Текст книги "Начало"

Нил Кросс
Лютер
Книга 1
Начало

Посвящается памяти Гвен Кузнецофф

Лютер для детективной литературы – то же самое, что его знаменитый однофамилец для религии. Тайны, с которыми сталкивается этот полицейский, убийственны для человеческой души в нашем далеко не идеальном мире. Совершая на каждом шагу тяжелейшие проступки, он все же борется за спасение – и остается для самого себя злейшим врагом. Захватывающая, держащая в напряжении книга от нового мастера криминального жанра.

Гильермо дель Торо, знаменитый кинорежиссер

Кросса всегда привлекала темнота, и он настолько поднаторел в выманивании призраков из катакомб мифологии, что кажется, они теперь маячат повсюду.

Guardian

Дьявольски великолепный роман – в буквальном смысле этих слов.

Metro

Глава 1

Джон Лютер, рослый, широкоплечий полицейский, размашистой походкой пересекает больничную парковку, лоснящуюся после ночного дождя. Не меняя шага, он проходит через раздвижные двери в травматологию, приближается к стойке и предъявляет бедж дежурной сестре-филиппинке:

– Мне нужен Йен Рид.

– Офицер полиции? – Она заглядывает в свой компьютер. – В восемнадцатой палате. Это там, в конце коридора.

Лютер шагает через вестибюль, лавируя между медсестрами в резиновых шлепанцах. Вокруг раздаются стоны перебравших кутил, избитых женщин, членовредителей и передознувшихся наркоманов. Лютер отбрасывает рукой тяжелую штору закутка под номером восемнадцать, и – вот он, Йен Рид, сидит без галстука на краю койки.

Рид – худощавый блондин с нервным лицом. На нем белая рубашка, покрытая причудливыми узорами из пятен засохшей крови. На шее мягкий ортопедический воротник.

– Оп-па! – выговаривает Лютер, задергивая шторку.

– Во-во… Но все не так плохо, как кажется.

На макушке у Рида пара швов, плюс на ноге разорванная связка, плюс ушиб ребер. Есть и ушиб почек: неделю-другую он будет мочиться кровью.

Лютер подтягивает к себе пластиковый стул.

– С шеей что?

– Вывих. В замок меня взяли. Из машины выволокли.

– Кто?

– Ли Кидман… Бэрри Тонга…

Ли Кидман Лютеру известен: культурист, вышибала, сборщик долгов. Слегка промышляет порнушкой. А вот второе имя незнакомо.

– Бэрри Тонга, – повторяет Рид. – Качок из Самоа. Бритая башка, весь в наколках. Грузовик ходячий… Иногда участвует в боях без правил.

Лютер понижает голос до еле слышного шепота:

– С чего это они?

– Ты знаешь Джулиана Крауча? Застройщика? В свое время заправлял ночными клубами – «Хаус оф винил», «Бетамакс», «Интерсект»…И еще студией звукозаписи в Камдене. Правда, сейчас дела у него идут плохо.

– А кому сейчас легко?

Рид объясняет, что Краучу принадлежит половина улицы ленточной застройки в Шордитче – шесть домов. На подходе у него покупатель – какой-то русский, желающий построить на этом месте спортзал, как раз к Олимпиаде. Сейчас Крауч весь в долгах как в шелках. Разводится к тому же. Покупатель ему нужен, но на продажу выставлены только пять домов из шести.

– Ну, – говорит Лютер, – и кто живет в доме номер шесть?

– Парняга один, Билл Таннер. Старый моряк.

Лютер издает стон – он знает, каким сентиментальным становится Рид, когда дело касается старых служак. Он уже хлебнул через это горя.

– И что же? – спрашивает Лютер. – Этот самый Крауч пытается его оттуда выжить?

– Ага.

– А почему этот тип просто не возьмет да не переедет куда-нибудь?

– Потому что это его дом,дружище. Таннер снимает его с семьдесят второго года. Жена его, черт подери, померла в этих стенах!

Лютер воздевает руки вверх – ладно, ладно…

Рид в общих чертах описывает картину запугивания: звонки с угрозами; неизвестные в капюшонах пихают старику в почтовый ящик собачье дерьмо, бьют оконные стекла. Наконец врываются, похабят гостиную скабрезными росписями.

– Он вызывал полицию?

– Понимаешь, этот Билл Таннер – такой человек, – говорит Рид, – с норовом, старый чертяка. С перцем. – У Рида это наивысший комплимент. – Он делает снимки этих самых капюшонов, предъявляет их в качестве улики. Напуган, понятно, не на шутку: он же пожилой человек, одинокий, а его каждую ночь так изводят. И вот появляются люди в форме, берут эти капюшоны за шкирку. О Крауче ни слова. Еще и солнышко не взошло, а их уже и след простыл. Ну а назавтра или через денек на Билла наезжают уже всерьез. Двое битюгов.

– То есть те самые, Кидман и Тонга?

Рид кивает.

Лютер скрещивает руки и смотрит вверх, на лампу дневного света, всю в крапинках иссохших мушиных трупиков.

– И что же ты сделал?

– Ну а как ты думаешь? Наведался к Краучу. Сказал, чтобы он отстал от Билла Таннера.

Лютер прикрывает глаза.

– Ой да ладно тебе, – бросает Рид. – Будто мы раньше такого не делали.

Лютер снисходительно пожимает плечами.

– Когда это произошло?

– Пару дней назад. И вот сегодня вечером являюсь домой, собираюсь припарковаться, а меня сзади поджимает этот самый «мондео». Не успел я сориентироваться, как оттуда выскакивают двое, обегают меня с обеих сторон, вытаскивают из машины и досыта угощают пинками.

Лютер кидает взгляд на хирургический воротник:

– Все это прямо у тебя? На квартире?

– На собственном моем пороге.

– И ты точно уверен в том, что это были Кидман и Тонга?

– Ну, Тонга – это Тонга. Это самый, мать его, здоровенный бычара, какого я только видывал. Ну а Кидмана я знаю потому, что… ну, в общем, это был Кидман. Мы с ним уже имели дело.

– Какого рода?

– Да так, разное бывало… Что бы ни случилось, он всегда маячит где-то поблизости.

– Ты докладывал об этом?

– Нет.

– Почему?

– У меня нет прямых доказательств их причастности. Да если б и были, что с того? Крауч нашлет на бедного старика еще одну свору отморозков. Но Билла-то ведь не сдвинешь. Кончится тем, что убьют его, как пить дать убьют. От сердца ли умрет, или удар хватит, все едино. Бедный старикан…

– Но ведь можно действовать как-то половчей, – замечает Лютер.

– Он служил своей стране как мог, – поигрывает желваками Рид. – Высаживался с десантом в Нормандии в сорок четвертом. Ему восемьдесят пять долбаных лет, он всего лишь хотел, чтобы все было по закону. И что? Родная страна взяла и кинула его.

– Ладно, будет тебе, – говорит Лютер. – Смотри, чтоб у самого волосы не повылезли. От меня-то ты чего хочешь?

– Просто заскочи к нему, убедись, что все в порядке. Молока ему там захвати, батон. Да, еще собачьи консервы. Но только, смотри, не дешевые. Спроси мясные кусочки в желе – он в своей собачонке души не чает.

– Что за народ эти старики, – вздыхает Лютер. – Согласны околевать от холода, лишь бы не кормить своих питомцев дешевкой.

Если бы мог, Рид пожал бы плечами.

* * *

Убийца идет пустынными ночными улицами – вдоль обсаженных платанами аллей, мимо домов с викторианскими террасами, бетонного здания муниципалитета, местных магазинов с темными окнами. Он минует церкви с выцветшими от времени отчаянными воззваниями на каменных фасадах: «Жизнь коротка. Проживи ее с молитвой!»

Убийца плотно сбит и мускулист. У него короткие волосы с аккуратным пробором. Одет в темную куртку и джинсы. За спиной рюкзачок для ноутбука, хотя никакого ноутбука там нет и в помине…

На забитую машинами парковку на Клейхилл-стрит, отчаянно пятясь задом, вползает малолитражка. Из-за руля выбирается молодая азиатка и, прижимая к груди сумочку, торопится к дверям своего дома. Краем глаза она замечает убийцу, но разглядеть его в темноте не может.

А убийца движется дальше. Размеренно шагая, он сворачивает на Бриджмен-роуд. Ступая по прихваченной инеем мостовой, доходит до дома под номером двадцать три – симпатичного викторианского особнячка с двойным фронтоном, укрывшегося за ржавыми воротами и буйно разросшейся изгородью.

Убийца открывает калитку. Та протяжно скрипит, но он не обращает никакого внимания: к этому звуку здесь давно привыкли.

Он проскальзывает в палисадник. Это небольшой, вымощенный камнем закуток, окруженный высокими кустами. В углу громоздится зеленый мусорный ящик на колесиках.

Оказавшись в тени дома, убийца какое-то время медлит. Здесь тихо и сумрачно, как в храме, в темных недрах которого потаенно вызревает будущее. Убийце кажется, что он стоит под огромным железнодорожным мостом, по которому на ураганной скорости, с жутким грохотом и пронзительным гудком мчится локомотив. Сейчас это проекция его внутренних ощущений – нарастающий гул и лязг, утробный вой громадного двигателя.

Он достает из кармана латексные перчатки, разворачивает их и с негромким щелчком натягивает на руки. Затем вынимает из другого кармана остроконечные плоскогубцы.

Чувствуя легкую дрожь в ногах, сворачивает за угол дома. Находит место, где водосточная труба спускается к квадратному пятачку слива, обрамленному скудным лондонским дерном. Здесь убийца опускается на корточки и у самой земли плоскогубцами перекусывает телефонный кабель. Спрятав плоскогубцы, он возвращается к входной двери. На этот раз из кармана извлекается набор разномастных ключей.

Сжав зубы, убийца с величайшей осторожностью вставляет в замочную скважину плоский ключ и медленно поворачивает. Дверь приоткрывается так, что он уже может протиснуть плечо. Тихо, еще тише…

Выждав мгновение, он просачивается внутрь, подобно струйке табачного дыма. За дверью на стене – встроенная пластиковая панель с тревожно мигающим красным огоньком. Убийца, не обращая на него внимания, проходит дальше, вдыхая запахи семьи Ламберт – их одежды, дезодорантов и парфюма, их стиральных порошков и освежителей воздуха, их тел, их секса…

Он входит в темную гостиную, снимает рюкзак. Сбрасывает куртку, складывает ее и кидает на тахту. Расстегивает рюкзак, достает бахилы и натягивает поверх ботинок. Затем влезает в комбинезон, поднимает трикотажный капюшон и какое-то время стоит так, похожий на белесый призрак в тонких резиновых перчатках.

Убийца снова лезет в рюкзак и вынимает оттуда инструменты: тазер[1]1
  Тазер – пистолет-электрошокер. (Прим. перев.)


[Закрыть], серебристый моток клейкой ленты (один краешек загнут для удобства), скальпель, нож для резки напольных покрытий. На дне рюкзака лежит свернутое рулончиком флисовое одеяльце с сатинетовой оторочкой. Убийца раскладывает одеяльце на тахте и вглядывается в слабо мерцающий во тьме бледный прямоугольник.

Он чувствует, что его душа будто отделяется от тела и плавно взмывает вверх. Он словно парит над самим собой, отстраненно наблюдая, как его физическое тело начинает подниматься по лестнице. Тихо, очень тихо… Минуя пятую ступеньку, убийца наконец воссоединяется с самим собой и ступает в темень и мрак.

* * *

В вестибюле Лютер коротает время, листая потрепанный желтый журнальчик. Какой-то бродяга с грязно-седыми дредами вопит в дальнем углу. Не совсем понятно – то ли костерит Бога на чем свет стоит, то ли пытается доказать, что он сам и есть Господь Бог.

Рид, прихрамывая, выходит в четвертом часу утра. Лютер берет его пальто и помогает избитому пройти через двери главного входа, озаренного резким светом. Они пересекают мокрую от дождя парковку и садятся в видавший виды «вольво». Лютер доставляет Рида в Кентиш-таун, в его двухкомнатную съемную квартирку на последнем этаже. Здесь пустовато и неопрятно – не жилье, а времянка. Все квартиры, в которых когда-либо жил Рид, оказывались не более чем такими вот времянками.

Лютер знает, что Рид тоскует по настоящему дому и большому саду с батутом, на котором резвилась бы орава ребятишек – его собственных, их друзей, друзей их друзей, родни и соседей. Рид мечтает о тесной дружбе со всеми, о воскресных дневных посиделках в пабе, о вечеринках для всей улицы, на которых он сам, в смешном фартуке, жарил бы колбаски на углях. Рид представляет себе, как его обожали бы дети, а он обожал бы их. Риду тридцать восемь, он сменил четырех жен, и у него нет детей…

Он подает Лютеру темно-желтую кожаную папку, и тот, прислонясь к стене, принимается ее листать. Ордеры на арест, снимки подозреваемых, протоколы наблюдений. Сверху – листки с информацией о задержанных и выпущенных на поруки подонках, которые издевались над Биллом Таннером: гнилоглазая шпана, белое английское отребье… Под ордерами – подробные досье на Ли Кидмана, Бэрри Тонгу и их босса Джулиана Крауча.

Лютер сует папку в сумку и смотрит на часы – время позднее. Мелькает мысль: не отправиться ли домой? Но какой в этом смысл? Все равно раздумья о мертвых не дадут уснуть – лежишь и вскипаешь, как звезда, готовая взорваться. И Лютер отправляется к Краучу, а точнее, к его особняку с видом на Хайбери-Филдз.

Припарковавшись, он какое-то время остается за рулем, прикидывает, как поступить с Джулианом Краучем и избежать при этом неприятных последствий. Наконец выходит из машины, открывает багажник и вынимает оттуда ореховый черенок от кирки. Его тяжесть внушает определенную уверенность, по крайней мере в ближайшем часе. Лютер быстро переходит Хайбери-Филдз и затаивается в темноте, крепко сжимая в руке свое импровизированное оружие.

Примерно в половине пятого утра к дому подъезжает великолепный винтажный «ягуар». Из него выходит Джулиан Крауч – пышные, редеющие на макушке кудри, замшевый плащ, рубашка с орнаментом пейсли, белые «адидасы».

Крауч открывает входную дверь, включает свет в прихожей и задерживается на пороге, словно не может преодолеть границу тени и света. Он принюхивается, как олень на водопое, – явно чует, что поблизости кто-то чужой и этот чужой за ним наблюдает. Взвизгнув подошвами по мраморным плиткам, он с хмурым видом захлопывает дверь.

Лютер смотрит, затаив дыхание. В глубине дома зажигается свет. Вот Крауч подходит к окну спальни. Глядит вниз, как обеспокоенный король с высокой башни собственного замка. Он словно пытается пронзить взглядом плотные потемки. Затем задергивает шторы и гасит свет.

Лютер по-прежнему на часах. Сердце жарко бьется в груди. Вдруг на середину пустого шоссе, суетливо труся, выбегает лисица. Слышно, как она мелко и часто цокает коготками по дорожному покрытию. Лютер смотрит ей вслед, пока она не исчезает из виду, после чего возвращается к своей машине. Садится за руль и ждет, когда встанет бледное зимнее солнце и на улицах появятся первые спортсмены-бегуны. И тогда он едет домой.

Глава 2

Лютер переступает через порог дома с красной дверью около шести часов утра. Зои уже встала. Она готовит на кухне кофе, еще непричесанная и все же такая обольстительная в своей шелковой пижаме. Пахнет от нее сном, домом, а за ушами – неповторимым ароматом ее кожи. Она достает из холодильника пакет с апельсиновым соком и наливает себе в стакан.

– Ну что, ты разговаривал с ней?

– Детка, – вздыхает Лютер, снимая пальто, – извини, но не было возможности.

Она допивает сок почти до дна и вытирает губы тыльной стороной ладони.

– Нет, в самом деле, что все это значит?

Лютер кивает в пол: верный признак того, что он врет. И он знает, что она это знает.

– Да просто… нестыковки со временем.

– У тебя всегда нестыковки. – Зои ставит сок обратно в холодильник. Скрестив руки на груди, считает про себя до пяти. – Ты вообще хочешь этого или нет?

– Ну а как же, – говорит он. – Я только за, причем двумя руками.

– Вид у тебя, Джон, как у выходца с того света. Нет, в самом деле, выглядишь совершенно больным. Ты когда высыпался в последний раз?

Он не знает. Зато знает: у него явно что-то не в порядке с головой. Череп по ночам будто разламывается с треском, и внутрь лезут, карабкаются пауки.

– Ты, вообще, когда последний раз занимался чем-нибудь, кроме работы? – допытывается она.

Зои – юрист. Она специализируется на правах человека и иммиграции, зарабатывая на этом неплохие деньги. У них симпатичный дом в викторианском стиле с входной дверью красного цвета. Внутри он, правда, несколько запущен – потертые плинтусы, старое отопление эпохи семидесятых. Детей нет, зато есть уйма книг.

…Как-то утром, когда они еще лежали в постели, она повернулась к нему, оперев растрепанную голову на ладонь. Зимний дождь шуршал по оконному стеклу. Центральное отопление накрылось, и они спали в носках. Из-за холода не хотелось выбираться из-под одеяла.

– Пропади все пропадом, – сказала она. – Поехали куда-нибудь.

– Куда именно? – спросил он.

– Не знаю. Без разницы. Куда угодно. Когда мы в последний раз отдыхали вместе?

– Наверное, когда путешествовали на той лодке.

Лютер имел в виду короткий отпуск, проведенный с сослуживицей Зои и ее мужем. На фотоснимках все четверо улыбались, сгрудившись у руля баркаса и подняв бокалы с вином. Отпуск этот откровенно не удался: Лютер был отчужден и погружен в себя, Зои, напротив, из себя выходила: все сыпала шутками-прибаутками, а сама была на грани нервного срыва.

Лютер спросил:

– Неужели это была наша последняя вылазка?

– А ты попробуй вспомнить, где же мы еще были…

Сказать Лютеру было нечего. Зои снова заговорила:

– А уж какие мы обещания друг дружке давали: как заживем, как будем путешествовать. И чтобы все время вместе. И как же все так обернулось, что ничего из этого не сбылось?

Он лежал на спине, вслушиваясь в льдистый шорох дождя. Затем повернулся, оперся на локоть.

– Ты счастлива? – спросил он.

– Если честно, то нет. А ты?

Сердце колотилось у него в груди.

– И вот так у нас каждый божий день, – горько подытожила она. – Разговаривать и то не можем толком. А я хочу видеть тебя чуточку больше. И еще я хочу, чтобы мы действительно выглядели как семейная пара.

– Да я тоже этого хочу, – сказал он. – Но знаешь, если самая большая проблема в том, что мы хотим больше времени проводить вместе, то это… это не так уж и плохо, верно? Во всяком случае, не сравнить с тем, как обстоит дело у других.

Зои пожала плечами.

Лютер любит свою жену. Она та самая соломинка, за которую он хватается. Удивительно, но ему очень трудно говорить с ней об этом. Когда он пытается это сделать, Зои смущается: она смеется и строит удрученную гримаску.

Тем холодным утром он запретил себе думать о мертвом ребенке и, облокотившись, как и она, на руку, сказал:

– Так что же ты предлагаешь?

– Уходим на год от дел, – сказала она. – А чтобы покрыть ипотеку, дом сдаем в аренду.

– Я не хочу, чтобы в моем доме жили посторонние.

Она нетерпеливо хлопнула его по руке.

– Дай мне закончить! Могу я, по крайней мере, договорить?

– Извини.

– Хотя сказать больше особо и нечего. Просто берем, пакуемся и едем.

– И куда?

– Да хоть куда. Вот ты, например, куда хочешь?

– Не знаю.

– Но хоть куда-нибудь ты хотел бы?

– В Антарктиду.

– Ну и ладно, – кивнула Зои, – в Антарктиду так в Антарктиду. Туда можно долететь из Южной Африки или Новой Зеландии. Я даже думаю, что это не так уж и дорого. В самом деле. Не дороже денег.

– Ты серьезно?

– Серьезней некуда.

Он сел и почесал в затылке, чувствуя, как внезапно проникается этой идеей.

– Знаешь, а меня всегда тянуло в Новую Зеландию, – сказал он. – Сам не знаю почему.

– А мне хочется в Турцию, – призналась Зои. – Турция – это здорово! Давай туда?

– Меня пляжи как-то не прельщают.

В самом деле, что уж тут интересного – сидеть на солнце и чтобы все, кому не лень, пялились через плечо в твою книгу.

– Будешь почитывать себе в отеле, – сказала она. – А встречаться можно и за обедом. А потом – сиеста, любовь-морковь… А вечерами – театр.

– Я вижу, ты все уже продумала.

– Ну да. Правда, паспорт твой придется подновить.

– В самом деле?

– Срок годности истек.

– Серьезно? Когда?

– Два с половиной года назад.

Он замотал головой:

– А-а, ладно. Ну и хрен с этим со всем! Давай так и поступим.

Она рассмеялась, стиснула его в объятиях, и они занялись любовью так, будто уже были в отпуске.

Это было без малого год назад. И вот теперь Лютер, совершенно измочаленный, стоит на своей кухне в шесть часов утра и с мутной от бессонницы головой ставит на столешницу две чашки с мюсли: ночной перекус ему, завтрак ей.

– Я как раз собирался ее сегодня спросить, – говорит он, имея в виду свою начальницу, суперинтенданта уголовной полиции Теллер.

Большой и указательный пальцы Зои изображают говорящий рот: бла-бла-бла. Мы это, дескать, уже слышали. Лютер берет свою чашку с мюсли, поворачивается к жене спиной и, отправляя в рот хлопья, начинает мощно хрустеть ими.

– Понимаешь, в чем дело, – произносит он, не переставая жевать, – Йену здорово перепало. – Он наслаждается моментом тишины, немного стыдясь этого своего козыря.

– Да что ты! – вскидывается Зои. – Что-то серьезное?

– Да не очень. Я забрал его из «скорой», отвез домой.

– А что произошло?

– Его взяли где-то в ножницы, и неизвестно, кто именно. Но попинали как следует. Так что одним детективом у нас сейчас меньше.

– Что ж, ладно, – говорит она, успокаиваясь тем, что с Йеном все более-менее в порядке. – Но ведь это не значит, что ты с ней не переговоришь? При любом раскладе у нее будет еще несколько недель, чтобы подыскать тебе замену, – ты же знаешь. То, что Йен в больнице, это еще не повод.

– Да, – кивает он, – то есть нет. Не повод.

– Ну так ты ей скажешь?

– Скажу.

– Нет, я серьезно, – говорит она. – Скажи ей.

Она почти умоляет, но он чувствует, что дело тут не только в отпуске. Дело тут кое в чем ином. Иногда у Зои бывают вспышки того, что она называет внутренним озарением. Касаются они, как правило, его. Он вспомнил, как она плакала во сне пару ночей назад. «Меченый!» – выкрикнула она тогда. Хотел бы он знать, кого она в своем сне называла Меченым. И какие картинки вставали в ее сонном сознании.

– Хорошо-хорошо, – говорит он. – Я скажу ей. Обещаю.

– Иначе, Джон… – вырывается у нее. – Я ведь говорю серьезно.

– Иначе что?

– Ну не может так больше продолжаться, – говорит она. – Так просто нельзя.

Он знает, что она права.

Телефонный звонок раздается, когда он, еле волоча ноги, подходит к лестнице, чтобы подняться наверх, в душ. На дисплее значится имя – Роуз Теллер.

Он берет трубку, слушает. Говорит, что подъедет незамедлительно, сразу, как только сможет. Затем умывается, чистит зубы, надевает свежую сорочку. Целует жену.

– Скажу ей сегодня, – говорит он твердо. – Прямо сейчас и попрошу.

И отправляется на место преступления.