Текст книги "Однажды вечером в Париже"

10

Телефон зазвонил утром, когда я на кухне пил кофе.

Я чувствовал себя порядком разбитым после ночи на диване, где я, счастливый, задремал почти на рассвете. Кряхтя, выбрался я из-за стола и пошел искать трубку, которая, как всегда, лежала неизвестно где, а не на своей базе. Наконец отыскал – под стопкой газет возле кровати.

Звонил Робер. Он уже совершил обычную ежедневную пробежку в Булонском лесу и теперь, должно быть, сидел, дожидаясь начала лекций, в своем кабинете в университете. Он без обиняков приступил к делу.

– Ну как ты там? Что слышно? Взорвалась сверхновая? – завопил он, похохатывая, пугающе бодрым тоном, я даже вздрогнул. Голос Робера гремел даже сильней обычного.

– Господи, Робер, ну почему ты всегда так орешь в трубку? Я же не глухой. – Я вернулся в кухню и сел. – Я спал всего два часа сегодня, но… все было… – Тут я запнулся. На ум шли слова «магия», «волшебство», «романтика», и все это были слова, которые мой друг вообще не способен воспринимать. – Все было сногсшибательно, – сказал я наконец. – Безумно. До сих пор в себя не могу прийти. Это женщина, встречи с которой я ждал всегда.

Робер обрадованно щелкнул языком:

– Вот и славно. Ты, значит, если уж поймал искру, то загораешься так, что тебя не удержишь? Надеюсь, я не помешал? Малышка еще у тебя?

– Нет. Разумеется, нет.

– То есть как это «разумеется, нет»? Хочешь сказать, что ты у нее ночевал? Недурно!

Я рассмеялся.

– Никто ни у кого не ночевал, – объяснил я, ошарашив друга. – Но это ровным счетом ничего не значит.

Мимолетно вспомнилось нерешительное выражение, промелькнувшее в глазах Мелани, когда мы стояли перед зелеными воротами. Я вздохнул:

– Ну, словом… Нет, я не отказался бы от приглашения, я, понимаешь ли, проводил ее до дому, слышишь? Но она не такая женщина, которая в первый же вечер готова лечь в кровать.

– Жаль. – Робер, кажется, был разочарован, но вскоре его прагматизм опять взял свое: – Ну, тогда не отступай! Слышишь меня? Не отступай!

– Робер, я же не идиот! – Я нервно отпилил кусок козьего сыра и пристроил его на куске багета.

– О’кей, о’кей, – поспешил успокоить меня Робер и немного помолчал, как будто что-то обдумывая. Потом он сказал: – Ладно, я все же надеюсь, что она не из этих, знаешь ли, с проблемами. Иметь дело с такими дамами, сам понимаешь, какое удовольствие.

– Не беспокойся, удовольствия я получил очень даже много, – отрезал я. – Вечер был прекрасный, а наша история только начинается и… – Я вдруг вспомнил старика в домашних шлепанцах, который прохрипел нам «Влюбленная парочка!», вспомнил и задорный смех Мелани, который у нее иногда вырывался так непосредственно. Он необычайно нравился мне, даже сам звук ее смеха мне нравился. – Мы много смеялись и говорили – не могли наговориться. Знаешь, все так здорово сходится. Она любит старинные вещи, и я люблю, она и работает в антикварном магазине, там у них старая мебель, и лампы, и фарфоровые фигурки, и еще она любит кошек, а ее любимое кино – «Сирано де Бержерак», подумай, ведь это и один из моих любимых фильмов. Это же просто здорово, а? Или скажешь – нет?

На Робера мои восторги не произвели впечатления.

– Ладно-ладно, – буркнул он и сразу словно отмел прочь все чудесные совпадения, которые я успел обнаружить у нас с Мелани. – Надеюсь, вы не только разговоры разговаривали?

– Нет, честное слово, нет. – Я улыбнулся, вспомнив поцелуи под старым каштаном. – Ах, Робер, ну что тебе сказать… Знаешь, я безумно счастлив. Я чувствую, что все именно так, как должно быть. И просто дождаться не могу, когда снова ее увижу. Это самая волшебная девушка, какую я вообще встречал за всю свою жизнь. И у нее никого нет! Слава богу! Да, ты знаешь, она говорит, Эйфелева башня ужасно забавная! И еще она любит мосты! – Я болтал без удержу, как все влюбленные, которых каждая черточка предмета их обожания приводит в эйфорию. – Особенно мост Александра Третьего, и конечно, потому, что на нем такие великолепные фонари бель-эпок…

«А вы знаете, – вспомнил я слова Мелани, – какая красота, когда ранним вечером идешь по мосту Александра и видишь, как начинают загораться фонари на набережных и огни отражаются в воде, а небо делается лиловато-серым, лавандовым? Я иногда останавливаюсь на мосту, стою под этими старинными фонарями и смотрю на Сену, на город и всякий раз думаю – какое же это чудо!»

– Мелани сказала, что она, проходя по этому мосту, каждый раз ненадолго останавливается. И еще сказала: Париж – это чудо. – Я вздохнул от счастья.

– Эк ты разливаешься! Ну и словеса. Можно подумать, ты превратился в одного из вездесущих парижских гидов. Ален, а ты уверен, что малышка и правда живет на той улице? Давненько я не слыхал подобного открыточно-альбомного вздора. Сто раз проходил по мосту Александра, а вот стоять там столбом, дабы насладиться незабываемым чудом по имени Париж, – никогда не стоял. Во всяком случае, в одиночестве. Мой бог, сколько шума вокруг каких-то старых фонарей!

– Мосты обладают собственным, совершенно особенным волшебством, – сказал я.

Робер засмеялся. Конечно, мои восторги его забавляли. Если Роберу нравилась какая-то девушка, то уж наверняка не из-за ее любви к старым мостам и фонарям бель-эпок.

– Ну хорошо. Все это звучит весьма многообещающе, – подвел он итог игриво-бодрым тоном. – Когда же ваша следующая встреча?

Через пять минут я поссорился с моим лучшим другом.

– Как это у тебя нет номера ее мобильного? – рычал Робер вне себя от ярости. – Боже правый, да можно ли быть таким болваном, дружище! Проводит часы за трепотней о каких-то допотопных фильмах и молью траченных мостах, а потом даже не спрашивает у нее самого главного! Ален, скажи, что я ошибаюсь, ну скажи!

– Нет, ты не ошибаешься, – хмуро признался я. – В тот момент я не считал, что это главное, вот и все. Очень просто.

Я был недоволен собой. В самом деле, почему я не попросил у Мелани номер телефона? Позорная правда: я просто забыл. В тот первый вечер, когда мы шли по улицам Парижа, преисполненные лунатической уверенности, что нас связало друг с другом нечто большее, чем современная техника, конечно, такой прозаический предмет, как телефон, не играл никакой роли. Но разве мог я объяснить это моему практичному другу?

Робер все не унимался:

– Ты встретил женщину своей жизни и даже не попросил ее дать номер телефона! – Он недоверчиво хохотнул. – Да это же ни в одни ворота не лезет. Ален, ты и правда обитаешь где-то на луне. Алло! Третье тысячелетие на дворе, а ты это хотя бы заметил? Или вы с ней будете посылать друг другу письма голубиной почтой?

– Бог мой, ну спрошу в следующий раз. Я же увижусь с ней в среду.

– А если нет? – Робер не ослаблял хватки. – А вдруг она не придет? Что тогда? Послушай-ка, по-моему, это странно – что она не попросила у тебя номер телефона. И не дала свой. Мои студентки всегда спрашивают номер моего мобильника. – Робер хмыкнул не без самодовольства. – Если хочешь знать мое мнение, не очень-то все это похоже на удачное свидание.

– А твоего мнения не спрашивают, – сказал я. – Какое мне дело до твоих студенток? Мы точно договорились, и, даже если в круг твоих представлений это не вписывается, все-таки есть еще люди, способные целую неделю радоваться предстоящей встрече!.. Да просто держать свое слово, раз договорились, а не перезваниваться сто раз на дню и переназначать свидание, потому что подвернулось что-то более важное! – Я заметил, что мне ужасно приятно отчитывать Робера. – Не всегда все разворачивается с молниеносной быстротой, хотя ты со своими студентками, может быть, именно так привык действовать.

– Тут все дело в силе притяжения, – безмятежно ответил Робер. – Ну что ж, всякий волен считать, что он прав. Во всяком случае, желаю тебе сполна насладиться радостным ожиданием. Надеюсь, не придется ждать понапрасну.

Сарказм, явный сарказм слышался в его тоне! Я начал злиться:

– Да с какой стати ты вообще мотаешь мне нервы? То есть что ты хочешь мне доказать? Что я простофиля? Ну, простофиля. Ладно, я должен был спросить номер ее телефона. А я не спросил. Ну и что! В конце концов, Мелани знает, где находится мой кинотеатр. А я знаю, где она живет.

– Ее зовут Мелани?

Я кивнул. Впервые, говоря с Робером, я упомянул ее имя.

– Да. Забавное совпадение, верно?

– А дальше?

Я не на шутку растерялся и молчал. Да и что я мог сказать? Действительно, простофиля. Только теперь я сообразил, что не знаю фамилию Мелани. И это непростительная оплошность. Я попытался подавить вдруг накативший на меня панический страх. Что, если Робер окажется прав?!

– Д-да… – Я замялся.

– Малыш, малыш… Ну, видно, дело твое труба, – вздохнул Робер.

Затем он прочитал мне небольшую лекцию на тему: почему наша жизнь – это не кино, в котором люди находят друг друга, потом теряют, потом через неделю вдруг, совершенно случайно, встречаются у фонтана Треви – потому как оба, синхронно, решили пойти туда в один и тот же день и час, чтобы бросить монетку в фонтан, загадав желание.

– Но я же знаю, где она живет, – упрямо повторил я. И вдруг моему мысленному взору явилась картина: длинный список фамилий возле кнопок домофона, там, у ворот дома на улице Бургонь. – Если по какой-то причине она через неделю не появится, я могу пойти к ее дому, расспросить людей. Но я уверен, она придет. Чувство мне говорит, что она придет. А в этих вещах ты, Робер, ничего не смыслишь.

– Ну-ну. Ладно. Может быть. Будем надеяться, все пойдет по плану. – Он недоверчиво хмыкнул. – А если нет, тебе только и останется стоять столбом на парижских мостах и дожидаться, пока однажды вечером на один из них не придет Мелани. Ты же сказал, она любит мосты…

Мелани оставила в «Синема парадиз» письмо для меня. В тот же день. Это был триумф! Но и некоторое огорчение. Триумф – потому что мой друг попал пальцем в небо. Огорчение – потому что меня не было на месте и я не получил письмо лично из рук в руки. Был бы, так еще раз до отъезда увидел бы Мелани. И уж в этот раз не позабыл бы попросить телефон!

А в действительности Франсуа молча протянул мне белый конверт, когда я в пять часов пришел в кинотеатр. Я удивленно повертел в руках конверт, на котором стояло только мое имя.

– Что это?

– От женщины в красном плаще, – преспокойно сообщил Франсуа и, поправив круглые очки в никелированной оправе, посмотрел на меня как-то особенно внимательно. – Она спросила Алена, потом оставила вот это письмо.

– Спасибо.

Я чуть не бегом бросился в кинозал, где в это время еще никого не было. Торопливо разорвал конверт, с отчаянной мыслью, что сейчас узнаю что-то прекрасное. Но увидел совсем короткое послание. Мигом пробежав темно-синие, написанные от руки строчки, я облегченно вздохнул и тогда уж прочитал не спеша, слово за словом.

Милый Ален!

Ты ведь благополучно добрался до дому вчера? Больше всего мне хотелось бы проводить тебя до улицы Юниверсите, но тогда бы мы всю ночь так и бродили туда и обратно, а мне утром надо было встать пораньше. И все равно я не спала. Поднялась в квартиру – и уже соскучилась по тебе. А проснувшись утром, когда поглядела в окно и увидела старый каштан, вдруг почувствовала, что я очень счастлива. Совсем не знаю, застану ли тебя в кинотеатре (это было бы самое прекрасное, конечно!) или просто подсуну письмо под решетку на двери, чтобы ты сразу его заметил. Это маленький привет от меня перед отъездом. Ален, я не любительница приключений, но я так радуюсь следующей среде, встрече с тобой и всему, что еще случится в будущем.

Целую тебя,

М.

Она написала: «Я не любительница приключений» – это меня тронуло, несмотря на то что эти слова – цитата. А может, как раз потому и тронуло. Цитата из фильма «Зеленый луч», который шел у нас вчера. Эти слова говорит Дельфина, отшивая своих ухажеров: «Я не любительница приключений».

– Ах, Мелани, моя милая, – пробормотал я в полумраке зрительного зала. – Да, ты не любительница приключений, но это пустяки. Это я как раз и люблю в тебе. Твою ранимость, твою робость. Мир создан не только для смельчаков и неустрашимых авантюристов, горластых и упрямых бойцов, нет, в мире есть место и для тихих, и боязливых, для мечтателей и фантазеров. Без них не существовало бы полутонов, нежных светлых акварелей и невысказанных слов, в которых только и живет фантазия. И разве мечтатели не знают, что настоящие великие приключения всегда происходят в сердце?

Я, конечно, мог бы еще долго говорить речи в защиту «людей второго плана», если бы не шелест, который заставил меня обернуться. В дверях зала стояла мадам Клеман в цветастом рабочем халате, она опиралась на швабру и смотрела на меня с умилением. Я вскочил с места.

– Мадам Клеман! – воскликнул я, мысленно давая зарок впредь не поддаваться эмоциям. – Уж вы не подслушиваете ли? Давно вы тут стоите?

– Э-эх, мсье Боннар, – вздохнула она, не ответив, однако, на мой вопрос. – Вы так хорошо говорили о тихом омуте и голубых мечтах да грезах. Слушала бы и слушала. Была и у меня когда-то в детстве коробка с акварельными красками… поди знай, где она теперь… Когда перестаешь рисовать, то и мечтать перестаешь. Жаль, вообще-то, верно? – По ее лицу скользнула задумчивая улыбка. – А вот как влюбишься, так сразу опять принимаешься мечтать.

Порядком смущенный, я несколько раз торопливо кивнул. Драгоценное письмо сложил и спрятал во внутренний карман пиджака. Кто бы мог подумать, что в моей уборщице вдруг проснется философ?

– Она написала вам? О чем же? – Она смотрела на меня в упор и многозначительно усмехалась.

– Что? – Я чуть не подпрыгнул от удивления. – Ну, знаете ли, мадам Клеман! Совершенно не понимаю, как вы могли… – Я был пойман с поличным, но вовсе не собирался откровенничать о своих сердечных делах. И как это она ухитрилась обо всем пронюхать?

– Франсуа, конечно, рассказал мне про письмо. – Она одарила меня взглядом, полным благожелательности.

Я высоко поднял брови:

– То есть как – «конечно»?

После чего имел удовольствие услышать, что обмен информацией между работниками моего кинотеатра функционирует превосходно.

– Да уж можете не сомневаться, нам всем было очень интересно, как прошел у вас вечер с этой приятной женщиной в красном плаще, – продолжала мадам Клеман, с любопытством поглядывая на меня. Она и в самом деле сказала «нам всем», словно какая-нибудь важная фрейлина при дворе, где все глаза следят за каждым шагом влюбленного правителя. – Но если эта дама уже сегодня пришла и справлялась о вас и даже написала любовное послание, значит вечер прошел самым наилучшим образом.

– Это точно. – Я не удержался от смеха. – Но, мадам Клеман, дорогая, откуда у вас такая уверенность, что письмо – любовное?

Она наклонила к плечу голову и подбоченилась одной рукой:

– Вот что я вам скажу, мсье Боннар. Я, слава богу, не один десяток лет прожила на этом свете. Да на вас посмотреть – сразу ясно, что с вами творится. Она написала вам любовное письмо. Да-да! – Мадам Клеман сжала палку большими руками и в подтверждение своих слов крепко ударила шваброй об пол. – А теперь идите-ка, мне надо тут подмести, пока еще есть время до начала.

Я сделал легкий поклон и вышел. В фойе я посмотрел на себя в большое зеркало в стиле ар-деко. Да, надо признать, мадам Клеман попала в самую точку. Этот высокий стройный парень с густой темной шевелюрой, с предательским блеском в глазах и совершенно особенной улыбкой, безусловно, влюблен. И это было ясно всякому, имеющему глаза, чтобы видеть.

Я отошел от зеркала. Правда ли письмо любовное? Я вытащил его из кармана и, улыбаясь, перечитал строчка за строчкой – нежные, ласковые слова.

Я улыбался, и не было у меня ни малейшего предчувствия, что я буду перечитывать это письмо снова и снова в течение нескольких недель, что буду хвататься за него как утопающий за соломинку, потому что оно останется единственным свидетельством того счастливого вечера, который завершился под старым каштаном во внутреннем дворе на улице Бургонь.

Потом я долго стоял, глядя на плакат картины «Мелочи жизни», который вчера вечером повесил в фойе рядом с анонсом: «В следующую среду в программе „Les Amours au Paradis“». Я мечтал, чтобы уже настала среда. Ах, как бы мне хотелось сокрушить все законы времени и отдать неделю своей жизни, чтобы сию минуту снова увидеть Мелани. Но она, наверное, сейчас уже на пути в Бретань.

В следующие дни письмо Мелани оставалось у меня в кармане. Я носил его как талисман, оно было со мной везде, словно надежный залог счастья. Вечером я перечитывал его под недреманным оком Орфей – лежал на диване, пил красное вино, в кровать не ложился. На другое утро я перечитывал его, когда пил кофе эспрессо, сидя за круглым столиком в «Старой голубятне», и долго рассеянно смотрел на дождь, хлеставший по мостовой.

Конечно, это было любовное письмо. И самый прекрасный сюрприз, который преподнесла мне необычная, полная волнений неделя.

Во всяком случае, так я думал до того момента, когда в пятницу, после окончания последнего сеанса, опустил решетку на двери и тут увидел, как из тени выступил маленький человек в тренчкоте, который тут же заговорил со мной.

Я знал этого человека, знал и его спутницу. Но понял это не сразу, а лишь через несколько секунд.

Не обессудьте, но я вытаращил глаза и от неожиданности выронил связку ключей. Казалось, все происходило во сне и напоминало ситуацию в первых эпизодах фильма «Ноттинг-Хилл». Передо мной, точно свалившись с неба, стоял собственной персоной знаменитый американский режиссер Аллан Вуд, а рядом с ним изумительная красавица, которой я столько раз восхищался, видя ее на экране.

Солен Авриль, одна из самых знаменитых актрис нашего времени, подала мне руку как старому знакомому.

– Добрый вечер, Ален, – сказала она, одарив меня ослепительной улыбкой. – Я Солен, и я люблю этот кинотеатр.

11

^– Бог мой, да здесь же все осталось таким, как было, я помню! Чудесно, это чудесно!

Солен Авриль, радуясь как дитя, шла между рядами кресел, похлопывая рукой по старой бархатной обивке.

– Нет, это же просто невероятно! А ты что скажешь, chéri?[10]10
  Дорогой (фр.).


[Закрыть] Слишком много я обещала или нет? Согласись, ничего подобного мы в Америке никогда бы не нашли.

Аллан Вуд поправил очки в черной роговой оправе и хотел что-то ответить, но Солен, не слушая, опустилась в кресло и грациозно закинула ногу на ногу.

– Совершенство! Это настоящее совершенство! – Она отбросила свою белокурую гриву на спинку кресла. В какой-то момент я не видел ничего, кроме ее волос, которые, словно текучее золото, разлились по красному бархату, и еще я видел ее точеное колено, нетерпеливо приподнимавшееся и опускавшееся. – А какая безумная аура! Уже один этот запах, тут, в старом зрительном зале… Он вдохновляет. А-ах, великолепно, не правда ли? Иди сюда, chéri, посиди здесь тоже!

Аллан Вуд, который стоял рядом со мной и несколько более сдержанно наслаждался «безумной аурой» моего кинотеатра, улыбнулся мне с извиняющимся видом, а затем прошел вперед и стал пробираться по тому ряду, где сидела Солен. Я, все еще ошарашенный, проводил его взглядом. В этом нереальном сценарии мой кинотеатр предстал тоже каким-то совершенно новым и незнакомым.

Тяжелый занавес красного бархата, сейчас он сверху донизу закрывал экран, двадцать три ряда кресел, пол с небольшим подъемом, в задней стене проделано прямоугольное оконце, чтобы киномеханик мог видеть экран и зал; на стенах – портреты в темных деревянных рамах, черно-белые фотографии: Чарли Чаплин, Жан-Поль Бельмондо, Мишель Пикколи, Роми Шнайдер, Мерилин Монро, Хэмфри Богарт, Одри Хепбёрн, Джейн Сиберг, Катрин Денёв, Фанни Ардан и Жанна Моро. Они улыбались с затянутых темной тканью стен, как живые, под светом матово-белых светильников в виде шаров.

Но самым прекрасным в зале был полукруглый купол, на который я, вообще-то, редко поднимал взгляд, а мои гости сейчас разглядывали его в полном восторге. Купол над залом был украшен росписью: темно-зеленые ветви, а на них, среди листвы, райские птицы и золотые плоды апельсинов.

– Теперь ты понимаешь, почему я говорю, что смогу сыграть те сцены только здесь? – Солен Авриль драматическим жестом простерла вперед руки с растопыренными пальцами. – Я, конечно, не хотела бы впадать в пафос, ни в коем случае, но вот это все… это все… совсем не то, что какие-нибудь выгородки в павильоне на студии, не правда ли, chéri? Здесь я смогу быть подлинной, играть правдиво, всем сердцем, о, я уже чувствую, просто чувствую. – Она вздохнула со счастливой улыбкой.

Аллан Вуд сел рядом с нею и раскинул руки на спинки соседних кресел. Некоторое время он молча сидел, подняв голову и глядя на купол, потом сказал:

– Yeah, it seems like the perfect place. I really like it![11]11
  Да, кажется, место идеальное. Мне очень нравится! (англ.)


[Закрыть] – Он покрутил головой, оглядываясь вокруг, потом опять посмотрел на потолок. – И пахнет… – Он помахал перед лицом маленькими белыми ладошками. – Тут очень ностальгическая атмосфера. – С американским раскатистым «р» получилось у него забавно: «атмосферрра». – Здесь пахнет… – он щелкнул пальцами, точно пораженный внезапной идеей, – пахнет историей!

Я стоял у дальней стены моего кинозала, молча, уже не в состоянии объективно судить о том, что там говорит Аллан Вуд. На самом деле я был не в состоянии даже понять, происходит все это реально или у меня галлюцинации.

Время близилось к полуночи. Ну, подумал я, наверное, ровно в двенадцать две головы, высящиеся над спинками кресел, растворятся в воздухе и я проснусь дома, в своей кровати, встряхнусь и, пожимая плечами, пробормочу: вот, дескать, приснился знаменитый американский режиссер и одна из самых красивых женщин на свете, привиделось, будто бы они пришли в мою киношку и заявили, что хотят сделать ее местом действия кинокартины. Ведь это так похоже на сон.

Я закрыл глаза и несколько раз глубоко вдохнул. Я ощутил пряный, сладковатый аромат, который принесла с собой Солен Авриль, – при каждом ее движении волны благоухания разбегались по залу и достигали меня. Если так пахнет история, то она прямо-таки дурманит.

– Тут правда так пахнет, Ален, или вы используете ароматический спрей?

– Да? Простите? – Вздрогнув, я открыл глаза.

Аллан Вуд, обернувшись, смотрел на меня, его черные брови поползли вверх.

– Ну, вы понимаете. Есть такой спрей для освежения воздуха, – объяснил он. – Я использую у себя дома. Запах – как в старой библиотеке. Создает очень уютную атмосферу. – Легко, точно молодой парень, он поднялся с кресла.

Я покачал головой:

– Нет-нет. Здесь все настоящее. – Я посмотрел на часы. Полночь! И ничего не случилось. Покоряясь судьбе, я развел руками. Было ясно: мне ничего не снилось, этот удивительный ночной визит, который вскоре совершенно перевернул всю мою жизнь, происходил в действительности. Невероятно, но факт.

Аллан Вуд и Солен Авриль были здесь, передо мной, в ярко освещенном зрительном зале моего кинотеатра. И они, ничуть не сомневаясь, что за моим согласием дело не станет, твердо решили в ближайшие недели начать в «Синема парадиз» съемки нового фильма.

Я снова потряс головой и вдруг прыснул:

– Здесь-то все настоящее, но я должен признаться, что все еще не могу поверить в вашу реальность! – Я пожал плечами. – Ведь подобное не каждый день случается с обычным человеком… я имею в виду себя.

Аллан Вуд подошел ко мне почти вплотную, я был выше ростом, так что он даже закинул голову, устремив на меня взгляд карих глаз, полный добродушного лукавства. Он протянул руку и потеребил рукав своего тренчкота.

– Однако мы настоящие, – сказал он. – Вот, пощупайте! Абсолютно настоящие!

Я потрогал рукав и расплылся в улыбке. Он и правда был «абсолютно настоящий».

Несмотря на то что поначалу я решил было, что передо мной привидение, этот невысокий щуплый человек в тренчкоте с самой первой минуты стал мне симпатичен. Он очень деликатно не подал виду, что заметил мое дикое смущение. А вот к реальности Солен Авриль я все еще не мог привыкнуть, хотя она стояла в каком-нибудь метре от меня, разглядывая известную фотографию Одри Хепбёрн, на которой актриса подносит к губам длинный мундштук.

– Очень элегантно, – сказала Солен Авриль. – Что, если и мне завести такой аксессуар, как ты думаешь, chéri? – Она задумчиво вытянула губы и вдруг вздохнула: – Да что уж там, сегодня даже в барах не разрешают курить. Наш мир совершенно утратил чувство стиля, вы не находите, Ален? – Она улыбнулась мне. – Все меняется, и в основном меняется к худшему. – Она наморщила лоб; я с восхищением следил за ее выразительной мимикой. – Как хорошо, что хотя бы «Тиффани» еще есть. Меня это примиряет с действительностью.

Мы вышли в фойе, и я, бросив взгляд через стеклянную дверь на улицу, подумал об удивительной встрече, произошедшей всего какой-нибудь час тому назад и поразившей меня не меньше, чем если бы там, перед входом, приземлились инопланетяне. Вероятно, когда-нибудь я буду рассказывать внукам, что однажды ночью на улице, перед моим кинотеатром, вдруг появились Аллан Вуд и Солен Авриль.

«Аллан Вуд? – пролепетал я, когда человек в тренчкоте, стоявший перед дверью моего кинотеатра, назвал себя, и мое неопределенное чувство, что я его знаю, превратилось в уверенность. – Да это же… то есть… вот это да! Тот самый Аллан Вуд из Нью-Йорка? О, ну конечно, конечно, ваше имя мне знакомо!»

Режиссер держался скромно. «Я рад, что вы меня знать, мсье Боннар. Я замечаю, у нас одинаковое имя. А ведь это забавно, а? Можно я буду называть вас Аллан?»

«Ален», – смущенно поправил я. Аллан Вуд вроде не заметил никакой разницы. «Очень рад, Аллан», – сказал он, приветливо кивая.

«Ален, chéri, его имя Ален, а не Аллан!» – вмешалась Солен Авриль и улыбнулась мне, точно заговорщица. Звезда Голливуда, родившаяся и выросшая в Париже, не забыла тонкостей французского произношения.

«Oh, I see…[12]12
  А, понял (англ.).


[Закрыть] А-а-лэн. – Он попробовал произнести имя еще раз, теперь уже с ударением на второй слог, как полагается. – Итак, Аллэн, извините нас, пожалуйста, за вторжение. Солен меня – как это сказать? – притащила сюда. Она непременно решила показать мне „Синема парадиз“, и такая удача, мы сразу же встретили вас…»

Солен кивнула и с улыбкой подмигнула мне, я тоже кивал и улыбался, точно малость слабоумный. Да мне и впрямь было как-то трудно следить за нитью разговора.

«Я хотел бы поговорить с вами, Аллэн, о моем новом фильме», – сказал тщедушный человечек в тренчкоте.

Если не считать акцента и мелких ошибок, Аллан Вуд объяснялся по-французски на удивление бегло. Окинув взглядом старинный фасад кинотеатра, он даже присвистнул от удовольствия. Потом он дал мне визитную карточку, я сунул ее в нагрудный карман.

«Ваш красивый старый кинотеатр, наверное, понадобится мне для съемок».

«Ага», – ничего более умного мне в голову не пришло. Но зачем же Аллану Вуду моя киношка? Правда, ходила молва, что американский режиссер любит почудить, вот и очки носит круглые, в массивной роговой оправе, но чтобы его чудачества доходили до приобретения старых парижских кинотеатров с серьезным репертуаром – об этом я никогда не слыхал. Да мне в тот момент это было глубоко безразлично – я стоял, завороженный, уставившись, точно сомнамбула, на великолепную Солен Авриль, – белокурая красавица грациозно поправляла мягкую белую шаль, которая, словно легкое облако, лежала у нее на плечах, придавая облику актрисы нечто ангельское. Казалось, она парит в воздухе, не касаясь булыжной мостовой.

«Ах, все это так волнительно! – произнесла она с придыханием. – Я словно опять стала маленькой девочкой. Можно нам войти и посмотреть ваш кинотеатр, Ален? Пожалуйста!»

Глядя на меня, она положила – всего на миг – руку мне на плечо, и я почувствовал, что колени у меня сделались ватными.

«Ясное дело, – пробормотал я. – Ясное дело». Я попятился к опущенной на двери решетке. Надо сказать, что мне все это тоже казалось «очень волнительным». Даже в самых смелых мечтах мне не пригрезилось бы, что знаменитая королева экрана Солен Авриль в один прекрасный день обратится ко мне с просьбой. Это же как в кино!

Итак, я поднял упавшие ключи, и вскоре мы втроем вошли в наше маленькое фойе. И вот мы стояли в фойе, и Солен Авриль внезапно обнаружила здесь много чего давно знакомого.

– Потрясающе! Я помню это зеркало! – восклицала она. – Посмотри сюда, chéri, эта надпись: «Le rêve est réalité» – ведь она и тогда висела тут, возле кассы! Помнишь, я рассказывала тебе?

Пока Солен Авриль совершала маленькое путешествие в прошлое, Аллан Вуд, оживленно жестикулируя, посвятил меня в свой замысел.

Поначалу я все никак не мог взять в толк, чем вызван этот ночной визит и какова его цель: режиссер и актриса, похоже, были мастерами в искусстве перебивать собеседника чуть ли не на каждом слове. Слушать их было трудно, однако через некоторое время я уразумел примерно следующее. Аллан Вуд задумал снять новый фильм с Солен Авриль в главной роли.

Было уже известно название картины – «Нежные воспоминания о Париже» и, разумеется, место действия – наш город. История любви – женщина ищет потерянную любовь своей юности, когда-то вспыхнувшую в старом кинотеатре и потом еще некоторое время с ним связанную.

Вот за этим они и приехали в Париж. А на «Синема парадиз» остановили свой выбор потому, что Солен ходила сюда в детстве и теперь капризную актрису прямо-таки одолела навязчивая идея, что только в этих старых стенах она сможет сыграть свою роль действительно убедительно. Кроме того, она прожила в Америке уже десять лет и теперь предавалась сентиментальным воспоминаниям о своей жизни в столице Франции. Парижские реминисценции любимой актрисы Аллана Вуда в конечном счете и вдохновили пожилого режиссера на его последний кинопроект.

– Ах, Ален, цените то, что вы живете в Париже. Я уже по горло сыта Америкой. Vraiment![13]13
  В самом деле (фр.).


[Закрыть] – заявила Солен и с полнейшей непринужденностью взяла меня под руку, когда через час мы снова вышли на улицу, предварительно осмотрев все уголки и закоулки моего кинотеатра. – Как я скучала по этим горбатым улочкам, по чудесным старым домам, по отражению огней в водах Сены… А как пахнет на этих улицах после дождя, а как благоухают каштаны в саду Тюильри! Мне ужасно не хватало всех этих маленьких кафе, бистро и пестроты магазинов в Сен-Жермен… А крохотные tartes au citron[14]14
  Лимонные пирожные (фр.).


[Закрыть], а меренги! – Она щебетала, не умолкая ни на минуту, пока мы спускались к набережной, где Аллан Вуд решил взять такси. – В Калифорнии все такое огромное, вы знаете? Пиццы, порции мороженого, магазины, люди, приветливые улыбки официанток – все там размера XXL. Это нервирует! А погода вечно одна и та же. Солнце и солнце. Каждый распроклятый день. Знаете, ведь это жуткая тоска, когда даже времена года не меняются!