Текст книги "Мифическое путешествие: Мифы и легенды на новый лад"

Белые линии на зеленом поле
Кэтрин М. Валенте

Давайте-ка я расскажу вам про тот год, когда Койот вывел «Дьяволов» в первенство штата.

Когда Койот гордо вышагивал по коридорам Вест-Сентервилльской Средней, повсюду, куда ни ступала его нога, расцветала мелочишка на ленч, копии тестов по математике за последний семестр да свежесвернутые косячки. Когда он наматывал круги по беговой дорожке, наши шкафчики наполнялись шоколадками «Сникерс», и презиками, и таблетками экстази всех цветов «Скиттлс». Он был нашим кью-би[9]9
  “White Lines on a Green Field” © 201 °Catherynne M. Valente. First publication: Ventriloquism (PS Publishing).
  То есть квотербеком, самым важным игроком линии нападения в американском футболе.


[Закрыть], а выглядел – точно живое приглашение на величайший рейв всех времен. Ну, то есть да, черные волосы, бронзовая кожа и мускулы, будто в рекламе той жизни, которой уж тебе-то точно никогда не видать. Но главное – в том, как он смотрел на тебя вот этими самыми карими глазищами, будто бы знающими ответ на любой вопрос, какой только может задать учитель, да только Койот удовольствия ему не доставит, понимаете? Ладно, неважно это. Домашних заданий Койот, парень мой, сроду не делал, а все равно щеголял средним баллом 4,2, не меньше.

Когда настало время осенних соревнований, Койот записался на все. Кросс-кантри, бейсбол, даже лякросс… но, по-моему, больше всего его привлекал футбол. Его дружелюбной натуре требовалась собственная стая, команда парней с горящими глазами, с «кубиками» на животе, бегавших милю за семь минут, а еще каждый день таскавших ему подарки. Зачем? Этого они и сами не знали, но вот, поди ж ты, таскали исправно. Игральные карты, скейты, виниловые диски (о звуке в формате mp3 Койот и слышать не желал). Линия защиты даже печеньки своему парню пекла. Печеньки с шоколадной крошкой, печеньки с арахисовой пастой, печеньки овсяные с орехами, сахарные сникердудлы[10]10
  Традиционное для США рождественское печенье, чаще всего обвалянное в сахаре с корицей.


[Закрыть] – все это сваливалось на скамейку, грудой, будто дань королю. А девчонки – о, да! – приносили ему цветы. Кто победней – одуванчики, кто побогаче – розы, а Койот целовал каждую, будто как раз она и есть всё, о чем он только мог мечтать. А может, так на самом деле и было. Койот ведь в «фавориток» не играл. Его хватало на всех.

К тому времени, как мы пробились в первенство штата, все чирлидерши до одной оказались в залете.

Играли «Дьяволы» хреново, другого слова не подобрать. Вечно болтались в самом низу дивизиона, и даже тренер подумывал, что надо бы ему всерьез взяться за геометрию. Пока в команде не появился Койот, весь наш фан-клуб состоял из папаши третьего крайнего в линии нападения, мистера Болларда, ради каждого матча размалевывавшего физиономию цветами «Дьяволов», красным и золотым, а на голову надевавшего огромные светящиеся пластиковые рога. А как-то раз, на Балу выпускников, двумя принцессами и королевой Двора Дьяволов оказались девчонки из софтбольной команды, сами и вызвавшиеся сыграть эти роли, потому что на голосование народ дружно забил. Все они явились на бал в джинсах и поставили немалые деньги на Ист-Сентервилльских «Рыцарей», обыгравших «Дьяволов» со счетом 34:3.

Первый тачдаун[11]11
  Один из способов набора очков в американском футболе, доставка мяча в зачетную зону команды-соперника; приносит 6 очков, а также возможность заработать дополнительные очки.


[Закрыть] (из семидесяти четырех за сезон) в первом матче последнего своего школьного года Койот заработал, пробежав целых восемьдесят два ярда. Он пасовал, принимал передачи и бегал так, точно один и был всей командой, всеми одиннадцатью игроками. Никто не мог его изловить – и никто этим даже не возмущался. Бежал Койот так, будто спер этот мяч, а весь белый свет гонится за ним, чтобы отнять добычу. И где только он был раньше? После игры парни подняли его на плечи, а Койот только хохотал и хохотал. На следующее утро каждый из нас нашел под подушкой свою предварительную проверочную работу – завершенную, библиографированную, и будь я проклята, если они не оказались лучшими нашими эссе за все время учебы!

Не буду врать: я и девственность потеряла с Койотом, в кузове моего синего пикапа, у озера, перед самым плей-оффом[12]12
  Серия матчей «на выбывание», по итогам которой определяется победитель.


[Закрыть]. Он гладил мои волосы и целовал меня, совсем как в кино – можно сказать, безупречно: никаких тебе столкновений носами, не говоря уж о зубах, а на вкус его поцелуи были – будто краденый солнечный свет.

– Банни, – шептал он, работая узкими бедрами, – я буду любить тебя во веки веков. Ты для меня – единственная.

– Врешь, – шепнула я в ответ, а когда кончила, это было все равно что долгий полет вниз, по рельсам «русских горок», прямо в его объятия. – Врешь, врешь, врешь…

По-моему, ему понравилось, что я запомнила счет первого матча: после этого Койот позаботился, чтоб я не пропускала ни одной из его игр, хотя спортом обычно не увлекалась. В тот год спортом (вернее, футболом) увлеклись все. За одну ночь из соседнего брошенного городка привезли трибуны, в выходной, во время карнавала, на них резвились ребята помладше, а Койот, пляшущий в зачетной зоне, выглядел, словно все, чего только можно желать от всякого сына и всякого парня.

– Давай, Банни, приходи, – сказал он. – Я специально для тебя тачдаун принесу.

– Тачдаун ты так и так принесешь.

– А если ты будешь на трибунах, покажу на тебя. И все увидят: я тебя люблю.

– Ага, только проверь, не сидят ли рядом Сара Джейн, Джессика и Эшли, а то беды не оберешься.

– Вот она, моя Банни – глаз с меня не спускает! – расхохотался он и поцеловал меня так, будто умрет на месте, если не поцелует.

С Койотом хоть предохраняйся, хоть нет – разница невелика. Однако, забежав за последнюю линию, осклабившись, заплясав, завиляв бедрами на манер Элвиса, повторяя все его ужимки, так что Сара Джейн с Джессикой и Эшли от восторга колой поперхнулись, он вправду указал на меня. Обо всех других девчонках каждая знала прекрасно. По-моему, им так даже нравилось: ведь и для Сары Джейн, и для Джессики, и для Эшли важнее всего были они сами, Сара Джейн, Джессика и Эшли, а Койот разрешал им все время держаться вместе. Койот всем нам всё разрешал, в том-то и штука. «Мухлюй и трахайся, пей и пляши – главное, чтобы от всей души!»

Кажется, кто-то из сэйфти[13]13
  В американском футболе – игроки последней линии защиты, обычно самые быстрые в команде.


[Закрыть] выколол эти слова на голени.

После того, как мы выиграли четыре матча подряд – после десяти дней без любви – весь город будто умом тронулся. Билетов стало не раздобыть. Мистер Боллард был счастлив по самые уши: болеть за «Дьяволов» вдруг начали все до единого парни в городе, кто хоть что-нибудь собой представляет, или когда-нибудь представлял, или мечтал стать хоть кем-нибудь в будущем, которому никогда не настать. Мы собирались одолеть «Буревестников». Об этом начали говорить на людях. Шестикратным чемпионам штата, в этом году им уж точно не сыграть против нас так же, как в прошлые! Однако все эти прошлые годы остались для нас позади, а впереди имелся один только наш парень, бегущий так, будто на спине у него целое небо. Мистер Боллард раздобыл для команды и новую форму, и новые шлемы, и новые стойки ворот – все самого красного цвета, какой только сыщешь. Только светящихся рогов, которыми долгие годы щеголял мистер Боллард, никто в городе не носил. Все украсили головы небольшими мохнатыми ушами койота – не знаю уж, где и достали, но как-то, в одну из пятниц, эти уши появились повсюду, и каждую пятницу после маячили со всех сторон. А когда Койот приносил команде очередное очко, на трибунах выли так, точно луна взошла в небо только для них одних. Некоторые из чирлидерш обзавелись хвостами из фальшивого меха и вовсю ими вертели, скача да приплясывая у боковой, а их кукурузно-желтые юбки взлетали к самим небесам.

Однажды после того, как мы растоптали «Бульдогов» из Гринвилла со счетом 42:0, я увидела Койота под трибунами, в том самом тайном убежище из досок, стальных опор, мрака и скомканных леденечных оберток, в компании Майка Хэллорана (кикер[14]14
  В американском футболе – игрок, специализирующийся на ударах по мячу ногой.


[Закрыть], № 14) и Джастина Остера (уайд ресивер[15]15
  В американском футболе – игрок, специализирующийся на приеме паса.


[Закрыть], № 11). Шлемы они поснимали, форма в лучах сочащегося сквозь щели меж досками света прожекторов сверкала, как чистое золото. Избавившийся и от футболки, Койот стоял, прислонившись к опоре, дымил сигаретой – да, на это стоило полюбоваться!

– Кончай, кью-би, – скулил Джастин, – я никогда еще никого не бил. И ссориться не хочу. И, это, Майк, с Джесси я ни разу не трахался, трепался только. Однажды, в девятом классе еще, она сиську мне показала, так тогда там и смотреть было не на что. И не выпивал я никогда в жизни – только раз пива попробовал, и не курил, потому что у папки эмфизема легких!

На это Койот попросту усмехнулся – с обычным дружелюбием, будто бы говоря: «Не боись, чувак, не боись!»

– Не попробуешь – не узнаешь, – рассудительно сказал он. – Слово даю: на душе сразу же полегчает.

– Хрен тебе, Остер! – зарычал в ответ Хэллоран. – Я буду первым. Иначе нечестно: ты здоровее.

С этими словами он, не дожидаясь новых рассказов о том, чего Джастин Остер никогда в жизни не пробовал, врезал ему от души, и оба как друг на друга набросятся! Замелькали кулаки, зазвучали глухие шлепки ударов, брызнула кровь. Минуты не прошло, как оба рухнули наземь, в лужи пролитой колы, в грязь, не просохшую после недельной давности ливня, и покатились клубком, вцепившись один другому в волосы и кусаясь, так что и дракой всего этого не назвать. Я задержалась там еще ненадолго, а Койот, затянувшись табачным дымком, оторвал взгляд от дерущихся и взглянул на меня.

«Глянь-ка, сестренка, как стараются», – прозвучал в ушах его шепот, однако губы Койота даже не шевельнулись, только глаза по-собачьи поблескивали в полутьме.

Перед Балом выпускников нам все чуть не испортил Ла-Грейндж. То есть «Ковбои» из Ла-Грейнджа. Их кью-би – о, это было нечто! Весь из себя цветущий блондин, скромный, застенчивый здоровяк с квадратной челюстью и рукой такой верной, будто кто-то оптический прицел на нее навесил. Бобби Жао, № 9, 300 фунтов в жиме лежа, мать – Мисс Масляный Фестиваль тысяча девятьсот лохматого года, отец – владелец сети из семи ресторанчиков (пирожный король Юга!), плюс удивительно талантливо, задушевно играет блюграсс на гитаре. Все колледжи уже выстроились к этому парню в очередь с букетами гвоздик и шоколадками, а мы ненавидели его так, точно сами, только на этой неделе, сотворили ненависть в школьной лаборатории и сберегли для особого случая. То есть для Бобби Жао с его утырочной хипстерско-крунерской[16]16
  Крунер – исполнитель песен (особенно кантри) в задушевной, «мурлычущей» манере.


[Закрыть] соломенной шляпой. Только Койот им себе голову не забивал.

– Скажи, что ты с ним делать-то собираешься? – запальчиво спрашивали парни.

А Койот только сплюнул на асфальт автостоянки и говорит:

– Видал я этих «Ковбоев».

Там, куда он сплюнул, на глазах у всей линии атаки заблестели странные кристаллики – уж Джимми Мозер (сэйфти, № 17) точно должен был видеть такие же в трейлере своего дядюшки возле Сорокового шоссе, но я – вы ж меня знаете – не сказала ни слова. Впрочем, парни к ним не приглядывались. Вместо этого почесали в затылках и хором затянули свой племенной клич, вопрос-ответ:

– На озеро вечером едем? Да! Да! Да!

– А давайте и Бобби Жао возьмем, – вдруг говорит Койот.

Глаза его округлились, озорно, радостно заблестели: дескать, давайте, дескать, здорово выйдет!

– Э-э… это с чего бы? – насупился Джимми. – Без лишних деликатностей говоря, ну его нах, этого типа. Он нам враг.

А Койот ворот кожанки кверху поднял и выдернул из волос Джимми опавший кленовый лист цвета злобы. Нежно так выдернул, ласково. «Ты – мой малыш, я тебя от сора очищу, и шкурку дочиста вылижу, чтоб ничего злого, красного в головке твоей не осталось», – будто бы говорили его пальцы, однако язык сказал совсем другое:

– Сынок, то, чего ты не знаешь о враге, можно лить в уши всей команде до самого смертного часа.

Уж если Койот называет тебя «сынком», знай: стыд тебе и позор!

– Только сосунки могут думать, будто врагов нужно бить. Побить их нельзя, ни за что. Не побьешь ты того, кто появляется из ниоткуда в четвертой четверти, чтоб отнять у тебя твое, а тебя ткнуть мордой в грязь и держать, покуда не захлебнешься. Не побьешь ты того, с кем непременно, заведомо придется столкнуться, потому что для этого ты на свет и рожден. Не побить тебе ни ящерицы, стерегущей Солнце, ни человека, не желающего, чтоб ты учил его кукурузу сажать. Врага нужно хватать за уши и трахать да трахать, пока не прилипнет, не привяжется к тебе так, что жену твоим именем называть начнет. Врагов, Джимми, нужно поглощать. Лучшее, что можно сделать с врагом, – подтащить кресло к его очагу, сожрать его ужин, забраться в его постель, а утром отправиться за него на работу, и чтоб у тебя вышло настолько лучше, что он сам тебе все отдаст, да только тебе оно нахрен не нужно. Ты всего-то хотел малость пошалить в его доме. Ребятишек его попугать. Оставить после себя какую-нибудь мелочь, чтоб следующие помнили: ты всегда рядом. Вот как надо одолевать врага. Или…

Подтянув поближе к себе Синди Джерард (нижняя в пирамиде, руки – что березовые стволы), Койот выхватил у нее из рук банку малиновой шипучки и надолго запрокинул голову, вливая в горло сладкую розовую жидкость.

– Или пусть просто полюбит тебя до слез. Как больше нравится.

Джимми заметно съежился, покосился на Остера с Хэллораном, на скулах которых еще цвели блекнущими фиалками синяки, по-жеребячьи заржал и спросил:

– Как думаешь, какой будет разница в счете?

Койот молча, компанейски, двинул его в плечо и поцеловал Синди Джерард, а я почуяла малиновый аромат их поцелуя, хоть и стояла по ту сторону общего круга. Сентябрьский ветер разделил тот поцелуй на всех, точно целый мешок обещаний.

Вот так-то Бобби Жао и появился в тот вечер у озера, за рулем насвежо отполированного черно-серебряного, цветов «Ковбоев», полуторного пикапа с этакими фарами, вроде лягушечьих глаз, на крыше. Сбросив дурацкую соломенную шляпу, он принялся вытаскивать из кабины бочонок, лежавший на пассажирском сиденье. Едва завидев эту огромную серебристую луну, привезенную на вечеринку самим пирожным принцем Юга, Генри Диллард (лайнбэкер[17]17
  В американском футболе – игрок второй линии защиты.


[Закрыть], № 33) и Джон Вик (лайнбэкер, № 34) поспешили помочь ему с выгрузкой, и Бобби Жао мигом сделался для всех своим. Жертва принята. Просто клади сюда, на алтарь, а мы вспорем это блестящее брюшко и выпьем, что там припасено внутри. А припасенное внутри оказалось золотистым, сладким и пенящимся, как море!

Койот лежал рядом со мной, в кузове моего порядком раздолбанного пикапа, на шерстяном одеяле с кактусами и лошадьми, укрывшись другим одеялом, с силуэтом волка, воющего на луну, чтоб в этом тайном, теплом убежище, созданном из жуткого тряпья работы какой-то мамочки-хиппи, незаметно для всех запускать пятерню мне под лифчик. Остальные шумели у пивного бочонка, а Сара Джейн хохотала, будто бы говоря: «Наливай, наливай, и, может быть, я покажу тебе кое-что стоящее».

– Давай, Кролик Банни, – шептал Койот, – не в первый же раз.

Глупость мальчишеская… но, сказанные Койотом, эти слова пробирали до самых костей, напоминая обо всем, что мы проделывали прежде, не раз и не два, вытесняя из памяти всю жизнь, прожитую без Койота. Оставляя лишь ту, что начал для нас обоих он, на берегу озера, под волком, воющим на луну, накрыв ладонями мои груди, точно собственные сбережения. Я знала его, как никто другой. Да, теперь-то все они так говорят – и Сара Джейн, и Джессика, и Эшли, и Синди Джерард, и Джастин Остер, и Джимми Мозер, но я знала его взаправду. Не только на вид, но и на ощупь. В конце концов, сколько раз мы с ним все это проделывали…

– Каждый раз должен чем-нибудь да отличаться, – сказала я в темноту кузова. – Иначе и смысла нет. Придется тебе всякий раз меня уговаривать, да понежнее. Чтоб я считала себя особенной. Придется тебе надеть уши и хвост и призывать ко мне дождь, не то удеру прочь с каким-нибудь кью-би из «Буревестников», а ты останешься позади пыль глотать.

– Я и прошу тебя нежно. О, ты, крольчиха моя, моя быстроногая Банни, повремени удирать, позволь сделать то, чего мне хотелось бы.

– Чего же ты хочешь?

– Хочу плясать на этом городишке, пока не стопчу его в прах. Закопать его в землю, чтоб никто, кроме меня, не нашел. Хочу, чтоб школьные годы никогда не кончались. Все хочу съесть, всех перетрахать, все перенюхать и всех победить. И чтобы моя Кролик Банни сидела у меня на коленях, когда я помчусь на другой край света, погасив фары.

– А я не хочу, чтоб меня обвели вокруг пальца, – ответила я, но он-то уже вошел, и я была этому только рада. Казалось, трахаться с ним – все равно что мчаться по полю без конца и без края. – Не хочу, чтоб втравили в залет, в любовь или во что другое.

– Не боись, – пропыхтел он. – Ты-то своего никогда не упустишь. Просто меня всегда помни. Помни, не забывай.

Тут мне почудилось, будто мы вместе помчались куда-то, быстрей и быстрей, а он откинул с моего лица волосы… глядь, а это не волосы, это длинные черные уши, нежные, точно воспоминания, а спустя еще миг уши опять сделались волосами, спутанными, влажными от нашего пота. А как только настал бешеной скачке конец, я укусила его и сказала:

– А Койот никогда не упустит свое.

– Отчего нет? Не в первый же мы с тобой раз!..

Стоило мне подняться с «лошадиного» одеяла, из меня, будто Койотово семя, хлынули золотистые цветы календулы.

Позже, ближе к ночи, я откопала в бардачке сигарету и уселась на крыше помятой, до неприличия ржавой кабины своего пикапа. Койот стоял у самого озера, в сторонке от остальных, там, где волны, чуть пенясь, набегали на берег, а ветви ив трепетали, тянулись в сторону, словно ища, за кого бы, за что б ухватиться. Рядом стоял Бобби Жао – руки в карманах джинсов, бедро отставлено вбок, точно выпяченная губа, шляпа снова на голове, лицо скрыто в тени. Они говорили о чем-то, но я ни словечка не разобрала: все остальные ухали и хохотали, как целая стая филинов. Из-за горизонта вышла луна, огромная, как донце пивного бочонка, и в ее свете лицо Койота сделалось тонким, ангельским, таким юным, победным, а, главное, скромным – посмотришь, и даже сомнений не возникает, будто выбор все время был за тобой. Взял он Бобби Жао за руку, и оба замерли в лунном луче, только пальцы их медленно, потихоньку сплелись. Ветер сорвал с головы Бобби эту самую соломенную шляпу, как будто и ему она пришлась не по нраву, но поднимать ее Бобби не стал. Он просто смотрел и смотрел на Койота, а его светлые волосы в свете луны отливали синевой. Тут Койот крепко, до боли, поцеловал его, и Бобби ответил на поцелуй, словно только этого и ждал с самого рождения. Койот запустил руки ему под рубашку (о, в этом он был настоящий мастер), обнял покрепче, и, как только губы их разъединились, оба заулыбались.

Ну, а я за ними подглядывала. Я всегда и за всеми подглядываю. Подглядывать кто же не любит? В такие минуты кажешься себе Господом Богом, который видит все, что и где происходит, а если захочет, так помешает… только тогда ведь подглядывать будет не за чем.

Вскоре из-за лугов с раскатами грома налетела гроза, обрызгав их поцелуи осенним дождем.

Внезапно всех до смерти заинтересовало, кого на этот год выберут Двором «Дьяволов». Даже меня. В торговом центре раскупили все эти блестящие бальные платья «от Августа», с длинным разрезом от щиколотки к бедру, а больше они отчего-то завезти не могли, точно мы стали островом, таинственным образом отрезанным от континента стразиков и вырезов в форме сердечка. Большинство наших собирались пойти на бал в материнских платьях, пошитых на выпускной, хотя, можете быть уверены, споров предварительно все эти придурошные оборочки с плеч, а край подола подняв как можно выше. Конечно, Дженни Килрой (драмкружок, Ассоциация Молодых Предпринимательниц), еще год назад пошившая все костюмы для постановки «Музыканта»[18]18
  Легендарный бродвейский мюзикл, экранизированный в 1962 г.


[Закрыть], взялась за пятьдесят долларов превратить старое мамино платье а-ля вишневый кекс в подвенечный наряд этакой постапокалиптической оторвы, но работала моя подруга исключительно медленно… Одним словом, любая, кого ни выберут королевой выпуска, имела шестьдесят шансов против сорока подняться на сцену в платье для бабушкиных похорон.

Верный выигрыш обещали ставки на победу Сары Джейн. К тому времени Сара Джейн уже забеременела, и Джессика тоже, но, по-моему, они сами еще об этом не знали. Животы их оставались плоскими, как равнинные штаты, помада цвета сахарной ваты – безупречной, как Рембрандтово полотно. Никого не пучило, никого по утрам не тошнило. Окруженная кольцом подруг, Сара блистала, как розовый бриллиант в перстне нувориша. Средний балл 4.0, клуб верховой езды, главная из чирлидерш, подающая в софтбольной команде, первое сопрано джазового хора, и в младших, и в старших классах играла Джульетту и даже посещала шахматный клуб. На шахматы ей было плевать, но шахматный клуб неплохо украшал портфолио абитуриента, а шахматисткой она оказалась устрашающе сильной (первое место в весеннем фримонтском закрытом блиц-турнире, и это – после каких-то семи месяцев занятий). Сару даже никак невозможно было невзлюбить. Вся ее безупречная жизнь тянулась вперед и вдаль, точно дорога из желтого кирпича, но всякий знал: Сара не против взять с собой и тебя. Если, конечно, захочешь. Если согласен, как и она, остаться в нашем городке и предоставить ей рулить им, как она вознамерилась.

Джессика с Эшли неотлучно сопровождали ее в любое собрание и на любой парад. Девчонки вроде Сары всегда ненавязчиво, самым естественным образом, растят из девчонок вроде Джессики с Эшли адъютантов – «подружек невесты», скромные одуванчики, на фоне которых их розы будут выглядеть еще ярче. Все трое знали, что тут почем, все трое позаботились, чтоб ничего не изменилось, будто три ведьмы из «Макбета», переодетые в плащики с маргаритками, надушившиеся материнской «Шанелью» (а на ресницах – водостойкая тушь), предсказывающие одну только вечную любовь друг к дружке – и пусть весь мир отступит перед этой любовью в сторонку. Вот такой нам выпал очевидный расклад: королева Сара и ее верные визири. Но, разумеется, их трое, а мест при дворе четыре, и потому я рассчитывала, что одно из них достанется Дженни Килрой – благодаря ее самоотверженным стараниям соорудить всем нам что-нибудь выдающееся.

И вот настало утро пятницы. Вечером – бал, до решающего матча с Бобби Жао и его «Ковбоями» – ровно неделя. Ровно в семь утра Койот завыл, все мы проснулись, открыли шкафчики, смотрим – а внутри висят они, сотня великолепных платьев! Лучше всего, что мы могли бы выбрать, не один час обшаривая вешалки в торговом центре, где вечно нет то твоего размера, то нужного цвета, то модели достаточно скромной, на папин взгляд, то достаточно нескромной на твой собственный вкус, и вся эта роскошь – здесь, за дверцей шкафа, с бутоньерками на запястье у бедра! Так и вышло, что в том году всех нас пригласил на выпускной бал Койот[19]19
  Согласно традиции, бутоньерку на запястье для Бала выпускников девушке дарит тот, кто приглашает ее на бал.


[Закрыть]. А в моей комнате висело нечто сверкающее, озарившее стену ромбами солнечных зайчиков – нечто цвета самой спелой из тыкв, какую только на свете сыщешь, нечто с таким глубоким декольте и такое короткое, будто приглашает весь мир, не сходя с места, влюбиться в меня навеки. Стоило надеть его – в голове тут же заискрилось, запенилось, словно я уже час попиваю шампанское, словно шелк и вправду способен пьянить сквозь кожу. Тогда я надела на запястье и бутоньерку из цветков кукурузы – крохотных, еще не распустившихся зеленых початков.

Койот танцевал со всеми девчонками без разбору. Когда музыка убыстрялась, он запрокидывал голову и выл, и все мы хором ему подвывали. Когда ритм замедлялся, он вытаскивал из толпы какое-нибудь одинокое создание, серую мышку, даже не думавшую, будто у нее имеется хоть один шанс. Остальные просто тянули руки в стороны и танцевали со всяким, кто подвернется – к примеру, Джессика полночи провела с зубрилами из математического кружка, целовавшими ее в шейку и учившими мнемонике. Все вокруг колыхалось, кружилось вихрем. Музыка звучала разом со всех сторон, пол содрогался от нашего топота. В ту ночь мы были невероятно сильны, до краев переполнены пережитым за этот год, и к пуншу никто не притронулся – никому он не требовался: мы просто во всем подражали Койоту, а Койот веселился вовсю. Широко раскинув в стороны руки, я закружилась волчком, отступила от Дэвида Горовица (группа поддержки, спринт на 100 метров), и рука с бутоньеркой из кукурузных цветов на запястье, отыскав нового партнера, повлекла меня дальше, навстречу новой мелодии. Где-то вдали, в ином мире, за пределами спортивного зала, заныли гитарные струны. Открыв глаза, я увидела в собственных объятиях Сару Джейн: платье – безукоризненный белоснежный колокольчик из пены кружев и блесток, глаза резко, сурово подведены черным, на губах же, наоборот, играет сердечная, благожелательная улыбка цвета роз. От нее пахло мускусом и жимолостью. От нее пахло Койотом. Танцуя, она склонила голову мне на грудь, а я, обвив рукой ее талию, почувствовала, как легка наша шахматная королева, королева скаковых лошадей, джаза, средних академических баллов, пирамид, обратных сальто, дважды, трижды, стократ Джульетта… Ее рука рассеянно заскользила вверх-вниз вдоль моей спины, будто я – парень. Перед глазами все расплылось, развешанные повсюду гирлянды рождественских огней утонули в цветах «Дьяволов», в красном и золотом, а королева софтбольной команды встряхнула солнечно-светлыми волосами, подняла голову и поцеловала меня. Ее поцелуй отдавал вишневой жвачкой и виски. Целуя меня, Сара Джейн запустила пальцы мне в волосы, давая понять, что все это – не случайность, а я еще крепче прижала ее к себе, но тут песня кончилась, и она, изумленная, озадаченная, шагнула назад. Помада ее потускнела, в глазах отразилась боль, будто во взгляде оленихи, внезапно раненной в бок. Развернувшись, она отбежала к Джессике с Эшли, и все трое, прижимая к животам ладони, словно там, внутри, встрепенулось нечто пока незнакомое, безымянное, устремились к Койоту.

И вот на сцену вышел директор школы: настало время объявить, кто в этом году станет Двором «Дьяволов». Топот, буйство и вой выпускного класса потрясли старика не на шутку, однако он, как ни в чем не бывало, извлек из кармана каталожные карточки, подобно всем школьным директорам во все времена поправил галстук в полоску, постучал по микрофону и назвал первое имя. И это имя оказалось моим. Вокруг поднялся рев, множество рук потянулось ко мне, подталкивая вперед, а я никак не могла понять, что происходит. Он должен был назвать Сару Джейн, иначе и быть не могло… однако это я, я поднялась на сцену и, после того, как мистер Уитмор, футбольный тренер, возложил на мою голову корону, повернулась к толпе. Внизу, в первых рядах, красовался Койот – в смокинге, в развязанной «бабочке», недлинной черной рекой стекающей с шеи на грудь. Подмигнул он мне, сверкнул карим собачьим глазом, а директор тем временем назвал еще три имени – Джессики, Эшли и Сары Джейн. Встали они вокруг меня, точно три богини судьбы, мистер Уитмор увенчал их головы тонкими сверкающими диадемами, и все трое уставились на меня, будто я приняла передачу в зачетной зоне, вывела команду вперед, а на часах – три секунды до конца матча. Повернулась я к ним, смотрю, а их диадемы вдруг превратились в венки из пшеницы, веток цветущих яблонь и тяжелых, огромных, как солнца, апельсинов, а моя корона, отраженная в их глазах, тоже похожа на стразы не больше, чем на мороженое. Тогда я сняла ее, взяла в руки, будто живую – корону из кукурузы, только не желтой, обыкновенной, какую растят в Айове, но той, синей с черным, первозданной кукурузы, что появилась на свет в те времена, когда солнце еще не сочло уместным подняться в небо, а из верхушек початков торчат серебристые рыльца, и все это связано, сколото цветами календулы и вороньими перьями…

Миг, и в руках моих вновь заблестели розовые стразы, а на головах принцесс – голубой цирконий, и Двор «Дьяволов» занял положенные места, а если кому требуется спросить, кто же стал королем, тот, значит, просто пропустил весь рассказ мой мимо ушей.

После этого матч промелькнул, точно в кино. Бобби просто не мог мяча в руках удержать. Казалось, он всей душой разобижен: отчего вдруг изменник-мяч предпочел ему какого-то хулигана в кожаной куртке, у которого даже пикапа своего нет? А уж посмотришь, как он заново перебирает, перестраивает в голове давным-давно сложившийся список колледжей – прямо-таки сердце разрывается! Однако мы победили со счетом 24:7, и Койот увел Бобби Жао с поля: да ну, дескать, не расстраивайся, подумаешь – один проигрыш, а перед тем, как поехать праздновать победу, я видела их обоих под трибунами. Стояли они там, в тайном, темном мирке, прижавшись лбом ко лбу, обнимали друг друга так, точно каждому хочется пробраться к самому сердцу другого, их шлемы лежали у ног, точно короны древних, и выглядело все это просто прекрасно.

После этого нам уж ничто не могло помешать. Ни вестбрукские «Вороны», ни эшлендские «Крокодилы», ни «Опоссумы» из Белла Виста. Ставь всех их в рядок и гляди, как падают. Другого никто и не ждал.

Кажется, мы проходили тригонометрию, или Мелвилла, или науку о Земле. Кажется, сдали экзамены. Кажется, и родители у нас имелись, но провалиться мне, если в тот год все это производило на нас хоть самое ничтожное впечатление. Мы будто бы жили в непрошибаемом пузыре, в снежном шаре, только внутри ярко сияло солнце, а победа всегда оставалась за нами – ну, разве что без прогулок оставят за заваленный промежуточный тест по биологии или штраф за превышение скорости, или (а вот это уже куда хуже) застав за нюханьем зеленой волшебной пыльцы, раздобытой тебе Койотом, – но на самом деле ничего действительно страшного не случалось. Настанет следующий вечер – и ты, как всегда, снова у озера. После матча с «Воронами» Грег Найт (раннинбек[20]20
  В американском футболе – игрок линии нападения, принимающий мяч от квортербека и несущий его как можно дальше, к зачетной зоне соперника.


[Закрыть], № 46) и Джонни Томпсон (корнербек[21]21
  В американском футболе – игрок линии защиты, прикрывающий одного из ресиверов соперника, не позволяя отдать ему пас.


[Закрыть], № 22) выпили по полглотка какой-то штуки, намешанной Койотом в шляпке от желудя, и врезались друг в друга на машинах, на всем ходу крича в окна: «Слабак!» – будто на дворе снова пятидесятые, а у финишной черты их ждет, чтобы махнуть носовым платком, какая-нибудь девица. Но нет, все кончилось грохотом, лязгом, скрежетом смятых капотов и долгим, протяжным гудком (это Грег ткнулся лбом в переключатель звукового сигнала).

Но даже после всего этого оба попросту встали, взялись за руки да пошли, а Койот разом встрял посредине: дескать, вот это круто, давайте еще разок?! А на следующий день их «камри» въехали на стоянку, как ни в чем не бывало.

Одним словом, ничто нас в то время не трогало. Все взгляды были устремлены в сторону «Буревестников».

У «Буревестников» не было ни Бобби Жао, ни бывшего выпускника, «звезды», вернувшейся в город спустя десять лет в ореоле славы, с перстнем Суперкубка на пальце. Каждый из «Буревестников» был частью единого механизма, легко, без проблем, без сожалений, заменяемой свеженьким, с пылу с жару новичком. Все они двигались, как один и думали, как один, все они были стаей, неизменно нацеленной в одну точку. Так они выиграли шесть первенств штата, так за последние десять лет отправили трех квотербеков в НФЛ. Ненавидеть среди них было некого – кроме единой, огромной стаи птиц-громовержцев,[22]22
  В мифологии ряда индейских племен – сверхъестественная птица, вызывающая грозу; изображается на культовых и бытовых предметах с распростертыми в стороны крыльями.


[Закрыть] затмившей наш крохотный небосвод.