Текст книги "Звездная пыль"

– Тогда я отправлюсь ради тебя в далекий Китай и привезу тебе огромный сундук, набитый шелком, нефритом и опиумом, который отобью у главаря пиратов. Я поеду на край света, в Австралию, и привезу тебе оттуда… м-м-м… – Тристран запнулся, пытаясь припомнить, писали ли что-нибудь в дешевых романах про Австралию. – И привезу тебе оттуда кенгуру, – сказал он наконец. И добавил: – А еще гору опалов. – Насчет опалов он был почти уверен.

Виктория Форестер сжала его руку.

– И что же я буду делать с кенгуру? Ладно, мне пора идти, а то родители хватятся. Они могут подумать что-то не то и будут неправы, ведь я не целовалась с тобой, Тристран Торн.

– Поцелуй меня, – умолял он. – Я что угодно отдам за твой поцелуй – влезу на любую гору, переплыву самую глубокую реку, перейду любую пустыню! – Он широким жестом повел вокруг, указывая и на Застенье, лежащее у их ног, и на звездное небо над ними. В созвездии Ориона, низко над восточным горизонтом, ярко вспыхнула и упала звезда. – Ради твоего поцелуя и дабы добиться твоей руки, – сказал Тристран высокопарно, – я готов принести тебе эту упавшую звезду. – И тут он вздрогнул от холода в своем тонком пальто. Было уже совершенно ясно, что поцелуя ему не получить, и это ставило его в тупик – ведь у мужественных героев из дешевых романов почему-то никогда не возникало проблем с поцелуями.

– Ладно, – сказала Виктория. – Если сумеешь, я согласна.

– Что? – не понял Тристран.

– Если ты принесешь мне звезду, – пояснила Виктория, – ту самую, которая только что упала, я тебя поцелую. И кто знает, может, не только поцелую. Смотри, как удачно для тебя все складывается: не нужно ехать ни в Австралию, ни в далекий Китай.

– Что? – снова переспросил Тристран.

Виктория рассмеялась ему в лицо, отняла свою руку и зашагала вниз с холма к отцовскому дому. Тристран помчался вдогонку.

– Нет, погоди, ты это серьезно?

– Настолько же серьезно, насколько серьезен был ты, когда говорил о рубинах, золоте и опиуме, – ответила она. – Кстати, а что такое этот опиум?

– Его добавляют в микстуру от кашля, – сказал Тристран. – Что-то вроде эвкалипта.

– Да уж, звучит не очень-то романтично, – наморщила носик Виктория Форестер. – Ну что, отправишься на поиски звезды, что упала там, на востоке, глупый мальчишка на побегушках? – весело спросила она. – Или так и будешь разносить по домам продукты для рисового пудинга?

– А если я принесу тебе упавшую звезду? – небрежно спросил Тристран. – Что я получу в награду? Поцелуй? Или руку и сердце?

– Все, что захочешь, – весело сказала Виктория.

– Клянешься?

До дома Форестеров оставалась какая-нибудь сотня метров. Теплый желто-оранжевый свет горел в окнах.

– Конечно, – кивнула Виктория с улыбкой.

По такой погоде дорожка, ведущая к дому Форестеров, превратилась под копытами лошадей, коров и овец в сплошное месиво. Тристран Торн встал на колени прямо в грязь, не жалея ни пальто, ни шерстяных брюк.

– Я принимаю твою клятву, – сказал он.

В этот момент снова подул ветер с востока.

– Позвольте откланяться, моя прекрасная леди, – сказал Тристран Торн. – Меня призывают неотложные дела на востоке.

Он встал, не замечая, что его колени и полы пальто покрыты грязью, и низко поклонился девушке, сняв перед ней шляпу.

Виктория Форестер только посмеялась над тощим нескладным мальчишкой-рассыльным из лавки. Ее серебристый смех преследовал Тристрана еще долго, пока он спускался вниз по холму.

Тристран Торн бежал всю дорогу. Кусты ежевики цеплялись за его одежду, ветка дерева чуть не сбила с головы шляпу.

Растрепанный, спотыкаясь и едва переводя дыхание от быстрого бега, он, наконец, добрался до своего дома на Западных лугах.

– Ты только полюбуйся на себя! – воскликнула его матушка. – На кого ты похож?!

Он лишь улыбнулся ей в ответ.

– Тристран, – окликнул его отец, в свои тридцать пять такой же крепкий и веснушчатый, как и много лет назад, хотя в его каштановых кудрях появились ниточки седины, – к тебе мать обращается, ты что, не слышишь?

– Простите меня, отец, мама, – сказал Тристран, – но сегодня я ухожу из деревни. Возможно, меня не будет некоторое время.

– Что за чушь! – отозвалась Дейзи Торн. – В жизни не слышала такой ерунды.

Однако Данстан Торн внимательно посмотрел сыну в глаза и сказал жене:

– Погоди-ка, дай я сам с ним поговорю.

Дейзи бросила на мужа недовольный взгляд и кивнула.

– Отлично! – сказала она. – А кто, интересно, будет зашивать ему пальто? – И вышла из кухни.

Огонь в камине поблескивал зеленым и лиловым, вспыхивая серебристыми искорками.

– И куда же ты собрался? – спросил Данстан сына.

– На восток.

Отец кивнул. В Застенье, если можно так выразиться, было два востока: на востоке за лесом располагалось соседнее графство, и на востоке же начинались земли По Ту Сторону Стены. Данстану Торну не было нужды уточнять, на какой именно восток собирается отправиться его сын.

– Но ты вернешься?

– Конечно, – ответил Тристран с широкой улыбкой.

– Хорошо, – кивнул его отец. – Тогда все в порядке. – Он почесал нос. – Ты уже решил, как именно проникнешь за Стену?

Тристран покачал головой.

– Придумаю что-нибудь, – беспечно сказал он. – Если нужно будет, проложу себе дорогу силой.

– Ни в коем случае. Ты только представь, например, меня – или себя – на месте стражей! Я не хочу, чтобы кто-нибудь пострадал. – Данстан снова задумчиво почесал нос. – Ладно, иди, собирай вещи. И поцелуй маму на прощание. А я провожу тебя до окраины деревни.

Тристран собрал свои вещи в дорожную сумку. Мать принесла ему шесть красных спелых яблок, домашний каравай и головку белого домашнего сыра, и он сложил их туда же. Миссис Торн даже не смотрела на него. Он чмокнул ее в щеку, попрощался, и они с отцом пошли по деревне в сторону Стены.

Впервые Тристран стоял там на страже, когда ему исполнилось шестнадцать. Тогда он получил только одну инструкцию: не выпускать за Стену никого со стороны Застенья и в случае чего бежать в деревню за помощью.

Шагая рядом с отцом, юноша гадал, что у отца на уме. Может быть, им вдвоем удастся одолеть стражей? А может, отец отвлечет их и даст Тристрану возможность проскользнуть незамеченным. А может…

К тому времени, когда они дошли до Стены, он перебрал в голове все возможные варианты, но даже представить не мог того, что произошло на самом деле.

В тот вечер караул у Стены несли Гарольд Кратчбек и мистер Бромиос. Гарольд, сын мельника, крепкий молодой парень, был на несколько лет старше Тристрана. А мистер Бромиос был по-прежнему черноволос и зеленоглаз, улыбка его была все так же белоснежна, и пахло от него виноградом, ячменем и хмелем.

Данстан Торн подошел к мистеру Бромиосу и остановился прямо перед ним, переминаясь с ноги на ногу на вечернем ветру.

– Добрый вечер, мистер Бромиос. Привет, Гарольд, – сказал он.

– Добрый вечер, мистер Торн, – ответил Гарольд Кратчбек.

– Добрый вечер, Данстан, – кивнул мистер Бромиос. – Надеюсь, у тебя все в порядке.

Данстан сказал, что так и есть, потом они поговорили о погоде и сошлись во мнении, что фермерам она не сулит ничего хорошего, так как, судя по обилию плодов на падубе и тисе, зима будет холодной и суровой.

Тристран слушал эти разговоры с нарастающим нетерпением и разочарованием, но счел за лучшее промолчать.

Наконец Данстан перешел к делу:

– Мистер Бромиос, Гарольд, вы ведь оба знаете моего сына Тристрана.

Юноша с волнением приподнял свой котелок.

И тут его отец стал говорить загадками.

– Думаю, вам известно и то, откуда он появился, – сказал Данстан.

Мистер Бромиос молча кивнул, а Гарольд Кратчбек сказал, что что-то такое слышал, хотя слухам не стоит верить даже наполовину.

– Так вот, это правда, – сказал Данстан. – И теперь пришло время ему вернуться обратно.

– Там звезда… – начал было объяснять Тристран, но отец цыкнул на него.

Мистер Бромиос потер подбородок и взъерошил пятерней свои черные кудри.

– Ну что ж, – сказал он, повернулся к Гарольду и начал что-то шептать ему на ухо – Тристрану так и не удалось разобрать ни слова.

Отец вложил ему в руку что-то холодное и сказал:

– Иди, мой мальчик. Иди и возвращайся со своей звездой, и да поможет тебе Господь и все Его ангелы.

Мистер Бромиос и Гарольд Кратчбек расступились и пропустили Тристрана.

Он прошел сквозь пролом в каменной Стене и ступил на луг По Ту Сторону. Оглянувшись, юноша удивленно посмотрел на троих мужчин, стоявших в проеме, – он так и не понял, почему ему все-таки разрешили пройти.

С сумкой в одной руке и таинственной вещицей, которую сунул ему отец, – в другой Тристран Торн побрел по пологому холму в сторону леса.

Он шел, и ему казалось, что с каждым шагом становится все теплее. А дойдя до леса, что рос на вершине холма, он с изумлением заметил, что сквозь ветви деревьев ярко светит луна. Это удивило его, ведь луна вообще-то села уже час назад; но он изумился еще больше, осознав, что зашедшая луна была узеньким серпом, а сейчас на него светит полный золотой диск.

И вдруг холодная вещица, которую он держал в руке, мелодично тренькнула, будто колокольчик в игрушечном хрустальном соборе. Тристран раскрыл ладонь и поднял отцовский подарок к свету.

Это был подснежник, весь из стекла.

В лицо Тристрану подул теплый ветер, который принес запахи перечной мяты, смородинового листа и спелых красных слив, и юноша вдруг осознал всю серьезность своего поступка – ведь он отправился в Волшебную страну на поиски упавшей звезды, совершенно не представляя себе, где ее искать и как избежать подстерегающих его на пути опасностей.

Тристран оглянулся и увидел вдали огни Застенья, которые мерцали, будто сквозь какое-то марево, но все еще манили. Он знал, что, если вернется обратно, никто его не осудит: ни отец, ни мать – и даже Виктория Форестер при встрече не станет смеяться над ним и обзывать мальчишкой на побегушках, отпуская шуточки о том, как трудно искать упавшие звезды.

Мгновение он колебался.

Потом вспомнил о губах Виктории, ее серых глазах и серебристом смехе, расправил плечи и вставил стеклянный подснежник в верхнюю петельку расстегнутого пальто.

Слишком наивный, чтобы бояться, и слишком юный, чтобы благоговеть, Тристран Торн зашагал по уже известным нам полям… в глубь Волшебной страны.

Глава III
В которой мы знакомимся с некоторыми другими персонажами, которые и ныне живы и которых тоже интересует судьба упавшей звезды

Крепость Штормхолд была воздвигнута на высочайшем пике горы Хуон первым властителем Штормхолда, который правил с конца Первой Эры до начала Второй. Последующие владельцы замка расширили и перестроили его, пробивая новые залы и коридоры все глубже и глубже в недрах горы, пока не добрались до самого ее подножия, и теперь он вгрызался в небо, напоминая украшенный искусной резьбой бивень какого-то огромного серого гранитного зверя, и упирался прямо в грозовые тучи, готовые обрушить на землю дождь, молнии и другие напасти.

Восемьдесят первый властитель Штормхолда лежал на смертном одре в своей опочивальне, расположенной в пещере, зияющей в скале, как дупло в больном зубе. Как известно, даже в Волшебной стране смерть еще не победили.

Он призвал к себе всех своих детей – и живых, и умерших, – и они стояли теперь, вздрагивая от холода в ледяных гранитных чертогах, вокруг отцовского ложа в почтительном ожидании: живые по правую руку, умершие – по левую.

Четверо из сыновей владыки Штормхолда уже отошли в мир иной – Секундус, Квинтус, Квартус и Секстус: они застыли неподвижными серыми фигурами, бесплотными и молчаливыми.

Трое оставшихся в живых – Праймус, Терциус и Септимус – стояли по правую руку от отца, неловко переминались с ноги на ногу и почесывали то нос, то щеку, словно стесняясь безмолвного присутствия своих мертвых братьев; они старались даже не смотреть в ту сторону, изо всех сил делая вид, что в опочивальне, огромные окна которой были просто прорублены в толще гранита и совсем не защищали от холодных ветров, нет никого, кроме них самих и отца. Возможно, причиной такого поведения живых принцев было то, что они попросту не видели своих умерших братьев. А может, они предпочитали не замечать покойных именно потому, что сами же их и убили, каждый по одному (за исключением Септимуса, который Квинтусу подмешал яд в пряный соус, которым были приправлены копченые угри, а Секстуса просто взял и столкнул в пропасть, когда они как-то ночью вдвоем любовались грозой, разыгравшейся далеко внизу у подножия замка). Отец так и не мог понять: то ли в них заговорила совесть, то ли они боялись разоблачения, то ли привидений.

В глубине души восемьдесят первый властитель Штормхолда надеялся, что ко времени его кончины этот мир покинут шестеро из семи наследников, и в живых останется только один. Он-то и станет восемьдесят вторым властителем Штормхолда и Повелителем Высоких утесов – именно так получил свой титул он сам несколько сотен лет назад. Но куда там нынешней мягкотелой молодежи! Нет в ней той неукротимой энергии, той силы, того напора, которые ощущал он в молодости…

Послышались чьи-то слова, и умирающий заставил себя сосредоточиться.

– Отец, – повторил Праймус глухим басом, – мы собрались и ожидаем твоего решения.

Старик пристально посмотрел на него. Потом с каким-то жутким шипением выдохнул холодный воздух из легких и голосом, ледяным, как гранит, произнес:

– Я умираю. Истекают мои последние минуты. Вы отнесете мои останки в недра горы, в Чертог предков, и положите их – то есть меня – в восемьдесят первую нишу, первую из пустующих, где я и упокоюсь навеки. Если же вы не сделаете этого, то на вас падет проклятие и башня Штромхолда обрушится.

Трое его живых сыновей ничего не сказали. Шепот донесся со стороны четырех умерших – видимо, они сожалели, что их кости расклевали орлы или унесли в море бурные воды рек, и им не суждено покоиться в Чертоге предков.

– Теперь о престолонаследовании, – продолжил старик, дыша со свистом, как будто воздух выходил из прогнивших кузнечных мехов.

Его живые сыновья подняли головы. Старший, Праймус – с сединой, уже проступавшей в густой русой бороде, орлиным носом и серыми глазами, – глядел с надеждой. Во взгляде Терциуса, у которого борода была золотисто-рыжей, а глаза – желто-карими, читалась настороженность. Взгляд высокого, похожего на ворона Септимуса, у которого еще только начинала пробиваться черная бородка, как обычно, не выражал ничего.

– Праймус, подойди к окну.

Тот подошел к дыре в скале и выглянул наружу.

– Что ты видишь?

– Ничего, сэр, кроме вечернего неба над нами и облаков внизу.

Старика бил озноб, не помогало даже одеяло из медвежьей шкуры.

– Терциус, подойди к окну. Что ты видишь?

– Ничего, отец. Все так, как сказал тебе Праймус. Над нами нависло вечернее небо цвета кровоподтека; внизу мир устлан облаками, серыми и волнистыми.

Старик бешено завращал глазами и стал похож на хищную птицу.

– Септимус, ты! К окну!

Его младший сын встал рядом с братьями, держась на расстоянии.

– А ты? Что видишь ты?

Тот выглянул. Резкий ветер подул ему в лицо, на глаза навернулись слезы. В темно-синем небе слабо мерцала одинокая звездочка.

– Я вижу звезду, отец.

– Ох, – тяжело выдохнул восемьдесят первый властитель Штормхолда. – А ну-ка подведите меня к окну.

Четверо умерших сыновей с грустью смотрели, как трое живых ведут отца к окну. Тяжело опираясь на их широкие плечи, он пристально вгляделся в свинцовое небо. Узловатые, похожие на ветви пальцы старого лорда сомкнулись вокруг прекрасного топаза, висевшего на массивной серебряной цепи у него на груди, и она порвалась, словно паутинка. Он сжал камень в кулаке.

Усопшие лорды зашептались меж собой мертвыми голосами, похожими на шелест падающего снега: они узнали этот топаз, он был символом власти над Штормхолдом. Кто наденет его, тот и станет хозяином замка, если, конечно, в его жилах течет кровь Штормхолда. Кому же из оставшихся в живых сыновей восемьдесят первый властитель вручит камень?

Живые сыновья молча глядели на отца: один – с надеждой, второй – настороженно, а третий – с безразличием (но это было обманчивое безразличие, подобное холодному равнодушию скалы, которое осознаешь, только поняв – она неприступна и нет пути обратно).

Старик отстранил сыновей и выпрямился во весь свой немалый рост. В это мгновение он снова превратился в грозного повелителя Штормхолда, который одержал победу над северными гоблинами в битве при Скалистом кряже, родил от трех жен восьмерых детей (из которых семеро – сыновья) и, когда ему не было еще и двадцати, убил в бою четверых своих братьев, в том числе и того, который был почти в пять раз старше и считался непобедимым.

Величественный старик зажал в руке топаз и произнес на давно забытом языке четыре слова, которые потрясли воздух подобно огромному бронзовому гонгу. И выбросил камень в окно.

Оставшиеся в живых сыновья, затаив дыхание, смотрели, как топаз взлетает по дуге вверх. Он достиг высшей точки, но, вопреки всем ожиданиям, продолжал лететь все дальше в ночное небо, усеянное звездами.

– Тот из вас, кто найдет этот камень, дающий власть над Штормхолдом, получит мое благословение и Штормхолд со всеми подвластными ему землями, – произнес восемьдесят первый властитель, и с каждым словом его голос звучал все тише и тише, пока не превратился в сипение глубокого старика, похожее на свист ветра в заброшенном доме.

Братья – живые и мертвые – не сводили глаз с камня, который летел все выше и выше, пока совсем не скрылся из виду.

– Но как?! Нам что, оседлать орлов и лететь в небеса? – озадаченно спросил Терциус.

Старик ничего не ответил. Последний луч заходящего солнца угас, и бесчисленные звезды засияли на небе во всем своем великолепии.

Вдруг одна звезда упала.

Терциус почему-то подумал, хотя и без особой уверенности, что это та самая первая звезда, которую заметил его брат Септимус.

Она падала, оставляя за собой огненный след, и упала где-то на юго-западе.

– Там, – прошептал восемьдесят первый властитель и упал бездыханным на каменный пол своей опочивальни.

Праймус почесал бороду и посмотрел на распростертое у его ног тело.

– Хотелось бы мне, – пробормотал он, – вышвырнуть труп старого ублюдка в окно! Что за глупость он придумал!

– Лучше не надо, – сказал Терциус. – Мы ведь не хотим, чтобы Штормхолд обрушился. Да и проклятие на свою голову вовсе не хочется навлекать. Давайте лучше отнесем его в Чертог предков.

Праймус поднял тело отца и положил на покрытое мехами ложе.

– Нужно объявить народу, что он умер, – сказал он.

Четверо умерших братьев столпились у окна вместе с Септимусом.

– Как по-твоему, о чем он думает? – спросил Квинтус у Секстуса.

– Прикидывает, куда упал топаз и как добраться до него первым, – ответил Секстус, вспоминая, как сам он падал со скалы в вечность.

– Я тоже, черт возьми, надеюсь, что это так, – сказал покойный восемьдесят первый повелитель Штормхолда своим четырем умершим сыновьям.

Но трое живых ничего не слышали.

Вопрос о том, велика ли Волшебная страна, не так прост, как кажется на первый взгляд.

Это же не конкретное государство с определенными границами – карты Волшебной страны весьма недостоверны, и полагаться на них нельзя.

Мы рассуждаем о ее королях и королевах, как, к примеру, о властителях Англии. Но Волшебная страна куда больше Англии, да и всего нашего мира. Ибо испокон веков земли, которые первооткрыватели стирали с карты мира, доказав, что их не существует, тут же становились Волшебной страной. А посему к моменту нашего рассказа она стала поистине необъятной, и были в ней леса и реки, моря и горы и все, что только можно себе вообразить – всякие драконы, грифоны, выверны, гиппогрифы, василиски и гидры. Разумеется, там водятся и менее экзотические звери: например, кошки – ласковые и надменные, собаки – и храбрые и трусливые, а также волки и лисы, орлы и медведи.

Далеко в лесу, таком густом, что его можно было бы назвать чащей, стояла маленькая бревенчатая хижина, обмазанная серой глиной и крытая соломой. Выглядела она довольно зловеще. В клетке возле нее, мрачно нахохлившись, тихо и неподвижно сидела на жердочке маленькая желтая птичка. В хижину вела некогда выкрашенная облупившейся теперь белой краской грязная дверь.

Внутри была всего одна комната. С потолочных балок свисали копченые окорока и колбасы, а еще – чучело крокодила. В большом очаге у стены чадил огонь, и поднимавшийся из трубы дым был виден издалека. А еще в комнате стояли три топчана, застеленные одеялами: одно – большим и старым, а два других – маленькими, почти детскими.

В углу стояла огромная пустая деревянная клетка. Кругом валялась кухонная утварь. Три окна так давно не мыли, что они уже почти не пропускали свет, да и все в хижине было покрыто толстым слоем пыли и жира. Чистым оставалось только стоящее у стены зеркало из черного стекла высотой в человеческий рост и шириной с церковную дверь.

Тут жили три старухи. Они все делали по очереди – спали на большой кровати, готовили еду, ставили в лесу капканы на мелких зверьков и носили воду из глубокого колодца за хижиной. И почти не разговаривали друг с другом.

Другие три женщины – стройные, темноволосые и жизнерадостные – обитали в роскошном чертоге с полом из оникса и колоннами из обсидиана. В их внутренний дворик, открытый ночным небесам, заглядывали яркие звезды. Там плескал фонтан с чистой черной водой: она била изо рта сладострастно изогнувшейся русалки и падала в бассейн, в котором, подрагивая и мерцая, отражались звезды.

Эти три женщины и их чертог находились в черном зеркале.

Три старухи звались Лилим – королевами ведьм – и вели в лесу весьма уединенную жизнь.

Три молодые женщины в зеркале тоже носили имя Лилим, но никто, кроме, пожалуй, самих старух, не мог бы сказать наверняка, кто они, – их наследницы или отражения, а также существует ли вообще убогая хижина в лесу или на самом деле колдуньи живут в роскошном чертоге с фонтаном‑русалкой.

В тот день одна из старух принесла из леса горностая. Горло зверька было в крови. Старуха положила его на грязную разделочную доску и, взяв острый нож, сделала надрезы около лапок и шеи, а потом одним быстрым движением содрала с него шкурку, будто пижамку с ребенка, и бросила ободранную тушку на колоду для рубки мяса.

– Потроха? – спросила она с дрожью в голосе.

Старшая из троих, низенькая старуха с самыми спутанными и грязными космами, согласилась, раскачиваясь в кресле-качалке:

– Тоже можно.

Первая старуха взяла тушку горностая за голову и разрезала брюшко. Красно-фиолетовые внутренности зверька вывалились на разделочную доску и заблестели на замызганном дереве подобно драгоценным камням.

– Идите сюда! Да быстрее же! – хрипло завизжала старуха.

Она осторожно поворошила внутренности ножом – и снова взвизгнула.

Старуха, что качалась в кресле-качалке, вскочила на ноги (темноволосая женщина в зеркале потянулась и поднялась со своего дивана). Третья старуха, которая выходила во двор, услышав крики, со всех ног бросилась обратно в хижину.

– Что? – спрашивала она. – Что случилось?

(В зеркале появилась третья молодая темноглазая женщина с маленькой упругой грудью.)

– Смотрите, – первая старуха указала ножом на внутренности.

Старухи, сощурив выцветшие глаза, склонились над разделочной доской.

– Наконец-то! – произнесла одна из них.

– Как раз вовремя, – отозвалась другая.

– И кто же из нас отправится на поиски? – спросила третья.

Все трое зажмурились и протянули руки к доске.

– У меня почка, – сказала одна, раскрыв кулак.

– У меня печень.

– А у меня сердце, – триумфально объявила старшая.

– И как ты поедешь?

– В нашей старой колеснице. А запрягу в нее то, что попадется мне на перекрестье дорог.

– Это займет несколько лет.

Старшая кивнула.

Младшая из ведьм, та самая, что пришла с улицы, медленно направилась к старинному комоду и склонилась над ним. Из самого нижнего ящика она достала металлическую шкатулку и отнесла ее сестрам. Шкатулка была перевязана тремя старыми бечевками, затянутыми в сложные узлы. Старухи развязали каждая свой узел, и та, что принесла шкатулку, открыла крышку.

На самом дне шкатулки мерцало что-то золотистое.

– Да, немного осталось, – вздохнула младшая из ведьм, которая уже была старухой, когда лес, в котором они жили, скрывала толща морских вод.

– Хорошо, что мы нашли новое, правда? – заметила старшая и запустила в шкатулку скрюченные пальцы. Золотистое вещество попыталось уклониться, но старуха схватила его, мерцающее и трепещущее, и затолкала себе в разинутый рот.

(Три женщины в зеркале не сводили с нее глаз.)

Центр мироздания содрогнулся.

(Теперь в черном зеркале остались только две женщины.)

Две старухи в хижине со смесью зависти и надежды смотрели на высокую красивую женщину со смоляными волосами, черными глазами и ярко-алыми губами.

– Ну и грязища здесь, – сказала красавица и направилась к кровати, рядом с которой стоял большой деревянный сундук, накрытый выцветшим от времени гобеленом. Она отбросила гобелен, открыла сундук и стала копаться в нем.

– Ага, вот оно! – Красавица извлекла алое платье, кинула его на кровать и сбросила с себя лохмотья, которые носила, пока была старухой.

Сестры злобно уставились на нее.

– Когда я принесу ее сердце, нам всем хватит, – сказала она, с неприязнью окинув взглядом волоски на их подбородках и ввалившиеся глаза. И застегнула на запястье ярко-алый браслет в форме маленькой змейки, кусающей себя за хвост.

– Звезда, – произнесла одна из сестер.

– Звезда, – эхом откликнулась вторая.

– Именно, – ответила помолодевшая королева ведьм, надевая на лоб серебряную диадему. – Это первая звезда за последние двести лет, и я получу от нее то, что нам нужно. – Она облизнула алые губы темно-красным язычком и добавила: – Упавшая звезда.

На поляну у озера опустилась ночь, небо усыпали бессчетные звезды.

Светлячки горели в листве высоких вязов, зарослях папоротника и кустах орешника, мерцая, как огни далекого прекрасного города. В ручье, впадавшем в озеро, плескалась выдра. Семейство горностаев, прыгая в траве, пробиралось к воде. Полевой мышонок нашел упавший орех и пытался прогрызть его твердую скорлупу своими острыми передними зубками. Не то чтобы он проголодался, просто это был заколдованный принц, который мог вернуть свой прежний облик, только если разгрызет Орех мудрости. Увы, он так увлекся орехом, что забыл об осторожности и не заметил мелькнувшую в лунном свете тень огромной серой совы. Она схватила его острыми когтями и унесла в ночное небо.

Мышонок выронил орех, орех упал в ручей, а ручей унес орех в озеро, где его проглотила форель. Сова проглотила мышонка, и только хвост свешивался у нее из клюва. Какое-то существо с пыхтением и треском пробиралось сквозь заросли. «Барсук, – подумала сова (которая сама была заколдована и могла принять свой истинный облик, лишь проглотив мышонка, съевшего Орех мудрости), – или, может, медвежонок».

Тут зашелестели листья, вода пошла рябью, и вся поляна наполнилась льющимся сверху белым светом, который становился все ярче и ярче. Сова увидела его отражение в озере – ослепительно-чистый, он был так ярок, что она взмахнула крыльями и улетела в другую часть леса. Все звери озирались в ужасе.

Поначалу светлое пятно в небе было не больше луны, потом начало расти и расти, и весь лес задрожал и затрепетал: звери затаили дыхание, а светлячки вспыхнули еще ярче – каждый из них был уверен, что это она, его истинная любовь, но бесполезно…

А потом…

Раздался страшный треск, похожий на звук выстрела, и наполнявший лес свет внезапно погас.

Или почти погас. В зарослях лещины билось слабое сияние, как если бы над кустами поднималось, мерцая, облачко крошечных звезд.

Оттуда послышался голос – высокий, чистый женский голос, который произнес:

– Ой! – А потом совсем тихонько добавил: – Черт! – А потом опять: – Ой!

И на поляне воцарилась тишина.