Текст книги "Любовные письма с Монмартра"

Глава 17
Орфей

В следующую субботу я в последнюю минуту примчался к маленькому артхаусному кинотеатру на улице Толоз, где демонстрировались актуальные фильмы и классические произведения великих мастеров кинематографа. Я крепко сжимал в руке два билета, гадая: что же тут приготовлено для меня? Я немного опаздывал: сначала нужно было отвести Артюра переночевать у бабушки и только там выяснилось, что он забыл дома своего мишку Брюно. А без Брюно Артюр не заснет. Пришлось сбегать на улицу Жакоб за плюшевым мишкой.

Посетив накануне кладбище, я сначала не нашел билеты. Не поверив, что в тайничке могло оказаться пусто, я еще раз хорошенько пошарил в нем и только тогда нащупал эти два сиреневых билетика, которые сам нечаянно задвинул в самую глубину, когда оставлял новый конверт.

Билеты были на вечерний сеанс в субботу. Места нумерованные, в девятом ряду. Кинотеатр «Студио-28» на Монмартре. Как нарочно, в этот день позвонил из своей лавки Александр и спросил, не найдется ли у меня время вечером. Он предлагал куда-нибудь пойти, а я сказал, что у меня на этот вечер уже есть другие планы.

– Так-так. Другие планы. И что же это, позволь спросить?

Я сначала подумал, не пригласить ли его в кино. Но затем отбросил эту мысль. Слишком сложно объяснять ему происхождение этих билетов. Мой друг не знал ничего о том, что я по-прежнему продолжаю регулярно относить на могилу письма и на письменном столе у меня образовался целый склад драгоценных находок.

Поэтому я сказал, что меня уже пригласила Катрин сходить в кино. Александр присвистнул и пожелал мне приятно провести время с мадемуазель Баллан.

И надо же было такому случиться, что, когда мы с Артюром шли по улице Бонапарта, нам навстречу попалась Катрин!

– Привет, друзья! – сказала она, заметив детский рюкзачок в моей руке. – И куда же это вы собрались?

– Я сегодня ночую у mamie, – сказал Артюр. – Она готовит вишневый клафути.

– Ну, как замечательно! Вишневый клафути! Меня прямо завидки берут, обожаю вишневый клафути!

Улыбаясь, Катрин посмотрела на меня, вопросительно вскинув брови. Снова этот взгляд а-ля Жюли Дельпи. Я внутренне застонал и тоже ей улыбнулся, но у меня не было никакого желания пускаться в объяснения.

– Ну, всего хорошего, Катрин, нам надо спешить, матушка уже ждет нас, – сказал я и прямо почувствовал спиной ее взгляд, которым она провожала нас, пока мы, миновав кафе «Les deux Magots»[56]56
  «Две мартышки» (фр.).


[Закрыть], переходили на другую сторону бульвара Сен-Жермен.

Матушке я сказал, что иду с Александром в кино. Она обрадовалась и одобрила, что я выхожу из дому. Таким образом, все остались хорошо информированными обладателями ложной информации.

Когда я, взбежав по ступеням, входил в маленький кинотеатрик, посетители уже сидели в зрительном зале. И только один пожилой господин нерешительно топтался перед кассой.

Я увидел в витрине черно-белый плакат, и мое сердце забилось еще быстрей, чем во время моего стайерского забега от станции метро «Монмартр» до вершины холма.

Зачарованно глядя на старые фотографии Жана Маре и Марии Казарес, я прочел название фильма, который шел в этот вечер. Это был «Орфей» Жана Кокто.

Я торопливо протянул контролеру билеты:

– Что, я уже опоздал?

– Вам повезло, месье, фильм еще не начался, – ответил он, отрывая билет. – Девятый ряд. С вами еще кто-нибудь?

Кто-нибудь еще? Я как-то не подумал о такой возможности, однако, судя по всему, меня никто не ожидал. Вряд ли это был тот пожилой господин, который все еще маячил у кассы. Я покачал головой:

– Нет… У меня… просто оказался лишний билет. Отдайте его, пожалуйста, кому-нибудь, кому не досталось билета.

– О, если можно, я бы с удовольствием его взял, – сказал пожилой господин, который хоть и был стар, но явно не страдал тугоухостью. – Дело в том, что в кассе остались билеты только в первые ряды, а я при всей любви к Кокто не хочу сидеть, вывернув шею, – пояснил он мне уже в зрительном зале, пока мы в темноте пробирались к своим местам.

– Да-да, – сказал я и сел на свое место.

Я был рад, что всего через пару секунд начался фильм, красный занавес взмыл вверх под громкие звуки патетической музыки, избавив меня от необходимости поддерживать дальнейший разговор.

Признаться, я был несколько ошеломлен. Ведь в своем последнем письме я сам сравнил себя с Орфеем – и вот, неделю спустя, получаю билеты на фильм «Орфей».

Уж это ли не явный знак! Удобно усевшись в кресле, я, затаив дыхание, следил за развитием действия. Этого шедевра Кокто я раньше не видел, и мне запомнилось из него несколько загадочных реплик.

Фильм представлял собой новое прочтение древнего мифа об Орфее и Эвридике. Орфей в нем – знаменитый поэт, переживающий творческий кризис. Его соперник, молодой опустившийся пропойца, за которым как тень следует одетая во все черное строгая принцесса. Она явно его финансирует. Придя в «Café des Poètes» – кафе поэтов, – он там дебоширит и вскоре погибает, попав под машину. Принцесса приказывает своему шоферу забрать хулигана в ее черную машину, а Орфея увозит с собой в качестве свидетеля.

В то время как его светловолосая хорошенькая жена Эвридика волнуется, ожидая возвращения мужа, Орфей полностью подпадает под власть этой темной принцессы, не подозревая сначала, что она – madame la Mort, сама Смерть. Принцесса положила глаз на поэта и старается увлечь его загадочными речами, звучащими из радиоприемника в ее лимузине. Завороженный Орфей как одержимый внимает льющимся из радио речам, которые звучат словно взятые из сюрреалистического сна: «Стакан воды может осветить мир» или «Тишина отступает быстрей – дважды». И только когда Эвридика попадает в аварию на велосипеде и умирает, Орфея охватывает желание вернуть ее назад из царства теней. С помощью невидимого шофера Эртебиза – на самом деле он мертвый студент, который однажды, когда от него ушла возлюбленная, открыл газовый кран, – и пары специальных перчаток Орфею сквозь зеркало в спальне удается проникнуть в мир мертвых, где действуют более строгие законы, чем на земле, и где не существует свойственного людям «может быть». Зеркала – это врата, сквозь которые могут проходить мертвые. Орфей разрывается между мечтой о принцессе Смерти и любовью к своей хорошенькой простодушной жене, которая ждет от него ребенка и которую ему позволено забрать, но навсегда запрещено видеть. Однажды в машине их взгляды случайно встречаются в зеркале заднего вида, и Эвридика исчезает. Но в конце madame la Mort все-таки сжалилась. Она отказывается от любви и от Орфея, желая дать поэту бессмертие, и поворачивает время вспять, ибо «люди должны исполнить то, что назначено им судьбой».

Я погрузился в этот фильм, в его образы, которые до сих пор сохранили способность захватывать зрителя. Они словно переносят тебя в какой-то мир прекрасных, нездешних грез, где ты видишь вещи, которых больше нигде не бывает.

Неужели я одержим, как Орфей? Кто же тогда моя черная принцесса и кто моя Эвридика? Смерть я люблю или жизнь? Я проникался каждым образом, каждым словом и, когда занавес опустился над экраном, очнулся оглушенный, как после глубокого сна.

– Как было, так и осталось высочайшим искусством, – восхищенно пробормотал сидевший рядом со мной пожилой господин. – Еще раз спасибо вам, молодой человек, за билет.

Наконец я поднялся и увидел, как из тьмы проступили первые ряды. И вдруг я услышал серебристо-звонкий смех.

С первого взгляда я ее не узнал. Впереди, через два ряда от меня, стояла изящная девушка в белом платье, она оживленно беседовала с подругой. Ее черные волосы были распущены и схвачены на затылке блестящей заколкой.

По-моему, я впервые увидел Софи в платье. Она выглядела прелестно. Я ведь видел ее всегда в рабочем комбинезоне и сейчас изумленно глядел на очаровательное создание, похожее на эльфа. По залу снова рассыпался ее серебристый смех.

Да Софи ли это?

Вдруг она повернулась вполоборота ко мне, и я увидел знакомое лицо.

– Софи! – негромко окликнул я ее. – Софи!

Тут она оглянулась. На лице самое искреннее удивление.

– Жюльен? А ты что тут делаешь? Надо же! – воскликнула она, и мы двинулись к проходу навстречу друг другу.

– Это моя кузина Сабина, – представила Софи свою спутницу, пепельную блондинку с высокой прической, которая шагала следом величаво, как королева. Софи пожала плечами. – Сабина затащила меня на этот фильм, и, надо сказать, он совсем неплох, правда?

Сабина одарила меня царственной улыбкой, а Софи с любопытством поглядывала вокруг:

– И с кем же ты пришел?

– Один, – сказал я.

– Вот как? – удивилась она. – Неужели и ты поклонник Кокто?

– Похоже, что да, – засмеялся я.

– Жюльен, видишь ли, тоже писатель, – сказала Софи кузине, поддразнивая меня. – Хотя он говорит о себе, что всего лишь пишет развлекательные романы.

Сабина удивленно повела бровями, – вероятно, это была ее привычка.

– Умение развлекать – это большое искусство, к нему не стоит относиться пренебрежительно, – сказала она, и я тотчас же почувствовал к ней симпатию. – Может быть, выпьем чего-нибудь? При кинотеатре есть хороший бар в саду, надо поторопиться, пока не все места заняты.

– Хорошая мысль! – воскликнула Софи и начала рыться в своей сумочке. – Вы пока идите, а я только позвоню: надо предупредить, что я задержусь.

Вскоре мы уже сидели в закрытом дворике, где располагалось кафе кинотеатра. Круглые марокканские столики и пальмы в горшках превращали его в очаровательный оазис. Стену украшал гигантский коллаж из черно-белых фотографий знаменитых артистов. Я узнал грустного мима Жана-Луи Барро, Жанну Моро, Катрин Денёв, Марлона Брандо и Хэмфри Богарта в роли Филипа Марлоу. Все столики были заняты, и мы сидели с бокалами, довольные тем, что попали в число избранных счастливчиков, которым повезло провести вечер в этом уютном месте. Мы оживленно беседовали. Сперва говорили о фильме, потом о всякой всячине. У Софи хватило такта не упоминать о том, что мы познакомились на кладбище. То обстоятельство, что у меня умерла жена и я теперь вдовец, в этот вечер, в виде исключения, не играло никакой роли. У Сабины был серьезный и умный взгляд, однако она оказалась остроумной собеседницей. Она вела раздел культуры в каком-то журнале и знала великое множество книг и фильмов, о которых умела очень красочно рассказывать. Она даже читала мой первый роман и находила его интересным и увлекательным, что меня порадовало.

Вечер пролетел незаметно, и только когда официанты принялись с грохотом придвигать стулья к столам, мы заметили, что дворик совсем опустел.

Софи посмотрела на свои часики.

– Mon Dieu![57]57
  Господи! (фр.)


[Закрыть] Уже двадцать минут второго! – воскликнула она и с кокетливой улыбкой обернулась к официанту. – Спасибо, что так долго нас терпели!

Я настоял на том, чтобы расплатиться за всех – особенно ввиду того, что мне не пришлось платить за билеты. На крыльце кинотеатра мы распрощались.

– Было очень приятно познакомиться, Жюльен, – сказала Сабина, протягивая мне свою визитку. – Когда вам снова начнет казаться, что вы не умеете писать, просто позвоните мне. И я вам скажу, какой вы замечательный писатель. – Она покровительственно улыбнулась, лукаво блеснув глазами.

Я спрятал визитку в карман и кивнул:

– С удовольствием воспользуюсь предложением.

– Всего доброго, Софи, до встречи! Кланяйся от меня Chouchou! – Сабина расцеловала кузину в обе щеки и ушла, а мы проводили глазами ее развевающийся плащ.

Софи расплылась в улыбке.

– Сабина во всей красе! – сказала она. – Моя любимая кузина. – Склонив голову набок, она опять улыбнулась. – У меня, правда, нет при себе визитки, писатель, но можешь и мне позвонить, когда тебе потребуется услышать от кого-то, какой ты молодец. – Она подмигнула. – Я с удовольствием дам тебе номер моего мобильного.

– Не потребуется! – сказал я и тоже улыбнулся.

Софи накинула на плечи шаль и взглянула на небо, в котором сияла полная луна.

– Как тихо сейчас, – сказала она. – Больше всего люблю Монмартр ночью. – Она посмотрела на меня. – Пройдемся немножко!

Мы не спеша пошли по улице.

– Очень своеобразный был фильм, – сказала она. – Своеобразный и притом красивый.

Я неопределенно кивнул.

– Там были слова, которые мне очень понравились.

– Какие?

На ее лице появилось мечтательное выражение.

– «Каждый мир затронут любовью».

– Да, действительно, очень красивые слова.

– Ты веришь, Жюльен, что, кроме нашего мира, есть еще и другие?

– Наверное. Иногда бывает такое ощущение, правда? Вселенная ведь так велика.

– Бесконечна, – сказала она. – Это же и представить невозможно.

Наши шаги гулко отдавались от мостовой.

– Знаешь, этот человек, Орфей, напомнил мне тебя.

– Почему? Потому что у него жена умерла?

– Нет. Потому что он чуть было не сделал неправильный выбор. – Она улыбнулась. – По крайней мере, я рада, что черная принцесса отпустила Орфея. В конечном счете всегда должна побеждать жизнь, а не смерть.

Мы постояли, повернувшись лицом друг к другу, и в какой-то миг я вдруг почувствовал, что наши сердца, которые находились на расстоянии двух шагов, соприкоснулись.

– Здесь наши пути расходятся, – сказала Софи. – Мне сюда, а тебе туда. Спокойной ночи, Жюльен!

Я проводил ее взглядом, легкий ветерок трепал подол ее платья, и я вдруг с сожалением подумал, что самые лучшие девушки, как назло, всегда несвободны.

Глава 18
География моего сердца

Постепенно у меня развилось ощущение, что я сам участвую в каком-то фильме. Я все еще вспоминал вечер, проведенный в кино: у меня в голове осталось столько образов и они вызывали столько эмоций! И тут вдруг я обнаружил карту города.

Дело было в июле, стояла жара, и в полдень кладбище пустело: не было видно ни одного посетителя. Когда я открыл тайник, чтобы положить туда письмо, я нашел карту Парижа, по виду уже не новую. Оглядевшись по сторонам, я сунул ее в карман.

– А теперь давай серьезно! Ну зачем парижанину карта Парижа? Что за шутки? – заворчал я себе под нос, глядя на бронзовую головку, которая, как всегда, отрешенно улыбалась.

Ладно, отсутствие ответа – это тоже ответ.

Я зашел за памятник, чтобы взять там вазу, налил в нее из ближайшего крана воды и поставил в нее новый букет.

После вечера в кино в порыве неожиданного вдохновения я неожиданно выдал более пятидесяти страниц настоящего, ненадуманного текста, который имел намного больше отношения к моей жизни, чем придуманная история о книжке, случайно получившей Гонкуровскую премию. И когда Жан-Пьер Фавр спросил меня во время нашего обеда в «Le Petit Zinc», как идет работа, я, взглянув на нюхающую цветок красавицу в стиле ар-деко, нарисованную на колонне у него за спиной, смело ответил, что к концу года роман будет готов. Это было, конечно, довольно нахальное заявление, согласен. Но я ясно чувствовал, что к тому времени, ведомый таинственной нитью Ариадны, я наконец выберусь из мрачного лабиринта, в который превратилась моя жизнь. А тогда будет закончен и роман.

К счастью, разговор не зашел о содержании, иначе бедный месье Фавр, чего доброго, еще поперхнулся бы своим стейком tartar[58]58
  Бифштекс по-татарски.


[Закрыть], украшенным сверху яичницей-глазуньей.

– Великолепно! – воскликнул он, изящным движением отправив в рот кусочек кушанья, так что я не понял, вызван его энтузиазм жареной говядиной или тем, что его автор опять вошел в рабочую форму.

Кроме работы над романом, я занимался организацией летнего отдыха. Сначала я как-то не думал о том, что летом детский сад на несколько недель закрывается, – настолько я весь ушел в собственный маленький фильм. Напомнила мне об этом как-то Катрин, когда я забирал у нее Артюра.

– У вас уже готовы планы на лето? – спросила она, и я с недоумением уставился на нее.

– А… Ну да. – И я ответил первое, что пришло в голову: – Думаю, мы поедем в Онфлёр. Но хорошо, что ты напомнила, надо будет поговорить об этом с maman.

Артюр вдруг оторвался от книжки с картинками, которую рассматривал:

– А можно, папа, Джульетта поедет с нами? Вот было бы клево!

Мысленно я представил себе, как эти малыши вдвоем разрисовывают весь дом в Онфлёре, и со вздохом улыбнулся:

– Боюсь, не слишком ли это будет для mamie?

Артюр замотал головой:

– Mamie сказала, что пускай Джульетта едет.

– Как! – удивился я от неожиданности. – Ты уже спросил mamie?

Катрин рассмешила моя растерянность:

– Похоже, Жюльен, сынишка предусмотрительнее отца. В этом он пошел в Элен: она любила планировать все заранее.

Мы с Катрин посмеялись. По крайней мере, теперь мы уже могли говорить о милых слабостях Элен, не впадая сразу в уныние. Я вспомнил, что для Элен не было большего удовольствия, как, усевшись первого января за стол, размечать новый еженедельник – вписывать в него все события, которые предстояло отметить в новом году: дни рождения, посещения концертов, выходные в кругу друзей или родственников, утренники в детском саду, загородные экскурсии, отпуск.

У нее это называлось «наметить будущие радости».

Я посоветовался с maman, затем поговорил с родителями Джульетты, и в результате было решено, что в августе maman на две недели поедет с Камиллой и двумя детьми к морю, а потом, спустя две недели, к ним приеду я, тоже побуду две недели, а Камилла уедет в Париж и увезет с собой Джульетту. Я давно уже не бывал в Онфлёре и соскучился по старому дому, где в детстве провел столько чудесных летних месяцев. Таким был наш план.

Но, как говорится, человек предполагает, а Бог располагает.

Войдя на кладбище и в задумчивости проходя по аллее, я еще не догадывался, что ни в какой Онфлёр летом не поеду. Я о многом не догадывался. Сейчас мне кажется, что тогда я был точно поражен слепотой.

Я шел по аллее, названной в честь Гектора Берлиоза. Как это часто бывало, навстречу мне попался угрюмый садовник, на этот раз он волок за собой серый мусорный мешок с садовыми отходами. Он прошел мимо, не поздоровавшись, и тут я вдруг заметил маячившую за могильными памятниками большую черную шляпку.

Шляпа принадлежала даме в элегантном черном костюме. Дама остановилась у могилы, над которой высился большой каменный ангел. Разумеется, мне тотчас же вспомнились теория Александра насчет прекрасной вдовы и брошенное Софи замечание, что она несколько раз видела на кладбище даму в большой шляпке. Однако дама стояла не у могилы Элен, и у меня были дела поважнее, чем выслеживать черных вдовушек, и вообще я сильно проголодался.

Я поел у марокканца на бульваре Клиши. Дожидаясь, когда он мне подаст тажин с бараниной и кускусом, я достал из кармана план Парижа, найденный в этот день в тайнике. Я развернул на столике сложенный в несколько раз лист и принялся внимательно разглядывать густое переплетение улочек, улиц и бульваров. План, как я уже сказал, был не новый, кое-где порванный, и когда я окинул его взглядом, то обнаружил место, отмеченное кружочком, – кто-то обвел его шариковой ручкой. Рядом стояла звездочка, какой принято обозначать примечания.

Странно!

Я присмотрелся: кружочком был отмечен сквер Жана Риктюса – небольшая площадь вблизи станции метро «Аббес», неподалеку от бистро, где я сейчас сидел. Интересно, что там находится?

Принесли мой тажин, от которого исходил вкусный запах тушеного мяса, фиников и меда, и я поспешно и довольно неуклюже принялся складывать план города – в этом я никогда не отличался ловкостью. Вдруг на обратной стороне мне бросилась в глаза надпись под звездочкой:

«Кто любит, закинет сердце через каменную стену и сам прыгнет следом».

Еще никто никогда не доедал свой тажин с такой скоростью! Не оставлять же несъеденным такое вкусное блюдо, которое несколько часов томилось в духовке, до тех пор пока нежное мясо само не начало отставать от косточки, едва его тронешь вилкой!

Я наскоро съел баранину, запил еду большим глотком красного вина и попросил счет. Темноволосый официант посмотрел на меня так, как будто я нанес ему оскорбление:

– Вам не понравилось, месье?

– Нет-нет! Было очень вкусно! – Я вскочил так поспешно, что чуть не опрокинул стул. – Мне, понимаете ли, надо бежать!

Я еще раз заглянул в план города, чтобы уточнить, как лучше всего добраться до сквера Жана Риктюса.

Официант озабоченно покачал головой. Он не мог этого понять. Человек, бросающий тажин с барашком, наверное, приезжий.

– Я могу вам подсказать, месье? Вы, может быть, не знаете, как проехать?

– Да я и сам знаю. Я парижанин.

Засунув план города в карман, я отправился в путь.

Через несколько минут я был уже в сквере Жана Риктюса. Это было тенистое место, с одной стороны ограниченное глухой стеной, покрытой надписями. О ней я уже слышал (недаром же я родился в Париже), но прежде мне еще ни разу не довелось там побывать. Знаменитая стена – mur des je t’aime[59]59
  Стена, покрытая надписями «Je t’aime» – «Я тебя люблю» (фр.).


[Закрыть]. Стена старого дома, в которую вделана большая доска, и на ней написаны, якобы на всех языках мира, эти три слова, которые движут мир.

«Я тебя люблю».

«Я тебя люблю» – сотни и тысячи раз.

Не имея понятия, кто закинул свое сердце за каменную стену, я сел на стоявшую поблизости скамейку, с которой мог видеть перед глазами mur des je t’aime.

В этот день я многое узнал про любовь.

Я увидел двух подружек, которые, держась за руки, остановились у стены и вслух читали друг другу надписи. Я увидел влюбленных, которые целовались, глядя в глаза друг другу. Увидел жениха и невесту, которые фотографировались у этой стены для будущих детей. Видел двух англичан, которые поочередно сфотографировали друг друга, высоко подпрыгивая на фоне стены. Видел группу японцев, которые махали руками, хихикали и без устали показывали пальцами сердечки. Видел девушку с рюкзаком, которая долго неподвижно простояла перед стеной. И еще пожилых супругов, которые, неловко держась за руки, счастливо улыбались оттого, что судьба подарила им возможность прожить вместе столько лет.

В этот день я видел очень многих людей. Людей самого разного возраста, со всех концов света, но у них было нечто общее. Когда они уходили отсюда, на их лицах светилась улыбка.

Наконец я встал, освобождая скамейку. Вечернее солнце уже совсем садилось. Из кармана послышалось короткое «динь». Я медленно вынул телефон и увидел сообщение от Александра. По-видимому, он уже давно пытался до меня дозвониться. Взглянув на дисплей, я невольно улыбнулся.

«Ну? Куда ты пропал? Опять отправился куда-нибудь с хорошенькой соседкой? Меня, дружок, не проведешь!»

Александр приставал ко мне с этой темой, не веря, что между мной и Катрин на самом деле ничего нет. Ведь я говорил ему, что Катрин пригласила меня в кино.

Я набрал его номер, чтобы ответить, и он сразу же взял трубку.

– Господи, Жюльен, где тебя носило целый день? До тебя же дозвониться – как до папы римского! – заворчал он. – Мобильный телефон – хорошая вещь, но надо же хоть изредка им пользоваться.

– Но ведь я у телефона. Что там у тебя случилось? – спросил я с иронией и снова посмотрел на стену. Там стояла молодая женщина с ярко-рыжими волосами. Казалось, она изучала надписи на доске. Она медленно обернулась, и на какую-то секунду мне показалось, что я вижу Элен. Она обернулась, и все вокруг замерло в неподвижности. – Александр, я больше не могу говорить.

В нескольких метрах от меня стояла Кэролайн – Кэролайн, с которой я на ступенях у Сакре-Кёр разговаривал о стихах Жака Превера. Она смотрела на меня с улыбкой.

Элен, любимая моя!

Уже поздно, Артюр спокойно спит в своей комнате, а я сижу за письменным столом, еще весь взбудораженный событиями этого дня.

Сегодня, положив тебе письмо, я нашел в тайнике план Парижа, и этот план, на котором одно место было отмечено кружком и еще была написана удивительно красивая фраза о «сердце» и «каменной стене», привел меня к mur des je t’aime.

Я долго просидел в сквере на скамейке, наблюдая за людьми, приходившими к стене влюбленных, и меня глубоко взволновали увиденные там сцены. Я смотрел и ждал, и внезапно меня охватило страстное желание, чтобы и я опять мог сказать кому-то: «Я тебя люблю», кому-то, кто посмотрел бы на меня и взял за руку, как некогда ты, Элен.

Позвонил Александр и отвлек меня на минуту, а затем я поднял взгляд и увидел у стены ТЕБЯ! Поверь, у меня на миг замерло сердце, я почувствовал себя в свободном падении.

Но потом оказалось, что это Кэролайн: помнишь, та рыженькая студентка, которую я встретил у Сакре-Кёр, которая тоже любит стихи и с первого взгляда напомнила мне тебя, mon amour[60]60
  Любовь моя (фр.).


[Закрыть], — девушка, которая обратилась ко мне с просьбой в тот самый день, когда я нашел каменное сердечко – самый первый из полученных мною знаков. И мое бедное сердце опять встрепенулось.

Кэролайн явилась, словно она и есть ответ на все мои вопросы. Она улыбнулась мне, и я в вдруг почувствовал совершенную уверенность, что это она подкладывала в тайник все знаки и нарочно привела меня к этой стене.

На подкашивающихся ногах я шагнул в ее сторону.

– Кэролайн… – сказал я. – Кэролайн! Так это были вы? Все эти знаки были от вас?

Она смотрела на меня приветливо, но лицо ее выражало недоумение.

– Какие знаки? – озадаченно переспросила она. – О чем вы, месье?

– Но… но тогда… Что вы делаете здесь? – произнес я с запинкой. – Зачем вы тогда здесь, у этой стены?

– Well… – начала она, смущенно смеясь. – Просто хотела посмотреть на знаменитую mur des je t’aine… И сфотографироваться. – Поправив волосы, она воскликнула: – Ой, как же неловко получилось! Теперь вы подумаете, что я хочу запечатлеть себя у всех парижских памятников, как какая-то глупая туристка! – Кэролайн рассмеялась, затем внимательно пригляделась ко мне. – Вам нехорошо, месье? Давайте присядем.

Она взяла меня под локоть и отвела на скамейку, с которой я только что поднялся. Я сел, опустив голову и закрыв лицо ладонями, чтобы снова взять себя в руки. Что это я вообразил? Похоже, я окончательно свихнулся. Эта студентка, приехавшая в Париж на один семестр, не знает даже моего имени, не говоря уже о могиле моей жены!

Я сам поставил себя в неудобное положение!

– Извините, пожалуйста! Глядя на вас, я вдруг обознался, принял вас за другую, – сказал я, подняв голову. – А затем у меня все закружилось перед глазами.

Кэролайн кивнула:

– Сосуды. Мне это знакомо. А кроме того, вы, наверное, долго сидели на солнце. – Она порылась в своем замшевом рюкзачке. – Вот, возьмите, пожалуйста, месье. У меня на всякий случай всегда есть с собой кусочек сахара. – С этими словами она протянула мне маленький сверточек в бумажке с зеленой надписью. Я медленно его развернул и сунул в рот кусочек сахара. Я раскусил его и принялся жевать.

– Ну как? Вам получше? – озабоченно спросила Кэролайн.

Если она и приняла меня за полоумного, который сидит, не замечая ничего вокруг, и потом бормочет какую-то нелепицу, то не подала вида.

– Да… Спасибо. – Приступ слабости миновал. Бросив взгляд на бумажку, я невольно улыбнулся: – Я вижу, вы уже побывали в «Café de Flore». От вас действительно ничто не укроется, – попытался я пошутить, чтобы вернуть разговор в нормальную колею.

Она широко улыбнулась:

– Это все для моей дипломной работы. Должна же я своими глазами повидать то место, которое посещал Превер со своей группой «Oктябрь»[61]61
  Группа эстрадных артистов-агитаторов коммунистического толка, для которой Жак Превер писал стихи и памфлеты.


[Закрыть].

Мы еще посидели несколько минут на скамейке, пока Кэролайн рассказывала мне о своей работе. Признаться, я понял не больше половины из того, что она рассказывала, но тут, наверное, виновата была невероятная усталость, которая вдруг меня охватила. Усталость от всех треволнений, как настоящих, так и порожденных безумными фантазиями.

Потом Кэролайн встала и протянула мне свой смартфон:

– Сфотографируйте меня, пожалуйста, если можно. А еще лучше – сделайте маленькое видео, как я стою перед стеной! – Она поправила свою вязаную кофточку и летнюю юбку.

Снимок был предназначен для ее друга Майкла, который сейчас уехал в Лондон, и Кэролайн по нему страшно соскучилась. Она показала мне, на какую кнопку нажать, чтобы сделать видео, а затем спросила:

– А как вас зовут, месье? На случай, если мы еще встретимся.

– Азуле, – сказал я. – Жюльен Азуле.

– Ну вот, месье Азуле, можно снимать, но только чтобы там вышла вся стена!

Я кивнул и нажал на кнопку видеосъемки.

Кэролайн направилась к стене, на секунду остановилась и медленно обернулась. Затем улыбнулась юной, такой несказанно юной улыбкой, широко раскинула руки, как будто хотела обнять весь мир и крикнула: «Je t’aime!»

Ах, Элен! Когда-то и мы были такими – счастливыми, беспечными и юными, как майский день. Чего бы я не дал за то, чтобы эти слова были обращены ко мне! Мне так не хватает тебя, mon amour, но не хватает и любви, которой нет в моей жизни. Да, Элен, – я бы так хотел быть счастливым!

Я вспоминаю тебя, как прекрасный сон. Ну почему не ты стояла у той стены, восклицая: «Je t’aime!»?

Я написал тебе уже столько писем! До тридцать третьего, последнего, которое я нетерпеливо зову и которого боюсь, осталось совсем немного.

Что будет, Элен, когда я напишу это письмо? Что произойдет?

Ты встретишь меня, дождавшись? Кто-нибудь встретит? Не встретит никто?

Не знаю. Я уже ничего не знаю, знаю только, что долго не выдержу этой игры. Я и так уже вижу призраки и начинаю в своем безумии и смятении подозревать ни в чем не повинных незнакомых людей. Так дальше нельзя, пора с этим кончать.

Ах, мой возлюбленный ангел, я так страшно запутался!

Что же мне делать, душа моя? Ты, которая всегда была рядом и сейчас продолжаешь меня поддерживать, жена моя и неизменная подруга, которая всегда поднимала мой дух, когда я отчаивался. Для меня это было так важно и всегда мне помогало.

Но сейчас мне необходим какой-то проблеск надежды, Элен, он требуется срочно! Я раскрываю объятия и зову: приди!

Приди в мою ночь и исцели меня!

Жюльен

P. S. Только я положил это письмо в конверт, как вдруг вспомнил еще одну вещь. Артюр нарисовал тебе картинку и просил, чтобы я непременно положил ее тоже в «шкатулку». Так что вот она, тут. С тех пор как он научился писать буквы, он каждую картинку подписывает «Атюр». Сегодня вечером он спросил, как по-моему, понравится ли тебе его рисунок, и я сказал, что совершенно в этом уверен. Уж это я точно знаю.