Текст книги "Сестра моя – смерть"

Никто не выходит. Что мне, стучать в стекло? Разнести машину этой дурацкой статуэткой?

Дверца щелкнула и приоткрылась. Я постаралась улыбнуться. Дверца распахнулась широко-широко, сильно запахло какими-то мужскими духами, ярко вспыхнул свет, но только на одно мгновение – вдруг стало темно и удушливо. И что-то в ушах… И что-то во мне… А потом вообще все пропало.

Глава 2
Она

Будь она хоть капельку обидчивой, давно запустила бы ему в голову тарелкой, встала и ушла. Любая бы на ее месте так и поступила. Пригласил в ресторан, а теперь оскорбляет. И глухая-то она, и больная, и одета не так, и живет в плохом доме, и работает всего-то на фабрике мягкой игрушки. На себя бы посмотрел! Тоже Ричард Гир выискался! И если уж она такая убогая, как он хочет представить, зачем тогда в ресторан приглашал? Выбрал бы себе не убогую. Или это он хочет сбить цену, рассчитывает, что после ресторана она согласится на… на то, что бывает после ресторана? Лично ее еще никто не приглашал, но девчонки с фабрики рассказывали, так что она в курсе. Но если так, зря понадеялся – ничего после ресторана ему не выгорит.

Нет, ну оскорбляет и оскорбляет! Теперь еще образование приплел: она, видите ли, не получила нормального образования.

– Что вам от меня надо?

Пора тарелку кидать, пора возмущаться. Есть, конечно, и другой способ: просто выключить аппарат, пусть тогда сидит себе и разговаривает с глухой стеной сколько хочет, она ни звука не услышит. Сто раз проделывала такой фокус, когда совсем доставали. Но сейчас не тот случай, пусть сначала объяснит, что ему нужно, зачем-то он ее пригласил.

– От вас мне ничего не нужно. Наоборот, я хочу вам помочь. Я представитель международного благотворительного общества.

Ага! Ну, акцент-то она сразу заметила – глухая не глухая, а слышит, что надо, не хуже других, если с аппаратом.

– Чем же вы мне можете помочь?

– Вот об этом и пойдет речь, это и есть суть нашего разговора, – улыбнулся во весь свой зубастый рот, подлил вина в бокалы. Ну что же, она готова его послушать, пусть говорит. – Ваша жизнь, Любовь Романовна, должна была быть совсем другой – счастливой, обеспеченной.

– Да я и так не жалуюсь. Что в моей жизни не так? Вроде зарабатываю неплохо, недавно на четвертый разряд сдала. А счастье? Все зависит от того, как ты сам себя ощущаешь.

– Это правильно, – отпил вина, поставил бокал, улыбнулся. – Вы чрезвычайно умная девушка, Любовь Романовна, мудрые мысли высказываете.

Да уж ясно, не дура!

– И это особенно обидно, что такая способная девушка, как вы, не получила ни образования приличного, ни достойного положения в обществе. А ведь должны были.

– После нашей спецшколы не сильно-то куда поступишь. Да я и не хотела, хотя, может, и могла.

Это в самом деле правда: физрук всегда ее хвалил, говорил, что из нее может выйти хорошая спортсменка, предлагал даже дать рекомендацию в спорттехникум, но она не захотела – фабрика игрушек ей сразу понравилась, их с классом водили на экскурсию.

– Мы с вами, Любовь Романовна, говорим о разных вещах. Вы не совсем меня понимаете.

Чего уж тут не понимать? Вот тоже сложность какая! А вообще приятно, что он ее по имени-отчеству называет – уважительно и красиво, – ее никто никогда так еще не называл.

– Выпейте вина, Любовь Романовна. Вы к своему бокалу даже не притронулись. И совсем не кушаете, попробуйте, это вкусно.

Может, и вкусно, только неизвестно, что это такое. Наешься непонятно чего и в больницу опять загремишь – с ее печенкой шутки плохи.

– Спасибо, я на диете. И не пью совсем.

– На диете? – Он рассмеялся. – Да у вас отличная фигура!

– Дело не в том. У меня печень больная.

– Ах да, да, да! Знаю! Извините, что не подумал об этом. Но можно исправить ошибку, заказать что-нибудь диетическое.

Он позвал официанта, заказал паровые биточки, белковый омлет с овощами и бутылку минеральной воды.

– Придется немного подождать, – посмотрел с сожалением, покачал головой. – Поешьте, пока не принесли заказ, салат из огурчиков, повредить он вам не может, – придвинул тарелку и опять головой качает. – Видите, как много в вашей жизни ограничений, а ведь и этого могло не быть. Если бы не случилось то, что случилось, вы стали бы вполне здоровым человеком. Здоровым, счастливым, образованным – за деньги все можно сделать, даже здоровье купить.

– А что такое случилось? – Ходит вокруг да около, будто хочет открыть ей бог знает какую тайну. А не хочет ли он завербовать ее в проститутки? Очень может быть, потому и про деньги говорит. Деньгами думает соблазнить, мол, сейчас ты вот какая, сейчас у тебя ничего нет, а пойдешь работать на меня проституткой, и все появится. Ничего у него не выйдет!

– Случилось то, что другой человек занял ваше место, Любовь Романовна.

– Как это?

– Думаете, вы – Любовь Романовна Иконина? И мать ваша – Зоя Федоровна Иконина? А отец ваш…

– Отца у меня никогда не было! Отец развелся с мамой перед самым моим рождением.

– Вот-вот! Но все не так. Ваши отец и мать – не ваши родители. И вы Любовь Романовна Иконина – только по несчастью, по недоразумению. На самом деле вы – Алена Юлиановна Озерская!

– Что за хренотень? С какой это радости я какая-то Алена Юлиановна? Мне мое имя нравится больше – Люба, Любовь. И фамилия моя красивее – Иконина. И что значит, мои родители – не мои родители? Вы-то сами кто такой?

– Член международной благотворительной организации, я уже объяснял. Мы занимаемся как раз такими случаями, как ваш, восстанавливаем справедливость…

Ну совсем ее за дуру держит! Справедливость они восстанавливают. Да нет таких организаций, жулик какой-то или еще кто похуже.

– Благотворительные организации консервы и старую одежду нищим раздают. А еще лекарства в отсталые страны привозят. Я не нищая и не отсталая. Если хотите помочь, помогите Тане Рубиной, у нее мать запивается.

– Тане Рубиной?

Удалось ей все-таки его поддеть! Глаза выпучил, рот открыл, словно перцу ему туда насыпали. Что теперь скажет, как отвертится?

– При чем здесь какая-то Таня? Речь идет о вас, Любовь Романовна, или, что будет вернее, Алена Юлиановна. Нам стало известно…

– Любовь Романовна!

– Хорошо, пусть будет так. До поры до времени. Думаю, что вы и сами потом захотите сменить свои инициалы. Когда узнаете, кто ваш настоящий отец и что это значит.

Принесли заказ, официант стал расставлять тарелки. Разговор пришлось прервать, а жаль, только-только дошли до чего-то интересного. Значит, у нее был какой-то другой отец? И выходит, какой-то богатый или знаменитый. Кто? Уж не этот ли? Нет, этот слишком молод для того, чтобы быть ее отцом. Хотя как знать, на вид ему лет тридцать пять, но, может, только на вид.

Наконец официант ушел.

– Так кто же мой отец? – Она постаралась сделать вид, что ее это не то чтобы уж очень волнует, равнодушно и небрежно так спросила. – Ротвейлер?

– Кто? – Он почему-то засмеялся, громко и насмешливо. – Вы хотели сказать, Рокфеллер?

– Ой, ну какая разница? – Люба смутилась – надо же было так ошибиться в слове, теперь он подумает, что она совсем дура, – и потому рассердилась. – Вы же поняли. Чего цепляться? Так кто мой отец?

– Юлиан Озерский. До недавнего времени очень состоятельный человек, да и сейчас совсем не бедный, смотря с чем сравнивать. А ваша мать… Ваша мать, к сожалению, погибла примерно полгода назад – несчастный случай.

– Я не понимаю. Как так, и отец и мать у меня другие? Меня что, они оставили в роддоме, а Зоя Федоровна Иконина, та, которую я всю жизнь считала родной своей мамой, удочерила? Так?

– Нет, не так. Ни Зоя Федоровна, ни Озерские ничего не знали о том, что произошло. И до сих пор никто не знает. У Озерских есть дочь, Алена, а у Зои Икониной есть вы. На самом деле Алена – дочь Зои, а вы – дочь Юлиана и Валерии Озерских.

– Как же так? Нас что, случайно подменили в роддоме?

Какой-то мексиканский сериал, честное слово! Они с мамой всегда смотрят, очень интересно, жаль, что в последнее время их показывают редко.

– Подменили, но не случайно. – Он снова отпил вина из бокала – уже раз в пятый, все пьет, пьет, подливает и пьет, наверное, какой-то алкаш! – В Светлогорске, где родились вы и Але… дочь Озерских, при роддоме существовало платное отделение. В те времена платная медицина еще была редкостью и находилась на нелегальном или полулегальном положении. Этот же кооператив, или что-то вроде того, был совершенно шарлатанским. Они утверждали, что разработали уникальную методику, следуя которой любая семейная пара могла зачать и родить абсолютно здорового ребенка того пола, которого желает. Если, конечно, эта пара вообще способна к зачатию. Они контролировали процесс зачатия и беременности, давали рекомендации, снабжали препаратами, воздействовали чудодейственным аппаратом, аналогов которому нет в мире. Но если зачатие уже состоялось не под их контролем, тоже не страшно, они и в этом случае помогали, только стоило дороже. В результате у женщины рождался здоровый сын или здоровая дочь, кому что угодно. На самом деле все это было сплошное надувательство. Рождалось то, что и должно было родиться, но, если ребенок оказывался нездоровым или не того пола, которого родители пожелали, его попросту подменяли. Для этого заранее подбирали женщину, чаще одинокую и без положения в обществе, с подходящей группой крови и соответствующим сроком беременности. Светлогорск – город небольшой, и потому довольно часто таких женщин направляли из нашего города, с якобы осложненными случаями, для безопасности родов, так как светлогорский роддом считался лучшим в области. Так получилось и с вашей матерью, вернее, с Зоей Икониной. Она стала своего рода донором для Озерской, сама не зная того. Обратились Озерские в это платное отделение, когда Валерия была на третьем месяце. Беременность протекала тяжело, сама пациентка находилась в депрессивном состоянии…

– Почему?

– Почему в депрессивном? – Он посмотрел на Любу как-то недобро впервые за время их разговора. Нет, даже не недобро, а сурово, что ли? Покачал головой, опять схватился за свой бокал. – Об этом пока вам не обязательно знать, может быть, узнаете позже. Но поверьте мне, причины для такой жестокой депрессии у Валерии имелись, и весьма веские причины.

– Она не хотела ребенка? – Лицо Любы жалобно сморщилось. – Она меня не хотела?

– Нет, дело не в этом. Ребенка она хотела. Но… В общем, этого я пока вам рассказывать не стану. Может быть, потом как-нибудь или… Если ваш отец захочет, расскажет сам.

– Отец?

– Ну да, Юлиан Озерский. – Он в задумчивости покрутил пустой бокал в пальцах. – Врач, который осматривал Валерию, сразу понял, что здоровый ребенок у нее родиться не может. Подбирать подходящую женщину стали заранее. У них было несколько гинекологов в поликлиниках этого города, те за плату направляли им доноров. Работали гинекологи вслепую, им не объясняли, для какой цели это нужно. Зоя Иконина подошла по всем показателям: разведенная, одинокая, простая продавщица – если что, заступиться за нее будет некому, да и вряд ли возникнет это «если что», потому как ей и в голову не придет в чем-то подозревать врачей: направили в Светлогорск? – значит, так и надо, им, врачам, виднее; говорят, что беременность проходит с осложнениями, а у нее при этом даже токсикоза не было и вообще она совершенно здоровый человек? – опять же доктора лучше знают что и как. Ну и так далее. Группа крови совпала, резус совпал, срок беременности совпадал идеально. Отличная кандидатура. А пол ребенка Озерских не интересовал, что упрощало задачу.

Родились вы с Аленой почти одновременно – с разницей в два часа. Но Иконина легко и быстро разрешилась здоровым младенцем, а у Озерской были трудные, мучительные роды, хотели пожертвовать ребенком, чтобы спасти женщину, – ей бы об этом, конечно, ничего не сказали. Но все обошлось – вы появились на свет, слабое дитя с множеством врожденных патологий.

– Замолчите!

Гнев подступал, подступал, как тошнота к горлу. Зачем она его слушала? Ведь хотела же еще тогда, вначале, отключить аппарат. Растоптал, растоптал, всю жизнь растоптал! Она жила и не знала, что с самого начала была отбросом, выкидышем: выживет – ладно, пусть мучается, не выживет – тоже ничего, подбросим безответной Зое Икониной. Уже в животе матери, неизвестной матери, она была больным, вредным наростом, как раковая опухоль, и чуть ее не убила. Мать не хотела ее, это ясно, оттого депрессия, а не отчего-то другого. Не хотела больной нарост, дитя с патологиями. И только тогда захотела, когда ей принесли вместо уродца здорового ребенка, захотела и обрадовалась, да так, что даже подмены не заметила, не поняла, что ребенок этот – не ее родное дитя.

– Вот так и получается, что вы – Алена Озерская…

– Замолчите! Замолчите! Я – Люба Иконина! Я – отброс и рвань, я уродина, от которой даже родная мать отказалась!

– Она не отказалась, Валерия ничего не знала.

Это она не знала, ничего не знала и жила спокойно и счастливо. Не знала, что отброс, не знала, что уродина. Да, глухая, да, вся больная насквозь, но с этим жить можно, если не знаешь… Глухота ее вообще не сильно трогала – что надо, слышит и говорит нормально, у многих в их школе со слухом было вообще никак, а у нее все-таки десять процентов. Временами ее жалели – посторонние люди, впервые с ней, с ее дефективностью столкнувшиеся: бедная девочка! Это было неприятно, но только неприятно, не страшно. С их глупой жалостью она не соглашалась: какая же она бедная, почему? Слышит плохо? Ну и что? Если бы она вдруг, внезапно, оглохла, было бы из-за чего расстраиваться, а так… Да она и не знает, как это – хорошо слышать? Никогда не испытывала такого ощущения – может, оно и приятное, но непонятное, непредставимое. А то, что больная… Ну да, печень болит, часто болит, нельзя есть жареную картошку, которую она так любит, и вообще во всем приходится себя ограничивать, но и это пережить можно. Можно, если не знать…

– Теперь вы понимаете?…

– Замолчите! Замолчите! Я вас ненавижу! Зачем вы пришли? Зачем вы мне все это рассказали?

– Я хочу вам помочь.

Гнев накатил, задушил. Вот сейчас будет то, что бывает, когда… Когда в раздевалке на фабрике они ее обступают и кричат, кричат… Глухая тетеря, глухая тетеря, у тебя даже никогда мужика не было, кто на такую польстится? На них иногда находит, и они кричат, кричат. Сами убогие, сами дефективные… Да она в ресторан с этим потому и пошла, чтобы они больше не кричали. Гнев задушил – аппарат отключать поздно, как в раздевалке, когда они уже успели сказать-прокричать. Гнев задушил – сейчас будет ужас.

Тарелка с паровыми биточками полетела на пол – хорошо еще, что не ему в голову! – бутылка, наполовину опорожненная, последовала за ней. Можно ведь просто сдернуть скатерть, одним рывком снести всю эту вражескую снедь.

Поздно! Подбежал официант, подбежал еще кто-то, схватили за руки, прижали к стулу. Смотрят с ненавистью, как все всегда на нее смотрят. С ненавистью и гадливой жалостью. Сами уроды, сами дефективные! Вырваться и головой в живот тому, который рассказал, растоптал. Вырваться и разнести к чертовой матери весь их долбаный ресторан. Все разгромить! У нее сильные руки и очень сильные ноги, из нее могла выйти отличная спортсменка. Там, в раздевалке, на фабрике, она справлялась легко.

А здесь справились с ней.

И – как же так получилось? – кончился ресторан, они идут по улице с тем, который все рассказал, растоптал, и гнев кончился. Темно, тусклым светом горят фонари, колючий снег в лицо и ветер. Холодно. Новая куртка совсем не греет – плохая куртка, купленная на китайском рынке, – и чего она, дура, радовалась, когда ее купила? Думала, красивая, модная, а скоро весна, не замерзнет. Но вот и март, а как холодно. Больше на фабрику она не пойдет – хватит, наработалась, паршивое место, и зарплата с гулькин хрен. Может быть, летом в самом деле поступит в спортивный техникум.

Он, который ее растоптал, теперь обнимает за плечи. Ну и пусть обнимает, она на него больше не сердится. Гнев прошел, гнев совсем прошел, только грустно как-то. Хорошо бы, если бы сейчас кто-нибудь с фабрики их увидел – подумали бы, что вот и у нее есть парень. Правда, он старый, но да в темноте не поймешь. Зато какой представительный. Взял бы он ее замуж, чего там, в самом деле.

– Успокоились, Любовь Романовна?

– Ага. Я извиняюсь, за ресторан и все такое.

– Ничего. Только вы больше не скандальте, ладно?

– На меня это редко находит.

– Вот и хорошо. – Обнял крепче, совсем прижал к себе, как будто он и вправду ее парень. – Мы можем продолжить наш разговор?

– Валяйте! – Люба подняла голову, улыбнулась ему весело, почти озорно. – А разве вы еще не все сказали?

– Не все?! – Он рассмеялся. – Да это было только предисловие! Главный разговор впереди. Я для чего вам все это рассказывал?

– Не знаю, но мне стало больно.

– Я рассказывал вам все для того, чтобы вы уяснили, какая произошла несправедливая вещь по отношению к вам.

– Судьба надо мной посмеялась.

– Ну, я бы не стал именно так выражаться, но в чем-то вы правы. Так что же теперь нужно сделать? Восстановить справедливость.

– Как же ее восстановишь? Я уже родилась. Какая вышла, такая есть, теперь не перекроишь.

– Да я не о том! – Он слегка рассердился, обнимать перестал, опустил руку. Без него опять стало холодно – на что он сердится?

– А о чем?

– Вы бы хотели вернуть статус-кво?

– Что вернуть?

– Стать тем, чем вы должны быть по праву.

– Это как?

– Занять свое место. – Он вздохнул, наверное досадуя на ее непонятливость. – Стать дочерью Юлиана Озерского. Юридически стать. Сместить ту, которая занимает это положение не по праву. Вы согласны?

Ну он и вопросики задает! Как же можно так – взять и сместить? Да это в голове не укладывается!

– Не согласна! Ни за что не согласна! Я лучше в спортивный техникум поступлю!

– В спортивный техникум? Зачем? При чем тут спортивный техникум? Да вас, с вашим здоровьем, туда никто не возьмет.

– Я очень сильная. У меня много силы в руках и ногах.

– Да уж, это я видел. – Он засмеялся, обидно засмеялся, насмешливо.

– Мне наш физрук в школе предлагал рекомендацию в спорттехникум, говорил, что я очень способная.

– Ну, не знаю, что он имел в виду. Может, просто хотел вас подбодрить? Во всяком случае, я вам предлагаю нечто гораздо лучше спортивного техникума. У вас будет все, что захотите, и здоровье в том числе – за деньги любые болезни лечатся. Юлиан Озерский – состоятельный человек. Соглашайтесь, зачем упускать свое счастье?

Может, и так, может, и стоит согласиться – в самом деле, зачем удачу из рук выпускать, когда она сама прилетела? Только есть в этом что-то не то, подлое что-то, нечистое. Пока непонятно, что это, но оно точно есть.

Мама – вот что! Мама, Зоя Иконина. Как же она от нее-то откажется? Она ее растила, любила, на ноги одна, без мужа, поставила, а теперь что, сказать ей: прощай, мамочка, ты мне больше никто, у меня другая семья? Нет уж, ни за что!

– Я не согласна! Я не хочу!

– Ну, не хотите, не надо! Настаивать не буду. Только стоит вам об этом подумать. Давайте договоримся так: наш разговор пусть пока останется в тайне, никому о нем не рассказывайте. Встретимся завтра и еще раз все обсудим.

Встретиться можно, отчего бы не встретиться? Это даже хорошо – снова встретиться.

– Подходите опять к проходной, как сегодня.

– Мне это не совсем удобно. – Он отчего-то занервничал.

Ну вот, у проходной как раз самое удобное – тогда их уж точно кто-нибудь да увидит вместе. Она так подведет, чтобы увидели. С Маринкой Зиминой выйдет со смены – Маринка сплетница, на следующий же день вся фабрика будет в курсе, что у нее такой представительный поклонник завелся. Самое удобное – у проходной.

– Мы встретимся возле кинотеатра «Матрица», на скамейке возле фонтана.

– Фонтаны еще не работают. – Люба тяжело вздохнула – всю игру ей испортил. – Ладно, если хотите, встретимся у «Матрицы».

– Значит, договорились.

Он проводил ее до остановки и тут же ушел, растворился в темноте, не стал дожидаться вместе с ней автобуса.

* * *

В салоне автобуса было тепло, но непереносимо пахло бензином. Люба прошла в самый конец, устроилась у окна на заднем сиденье. Автобус совсем пустой – выбирай любое место. И кондуктора почему-то нет. Она никогда еще не возвращалась с работы так поздно. Мама, наверное, беспокоится, куда это ее дочка подевалась? Сказать ей куда?

Разболелась печень, хотя в ресторане почти ничего не съела, – видно, от нервов. Мама всегда говорила: все болезни происходят от нервов, веселые люди никогда не болеют. Мама вот у нее веселая и здоровая, жалко, что она пошла не в нее.

Да ведь она – не ее родная мать! В этом все и дело. Теперь придется к этому привыкать – трудно будет привыкнуть. А как отнесется мама, когда узнает? Расстроится? Обрадуется, что у Любы появился богатый отец – и вообще отец? Откажется от своей больной, неудачной дочки, захочет взять себе ту, другую, здоровую, удачную, родную? Скажет: а я всегда чувствовала, что ты не моя дочь, только не понимала, почему это так, где моя доченька, где моя родненькая девочка, приведите ее ко мне, как я буду ее любить!

Не надо маме рассказывать об этом. И ни о чем не надо рассказывать!

Печень совсем разболелась. Дома есть таблетки, но ехать еще десять остановок, а потом по улицам идти полчаса – в нехорошем месте они живут. И дом плохой.

Трудно будет удержать в себе тайну. Они с мамой всегда все друг другу рассказывали, а тут такое важное событие в ее жизни – отец. Как же молчать? Как же удержаться и не рассказать?

Отец-то отец, но рассказать придется не только про это, и главное-то не это. Главное – что мать, Зоя Федоровна Иконина, – вовсе не мать. С этим-то как быть?

Это не только рассказать, это осознать очень трудно. Ей, Любе, трудно, а каково будет маме?

Мама не сможет от нее отказаться – глупость придумала! Но родную свою дочку увидеть захочет обязательно. Этого не надо, не надо, потому что та, другая, окажется лучше, и мама расстроится, что растила не ее.

Значит, придется ничего не рассказывать. Скрепиться и не рассказывать, хоть и очень хочется.

Выходить на следующей остановке. А на улице ветер и холодно, и нужно долго-долго идти в темноте. Но зато там дом и таблетки от печени. Таблетки от печени, но мама – с мамой сейчас совсем не хочется встречаться: потому что очень задержалась, а она волнуется и будет ругаться.

Двери захлопнулись за спиной, автобус уехал. Ветер задул за воротник – надо купить шарф, такой длинный, толстой вязки – тепло и красиво, куртка греет плохо, а сейчас всего только март. И на будущий год пригодится. Как печень болит! Надо было сразу купить вместе с курткой, да думала сэкономить, отложить в этом месяце побольше. У нее есть мечта: подарить маме стиральную машину. На эту мечту она уже четвертый месяц деньги откладывает, а теперь можно так не экономить, у отца попросить, он, наверное, даст, раз богатый.

Какой он, отец, Юлиан Озерский? Увидеть бы его поскорее. Только страшно немного: вдруг она ему не понравится? Такая глухая, больная и малообразованная. Не рассказал бы ему этот, из общества, что она сегодня в ресторане устроила. Да все равно: отец есть отец, родная кровь, родители любят своих детей любыми. Жалко, что мама ее умерла. Надо сходить к ней на кладбище, посидеть, поплакать на могилке. Вместе с отцом и сходят, и поплачут – обнимутся и поплачут.

У нее никогда не было отца. И никто еще не умирал. Кроме Мишки. Но Мишка – собака. Любимая собака, но только собака. Мишка умер недавно от старости. Теперь так тоскливо заходить во двор – пустая будка. По нему даже Машка, корова, плакала, когда он умер. Она первая и почувствовала.

На кладбище к маме они с отцом и маму Зою возьмут. И эту Алену, если захочет – только она вряд ли захочет, она, конечно, такая гордая и неприступная, что и не подойди. С Аленой они точно не сойдутся. Про эту Алену даже думать не стоит и в расчет принимать.

Фонари так тускло горят на их улице, темнота, не видно, куда ступаешь. Снег нападал на лед – скользко. И печень никак не отпускает, болит и болит, зараза! Эта Алена все настроение испортила. Она тоже станет ее дразнить, как эти, в раздевалке на фабрике. На себя бы посмотрела!

Собаки разорались за заборами, вот дуры! Мишка никогда попусту не лаял. Оказывается, двенадцать лет – для собаки глубокая старость, как для человека восемьдесят. Они его с мамой в огороде похоронили, за сараями. Теперь будка пустая.

Как грустно, как тошно! Упала. Больно ударила коленку. И колготки наверняка под джинсами порвались. Колготки старые, но все равно жалко. На всем ведь приходится экономить, чтобы машинку купить.

А эта Алена пусть не сильно воображает! Если думает, что у нее никого нет, ну, в смысле парня, то очень ошибается. У нее есть парень, да еще такой, что Алене и не снился. В ресторан ведь просто так не приглашают. Кажется, она ему понравилась, сам сказал, что у нее хорошая фигура. Тут уж что да, то да! Фигура у нее в самом деле что надо. Высокая, стройная, длинноногая девушка. И волосы густые, пышные. А аппарат и не виден под прической, если не знать, что она глухая, то и не догадаешься. Завтра они опять встретятся. Жаль только, что не возле проходной.

Плевать на Алену! Плюнуть и растереть! И голову забивать не надо!

Теперь у нее есть отец – папа. Они будут ездить к маме на кладбище и еще куда-нибудь ходить: в цирк или в кино. А если он набожный – в церковь. Она сама-то в церковь не ходит, но если он хочет… Она слышала, что все богатые верят в Бога. А еще они купят маме стиральную машину. Это будет сюрприз. Мама с работы вернется, а у них машина стоит, такая, которая сама воду подогревает и белье полощет и выжимает – вешай на веревку готовое!

А шарф завтра же можно купить. В обед заскочить на рынок – он как раз напротив их фабрики. Зеленый! С красной новой курткой будет очень красиво смотреться. Или лучше и шарф и шапку – комплектом, за пятьсот рублей. На свидание к «Матрице» уже во всем новом придет. Придет и скажет: я согласна, знакомьте меня с отцом.

Какой все же у них старый, неказистый дом! Даже в темноте видно, какой он убогий. Калитка на ржавых петлях скрипит так жалобно, словно плачет. Все неухоженное, сразу чувствуется, что в доме нет мужика. Но теперь-то будет: отец Юлиан Озерский починит и покрасит забор, во дворе наведет порядок, с огородом поможет, поставит теплицы. А собаку они новую заведут, породистую.

Как только маме обо всем этом сказать? И когда?

Не сегодня. Сначала надо ей самой с ним познакомиться. И сегодня мама, наверное, будет ругаться за то, что задержалась. И… ну, в общем, не сегодня.

А может, отец захочет на маме жениться? Он ведь теперь вдовец. Вот было бы счастье!

* * *

– Где ты была?!

Мама, Зоя Иконина, свирепо смотрела на нее и совсем не предчувствовала счастливых перемен в их жизни.

– Двенадцатый час давно! Где ты была?

– Не сердись, мамочка, я немного задержалась… – Люба заискивающе ей улыбнулась.

– Я тебя спрашиваю, где ты была?

Не сегодня, не сегодня, сегодня нельзя. Но как же ей тогда объяснить свою задержку?

– Я была в ресторане.

– Где?!

– Все хорошо. Со мной ничего не случилось, честное слово. – Люба сняла куртку, повесила у двери на гвоздик. – Меня пригласили в ресторан, что в этом плохого?

– Кто пригласил? – Мать схватила ее за плечо и развернула к себе лицом. – Говори! Все говори! Что было?

– Ничего не было. Я ходила на свидание. – Люба подергала плечом и улыбнулась кокетливо и даже немного гордо – ну в самом деле, есть же чем гордиться! – По-твоему, меня уж и на свидание не могли пригласить?

– Да кто, кто тебя пригласил?!

– Один человек. – Люба сладко потянулась. – Мужчина.

– Понятно, что не женщина! – Мать совсем рассвирепела. – Я спрашиваю, кто он такой?

– Просто мужчина. Я, может быть, замуж за него выйду, – неожиданно прибавила Люба. А с другой стороны, почему неожиданно? Может, все так и произойдет, и в самом деле выйдет она, Люба, по утверждению всяких дураков убогая калека, замуж за иностранца. И уедет с ним за границу. Жалко, что не спросила, из какой он страны. А вообще, какая разница? Наверное, из хорошей, благотворительные общества существуют только в развитых странах. И говорит по-русски он здорово, даже акцент почти не чувствуется – хорошую школу кончал. А хорошие школы только в богатых странах бывают.

– Замуж? – Мать посмотрела на нее как на сумасшедшую. – Он что, сам тебе предложил?

– Он иностранец. – Люба опять блаженно улыбнулась. – У нас скоро будет счастье, мамочка! Я пока не могу тебе рассказать… Завтра я снова на свидание пойду, так что ты меня не теряй. И шарф себе куплю, на нашем рынке, возле фабрики, я уже присмотрела.

– Шарф я могу тебе связать, зачем лишние деньги тратить? А со свиданием… Не знаю… Будь осторожнее, дочка. Домой к нему не ходи.

– Хорошо, я ведь понимаю. Мы, наверное, опять в ресторан пойдем. Да, – печень снова дала о себе знать болезненным толчком, – где у нас тут таблетки, мне что-то нехорошо.

Вечер прошел вполне мирно: мама успокоилась. Они выпили чаю и легли спать. Только было непонятно: отчего так быстро успокоилась мама? Неужели не поверила про свидание и про иностранца? Если так, это обидно, неужели и она думает, что у Любы нет и не может быть парня, что она совсем какая-то не такая и никому не нужна? А вообще-то, может, и правда не нужна. Но это не страшно, главное, теперь у нее есть отец, ему-то она точно нужна.

Алена все портит, Алену она боится и ненавидит заранее. Алена, конечно, подумает, что она захочет занять ее место, и будет мешать. И жаль, что мама, Зоя Иконина, – не ее родная мать. Она хорошая, добрая, самая лучшая мама на свете, хоть, наверное, не поверила про свидание и иностранца. Лучше было бы так: папа нашелся, а мама на самом деле ее родная, и Алены нет, умерла в детстве от какой-нибудь болезни, или под машину попала, или ее змея укусила.

* * *

Мама оказалась права: никакого свидания не было. То есть они, конечно, встретились на следующий день у «Матрицы», как и договаривались, но никакое это было не свидание. Он ее даже в ресторан не пригласил и не говорил больше, что у нее хорошая фигура. И на новый шарф не обратил внимания. Мог бы хоть ради приличия сказать комплимент.

Сначала Люба обиделась, но потом поняла, что он просто деловой человек и у него нет времени, чтобы терять его на всякие глупости. Он сразу приступил к делу, едва они успели поздороваться.

– Ну как, вы подумали? – спросил довольно сухо. – Надеюсь, за ночь ваш взгляд изменился?

Вопрос был задан не совсем понятно. Люба стояла, улыбалась, крутила кисточку от шарфа и не знала, что отвечать.

– Вы хотите, чтобы Юлиан Озерский признал вас своей дочерью? – спросил он напрямую.