Текст книги "Любовные письма с Монмартра"

Глава 19
Открытия

– Знаешь что, мой друг? У меня создалось впечатление, что кто-то тебя почем зря водит за нос. И даже знаю кто.

Мы с Александром сидели в кафе на улице Гренель неподалеку от «L’espace des rêveurs». Мы сидели за столиком на тротуаре, и пепельница передо мной была уже полна до краев.

После того как я, увидев у стены любовных признаний Кэролайн, повесил трубку, оборвав Александра на полуслове, он пригрозил, что порвет нашу дружбу, если я немедленно не явлюсь на встречу с ним и не объясню, что, черт подери, происходит.

Немедленно я никак не мог: надо было идти в детский сад за Артюром. Кроме того, я хотел сначала сам привести свои мысли в порядок, – впрочем, это у меня так и не получилось. И вот на следующий день я притащился на улицу Гренель, чтобы предстать перед Александром, который учинил мне допрос с пристрастием, и я все ему рассказал. Он удержался от реплик по поводу несчастных вдовцов, у которых едет крыша.

– Ну, мужик! – только и сказал он. – Ну ты даешь! – Он ухмыльнулся. – Рассказать бы это в моем клубе!

– В каком клубе? – спросил я. – В Клубе мертвых поэтов?

– Ха-ха! Я вижу, ты еще сохранил кое-какие остатки своего хваленого юмора.

Подозвав официанта, он заказал два бифштекса.

– Без возражений! – сказал мне Александр. – А это, s’il vous plaît[62]62
  Пожалуйста (фр.).


[Закрыть], можете унести, – добавил он официанту, протягивая ему пепельницу. – Тебе надо устроить там засаду, Жюльен, – обратился он снова ко мне. – Поймаешь ее как миленькую.

Говоря «ее», Александр имел в виду Катрин. Для него это был вопрос решенный. Она или какая-нибудь ненормальная психопатка, личность которой нам неизвестна. Но насколько это вероятно?

– Это она, Жюльен. Стопроцентно. Ведь она – прости уж за прямоту – единственная, у кого есть к тебе интерес. Больше я тут никого не вижу. – Он отпил вино из бокала, чувствуя себя вторым Шерлоком Холмсом. – Главное – понять мотив.

Я покачал головой:

– Но это совершенно не так, поверь мне.

– Заткнись, Ватсон! Почему ты ее не спросил? Сказал бы ей прямо в лицо!

– Потому что не хочу еще раз оказаться в дурацком положении. Еще чего не хватало! Я спрошу ее, зачем она забрала мои письма, а она уставится на меня круглыми глазами!

Сама мысль еще раз осрамиться перед Катрин, причем без всякой надобности, показалась мне неприятной.

– Я знаю Катрин, – продолжал я настаивать. – Она такого не сделала бы.

– Да что ты так упорно возражаешь против моей версии? У твоей соседки есть мотив, плюс она была подругой твоей жены, плюс знает твои привычки. Готов поспорить, Катрин точно знает, по каким дням ты ездишь на кладбище.

Я вспомнил встречи с Катрин на лестнице. «Что, Жюльен, едешь на Монмартр?» – как-то спросила она. А я ответил: «По пятницам я стараюсь смыться из дому, в этот день в квартире шурует Луиза».

– Есть и другие, кто это знает.

– Да ну! И кто же?

– Например, maman.

– Тоже скажешь! Не смеши меня!

– Гм… Ну и как ты себе представляешь засаду? Что я, по-твоему, должен теперь поставить на кладбище палатку и сидеть в ней?

Александр посмотрел на меня задумчиво.

– Ты мог бы для начала изменить свои привычки, – посоветовал он.

Так случилось, что на этой неделе я, не дожидаясь пятницы, собрался на кладбище в среду. Признаться, без особенной надежды что-нибудь выяснить, но Александр уговаривал так настойчиво, что я в конце концов уступил. Только для того, чтобы с чистой совестью сказать ему: принятые меры ни на шаг не продвинули меня к решению загадки.

А вышло совсем иначе.

Едва ступив на территорию кладбища, я услышал, что меня окликают.

Это была Софи. Она, как и в первую нашу встречу, сидела на стене ограды, окружающей кладбище. Я помахал ей и, сокращая дорогу, свернул с аллеи Гектора Берлиоза к памятникам.

– Что так насупился, писатель? – Софи так лихо повернулась, сидя на высокой ограде, что у меня от одного вида голова закружилась. – За сто метров видно, что ты в дурном настроении.

– Ты поосторожнее там, а то еще упадешь, – сказал я.

Господи, да у меня, кажется, и впрямь скверное настроение!

– Ну, как поживаешь? – спросил я уже другим тоном.

Я не видел Софи с тех пор, как мы встретились в кино.

Она поменяла позу и расположилась боком, как Гёте в Кампанье[63]63
  Имеется в виду картина немецкого художника И. Г. В. Тишбейна «Гёте в Кампанье», выполненная во время итальянского путешествия поэта 1786–1787 гг.


[Закрыть], одной рукой облокотившись о стену, а другую небрежно опустив на согнутое колено. Софи задумчиво посмотрела на меня.

– Не то чтобы очень здорово, но явно лучше, чем ты, – ответила она.

– О! Любовные переживания? – спросил я.

– Кто знает! – усмехнулась она. – Я потом часто вспоминала тот вечер в кино. И об Орфее. А ты?

– Честно говоря, нет, – признался я.

В моей жизни волнения следовали сплошной чередой.

– Жаль, – сказала она и снова села, свесив ноги.

Глядя, как она там крутится на стене ограды, я вдруг вспомнил фразу, написанную на плане города.

– Но у меня есть для тебя красивые слова.

– Очень любопытно, – сказала она. – Давай говори!

«Кто любит, закинет сердце через каменную стену и сам прыгнет вслед».

Софи немного подумала, склонив голову набок.

– Действительно, красивые слова, – произнесла она наконец. – Это ты придумал?

– Нет. – Я покачал головой, но продолжал смотреть на Софи.

Наши взгляды встретились.

– Так чьи же они? – спросила наконец Софи.

– Не имею понятия. Я думал, может быть, ты объяснишь.

Она наморщила лоб и с сожалением покачала головой:

– Боюсь, тут я тебе не могу помочь. Но слова хорошие и правильные. Когда любишь, не надо долго раздумывать. – Она надвинула на глаза шапочку и спросила: – Пойдешь на могилу?

Я кивнул.

– Посидим потом где-нибудь? Я тут как раз заканчиваю. Погода такая хорошая.

– С удовольствием. Вот только схожу на могилу и вернусь за тобой.

– Tres bien![64]64
  Отлично (фр.).


[Закрыть] – сказала Софи. – Я тебя подожду.

Она снова взялась за свои инструменты, а я вернулся на главную аллею.

Придя на могилу Элен, я открыл мраморный тайник, чтобы положить туда письмо. На этот раз внутри оказался квадратный конверт, а в нем серебристый диск – не то CD, не то DVD. Я достал новый сюрприз, спрятал его в сумку и огляделся. Где-то вдалеке виднелась маленькая фигурка, направлявшаяся в мою сторону по аллее Гектора Берлиоза.

Понимая, как нелепо это выглядит, я все же отошел на несколько шагов и притаился за чужим надгробием. Вспомнив совет Александра о том, что нужно устроить засаду, я с трудом удержал готовый вырваться нервный смех. Я замер в ожидании Годо, таком же тщетном, как у героев пьесы Сэмюэла Беккета.

Я был уверен, что этот посетитель кладбища не свернет на дорожку, которая ведет к старому каштану, и не подойдет к могиле Элен.

Но оказалось, что я ошибался.

Спустя какое-то время, показавшееся мне вечностью, послышались осторожно приближающиеся шаги. Кто-то подошел к ангелу, нагнулся, открыл тайник и вынул спрятанный конверт.

Мое сердце бешено колотилось, когда я выглянул из-за памятника. С одного взгляда я сразу узнал женщину, которая, торопливо вскрыв мое письмо, принялась его читать.

Это была Катрин!

Не могу описать, что творилось со мной в этот момент и какие эмоции меня обуревали. В душе одновременно поднялись злость, удивление и огромное разочарование.

Это действительно оказалась не кто иная, как Катрин!

Александр оказался прав. Проклятая Катрин с ее невинными голубыми глазами! Кажется, я предпочел бы увидеть у могилы жены кого угодно, но только не ее, мою белокурую соседку! Лучше уж вдову в черной шляпке! Такое притворство! Я прямо себя не помнил от злости.

– Ага! Вот я тебя и застал!

Я выскочил из-за памятника, Катрин вздрогнула и закричала от страха. С перепугу она выронила письмо, которое держала в руке, и рисунок Артюра, проплыв по воздуху, упал на дорожку, как огромный осенний лист.

– Жюльен! – Она смотрела на меня круглыми от испуга глазами. – Откуда ты взялся?

– Откуда я взялся?! Откуда я взялся?! – набросился я на нее с возмущенным криком, и она каждый раз вздрагивала, как от удара плетью. – Это ты откуда тут взялась? Вот что, скорее, надо спросить! Украдкой ходишь на могилу и читаешь мои письма?! Это уже переходит все границы! Это личные письма! Понимаешь ты – личные! Да как ты посмела?!

Она смотрела на меня совершенно раздавленная, на глазах выступили слезы, а я еле сдерживался, чтобы не схватить ее за плечи и не начать трясти.

– Брось реветь, этим ты делаешь только хуже! – Я был вне себя от ярости. – Так завраться! Я тут схожу с ума, уже начинаю сомневаться в собственном здравом рассудке, а мадемуазель спокойно вытаскивает одно письмо за другим и приваживает меня разными знаками!

– Жюльен! Я… я… не знаю, – пролепетала она, бледная как полотно.

– Да ну?! Ты же перечитала все письма, ты знаешь все мои мысли, надежды, мои дурацкие фантазии. Ты забрала все мои письма. Подкладываешь мне в могилу разные вещицы – стихи, музыкальные шкатулки, планы города, открытки с афоризмами Тагора… Я уже начинаю думать, что общаюсь с умершей, а это, оказывается, ты… Ты! У меня в голове не укладывается!

Я повернулся и хотел уже в ярости уйти.

Катрин разразилась слезами.

– Жюльен! Жюльен! – рыдала она. – Нет, нет! Пожалуйста, не уходи! Выслушай хотя бы!

– И не подумаю. И так я все видел своими глазами, больше не позволю водить себя за нос!

Она схватила меня за руку:

– Пожалуйста, Жюльен! Я понимаю, что ты ужасно разозлился, но я не водила тебя за нос. Я никогда ничего не оставляла в этом ящике: ни плана города, ни музыкальной шкатулки. А это письмо, – она указала рукой на разлетевшиеся по земле листки, – единственное, какое я прочитала.

Я остановился и посмотрел на нее удивленно:

– И ты хочешь, чтобы я в это поверил?

– Пожалуйста, Жюльен! Это правда! – продолжала она уверять, в отчаянии ломая руки. – Клянусь тебе… клянусь… жизнью Артюра, – проговорила она сквозь слезы, которые ручьем текли у нее по щекам. – Я же не знала про этот тайник в памятнике.

– А откуда теперь вдруг узнала?

Она отерла слезы:

– Артюр… Артюр сказал мне на той неделе. Когда он рисовал картинку для Элен, то рассказал, что ты иногда относишь письма на кладбище и что в мраморном памятнике есть секретный ящик, куда ты их складываешь. «Но это секрет, – сказал Артюр, – даже Софи его не знает». И затем рассказал мне об этой милой девушке, которая реставрирует ангелов и с которой у вас такая дружба. И что вы вместе смеетесь. И тут я ощутила такую ревность… – Она снова всхлипнула.

– Боже мой, Катрин!

– Прости меня, пожалуйста, Жюльен, ты должен меня простить! – умоляла она. – Я же не плохой человек. Я… я просто хотела узнать… то есть я подумала, что вдруг ты в этом письме написал что-то о вас с Софи… Это была огромная ошибка с моей стороны, Жюльен. Пожалуйста, перестань на меня сердиться!

Как оглушенный я опустился на невысокую каменную ограду могилы:

– Я ничему уже не верю!

Катрин присела рядом со мной. Некоторое время мы молча сидели, глядя на дорожку. Вдруг откуда-то послышалось негромкое чихание, а может быть, это где-то фыркнула кошка или зашуршала в листве каштана какая-то птичка.

Словно по незримому знаку, Катрин вдруг повернулась ко мне и взяла меня за руку:

– Я правда взяла только одно это письмо, Жюльен. Пожалуйста, поверь мне!

Я пристально посмотрел ей в лицо. У врунишки не может быть таких невинных глаз.

– Ладно, Катрин. Я верю тебе.

– И ты меня прощаешь?

Я неторопливо кивнул.

– Спасибо тебе!

Я встал, поднялась и Катрин. Помедлив, она сказала:

– Как ты думаешь… Между нами все еще может наладиться?

– Ах, Катрин! – Я стиснул губы и помотал головой. – Если честно, то я не думаю. Но откуда мне знать! Я всего лишь человек.

– А… а что там теперь у вас… у тебя и Софи?

– А что у нас может быть? – бросил я в сердцах, отряхивая запылившиеся брюки.

– Я насчет… Ты ее любишь? – спросила она робко.

Эти расспросы начали действовать мне на нервы.

– Так вот, слушай внимательно, Катрин, – заявил я, повысив голос. – Софи – случайная знакомая с кладбища, и только. Я любил Элен, очень любил. Я все еще ее люблю, если хочешь знать. И я не знаю, смогу ли я вообще когда-нибудь снова полюбить другую женщину, – добавил я с вызовом. – Ты наконец поняла?

Она испуганно кивнула:

– Да, Жюльен.

Затем она собрала с земли рассыпанные листки моего письма вместе с рисунком Артюра и конвертом.

– Ну, я, пожалуй, лучше пойду, – сказала она и понуро поплелась прочь по узкой дорожке.

Постояв еще немного у могилы Элен, я довольно беспомощно посмотрел на моего прекрасного ангела. Нельзя сказать, чтобы я хорошо себя чувствовал.

Александр оказался совершенно прав в своем предположении, но в то же время не совсем прав. Оказывается, Катрин питала ко мне интерес гораздо больший, чем я думал. Но писем она не брала. И она не имела отношения к тем маленьким дарам, которые я находил в тайнике.

Или все-таки это она?

Голова у меня гудела, как пчелиный улей.

Но если это не она, то кто же в таком случае?

Ах, Элен! Как же все перепуталось!

Я снова убрал письмо в конверт и положил его в тайник, который все это время так и стоял открытый. Затем поплелся по дорожкам кладбища тяжелой стариковской походкой.

И только когда за мной с шипением закрылись двери вагона метро, я вспомнил, что совсем забыл про встречу с Софи.

Глядя невидящим взглядом в темноту туннеля, по которому мчался поезд, я еще не догадывался, что с девушкой, занимающейся реставрацией каменных скульптур, я теперь не скоро встречусь.

Глава 20
Великое молчание

Иногда за короткое время события следуют одно за другим такой непрерывной чередой, что ты не успеваешь вздохнуть. А затем неделями не происходит ничего.

И для меня, очевидно, настала та фаза, когда ничего не происходит.

Воцарилось молчание – оно буквально окружало меня со всех сторон. И это молчание меня тревожило.

Катрин старательно избегала меня. После скандала на кладбище она больше не приглашала меня зайти, а когда Артюр ходил к ней поиграть, то она провожала его до наших дверей и немедленно исчезала. Нечаянно столкнувшись со мной в подъезде, она спешила незаметно прошмыгнуть: мои резкие слова, наверное, сильно ее задели. Она затаилась, и было бы неудивительно, если бы она обиделась на меня. Катрин принадлежала к тому типу людей, которые замыкаются в молчании. Хотя ведь это она взяла мое письмо, вызвав тем самым мой гнев. Ну пускай я отреагировал слишком резко, но ведь я ее все-таки простил! Так что нечего ей корчить из себя невинную овечку.

Реставратор каменных скульптур словно сквозь землю провалилась. Сколько раз я за эти недели ездил на кладбище и высматривал Софи. Я даже спрашивал угрюмого садовника, не видел ли он ее, не заходила ли она в сарайчик убрать свои инструменты. Но садовник только отрицательно качал головой и недовольно бурчал, что реставраторша вроде бы вообще перестала ходить на кладбище.

Все это было очень странно. Куда пропала Софи? С тех пор как она исчезла, перестала меня окликать и заводить со мной разговор, я по ней заскучал.

Вспоминая, как я, разозлившись на Катрин, назвал Софи «случайной знакомой», я чувствовал укор совести. И теперь я по ней скучал: по ее непринужденным замечаниям, советам, нотациям, по ее черным глазам, весело глядящим из-под черной шапочки. По той иронической теплоте, которая звучала в ее голосе, когда она спрашивала: «Что так насупился, писатель?» По ней самой.

Уж не заболела ли она? Или закончила работу на Cimetière Montmartre?[65]65
  Кладбище Монмартра (фр.).


[Закрыть] Не могла же она уйти вот так – даже не попрощавшись со мной!

Сначала ее отсутствие было не особенно заметно и не наводило меня на какие-то размышления. Она и раньше, бывало, пропадала на несколько дней, а затем знакомая фигурка вдруг снова появлялась поблизости: Софи трудилась над каким-нибудь памятником или сидела на скамейке либо на ограде и снова радовала меня каким-нибудь мудрым высказыванием и неизменно хорошим настроением.

До той роковой среды, когда я застал у могилы Катрин и настолько вышел из себя, что как безумный разорался на все кладбище и забыл про назначенную встречу с Софи, все шло как всегда. Она вела со мной обычный веселый треп. И ни слова не сказала о том, что ее работа на кладбище подходит к концу. Мне как-то не верилось, что она настолько обиделась на меня: да, я забыл о нашей встрече, но ведь ничего такого уж обязательного не было в нашей договоренности. К тому же на Софи было совершенно не похоже такое поведение – залезть в свою раковину и дуться от обиды.

Через два дня после случившегося, в пятницу, я успел еще раз съездить на кладбище, чтобы под каким-нибудь предлогом оправдаться перед Софи – отделаться подходящей отговоркой, почему я не смог встретиться с ней в среду. Я твердо решил загладить свою вину, пригласив Софи на обед в ресторан. На этот раз у меня даже не было готово очередное письмо: случившееся как-то отшибло у меня охоту писать, и я даже не сходил на могилу. Я действительно приехал только ради Софи.

Но Софи я так и не застал. Ни в тот день, ни в один из последовавших. Три недели от нее не было никаких известий.

Снова и снова я вспоминал нашу последнюю встречу. Софи упрекнула меня в том, что я пришел в плохом настроении, – и была права, притом что тогда еще, до встречи с Катрин у могилы Элен, настроение у меня было, можно сказать, распрекрасное. Я припомнил весь наш разговор: а ведь она сказала, что у нее дела идут не очень здорово, хотя и не так скверно, как у меня.

Что, если у нее тоже любовные неурядицы? Может быть, она хотела мне о них рассказать, и на этот раз уже не она меня, а я бы ее утешал. Может быть, этот Chouchou подло бросил Софи и сейчас она, заплаканная, с разбитым сердцем, страдает одна в пустой квартирке где-то на Монмартре.

Я не знал, где именно живет Софи и с кем она живет. Выйдя из кино, мы некоторое время шли вместе, а на площади Эмиля Гудо она остановилась и попрощалась со мной.

Как бы я хотел сейчас ей позвонить! Я застонал, вспомнив, как легкомысленно отказался тогда взять номер ее телефона: «Не потребуется!»

Надо же быть таким круглым идиотом!

Я уже раз сто пытался найти визитную карточку ее кузины, которую в тот вечер не глядя сунул в карман. Я даже не знал фамилии Сабины, а уж она-то наверняка могла бы подсказать мне нужный номер.

Я даже пробовал поискать в Интернете «Софи Клодель, скульптор», но ничего не нашел.

Сколько ни думай – а для этого у меня в те долгие недели было предостаточно времени, – получалось, что я, в сущности, ровным счетом ничего не знаю о Софи. Потому что во всех наших беседах речь шла только обо мне. О моих несчастьях, моей скорби, моем писательском кризисе, моем неправильном отношении к жизни. Только сейчас до меня дошло, что в своем горе я был целиком сосредоточен на себе. Существовал только я один, а вокруг – пустота. А Софи все это время внимательно меня слушала, обсуждала мои дела, пыталась дать мне совет и отвлечь меня от унылых мыслей. Потому что сердце у черноокой реставраторши было мягче воска. Сколько бы она ни иронизировала и ни изображала из себя грубоватого мальчишку. С какой стати ее должна была волновать моя душевная драма? Зачем ей было спрашивать, как там мой ребенок? И вообще так участливо относиться ко мне?

У Софи было все. Она была молода, хороша собой, и даже очень, – стоило только снять запыленный рабочий комбинезон; у нее была любимая профессия и друг, по крайней мере вплоть до недавнего времени, а все остальное – умозрительные рассуждения. Она была нерасчетлива по натуре, полна фантазий, импульсивна. Так что Софи – как раз такая девушка, которая прыгнет через стену и закинет туда свое сердце, если полюбит.

Мне вдруг пришло на ум множество вопросов, которые я хотел бы ей задать. Но Софи как в воду канула.

А мое письмо, которое вытащила из тайника и принялась читать Катрин, по-прежнему лежало на месте.

Каждый раз, приходя на кладбище, я проверял вскрытый конверт, который я после памятного происшествия вернул обратно в тайник. С тех пор его никто не забрал. Письмо под номером тридцать один так и пролежало в маленьком тайнике неделю, вторую и третью.

Новых знаков тоже не появлялось. Очевидно, я навлек на себя гнев всех существ женского пола. Никто со мной больше не разговаривал, никто не окликал, никто не оставлял никаких посланий. И через неделю я почувствовал себя совершенно покинутым, точно меня забыла даже Элен. Я был в таком отчаянии, что не мог сделать правильные выводы и только спрашивал себя, чем же я так провинился, чтобы разрушить все чары.

То обстоятельство, что игра закончилась ровно с того дня, когда я поймал с поличным Катрин, конечно, говорило о многом. Разве это могло быть простым совпадением? Если Александр прав, то не могло. И для него все было ясно.

– Да наплюй ты на пресловутое внутреннее чувство! – высказался он, как всегда, по-мужицки грубо, когда меня в очередной раз одолевали сомнения. – Катрин, естественно, сказала не всю правду. Я считаю, что все твои письма лежат у нее в ночном столике.

– Нет, Александр, в это я никогда не поверю, – сказал я, вспомнив, как она поклялась жизнью моего сына, что это не она забирала письма. – Она не могла так поступить.

– Ты уже один раз ошибся насчет Катрин. А факты говорят за себя: ты поймал ее на месте преступления и с тех пор больше никто не поинтересовался твоими письмами – даже Элен. Так что тут еще думать? Нельзя же быть таким слепым!

Возможно, я действительно был в эти недели на редкость слеп. Иногда, чтобы понять умом то, что сердцу давно известно, требуется некоторое время.

Но все-таки в конечном счете все оказалось не так, как думал Александр. Все было совсем иначе.

Настал август. Париж опустел, словно всех вымело из города метлой, и по жарким улицам слонялись только кучки туристов, не сообразивших вовремя, что август – самое неподходящее время для посещения Парижа. Я трудился над романом без прежней энергии, а все, кто мог, разъехались и теперь прогуливались по маленьким, продуваемым свежим ветром городкам Лазурного Берега или по бескрайним пляжам атлантического побережья.

Артюр с maman и своей маленькой подружкой Джульеттой тоже отправился на каникулы. Я проводил их и еще долго махал им вслед с железнодорожной платформы, хотя в окнах за бликующими стеклами поезда ничего не было видно.

Я чувствовал себя одиноким и покинутым, точно у меня выбили почву из-под ног, и сам не знал, куда деваться в этот четверг, который еще только начался.

И тут позвонил Александр:

– Ну что? Все твои уехали? И ты наверняка умираешь от тоски, да?

– Угадал! – сказал я, не подавая вида, как я тронут его звонком.

Александр – это чудо! Лучшего друга, чем он, невозможно найти.

– Послушай, я иду сегодня с небольшой компанией в новый джаз-клуб на площади Бастилии – давай пошли с нами!

Я сделал над собой усилие и согласился:

– Да, отчего же не пойти!

Все лучше, чем торчать дома и маяться от тоски. Так почему бы не джаз, почему бы не бокальчик-другой? В конце концов, мне не перед кем отчитываться.

Мы условились, что к концу рабочего дня я зайду за Александром в «L’espace des rêveurs». Шагая через несколько часов по пустынной, залитой солнцем улице Гренель, я и не предполагал найти там то, что уже и не надеялся отыскать.

Когда я открыл дверь ювелирной лавки, навстречу мне из дальней комнатки вышел Александр, на пальце у него, как на крючке, болталась маленькая коричневая сумка на длинном ремешке.

– Смотри-ка… – сказал он. – Ты оказался прав: она и правда была здесь. Габриэль подумала, что сумка моя: у меня есть точно такая же. Вот и убрала ее вместе с остальными вещами в шкаф.

Я чуть не задохнулся от радости.

– Ну знаешь, вот это неожиданность! – сказал я и схватил сумку, которую где только не искал всю неделю.

В конце концов у меня опустились руки: я решил, что в ту роковую среду забыл сумку где-то в баре. Такой уж тогда выдался злосчастный день: все, что только могло пойти не так, шло не так, не говоря уже о моих разбитых иллюзиях.

В тот день я узнал, кто таскал мои письма – по крайней мере, последнее письмо. У меня случилась ужасная сцена с Катрин, и с тех пор соседка обходила меня стороной. Из-за этого скандала я забыл, что договорился с Софи пойти в кафе, и с тех пор я ее больше не видел. Она как будто сквозь землю провалилась. Я зашел тогда в лавку Александра, чтобы излить ему мою злость и досаду. Потом мы пошли в бар, потом в другой бар. И когда я ночью на заплетающихся ногах притащился к себе домой (Артюр в тот день был в гостях и остался там ночевать), оказалось, что маленькая коричневая сумка на ремешке куда-то бесследно пропала, а вместе с ней и квадратный конверт с серебристым диском.

На следующий день я искал ее где только можно: у Александра, в барах, где мы побывали, спрашивал даже в бюро находок в метро, предполагая, что обронил ее где-то. Я залезал под кровать, рылся в корзине для бумаг. И в какой-то момент решил, что это безнадежно. Последнее послание, от кого бы оно ни пришло, бесследно пропало. Мне казалось, что именно этот серебристый диск открыл бы мне все тайны.

Александр посмотрел на меня с жалостью и сказал:

– Хочешь знать мое мнение?

– Нет! – закричал я, уже не владея собой.

– Ты ничего не потерял. Во всяком случае, невелика потеря. Диск же был от Катрин: что на нем могло быть такое особенное? Будь доволен, что твой бумажник не лежал в этой сумке, – вот это была бы трагедия.

И вот сейчас, когда я уже не ждал, сумка вернулась, точно с неба упала. Я торопливо расстегнул ее.

– Диск там лежит, – спокойно сказал Александр. – Я проверял.

– Спасибо, успокоил, – сказал я. – Может, ты его уже и включал?

– Нет. Конечно же нет, – ухмыльнулся Александр. – Я подумал, что мы можем сделать это вместе, прямо на моем компьютере. Хотел бы я посмотреть видеопризнания Катрин. Это будет забавно.

– Даже не надейся, – сказал я, крепко прижав к груди маленькую сумку.

Что бы ни было записано на этом диске, он предназначался только мне. Я строго посмотрел на Александра, и он больше не настаивал.

– Ну что ж… – сказал он. – Полагаю, ты уже не собираешься идти с нами в джаз-клуб.

Я кивнул:

– Ты верно угадал.

– Тогда напиши мне хотя бы эсэмэску. Мне ведь тоже интересно знать, что там записано. Хочешь пари? Это от прекрасной соседки.

– Я больше не держу пари, – заявил я.