Текст книги "Любовные письма с Монмартра"

Глава 21
Secret heart[66]66
  Тайна сердца (англ.).


[Закрыть]

Никто еще не преодолевал путь от улицы Гренель до улицы Жакоб с такой быстротой. Я едва ли не добежал до бульвара Сен-Жермен и лишь на мгновение нетерпеливо задержался перед светофором, а затем пересек бульвар, не дожидаясь, когда загорится зеленый свет. Я пронесся по улице Бонапарта мимо кафе «Les deux Magots», за столиками которого, на улице, сидели туристы, наслаждаясь белым вином, вечерним солнцем и любуясь скромной старинной церковью аббатства Сен-Жермен-де-Пре, затем торопливо свернул на улицу Жакоб.

Еще пара шагов – и я уже был у дверей своего дома. Я набрал код на двери в подъезд, взлетел на четвертый этаж и трясущейся рукой вставил ключ в замочную скважину.

Затем я включил компьютер и, прежде чем вставить диск, заскочил на кухню за бутылкой вина. «За бокалом хорошего вина если не все, то многое можно перенести», – говаривал мой отец. Я отсалютовал ему бокалом, пробормотав: «Надеюсь, папа, что ты прав!» – и одним духом опорожнил его наполовину.

Я не имел ни малейшего представления, что меня сейчас ожидает, но меня охватило чувство, что это будет что-то важное.

Сосредоточенно, как Орфей, внимающий откровениям, льющимся из радиоприемника черного лимузина, я засел перед компьютером. Что появится на экране? Неужели и впрямь Катрин, решившая таким образом признаться мне в любви? А вдруг на экране возникнет лицо Элен и я услышу ее привет из иного мира? Неужели моя жена настолько все предусмотрела, что сделала перед смертью запись, поручив кому-то, например Катрин, передать мне в будущем этот фильм.

Как зачарованный, я не отрываясь глядел на экран, но он оставался черным.

И вот послышались первые звуки колокольчиков, к которым вскоре присоединились басы. Затем голос, похожий на голос Норы Джонс[67]67
  Американская джазовая певица (р. 1979).


[Закрыть], запел песню, которую я раньше никогда не слышал. Голос был приятный и богатый оттенками, бархатный, с небольшой хрипотцой, низкий, и в то же время в нем слышалось что-то детское.

Песня называлась «Secret Heart», и я слушал ее снова и снова, пока не понял весь текст.

 
Secret Heart
What are you made of
What are you so afraid of
Could it beТhree simple words
Or the fear of being overheard
Whatʼs wrong
Let her in оn your secret heart.
 

Речь в песне шла о скрытном сердце мужчины, и вкрадчивый, несколько ломкий голос певицы спрашивал, из чего сделано это сердце, почему оно такое робкое, не страх ли им движет – страх перед тремя простыми словами. И все строфы заканчивались призывом: В чем беда? Что тебе мешает? Пусти ее в свое сердце!

Особенно взволновали меня такие слова:

 
This very secret
That you’re trying to conceal
Is the very same one
You’re dying to reveal
Go tell her how you feel.
 

Человек, к которому обращены эти слова, очевидно, пытался скрыть свои чувства, хотя, как ни парадоксально, именно эту тайну он больше всего жаждал поведать. И заканчивалась эта строфа словами: «Давай же, скажи ей, что ты чувствуешь!»

Это была прекрасная песня о потаенной любви, о страхе и гордости, которые ты испытываешь, но еще о том, что нужно открыть свое сердце и любимому человеку.

Я попытался узнать что-то про певицу: ее звали Лесли Файст, и она была канадка, вот, собственно, и все.

Я записал текст и перечитал его, предложение за предложением, одновременно слушая песню, мелодия которой уже запала мне в память.

Смысл песни, казалось бы, однозначен. Но как мне следовало трактовать это послание? Оно выражает чувства той, что подложила в мой тайник этот диск? Или содержащийся в песне призыв относится ко мне?

О чем речь – о том ли, что скрывает мое сердце, о моих сокровенных чувствах, которые я не решаюсь выразить? Или о моих тайных письмах?

Кого я должен пустить в свое сердце, кто она?

Я долгие часы просидел за письменным столом, пил вино бокал за бокалом, разглядывая те вещи, которые приносил с могилы Элен и которые теперь лежали передо мной.

Разве все это не знаки любви?

Среди ночи я вдруг проснулся, потому что хлопнула балконная дверь. Летний ветерок гнал по небу редкие белые облачка: они проплывали, закрывая бледный диск луны, высоко стоявшей над городом. Я взглянул на часы. Начало пятого – излюбленный час всех, кто страдает бессонницей. Я выпил стакан воды и попытался выбрать подходящую позу для сна. Я поворочался так и сяк, поудобнее поправил подушку, высунул одну ногу из-под одеяла, но мысли меня не отпускали. Перед моим внутренним взором проходили люди и ситуации, я то и дело вспоминал услышанные или вычитанные где-то слова. Все, что случилось за последние месяцы, начиная с того дня, когда я принялся писать письма к Элен. Я так и слышал мелодию «Secret Heart», которая усиливала возникающие образы и эмоции.

У меня сжалось сердце, когда я снова вспомнил Элен в знакомом зеленом платье, в котором она была, когда мы с ней встретились, ее рыжие кудри, так и горевшие на солнце, а потом я вспомнил, какой она была под конец – совершенно прозрачной, ее по-прежнему красивую и храбрую улыбку, ее медные волосы, пламеневшие на белой подушке, как последний привет мне.

Но потом вдруг появилось другое лицо, заслонившее Элен, и мое сердце так заколотилось, как будто хотело мне что-то сказать.

Тогда я встал. Встал среди ночи и сел за письменный стол. Меня осенила новая мысль. Я не знал, хорошо или плохо я придумал и будет ли из моей затеи какой-то толк, но в тот момент это показалось мне единственным правильным решением.

Я взял лист почтовой бумаги и снял колпачок с авторучки. Несколько минут я в задумчивости просидел над белым листом.

А затем я начал писать письмо к Элен, моей обожаемой покойной жене, и открыл ей мое сердце.

Моя горячо любимая Элен!

Вот уже две недели я не давал о себе знать, и это имеет свою причину. Твой бедный муж находится в состоянии глубочайшей растерянности. В последние недели произошло столько волнующих событий, и я до сих пор не понял, прав ли я в моих безумных фантазиях, что это ты подаешь мне знаки, которые я нахожу на могиле. Я и сейчас еще думаю, что ты, Элен, на меня смотришь и что твоя любовь даже за гробом оставляет след в моей жизни. Но этот след не обязательно проявляется в виде музыкальных шкатулок, планов города или стихов Превера – он выражается в мыслях и судьбоносных событиях.

В последние месяцы я был как безумный. Вдвоем с Александром я, как детектив, занялся поиском улик, взяв под подозрение нескольких человек – совершенно разных людей. И каждый раз я в конце концов приходил к тому, что это была ты, что не мог быть никто иной, хотя это и было чем-то совершенно невозможным.

Я писал тебе письма, и каждый ответ, как мне казалось, подсказывал, что это ты. Но каждая вещь имеет две стороны, и вот я постепенно понял, что все эти знаки вели меня на кладбище, а с него – в живую жизнь.

Ты тогда пожелала, Элен, чтобы я писал тебе, как идет моя жизнь без тебя, и только сейчас я до конца понял главную мысль, которая стояла за этим пожеланием. Мысль, что жизнь продолжается и тогда, когда тебя уже нет.

Я все еще не знаю, кто забирал мои письма, кто подкладывал в мой тайник все эти вещицы, но теперь это для меня не важно. Хотя я и догадываюсь, кто это, для меня уже не имеет значения, ты ли за этим в конечном счете стоишь, или твоя подруга Катрин, или Прекрасная Незнакомка, или кто-то еще.

Главное – это то, что я снова открыл свое сердце, открыл для жизни и даже, может быть, для любви.

Я долго не хотел в этом себе признаваться, Элен, старался не замечать, но во мне опять ожило чувство. Есть в душе что-то такое, хрупкая греза, которая иногда поднимается на поверхность моего сознания. Такое ощущение, как будто держишь в руке дрожащую птичку.

Может ли это быть? Неужели я и впрямь снова влюблен?

Ты, которая все видит оттуда, сверху, наверняка знаешь ответ на мой вопрос, который мучает меня в эту бессонную ночь.

Если быть честным, Элен, то я все еще люблю тебя, но кое-кто еще поселился в моем сердце. Это Софи, девушка, которую нашел Артюр в тот день, когда я отнес тебе на могилу первое письмо. Та реставраторша, о которой я часто упоминал в письмах к тебе и которая всякий раз направляла меня легкой рукой в сторону живой жизни. Это она сказала мне, что в конечном счете надо всегда делать выбор в пользу жизни, а не смерти. Пускай у нее и есть уже кто-то, но это не меняет дела – я все равно думаю и скучаю по ней. По ее черным глазам, серебристому смеху.

Знаешь, что недавно Артюр сказал Катрин?

«У Софи папа опять смеется».

Удивительно, как ясно дети всегда говорят истину!

И вот, Элен, она вдруг исчезла! Вот уже больше трех недель я не видел ее на кладбище, и я не знаю, что делать. Я даже не знаю, где она живет, а она, разумеется, ничего не знает о моих чувствах, которых я и сам долго не понимал и которые я сейчас поверяю тебе, моя душа.

Только бы она снова пришла на кладбище Монмартра! Тогда я смогу все ей сказать. Я непременно рискнул бы, хотя совсем не знаю, что из этого выйдет.

Когда любишь, надо идти на все, не правда ли?

Я пишу тебе это письмо в надежде, что ты мне поможешь, мой дивный ангел, оберегающий нас свыше. Помоги мне, Элен!

С любовью,

Жюльен.

Глава 22
Подворье реставраторов

Далось мне это очень нелегко, но я пропустил целую неделю, прежде чем снова поехать на кладбище Монмартра и проверить, дошло ли мое письмо до своего таинственного адресата.

Был вечер. Приближаясь к могиле Элен, я сразу увидел там красную розу, одиноко выглядывавшую из зарослей плюща. У меня екнуло сердце. Это могло означать только одно – за прошедшее время кто-то побывал на могиле!

Взволнованно я нагнулся к тайнику и открыл его. Мое последнее письмо исчезло, не было там и распечатанного Катрин конверта.

Тайник был пуст, совершенно пуст.

Закрыв его, я посмотрел на головку ангела. Ангел улыбался, заулыбался и я.

Некоторое время я постоял в задумчивости, все еще не веря, что за прошедшие полгода я написал-таки тридцать два письма. Оставалось написать еще одно, и тогда данное Элен обещание будет выполнено до конца. Как ни странно, но я впервые пожелал, чтобы Элен выиграла пари.

Я медленно побрел по кладбищу мимо старых деревьев, надгробий и статуй, нагревшихся под жарким солнцем и таких знакомых мне, что я мог бы найти их даже во тьме.

Со стороны ворот послышались голоса. Мужчина и женщина в рабочих комбинезонах волокли к одной могиле что-то тяжелое из камня и там осторожно поставили. Мужчина выругался, женщина засмеялась. А когда она обернулась, оказалось, что это Софи.

С души у меня свалилась тысяча камней, и я ускорил шаги. Она вернулась! Наконец-то вернулась!

Я почувствовал такое облегчение, что не стал долго думать.

– Софи! Эй, Софи! – крикнул я.

Увидев меня, она залилась краской.

– А-а, писатель! – сказала она и сделала несколько нерешительных шагов в мою сторону.

– Где ж ты пропадала все это время? – спросил я, а мужчина в серой рабочей робе обернулся к нам и пристально на меня посмотрел.

Это был уже старичок с маленькими усиками и живыми карими глазами. И рукопожатие у него оказалось такое же крепкое, как у дочери.

– Папа, это Жюльен Азуле, – сказала вместо ответа Софи, и старик пожал мне руку так, что у меня чуть не подкосились колени. – Он – писатель.

На старика это как будто не произвело никакого впечатления.

– А это мой отец, Гюстав Клодель.

– Гюстав? Это имя я, кажется, уже слышал.

– Мы как раз привезли из мастерской статую, теперь она опять как новенькая. Голову, руки – все пришлось реставрировать.

Софи говорила без остановки. Щеки у нее раскраснелись, она то и дело бросала на меня какие-то странные взгляды.

Старик подбоченился и прогнулся в пояснице:

– Тяжеленная штуковина попалась. Надо было позвать на помощь Филиппа, как я говорил. Тебе не нужно поднимать такие тяжести, ma petite![68]68
  Детка (фр.).


[Закрыть]

Я растерянно смотрел то на Софи, то на ее отца.

Ей нехорошо? Почему?

– Однако… Что случилось? – спросил я. – Где ты пропадала столько недель?

– Да ну… Подвернула ногу и вывихнула лодыжку, – смущенно призналась Софи.

– Да с дерева она упала, дурочка! – покачал головой Гюстав Клодель. – И что ей за радость лазить всюду, как обезьянка! На ограду, на деревья. Я уж ей столько раз говорил. Когда-нибудь свернет себе шею.

Софи посмотрела на меня, и на лице у нее появилось выражение, в котором сквозила неловкость. Разве не то же самое и я ей говорил? В тот день, когда Софи мне крикнула, сидя на стене ограды, что у меня дурное настроение, в ту ужасную среду, когда я не зашел за ней, как обещал, потому что, совершенно убитый, сидел в это время с Катрин на поребрике могилы. И ведь рядом же кто-то тогда чихнул! Неужели Софи слышала все, что было сказано? Как я бранился, мои разъяренные крики и мои слова, что она для меня просто случайная знакомая и к тому же я больше никогда не влюблюсь.

Я глядел на нее, не сводя глаз, и молча просил прощения.

Софи не шелохнулась. Она стояла в этой своей шапочке и тоже молчала.

Гюстав почесал в затылке. Он словно бы чуял нехорошие токи между нами. Должно быть, я показался ему очень странным молодым человеком. Писатель, одним словом! К писателям старый мастер наверняка и без того относился подозрительно. Он коротко кивнул мне, чтобы положить конец этому делу.

– Очень приятно было познакомиться, молодой человек! – сказал он, повернулся ко мне спиной и сделал несколько шагов в направлении могилы. – Пошли Софи, надо установить эту штуку!

– Нет, подождите! – произнес я тихо.

Софи остановилась и посмотрела на меня насмешливо:

– Неподходящий момент, писатель!

– Мне все равно. Я… я бы очень хотел сказать тебе что-то, Софи, но все никак не решаюсь.

– О! Опять это? Твоя тайна? – Она высоко вскинула брови.

– Нет. На этот раз речь о другом. О том, что имеет отношение к тебе и ко мне. К нам с тобой! – сказал я взволнованным шепотом, выразительно поглядев на нее.

Я прижал руку к груди.

Она закусила губу и взглянула на меня удивленно и задумчиво.

– Я бы тоже хотела тебе кое-что сказать, Жюльен, но у меня еще меньше решимости, – сказала она.

– Ты идешь, Софи?

– Сейчас иду, Chouchou! – крикнула она в ответ и посмотрела на меня, как бы извиняясь. – Мне надо идти, а то папа рассердится. Ты можешь прийти сюда снова во второй половине дня, Жюльен? Часа в четыре.

Я кивнул, и сердце у меня заколотилось так, что трудно стало дышать.

Софи посмотрела на меня, и в черноте ее глаз отразился мой мир.

– Вот тогда мы все скажем друг другу, – шепнула она мне, прежде чем повернуться и поспешить к отцу.

К Chouchou!

В оставшиеся часы я пытался, как мог, убить время. Я носился по Монмартру, как будто за мной кто-то гонится. Пошатавшись по улочкам, я в конце концов уселся в небольшом парке у подножия Сакре-Кёр. Каждые несколько минут перед моими глазами проплывал поднимающийся в гору фуникулер, маленький серебряный вагончик, который неутомимо доставлял пассажиров от подножия горы к белой базилике. Через некоторое время вокруг сделалось слишком шумно. Устав от царившего здесь веселого оживления, я спустился с другой стороны холма и, свернув возле музея Монмартра в боковую улочку, нашел там тихое кафе. Я заказал что-то попить, заставил себя съесть сэндвич и закурил. Глядя на безоблачное летнее небо, я мечтал, чтобы поскорее наступил вечер, как человек, мучающийся зубной болью, мечтает, чтобы поскорее прошла ночь и наступило утро. С той только разницей, что меня мучила не пульсирующая зубная боль, а взволнованное биение моего сердца, которое никак не хотело успокаиваться.

Софи вернулась. Она здесь. Она свободна. А Chouchou, оказывается, ее отец! Узнав это, я на радостях чуть не бросился обнимать старика. Учитывая обстоятельства, разве я был чересчур самонадеянным, решив, что Софи не только из человеколюбия относится ко мне так дружелюбно. Что она действительно испытывает ко мне какие-то чувства – ко мне, такому эгоцентричному, вечно унылому, не замечающему ничего вокруг Орфею? К человеку, который как зачарованный глядит на запертую дверь. К человеку, который сейчас готов бросить ей под ноги свое сердце, даже если она сидит на высочайшей стене и у ее ног лежит весь Париж?

Да, мы сейчас все скажем друг другу, думал я, со счастливой улыбкой на лице размешивая ложечкой эспрессо. Я думал так, когда, весь сияя от радостной надежды, спускался по улице, ведущей к кладбищу Монмартра. Я думал так, когда с бьющимся сердцем входил в ворота, ожидая в любую минуту услышать, как меня окликнет Софи.

Но на кладбище стояла безмолвная тишина. Солнце на небе совершало положенный ему круг. А Софи нигде не было.

Нервно выдернув из пачки сигарету, я закурил на ходу, шагая по аллеям. Было четыре часа, и мы договорились на это время. И где она только застряла? Испытывая тревогу, я присел на скамейку неподалеку от входа и смотрел, не покажется ли она.

Время шло – половина пятого, пять, а Софи все нет и нет. Наконец я вскочил и решил пойти на могилу Элен, чтобы ждать там. Вдруг Софи там?

Я огляделся вокруг. Все было тихо, ничего не изменилось. Ангел таинственно улыбался, среди ветвей каштана вспорхнула птичка. Но красной розы уже не было среди зеленого плюща, кто-то переложил ее на мраморную плиту.

Кто-то?

Я опустился на колени и открыл тайник.

И сразу увидел маленький белый конверт.

Удивившись, я вынул его. Он был такой легонький, что казался не тяжелее воздуха. Но когда я торопливо его вскрыл, из него выскользнула визитная карточка.

Софи КлодельЛа кур дез ресторатёрзПариж, улица Оршам, 13

Я покачнулся, и буквы поплыли у меня перед глазами. Софи здесь нет. Но в тайнике оказалась ее визитная карточка. И тут я наконец понял все: смущенный вид Софи, ее замешательство. Понял, почему она, еще больше, чем я, боялась открыться.

Каменное сердечко, музей Родена, где я посмотрел скульптуры Камиль Клодель, но так ничего и не понял, билеты на «Орфея», кинотеатр в районе Монмартра, где она подстроила нашу «случайную» встречу, стена влюбленных, к которой она привела меня с помощью плана города, чтобы сказать мне: «Я тебя люблю», диск с песней «Secret Heart» – все это была Софи.

Это она читала мои письма.

И она на них отвечала.

Я был взволнован, когда торопливо покидал кладбище. Маленькая улочка за площадью Эмиля Гудо была мне знакома, и сейчас я с сильно бьющимся сердцем поднимался по ней.

Отыскивая глазами нужный дом, я шагал по улице Оршам. Пока не увидел эмалированную табличку с голубыми краями, на которой каллиграфическими буквами было написано название: «La Cour des Restaurateurs» – подворье реставраторов.

Я открыл ворота и очутился внутри. Справа располагалась мастерская резчиков по дереву, слева – ателье скульпторов. Дверь была открыта, и я вошел.

Пахло пылью и краской, мой взгляд скользнул по этому зачарованному саду каменных изваяний, часть которых была накрыта белыми полотнищами, оглядел большой стол, где были разложены руки, головы, ноги из белого мрамора, посмотрел на искусные рельефы, возвышавшиеся до потолка, на большой верстак у стены напротив большого окна, на которой стройными рядами, словно оловянные солдатики, висели в ряд пилы, резцы и молотки.

– Ау? Есть тут кто-нибудь? – спросил я в пространство.

Что-то загремело, и, скрипнув, отворилась дверь следующей комнаты. На пороге показался Гюстав Клодель в рабочем халате. Он приветливо посмотрел на меня.

– Она наверху, в своей комнате, – сказал он, махнув на дом в глубине двора. – Она вас уже ждет.

Глава 23
Я так надеялся, что это ты!

Квартира Софи оказалась на четвертом этаже. Я взбежал по выщербленным ступенькам деревянной лестницы и не успел нажать звонок, как дверь изнутри открылась.

Передо мной стояла Софи. Одетая в платье нежного сиреневого цвета, она была бледна и тяжело дышала. Ее глаза в темноте прихожей казались огромными.

Несколько секунд мы молча пристально смотрели друг на друга. Затем она быстрым движением повернулась к стоявшему рядом комоду и протянула мне пачку писем.

– Ты простишь меня? – тихо спросила она, и ее глаза заблестели.

Я покачал головой и бережно взял протянутые письма.

– Нет, это ты меня прости, – сказал я. – Я вел себя как конченый идиот.

Я обхватил ее лицо ладонями, на свете были только она и я, и, пока мы целовались, не в силах оторваться друг от друга, нашептывая слова любви, письма выпали и, как листья, разлетелись по полу.

В этот вечер я так и не вернулся на улицу Жакоб. Я остался на Монмартре в маленькой, полной неожиданных закоулков квартирке под самой крышей, где нежданно поселилось счастье.

В этот вечер мы с Софи сказали друг другу все.

Она рассказала, как увидела меня на кладбище: она обратила внимание на очень несчастного человека, приходившего иногда с маленьким сынишкой. Как однажды, когда мы уже познакомились, она нечаянно подсмотрела, как я открываю тайник и что-то в него прячу. Как она потом тайно пошла к могиле Элен и обнаружила дверцу в памятнике.

– И вот я нашла все эти письма. Не могу описать, как меня это растрогало, но и немного напугало. Не удержавшись, я взяла письмо, которое лежало сверху. Я его прочитала, Жюльен, но не из простого любопытства. – Тут она с нежностью посмотрела на меня. – Я в тебя сразу влюбилась, с самого первого раза, как только мы познакомились, когда ты искал Артюра, а я сидела на стене ограды. Помнишь?

– Ах, Софи, еще бы мне не помнить! – Я нежно поцеловал ее, и она приникла к моей груди. – Это было как в сказке. Я чуть было не подумал, что ты какое-то существо не из этого мира. Мне тогда показалось, будто Артюр стоит и разговаривает с деревом. Я так обрадовался, что он нашелся, а потом увидел тебя. А затем мы пошли в кафе «L’Artiste». У меня это, кажется, был первый хороший вечер с тех пор, как умерла Элен, но я тогда был целиком погружен в свое горе.

Она кивнула:

– Уж это я знаю, Жюльен! Когда я читала твое письмо, у меня просто сердце сжималось от жалости. Ты был в таком невероятном отчаянии, ты просил Элен, чтобы она послала тебе какой-нибудь знак, и я…

Она на миг запнулась, и на глазах у нее выступили слезы.

– Меня это так глубоко тронуло, Жюльен, и так хотелось тебе помочь. – Она откинулась на спинку дивана, на котором мы с ней сидели. – И тогда я взяла и прочитала все твои письма. От первого до последнего, которое ты принес на могилу. Я была потрясена. Я же видела, как тебе плохо и как ты горюешь по своей жене, но то… – Она покачала головой. – Мне так хотелось снова вернуть тебе счастье, направить твои мысли в другую сторону. И тогда мне пришло в голову ответить. – Она улыбнулась. – Я проложила свой след и надеялась, что в конце концов он приведет тебя ко мне. Честно говоря, я даже удивлялась, как долго ты не догадывался, что это я…

– Да нет же, я думал тогда о тебе, – перебил я ее. – С самого начала я перебрал все возможные варианты. Но у тебя ведь был друг, который все время тебе звонил. Откуда мне было догадаться, что Chouchou – это твой отец! А почему, кстати, ты его так называешь?

Она лукаво улыбнулась:

– Это пошло еще из моего детства. Мама всегда называла папу mon petit chou[69]69
  Миленький мой (фр.).


[Закрыть], а у меня это как-то само собой превратилось в Chouchou.

– Ну и последняя великая тайна, – сказал я, осторожно убирая упавшую ей на лоб прядь. – То есть предпоследняя. Почему эта история с письмами так резко вдруг оборвалась? – Я испытующе посмотрел на нее, и она покраснела. – Неужели ты обиделась за то, что я забыл про условленную встречу?

– Ну что тут сказать, – произнесла она упавшим голосом. – Ты так долго задержался на могиле, не шел и не шел, и тогда я решила сама пойти за тобой. И тут увидела у могилы Катрин с письмом в руке и как ты на нее орешь, ну я и спряталась, быстренько забравшись на старый каштан.

– И все оттуда услышала?

Она кивнула:

– Ты так возмущался из-за писем и все время повторял: «Это личное, личное!» И тут я сама ужасно испугалась – вдруг поняла, что наделала. Уж если ты мог так беспощадно отругать старую знакомую, то что же будет со мной, если ты обнаружишь, что я вот так без спросу взяла и прочитала твои письма? – Она взглянула на меня. – И тут мой хорошенький карточный домик, который я строила для нас, в один миг развалился. А потом ты еще сказал, что я просто случайная знакомая с кладбища.

– Да, – кивнул я горестно. – Я так жалею об этом, Софи! Я пожалел, едва произнес эти слова. У меня просто нервы сдали из-за того, что Катрин все приставала ко мне со своими вопросами. – Я взял Софи за руку. – Никогда, Софи, ты не была для меня просто случайной знакомой, – добавил я тихо.

– Да, я поняла. Теперь-то я знаю. Но услышать эти слова из твоих уст было для меня большим шоком.

– И ты со страху сразу свалилась с дерева.

– Нет-нет, – заулыбалась Софи. – Если бы я свалилась с дерева, как переспелое яблоко, вы услышали бы, правда? После того как ты ушел, такой сердитый и хмурый, я еще немного посидела на ветке. Как же у меня было скверно на душе! А когда наконец решила слезть, неловко соскочила и при падении подвернула ногу. Было так больно, как будто лодыжку сломала. А до этого ты еще сказал, что вообще больше никогда не влюбишься. – Прижав руку к сердцу, Софи скорчила уморительную гримаску. – Я проревела весь вечер.

– Ох! – вздохнул я, представив себе, как Софи ковыляет по дорожке кладбища. – И впрямь для нас выдался тяжелый денек. А потом?

– Потом я несколько недель не ходила на кладбище. На ногу было не наступить, и ни о какой работе нечего было и думать. У меня было много времени над всем поразмыслить, и я совсем приуныла. Пока…

– Пока ты не нашла мое последнее письмо к Элен.

– Да. – Она кивнула, и ее лицо просветлело. – И я была так счастлива, прочитав, что ты по мне скучаешь. Что ты в конце концов все-таки влюбился. В меня! – Она наморщила лоб. – Но тут я вспомнила, что ты ведь еще не знаешь, кто на самом деле забрал твои письма, и мне вдруг сделалось так страшно, что ты меня не простишь! – Она смущенно подергала свое платье. – Ты ведь правда больше не сердишься на меня, Жюльен? Знай, я все это делала только из любви к тебе. Я люблю тебя, Жюльен!

Она повернулась ко мне, и я растроганно вспомнил, как увидел ее лицо в первый раз. Она сидела на стене ограды и смотрела на меня сверху, а я сначала принял ее за какого-то кобольда. Я вспомнил нашу ночную прогулку по Монмартру, этот магический час, пока наши дороги не разошлись, и как я смотрел ей вслед с некоторым сожалением. Уже тогда у меня зародилось предчувствие, какая-то мысль или желание, которое я не решился додумать до конца.

Я порывисто обнял ее.

– Ах, Софи! – прошептал я, зарывшись лицом в ее волосы. – Как же я надеялся, что это окажешься ты!

Потом, когда Софи уже спала в моих объятиях, я еще долго смотрел в темноту, которая в ту ночь не была сплошным мраком, потому что в окно падал серебряный луч, и я подумал: жизнь бывает печальной и забавной, страшной в своей несправедливости и вдруг снова оборачивается чудом.

И она несказанно прекрасна.