Текст книги "Яды. Великолепная история человечества"

Вскоре после его приезда в Лондон три проститутки приняли кошмарную смерть от отравления стрихнином, еще одна бесследно исчезла, а преступник все еще не был пойман.

Подробности охоты за Ламбетским отравителем теперь занимали первые полосы газет, а публика никак не могла насытиться этой историей. По всему Лондону люди пытались самостоятельно раскрыть дело. В городе тогда жил бывший нью-йоркский детектив Джон Хейнз: ему отчаянно хотелось устроиться на работу в Скотленд-Ярд, и разгадать такую головоломку было бы для этого очень полезно. Хейнз в то время как раз подружился с врачом Томасом Ниллом, который очень интересовался отравлениями как способом убийства. Они стали часами засиживаться в пабах, обсуждали имеющиеся улики и делились друг с другом предположениями в отношении возможных подозреваемых. Именно эти беседы в конце концов и помогут раскрыть дело.

Доктор Нилл начал упоминать в разговорах факты, которые не были известны не только Хейнзу, но и Скотленд-Ярду, и даже устроил экскурсию по некоторым местам преступления, сообщив при этом, что знал трех отравленных проституток: Луизу Харви, Матильду Кловер и Эллен Донуорт. Это было странно, ведь в то время считалось, что Матильда Кловер умерла не от отравления, а от алкоголизма, а Луиза Харви просто исчезла – доказательств ее смерти не было. Хейнз начал подозревать доктора Нилла. Жажда карьерного роста подтолкнула бывшего детектива обратиться в Скотленд-Ярд, где очень заинтересовались его показаниями.

Полицейские методично опросили соседей Матильды Кловер и нашли человека, который застал последние мгновения ее жизни. Он рассказал, что Матильда умирала с выгнутой спиной, в агонии и конвульсиях – это было поразительно похоже на симптомы смерти Эллен Донуорт, Элис Марш и Эммы Шривел. В ходе дальнейших расспросов знакомые Кловер сообщили, что незадолго до смерти видели ее в компании доктора Нилла. Шестого мая 1892 года на основе собранных доказательств тело покойной было эксгумировано. Вскрытие проводил чрезвычайно дотошный патологоанатом, так что результатов пришлось ждать больше трех недель. Врач превратил извлеченные фрагменты печени и желудка Кловер в пасту, сделал раствор для анализа и даже попробовал его на вкус. Горечь во вкусе однозначно указывала на присутствие алкалоида, но какого? Тогда патологоанатом ввел немного жидкого экстракта лягушке, и вскоре у нее начались конвульсии – классический признак отравления стрихнином, – после чего наступила смерть. Матильда Кловер явно была еще одной жертвой Ламбетского отравителя, как и говорил доктор Нилл. Интересно, откуда он мог это знать?

Скотленд-Ярду не терпелось ответить на этот вопрос. Смерть Матильды Кловер присяжные рассмотрели двадцать второго июня. Они не только пришли к выводу, что Кловер умерла от отравления стрихнином, но и объявили доктора Нилла преступником, умышленно ее убившим. Пока доктор Нилл сидел в полицейском изоляторе, пришла любопытная информация из Канады и штата Иллинойс. Оказалось, что подследственного врача на самом деле зовут не Томас Нилл, а Томас Нилл Крим. После этого его личность была установлена окончательно: следствие имело дело со специалистом по подпольным абортам и убийцей, отбывшим тюремный срок.

Доктору Криму предстоял процесс в суде Олд-Бейли по делу об убийстве Матильды Кловер. По принятым в Великобритании правилам следствие должно было предъявить только улики, имеющие прямое отношение к рассматриваемому делу, однако сэр Генри Хокинз, председательствующий судья, расширил круг допустимых доказательств на прошлые преступления обвиняемого. Благодаря этому детективы смогли заявить, что Крим повинен не только в гибели Матильды Кловер, но и в отравлении Эллен Донуорт, Элис Марш, Эммы Шривел и Луизы Харви, поскольку систематически давал проституткам стрихнин.

То, что произошло дальше, стало одним из наиболее необычайных событий в истории британской юриспруденции и произвело эффект разорвавшейся бомбы. В зале суда появился самый неожиданный свидетель, какого только можно было себе представить, – не кто иной, как Луиза Харви, предполагаемая жертва убийцы. Увидев свое имя в газете, освещавшей судебный процесс, она решила явиться и дать четкие свидетельские показания о том, как Крим попытался ее отравить. По словам Луизы, когда Крим протянул ей таблетки, она сделала вид, что глотает их, а на самом деле в последнюю минуту бросила таблетки на землю. Крим был ошеломлен не меньше, чем присяжные: перед ними стояла женщина, которой, как он полагал, уже много месяцев нет в живых.

Присяжным потребовалось всего десять минут, чтобы признать: Матильда Кловер умерла от отравления стрихнином, который ей дал Крим, имея намерение совершить убийство. Крима также признали виновным в убийствах Донуорт, Марш и Шривел и в покушении на убийство Луизы Харви. Пятнадцатого ноября 1892 года, меньше чем через полтора года после выхода из тюрьмы штата Иллинойс, Томас Нилл Крим был повешен в Ньюгейтской тюрьме[24]24
  От публичных повешений отказались в 1868 году и перенесли казни внутрь тюремных стен. Тем не менее, когда Крима вели на эшафот, к Ньюгейтской тюрьме пришло столько довольных граждан, что одна газета писала: «Наверное, еще ни один преступник в Лондоне не собрал менее сочувствующую, ждущую его казни толпу». Как говорил потом палач Джеймс Биллингтон, последними словами Крима были: «Я и есть Джек-п…». Палач был уверен, что повесил Джека-потрошителя, однако этого не может быть, поскольку Крим во время деятельности знаменитого маньяка отбывал наказание в Иллинойсе. Дурная слава Крима была так велика, что сразу после повешения восковые мастерские мадам Тюссо уплатили двести фунтов стерлингов за его одежду и личные вещи для изготовления восковой копии.


[Закрыть]. «Он сидел на наркотиках, и это могло послужить одним из факторов, толкнувших его на то, чтобы стать серийным убийцей, – отмечал в своем репортаже “Журнал Канадской медицинской ассоциации”. – Он воспользовался знанием медицины, чтобы лишить жизни своих несчастных жертв. Каких страданий можно было бы избежать, если бы не мягкосердечные, заблуждающиеся энтузиасты, которые способствовали его освобождению из тюрьмы города Джолиет».

Как убивает стрихнин

Среди всех ядов, применяемых для совершения убийств, стрихнин, вероятно, один из наиболее коварных. Он погружает жертву в агонию, а свидетели вынуждены смотреть на это ужасающее зрелище, не в силах хоть как-то помочь и утешить умирающего. Стрихнин истязает человека, ломает тело мучительными спазмами и лишь потом позволяет смерти положить конец этому аду на земле. Первые симптомы – общие мышечные судороги и негибкость конечностей – начинают появляться через несколько минут после инъекции, вдыхания или проглатывания стрихнина. Мышцы челюстей сводит тризм – спазм, вызывающий потерю подвижности. Другие лицевые мышцы искажают рот преувеличенной, гротескной «сардонической улыбкой» – эту гримасу по-латыни называют risus sardonicus. Далее следует спазм остальных мышц тела. Приступ неконтролируемых сокращений длится от трех до четырех минут, потом наступает некоторое облегчение, а спустя несколько минут – очередная волна конвульсий. Через считаные часы после контакта со стрихнином человек умирает.

Мышцы спины у людей обычно намного сильнее, чем мышцы живота, поэтому устойчивое сокращение и тех и других после отравления стрихнином часто ведет к резкому выгибанию спины. Тело жертвы в этот момент опирается лишь на тыльную часть головы и на пятки – такую позу называют «опистотонус».

Во время судебного процесса одна из соседок Матильды Кловер вспоминала обстоятельства ее смерти: «Я уже легла спать и вдруг проснулась от каких-то воплей. Это было в задней комнате, под спальней Кловер». Женщина рассказала, что разбудила хозяйку и они вдвоем отправились посмотреть, что там стряслось. «Матильда лежала поперек кровати, ее голова была между стеной и матрасом. Она кричала от страшной боли. Иногда казалось, что ей становится легче, но потом приступ начинался опять. Все тело били судороги»[25]25
  Из стенограммы показаний хозяйки дома, где жила Матильда Кловер, в Олд-Бейли на судебном процессе по делу Крима.


[Закрыть]. В глазах полиции и следствия ужасные симптомы, которые наблюдали несчастные свидетели кончины Кловер, без сомнений указывали на то, что она пала жертвой разбушевавшегося отравителя – доктора Крима.

Как уже говорилось в этой главе, Агата Кристи любила стрихнин за драматизм, который сопровождает смерть жертвы. Вот описание поразительной кончины миссис Эмили Инглторп, героини ее самого первого детективного романа «Загадочное происшествие в Стайлзе»: «Следующая конвульсия подняла ее с кровати так, что она опиралась на запрокинутую голову и на пятки, в то время как все тело невероятно изогнулось»[26]26
  Agatha Christie, The Mysterious Affair at Styles. London: The Bodley Head, 1921.


[Закрыть].

У жертв отравления стрихнином часто очень сильно краснеет лицо: перенапряженным мышцам не хватает кислорода, поэтому кровеносные сосуды расширяются, что и приводит к появлению румянца. Сердцебиение постепенно становится хаотичным, из-за чего повышается артериальное давление и учащается дыхание. Смерть в итоге наступает от асфиксии, так как мышцы диафрагмы устают и уже не могут сокращаться. Жертва в это время находится в полном сознании, пытается заставить себя сделать вдох, наполнить грудь живительным кислородом, но измученные мышцы уже не слушаются разума. Одна из самых жестоких особенностей такого отравления заключается в том, что чувства в этот момент обострены и человек отчетливо осознаёт, что не сможет выбраться из смертельного водоворота.

Стрихнин поражает нервы центральной нервной системы (ЦНС), которая передает сигналы между головным мозгом и другими отделами нашего организма. В этой части нервной системы есть особые «двигательные» нейроны, которые, как подсказывает название, занимаются передачей сообщений в мышцы. Благодаря таким приказам вы, например, перелистываете страницы этой книги, встаете со стула, завариваете себе чашку чая и выполняете другие действия. Интенсивность импульсов, идущих по двигательным нейронам, может увеличиваться и уменьшаться, меняя тем самым силу мышечных сокращений. Представьте себе радио или мобильный телефон: звук можно сделать громче или тише одним касанием. То же самое верно для ЦНС, где нейрохимические вещества помогают либо усилить сигнал, либо, наоборот, ослабить его. Благодаря этому одни и те же мышцы руки могут нежно держать младенца или крепко сжимать кувалду.

Одним из механизмов уменьшения интенсивности сигнала, идущего по двигательному нейрону, является глицин. С точки зрения размера молекулы это самая маленькая из всех аминокислот. В мембранах нервов есть особые глициновые рецепторы – белки, которые распознают молекулу глицина и крепко удерживают ее. Когда глицин связывается с нервными клетками, он действует как тормоз: нерву становится значительно труднее проводить сильный сигнал, а значит, уменьшается и последующее мышечное сокращение. Это хорошо, так как позволяет нервам не просто слать сигналы по малейшему поводу, а вызывать четко скоординированную реакцию.

Стрихнин связывается с глициновым рецептором в три раза прочнее самого глицина и, в отличие от него, не успокаивает сигнал, а усиливает его, стимулируя мышцы к продолжительным интенсивным сокращениям при малейшем возбуждении. Мышцы челюсти от этого сжимаются, и возникает тризм, а мышцы спины и живота сокращаются даже при минимальной мозговой активности, что и становится причиной развития опистотонуса – классического симптома отравления стрихнином. Спазмы, как правило, происходят волнообразно, причем приступы идут по нарастающей до тех пор, пока мышцы диафрагмы не истощатся, дыхание не прекратится и жертва не погибнет. Вдобавок к неконтролируемым мышечным спазмам избыточные, чрезмерно сильные сигналы, поступающие из глаз и ушей, заставляют жертву острее осознавать, что происходит с ней и вокруг. Последствия наступают настолько быстро и резко, что, если сразу же не начать лечение, шансы выжить ничтожны.

Если стрихнин так ужасен, почему же его считали тонизирующим средством? Кому в голову пришла мысль, что препарат, заставляющий мышцы биться в конвульсиях вплоть до разрыва сухожилий, будет работать на повышение результативности? Дело в том, что, как гласит упомянутая в первой главе фраза Парацельса, яд определяет доза и в небольшом количестве стрихнин, усиливая мышечные сокращения, действительно мог бы улучшить спортивные результаты. Это было продемонстрировано на миногах и головастиках – они начинают активнее плавать, – но распространяется ли этот эффект на человека, сказать не так просто. Когда Томас Хикс на олимпийском марафоне 1904 года пересек финишную черту и рухнул, было не вполне ясно, связан ли его успех с двумя миллиграммами стрихнина, которые ему дал менеджер, или с изрядной порцией бренди, которую он употребил во время забега.

Примечательно, что Хикс оказался не последним олимпийцем, решившим с помощью стрихнина улучшить свои результаты: на Олимпийских играх в Барселоне 1992 года после положительного теста на это вещество дисквалифицировали китайского волейболиста У Даня, по той же причине на Олимпийских играх 2016 года в Рио-де-Жанейро лишили бронзовой медали киргизского тяжелоатлета Иззата Артыкова. Вероятнее всего, применение стрихнина в качестве тоника – шарлатанство, а не наука.

Лекарство от стрихнина

К сожалению, от стрихнина нет специфического противоядия, поэтому врачам приходится заниматься купированием симптомов. Из-за гиперчувствительности двигательных нейронов пациента лучше поместить в тихое помещение с приглушенным светом – иногда это помогает избежать ненужного «срабатывания» нервов. Судороги можно остановить миорелаксантами, позволив организму постепенно вывести яд, однако эти препараты расслабляют и диафрагму, так что пациента обязательно нужно подключить на несколько часов к аппарату искусственной вентиляции легких. Диазепам, известный также под торговым названием «Валиум», может успокоить центральную нервную систему и таким образом расслабить мышцы, устранив самые тяжелые конвульсии. Кроме того, пострадавшему дают активированный уголь. Этот препарат не является специфическим средством от отравления стрихнином, но, поглощая оставшийся в желудке и кишечнике яд, уголь не даст ему всосаться. По сути, это просто кусочек древесного угля, поры которого адсорбируют не только стрихнин, но и почти любой токсичный препарат или химическое вещество.

В наши дни клинические испытания новых лекарств проходят по очень строгим правилам: чтобы сохранить здоровье добровольцев, проверяющих на себе безопасность и эффективность предлагаемых видов лечения, применяются всевозможные меры предосторожности. Во Франции XIX века все выглядело куда более небрежно. Однажды профессор Пьер Туре, фармаколог из Монпелье, решил проверить эффективность активированного угля при отравлении стрихнином. В 1831 году он устроил в Национальной медицинской академии демонстрацию своего метода и съел стрихнина в десять раз больше летальной дозы, смешав его с пятнадцатью граммами древесного угля. Твердо убежденный в собственной правоте – или просто безрассудный, – Туре выдержал такой эксперимент. Можно было бы предположить, что его, открывшего средство от яда, будут превозносить как героя, однако в реальности академиков он не убедил и был освистан.

Без сомнения, Туре вдохновился примером своего соотечественника Мишеля Бертрана, который за восемнадцать лет до этого уже проделал аналогичный опыт перед той же медицинской академией. Чтобы показать достоинства активированного угля как средства от отравления мышьяком, Бертран вместе с углем проглотил пять граммов триоксида мышьяка – в сорок раз больше летальной дозы – и пережил испытание невредимым и без каких-либо традиционных симптомов. Непонятно, чем не угодил древесный уголь французским врачам XIX века, однако те первые демонстрации доказали, что он помогает при отравлении, и его по сей день назначают тем, кто принял яд или переборщил с таблетками, чтобы убрать вредное для организма вещество.

Итак, мы узнали, как доктор Крим использовал предполагаемое тонизирующее средство в качестве отравы и из-за этого оказался в Олд-Бейли, главном лондонском уголовном суде. Теперь давайте посмотрим на два других процесса, проходивших в том же учреждении. Чтобы избавиться от своих жертв, подсудимые избрали один и тот же яд, и оба процесса вызвали жгучий и подогреваемый прессой интерес по всей стране. Однако между этими случаями есть важное отличие: их разделяет целых сто тридцать лет.

Глава 4. Аконитин и карри миссис Сингх

– Хорошо, Поттер, а в чем разница между волчьей отравой и клобуком монаха?

Дж. К. Роулинг. Гарри Поттер и философский камень (1997)

Краткая история аконитина

«Как не влюбиться в многолетник с устремленными в небо кистями королевского синего цвета?» – риторически спрашивает сайт Better Homes and Gardens. Действительно, борец, или аконит, – довольно симпатичное растение. Его высокие соцветия образованы шапками фиолетовых или синих бутонов. Цветет он поздним летом и осенью. Его английское название – monkshood, «капюшон монаха», – отсылка к внешнему сходству цветов с одеждой средневековых монахов. Однако борец известен англичанам и под другими именами. На протяжении истории он приобрел довольно зловещие прозвища: wolfsbane и leopard’s bane – соответственно «волчья» или «леопардова» отрава, а также devil’s helmet – «чертов шлем». Слово «bane», то есть «бич» (в смысле «проклятье»), также означает «яд», и в этих названиях оно было связано с тем, что соком борца смазывали стрелы для охоты на волков и других грозных хищников. Борец смертельно опасен не только для животных, но и для человека, за что и заслужил прозвище «царь-зелье».

Второе название борца – аконит, – как и латинское Aconitum, может происходить из греческого слова akoniton, то есть «острый дротик», «метательное копье», наконечники которых покрывали ядом. По другой версии, первоисточником было слово akonae – каменистая земля, на которой, как считалось, растет аконит. В «Илиаде», созданной Гомером в 762 году до н. э., упоминается один из подвигов Геракла – вытащить из подземного царства в мир живых чудовищного трехголового пса Кербера. Когда герою удалось взять верх над ужасающей бестией, в тех местах, куда упали капли тлетворной пены из оскаленных пастей пса, проросли ядовитые побеги борца.

Род Aconitum включает более двух сотен видов цветущих растений, которые встречаются во влажных, частично затененных местах в Европе, Азии и Северной Америке. Все они содержат аконитин, который, как и другие растительные алкалоиды, нужен не столько для роста, сколько для отпугивания тех, кто желает полакомиться растением. Аконитин содержится преимущественно в корнях, однако умереть можно, если съесть любую из частей этого растения. Как ни странно, люди случайно едят корни борца чаще, чем можно было бы подумать, так как его легко спутать с хреном. В 1856 году в Дингуолле, шотландском городке в сорока километрах севернее знаменитого озера Лох-Несс, устроили званый ужин. Хозяева послали служанку выкопать в огороде немного хрена, чтобы приготовить соус для ростбифа. Та, ничего не подозревая, выкопала борец, а повар, не знавший разницы между этими видами, беспечно натер корень в блюдо. От ядовитого ужина быстро умерли двое приглашенных священников. Другие гости съели меньше и выжили, но и им не поздоровилось. Еще одну странную историю можно найти в номере British Medical Journal за октябрь 1882 года. Некий человек заметил, что из проезжавшей мимо телеги что-то выпало. Решив, что это хрен, он не только немного съел сам, но и угостил еще троих человек, а также собственную сестру. Вскоре все пятеро очутились в больнице с жалобами на онемение во рту и частичный паралич рук и ног. Прежде чем симптомы прошли и наступило выздоровление, пострадавшим в течение четырех часов делали искусственное дыхание. Оказалось, что хрен был вовсе не хреном, а корнем борца.

Экстракты борца издавна добавляли в растительные снадобья от подагры – вероятно, дело в его местных болеутоляющих свойствах. В XIX веке мазями и притирками из этого растения врачи начали лечить множество разных недугов: ревматизм, невралгию, ишиас, мигрень и зубную боль. Даже профессиональные дантисты использовали порошок из «волчьей отравы» – с его помощью до изобретения новокаина и лидокаина замораживали ротовую полость пациента. К счастью, сейчас поход к стоматологу не предполагает применения таких древних анестетиков.

Содержащиеся в борце алкалоиды действительно обладают обезболивающим действием, тем не менее лишь один шаг отделяет врача от убийства пациента. В 1880 году некий доктор прописал аконитовые капли маленькому мальчику. Больной принял лекарство, и вскоре у него начался озноб и конвульсии. Мать побежала к врачу и заявила, что от лекарства ее сыну стало только хуже. Разгневанный, что кто-то – вдобавок женщина – осмелился усомниться в его профессионализме, добрый доктор решил продемонстрировать, что препарат совершенно безопасен, и выпил лекарство из бутылочки. Через пять часов он преставился от отравления борцом.

Во времена, когда большинство врачей спокойно выписывали борец как обезболивающее, один профессор начал проявлять озабоченность по поводу возможного применения этого растения в качестве яда. Он испытывал к данной теме чисто научный интерес, а вот его студент перешел от теории к практике.

Идеальное убийство

Сэр Роберт Кристисон преподавал медицину в Эдинбургском университете более пятидесяти лет и был удостоен должности председателя Королевской коллегии врачей в Эдинбурге. В ходе своей карьеры он увлекся проблематикой ядов и токсикологией и написал невероятно популярный учебник A Treatise on Poisoning – «Трактат об отравлениях», – выдержавший четыре издания. Его интересы затрагивали и судебную медицину, поэтому он часто выступал экспертом-свидетелем со стороны обвинения в делах об убийстве. Во время одного такого процесса ему устроили перекрестный допрос о выявлении ядов в теле умершего. Кристисон повернулся к судье и сказал: «Господин судья, есть всего одно смертельное средство, которое мы никак не можем обнаружить в организме человека после кончины. И это…» «Погодите! Стойте! Мистер Кристисон, прошу вас! – тут же воскликнул судья. – Будет гораздо лучше, если общественность о нем не узнает!»

Впоследствии, читая лекции студентам, изучавшим медицину в Эдинбургском университете, Кристисон признавался, что собирался сказать судье о том, что идеальный яд, который невозможно выявить, – это аконитин. Несколько учеников знаменитого доктора говорили потом, что среди них был один человек, который конспектировал эти рассуждения особенно прилежно. Вскоре и мы с ним познакомимся.

Кекс доктора Ламсона

– Я посмотрела в словаре, что значит «тонтина», – сказала Люси.

‹…›

– Да, я так и предполагала, – отозвалась ровным голосом мисс Марпл.

Люси медленно процитировала на память:

– «1653, по имени итальянского банкира Лоренцо Тонти, – форма ренты с общим фондом, при которой доли умерших участников фонда прибавляются к долям тех, кто их пережил».

‹…›

– Так составить завещание, чтобы все досталось тому, кто переживет всех остальных[27]27
  Перевод М. Кан.


[Закрыть].

Агата Кристи. В 4:50 с вокзала Паддингтон (1957)

В XIX веке один человек устроил серию убийств прямо как в детективе Агаты Кристи: он пробивал себе путь к наследству по трупам родственников со стороны жены. Это был доктор Джордж Ламсон. Родился он в Нью-Йорке в 1852 году в семье священника Уильяма Ламсона. Когда Джордж был еще ребенком, семья решила переселиться в Англию. Юный Ламсон всегда проявлял незаурядные способности и в восемнадцать лет поступил на медицинский факультет престижного Эдинбургского университета. Окончив университет, Ламсон стал армейским хирургом и принимал участие в различных войнах, которые тогда раздирали Восточную Европу и Балканы. За восемь лет службы молодой доктор, видимо, проявил себя очень хорошо: первой его наградой стал орден Почетного легиона за Франко-прусскую войну. В Англию Ламсон вернулся с целой коробкой медалей, а еще – с тайной зависимостью от опиатов.

В 1878 году на маленьком острове Уайт у южного побережья Британии, который так любила королева Виктория, сыграли свадьбу: доктор Ламсон женился на валлийской девушке по имени Кейт Джордж Джон. Двадцатипятилетняя Кейт была дочерью богатого торговца льняным полотном и, поскольку ее отца на тот момент уже не было в живых, после замужества могла претендовать на долю родительского состояния. По викторианским законам, хозяином наследства автоматически становился и ее супруг. У Кейт было двое братьев и сестра, которые также получали равные доли наследства. Сестра вышла замуж и получила свое годом ранее, а мальчики, Хьюберт и Перси, пока не достигли совершеннолетия, и за них средствами распоряжались попечители. По распространенному тогда принципу тонтины в случае смерти брата или сестры до заключения брака или достижения совершеннолетия – двадцати одного года – его или ее долю поровну распределяли между оставшимися наследниками.

В 1880 году Ламсон потратил часть доставшегося Кейт наследства и приобрел медицинскую практику в прибрежном Борнмуте. Недавние исследования, проведенные здешним университетом, показали, что городок притягивал наркоманов из высших слоев общества – им нравилось тихое место, где можно было потакать своим пагубным привычкам. Судя по записям аптеки, расположенной буквально в нескольких метрах от дома Ламсонов, там регулярно продавали постояльцам гостиницы морфий. Поначалу доктору удавалось скрывать свою зависимость. Он стал уважаемым членом общества и, благодаря своему достойному армейскому прошлому, даже вступил в Первый добровольческий артиллерийский отряд Борнмута и Хэмпшира. Несмотря на успешную профессиональную деятельность, наркомания постепенно истощала активы Ламсона и, вкупе с желанием жить на широкую ногу, привела к огромным долгам. Своему домовладельцу доктор задолжал за аренду жилья сорок фунтов стерлингов (почти пять тысяч фунтов или около семи тысяч долларов по сегодняшним меркам), а ведь это был лишь один из многих его кредиторов. Чтобы купить дозу, Ламсон заложил свои часы и медицинские инструменты, он пытался занимать деньги у знакомых, пробовал получить наличные по чекам. В конце концов местный банк просто перестал признавать его чеки, оставив носильщиков, бухгалтеров, виноторговцев и даже незнакомых с доктором людей ни с чем. Отчаянно нуждаясь в средствах и утопая в морфиновой зависимости, Ламсон начал подумывать о наследстве своих новых родственников. Ему было просто необходимо, чтобы оба его шурина умерли.

В июне 1879 года Ламсону, видимо, повезло в этом отношении. Хьюберт скоропостижно скончался, и его долю – примерно три тысячи фунтов стерлингов (около трехсот семидесяти тысяч фунтов или пятьсот восемнадцать тысяч долларов сегодня) – поровну разделили между оставшимися сестрами и братом. Второму шурину, Перси Малколму Джону, было девятнадцать лет. Он страдал от тяжелого искривления позвоночника, не мог самостоятельно ходить и был прикован к инвалидной коляске. Тем не менее верхняя часть его тела была в полном порядке, и вообще он был в довольно хорошем здравии. На родительские деньги он учился в школе в Бленем-хаусе в лондонском районе Уимблдон и опасно приблизился к двадцатиоднолетнему порогу, который позволял ему полностью избежать тонтины. С другой стороны, если бы Перси неожиданно умер, так и не дожив до наступления совершеннолетия, причитавшиеся ему три тысячи фунтов стерлингов (четыре тысячи долларов) распределили бы между сестрами, а значит, в руках Ламсона сразу оказалось бы полторы тысячи фунтов (сегодня это около ста восьмидесяти восьми тысяч фунтов или двести шестьдесят тысяч долларов). Поскольку этой суммы вполне хватило бы на расчеты с кредиторами, посетившая Ламсона мысль стала для Перси роковой.

Решив устранить единственное препятствие на пути к деньгам шурина, Ламсон сделал первый шаг – добыл правильный яд. Для этого он приобрел у одного лондонского фармацевта два грана (около ста тридцати миллиграммов) борца, заплатив за них чуть больше двенадцати фунтов стерлингов (сегодня это целых полторы тысячи фунтов или две тысячи семьдесят три доллара). К счастью для Ламсона, аптекарь, узнав, что перед ним врач, не стал задавать неудобных вопросов относительно предназначения покупки и предположил, что это просто обезболивающее для пациентов. Затем Ламсон написал Перси письмо, в котором сообщал, что вскоре собирается отправиться за рубеж и хочет встретиться перед отъездом.

Вечером третьего декабря 1881 года Ламсон прибыл в школу-интернат, где учился Перси. В столовой, ожидая, пока Перси поднимут по лестнице, он достал прихваченный с собой традиционный шотландский фруктовый кекс «данди» и начал его нарезать. К Ламсону и его шурину присоединился директор школы мистер Бедбрук. Он предложил запить десерт чаем или шерри, и Ламсон с радостью согласился пропустить стаканчик спиртного, отметив при этом, что всегда добавляет немного сахара, чтобы не опьянеть. Бедбруку это показалось странным, но, будучи любезным хозяином, он попросил экономку принести гостю сахара, чтобы подсластить напиток.

Во время беседы Ламсон затронул тему новейших желатиновых капсул, которые он недавно приобрел. Их можно наполнить всевозможными препаратами – идеальный вариант, чтобы давать горькие лекарства ученикам. Чтобы проиллюстрировать это, Ламсон вынул капсулу, насыпал в нее немного сахара, сложил две половинки и протянул капсулу Перси со словами: «Ты ведь хорошо принимаешь таблетки. Покажи мистеру Бедбруку, как легко ее проглотить»[28]28
  Воспоминания о словах Ламсона по поводу того, как Перси принимает таблетки, были записаны Коронером Ее Величества по Лондону и району Саутуарк во время показаний Бедбрука на судебном процессе. О них впоследствии писал коронер Ф. Дж. Уолдо в статье “Notes on Some Remarkable British Cases of Criminal Poisoning,” Medical Brief 32 (1904): С. 936–940.


[Закрыть]. Как только юноша выполнил просьбу, Ламсон объявил, что опаздывает на поезд, и распрощался.

Когда Бедбрук провожал гостя, тот вскользь заметил, что ему, как врачу, очевидно – Перси долго не протянет. Это крайне удивило директора: ученик до сих пор казался ему вполне здоровым. Однако спустя несколько минут после ухода Ламсона Перси начал жаловаться на изжогу. Его отнесли в постель, но состояние молодого человека ухудшалось. Час спустя его обнаружили на полу рядом с кроватью. Перси мучился от сильной боли, его рвало чем-то черным, все его тело билось в таких конвульсиях, что приходилось его держать. В школу вызвали двух врачей, но они не могли объяснить происхождение симптомов. Позже они признаются, что не знали о том, как на человеческий организм воздействует аконитин. Бессильные что-либо сделать, они решили приглушить боль и ввели Перси морфий. К одиннадцати тридцати вечера, после нескольких часов агонии, юноша наконец потерял сознание и умер.

Осматривавшие Перси медики не были знакомы с аконитином, но не сомневались, что он был отравлен: мало что могло так быстро вызвать смерть. Подозрение сразу же пало на Ламсона, однако тот горячо возражал и заявлял, что ни в чем не виноват. Было назначено вскрытие, но явных указаний на причину смерти обнаружить не удалось. Полагая, что здесь замешан какой-то растительный алкалоид, полиция обратилась за помощью к эксперту по таким ядам доктору Томасу Стивенсону из Лондонского университета. В то время химические тесты на алкалоиды были грубые и не слишком чувствительные, но доктор Стивенсон применял свой фирменный трюк – он выявлял и различал алкалоиды по вкусу. За свою карьеру он собрал в лаборатории около восьмидесяти различных образцов и с радостью предлагал коллегам на спор определить соединения с помощью химических реакций раньше него. Конечно, он всегда выигрывал пари.