущение, которого передать нельзя.

Но казаки, с детства живущие практически бок о бок с черкесами, к подобным выходкам горцев были привыкшие. Соответственно, и гиканье, похожее на громкий крик шакала, называемое горцами боевым плачем, не производило на них абсолютно никакого воздействия. Черкесы за это называли казаков «тугуз-кузук», намекая на то, что лишь волк не страшится шакальего воя.

Оторвавшись от мыслей, Димитрий Рева поднял руку вверх:

– Приготовиться.

– Ну шо, Дмитро, – тихо сказал он сам себе. – Шо було, тэ бачилы, шо будэ – побачэмо.

Гиканье стало отчетливее. Было понятно, что о казачьей засаде черкесам ничего не было известно. Они издавали крики, лишь подбадривая себя. Уверенные в том, что на данный момент все казаки находятся в их ауле, где идет бой с их товарищами, черкесы, предвкушая наживу, мчались по следам коней.

Через толстые корни упавшей сосны, за которой схоронился младший урядник Рева, было отчетливо видно, как из-за скального уступа, где недавно проскакали станичные лошади, появились первые всадники. Их одинаковая одежда – черного цвета черкески, темно-серые и темно-зеленые бешметы, серые и темно-коричневые папахи, на ногах черного же цвета чувяки – говорила о том, что это представители среднего класса. За спинами у всадников виднелись кремневые ружья; непременный атрибут кавказского мужчины – кинжал, прикрепленный к тонкому сыромятному поясу, вздрагивал у каждого черкеса при скачке в такт темпу лошади. Там же, на поясе, были приторочены и шашки.

Согласно нормам обычного права в традиционном адыгском обществе все сословия, кроме домашних рабов, имели право ношения оружия, а следовательно, и доступ к военной сфере. В воинский класс Черкесии, кроме князей и дворян, входило и крестьянство, включая и несвободные его категории. В отличие от России, где разрешалось носить оружие только дворянству и офицерам, в Черкесии на право ношения оружия ограничений сословного характера не было. Соответственно, раз все слои общества, кроме рабов, имеют право ношения оружия и входят в воинский класс, то и военная форма являлась общей для всех сословий.

В конце XVIII века запорожские казаки, поселенные на Кубани и положившие начало Кубанскому казачьему войску, также переняли полностью военный костюм и вооружение от западных черкесов под тем же названием.

Тем самым ни скакавшие навстречу неизвестности черкесы, ни ожидавшие их в засаде казаки не отличались кардинально ни в одежде, ни по набору вооружения. Те же схожие черкески, бешметы, чувяки и ичиги. Те же шашки и кинжалы. Даже в облике многие казаки были схожи с черкесами. Но опытный взгляд все же мог различить некоторые отличия. К тому же на тумаках казачьих папах красовались кресты, расшитые галунами. Чего нельзя было встретить на папахах горцев.

Вот уже все всадники показались из-за скальной стены. Рева вел счет черкесам: «Один, два, три… девятнадцать, двадцать, двадцать один».

«Двадцать один», – показал он знаком Сидору Бондаренко. Черкесы шли наметом, не останавливаясь. В запале погони они, видимо, совершенно не заботились о безопасности, что могло стоить им жизней. Рева медленно поднял руку вверх. Казаки взяли ружья на изготовку. Каждый из станичников нашел свою цель. Так, чтобы разом покончить со всем отрядом. Преимущество сейчас было полностью на стороне казаков. И выгодная позиция, и фактор внезапности могли обеспечить полную победу над врагом.

Черкесы не снижали скорости коней, не останавливаясь и не замедляясь. Пыль клубпми поднималась из-под копыт.

Каждому из казаков хотелось поквитаться с ненавистными басурманами за крепостицу и Гамаюна, за станичников, защищавших крепостицу и полегших в неравной схватке с горцами, за вероломное нападение на станицу и угон лошадей. Каждый из сидящих в засаде имел счет к черкесам. Вот уже отчетливо можно было разглядеть лица всадников. Еще мгновение, и они выйдут из поля обстрела, и тогда будет уже сложнее биться с ними, ведь пешему, без навыков ведения боя, а такими были большая часть казаков отряда, не совладать с опытным всадником. Рева не стал пытать судьбу и резко опустил руку вниз:

– Пали!

Раздался громкий, оглушительный выстрел – это Сидор Бондаренко выпустил смерть из дула мортиры. На мгновение облако густого дыма закрыло всадников. Раздались истошные вопли раненых людей и ржание падающих лошадей. Казачьи ружья досылали смертоносное железо в тела горцев. Дым развеялся, и можно было увидеть результат неожиданного нападения казаков. Прямо перед ними вперемежку с трупами коней лежали тела убитых горцев. Раненые корчились в предсмертных конвульсиях, изрыгая проклятия в адрес казаков вперемежку с молитвой к своему богу. Димитрий Рева выскочил из своего укрытия, станичники последовали за ним. Глядя на изуродованные выстрелом из мортиры тела горцев, казаки не испытывали привычной ненависти к ним. Они кинжалами добивали раненых, избавляя их от дальнейших мучений. Когда последний крик растаял в тишине горного воздуха и душа черкеса вознеслась к гуриям, Рева пересчитал трупы. Их было двадцать.

– Еще одного нэма, – сказал Рева.

– Да вин никак дрозда дав, – ответил с легкой усмешкой, вытирая закопченное дымом лицо, Бондаренко.

– Утек! – воскликнул счастливый от удачного выстрела мортиры Журба.

– Да и хай ему грэць, – добавил подошедший Степан Рябокобыла, – добре зробылы, хлопцы. Бурукун-трава ягид нэ роды.

– Да йи оттож, – подытожил Димитрий. Он махнул рукой, крикнув громко: – Казаки, до гурта сбыраэмось, дуван дуванить.

Казаки, подходившие на призыв Ревы, не сразу поняли, что произошло. Димитрий вздрогнул и замер на месте. Его лицо исказилось гримасой боли, рука потянулась к области сердца, и он стал медленно сползать на колени. Стоявший рядом Степан Рябокобыла подхватил своего боевого товарища-односума. В этот момент эхо донесло звук выстрела. Горы имеют одну особенность: доносить звук до слуха, когда само действие, произведшее этот звук, уже выполнено. Так случилось и в этот момент. Оставшийся в живых черкес не удрал, как предположил Сидор Бондаренко, а спрятался невдалеке, желая подороже продать свою жизнь. Улучив момент, когда казаки, наслаждавшиеся победой в этой короткой схватке, потеряют бдительность, выбрал цель и нажал на курок ружья. Пуля попала младшему уряднику Димитрию Реве со спины, под левую лопатку, прошла в сердце и остановилась в нем, разорвав его. Смерть наступила почти мгновенно. За доли секунд перед глазами славного воина пролетела вся его короткая жизнь. Душа потихоньку покидала тело.

– Димитрий! – громко выкрикнул Сидор, крепко держа его тело своими могучими руками.

– Бийся жыть, а нэ вмэрать, – еле слышным голосом, двигая запекшимися сухими губами, прошептал Рева.

Последним видением казака было улыбающееся лицо жены Фотинии и доносившийся певучий голосок смеющейся доченьки Маруси:

– Батенька, ходи до нас.

Тело Димитрия обмякло на руках Сидора, испустив дух. Душа освободилась от бренности и полетела на встречу с Господом, в небесные станицы. Туда, где ждали ее родные ей души предков славного рода Ревы.

– Бийся козла спэрэди, коня сзади, а дурного чоловика з усих сторон, – снимая папаху, негромко сказал Степан Рябокобыла.

Казаки один за другим стали стягивать свои папахи с голов. Сидор Бондаренко аккуратно опустил мертвое тело Димитрия на камни и, сняв папаху, проговорил слова молитвы:

– Помяни, Господи Боже наш, в вере и надежди живота вечнаго новопреставленного раба твоего Димитрия, и яко благ и человеколюбец, отпущай грехи и потребляй неправды, ослаби, остави и прости вся вольная его согрешения и невольная, возставляя его во святое второе пришествие твое в причастие вечных твоих благ, их же ради в тя единаго верова, истиннаго Бога и человеколюбца. Яко ты еси воскресение и живот, и покой рабу твоему, Димитрию, Христе Боже наш. И тебе славу возсылаем, со безначальным твоим Отцем и с Пресвятым Духом, ныне и присно и во веки веков, аминь.